Человек-саламандра

Под крышкой столика на колесах был укреплен складной стульчик, который «английская гувернантка» извлекла и установила.

После этого женщина выдала фразу, которую Лена перевела для себя как сложное и цветистое пожелание приятного аппетита.

Там было что-то в духе: «Удачно вам подкрепить свои силы и собраться с духом для новых свершений при благоприятном сочетании (направлении) ветров». Можно было бы перевести это, при наличии избытка фантазии, и как: «Перекуси, да и вали отсюда, и ветер в твою сутулую спину». Но это только в случае избытка фантазии. Фраза, очевидно, ритуальная вроде «здравствуйте», «спасибо», утратившая смысловое наполнение, была скорее позитивной. Лена решила, что, если ей в следующий раз скажут подобное, нужно не хлопать глазами, а ответить что-то подобающее вроде: «И тебе не подавиться».

Она уселась на стульчик, не забывая запахивать длинный халат.

«Гувернантка» разразилась фразой, смысл которой сводился к следующему: ее зовут Огустина, и она здесь командует. Она появится в нужное время, для того, чтобы указать гостье ее господина Остина, где находится комната для осуществления водных процедур и «всё такое прочее», а если она – Огустина – с какого-то перепугу понадобится гостье ее господина Остина в неположенное время, то чего уж там, достаточно подать «громкий тревожный сигнал голосом». И тогда Огустина явится. Напоследок она пожелала ни в чем не испытывать неудобства, что было, видимо, тоже идиоматическим выражением, и скрылась за раздвижными дверьми.

– О, как! – не выдержала Лена.

Служанка принесла завтрак. Это надо было хорошенько еще обдумать. Но прежде молодой организм требовал топлива. И Лена сняла с таинственного объекта белую салфетку.

– Блинчики! – зарычала Лена.

На тарелке лежали тонкие блины, сложенные конвертами. С начинкой! Тепленькие.

Лена налила в чашку темную жидкость (Не кофе! Не чай!) из пузатенького чайника. Принюхалась. Пахло рыбой, но не от напитка, а от блинчиков.

– Черничка! – оценила Лена. – Черничный компотик. Живут же буржуины проклятые. Сейчас покормят и про военную тайну начнут выпытывать!

Блинчики были начинены не то кальмарами, не то крабами. И то и другое Лена ела всего несколько раз в детстве. Но вкусно! А теплый напиток действительно был отваром каких-то ягод и чего-то еще, возможно мяты, шиповника, боярышника. Квазичай, но не чай. А вкусно…

«Дом творчества» – почему-то окрестила Лена место, где оказалась. Беглых из капстран иностранцев обычно рассовывают по санаториям. Вот она и постановила для себя, что это вроде санатория, какого-нибудь творческого союза. Ну, например, писателей. И тот иностранец, что подобрал ее на дороге, привез ее сюда, потому что она заснула и он не знал, как с ней быть.

Наверное, иностранный писатель. Написал что-нибудь антиамериканское и бежал в СССР через Кубу и ГДР. Вот его и пристроили здесь. Живи, пиши еще антиамериканское… Только антисоветское не пиши. Не надо. Бежать будет некуда.

Ишь ты, и прислугу ему оставили. И кормежка с поднавывертами. На диете, видимо, чревовещатель. Черника – для зрения, кальмары – для фосфора. Нужно только вспомнить, для чего фосфор. Но это не важно. В кальмарах еще и йод. А йод для ума.

«Из какой же страны с таким странным английским этот писатель?» – думала Лена, энергично пережевывая экзотические блинчики.

Сыщик Альтторр Кантор проснутся в своей квартире на третьем и последнем этаже дома на углу Стиди-стрит и бульвара Шелтер.

Солнце заливало спальню светом. На противоположной от окна стене сиял световой образ окна. Множество бликов играло тут и там: на золотых часах «Ремблер» и цепочке, лежащих на прикроватном столике, на перламутровой монограмме нижнекаморного револьвера…

Револьвер сыщика, вообще-то, отличался от обычной армейской модели только инкрустированной рукояткой: по красному вишневому дереву перламутром прихотливо набрана монограмма:

Блики играли на умывальном кувшине и газике возле овального зеркала, на массивных рамах-боксах, в которые были вделаны слайды, изображавшие самого Кантора – совсем молодым в форме офицера пограничного патруля, постарше – в полицейском мундире, который и теперь висел в шкафу, и его же вместе с некоторыми преступниками, дела которых он завершил с успехом за время своей карьеры в полиции.

Кантор взял в руку маленькие золотые часы, открыл заднюю крышку и, вставив ключик, завел их на восемь с половиною оборотов.

Он всегда так делал. Часы были старые, и перетягивать заводную пружину рискованно.

После этого Кантор поднялся и подошел к зеркалу. Он поплескал в лицо воды, намылил щеки и извлек из кожаного чехольчика широкую, похожую на миниатюрный разделочный топорик бритву.

Каждое утро он прежде всего выбривал щеки и подправлял бородку и усы.

Он предпочитал сначала покончить с неприятным ритуалом бритья. А потом уже браться за более радостные процедуры, каждая из которых занимала свое время и место в его утреннем ритуале: чашка черешневого морса, туалет, обливание холодной водой, гири, умывание и растирание всего тела колючей губкой, одевание и легкий завтрак.

Именно в такой последовательности он и проделал всё это сегодня. Освеженный и жизнерадостный, он чувствовал, что сегодня, как и всегда, он готов к любым испытаниям.

После завтрака и перед просмотром почты Альтторр Кантор всегда проверял и чистил оружие, вне зависимости от того, пользовался им накануне или нет.

Вернувшись с кухни, где завтракал, он сменил фартук, надеваемый для приготовления и приема пищи, на кожаный передник, расстелил на туалетном столике лоскут замши с завернутыми в него инструментами и принялся за оружие.

Проделав эту операцию, он избавился от кожаного передника, снял темный фроккот, одернул жилетку, поместил в ее карман часы, а цепочку пристегнул ко второй снизу пуговичной петле, надел на левое плечо ремень мягкой кожаной кобуры и опустил в нее револьвер «Хорнед Оул» производства «Байзин amp; Пелвис».

Потом сыщик надел сюртук. Застегнул верхнюю его пуговицу, под которой оказывалась рукоять револьвера. Посмотрел на себя в зеркало и провел левым мизинцем по серебряной нитке пробора в черных почти без седины волосах. Поправил под стоячим воротничком с маленькими уголками толстый и мягкий узел галстука.

Он выдвинул маленький ящичек туалетного столика и достал из коробки шесть патронов. Эти патроны он опустил в левый карман сюртука.

После этого Кантор снова посмотрел на себя в зеркало. Вынул платок из нагрудного кармашка, сунул туда два пальца и вынул блестящий потертый патрон. Этот патрон он поставил на раму зеркала, где было уже четыре таких же блестящих потертых патрона. А новенький патрон из коробки он положил в нагрудный кармашек и сверху заткнул кармашек платком.

Патрон едва заметно выпирал, и на этом месте образовалась легкая потертость. Ногтем мизинца он поскреб потертость, восстанавливая ворсистость добротной ткани. Потертость почти исчезла. Стала почти незаметной.

Почты сегодня не было.

Сыщик расправил плечи и напряг бицепсы, плотно заполнявшие рукава сюртука.

Всё.

Можно было отправляться на службу.

Альтторр Кантор миновал небольшую, чуть больше спальни, гостиную, в прихожей надел калоши, пальто и котелок радикально-черного цвета, взял из пирамиды свой зонт-трость, а с калошницы – маленький саквояж. После этого он вышел на лестничную клетку, сумеречную и прохладную, пахнущую пылью и привратницкой, запер дверь на два оборота ключа, толкнул ее и быстрыми шагами пошел вниз по краю пепельной дорожки, покрывавшей середину ступенек. Зонт, с надетой в качестве наконечника револьверной гильзой, пять или шесть раз стукнул о ступеньки.

Кивком ответив на пожелание удачного дня от привратника, сыщик вышел на бульвар Шелтер, перешел мощенный пиленым камнем тротуар и узкую, усыпанную мелким щебнем проезжую часть и зашагал по центральной аллее, через каждые три шага оставляя на утоптанной земле отпечатки своего оригинального наконечника трости.

Дом, в котором обитал сыщик, был не только трехэтажным, но и самым маленьким в этих кварталах, но отличался тем, что при нем был закрытый задний двор, который сообщался с улицей аркой с вычурными коваными воротами с орнаментом по мотивам холодного оружия разных народов.

Дом был старый. Его выстроили еще в те времена, когда зодчий мог позволить себе импровизировать в области нефункциональных украшений на фасаде и при этом умел устроить в доме удобные, хотя и не слишком просторные квартиры.

Зодчий, создававший этот дом, видимо, пребывал в меланхолии, потому что весь вид этого здания как бы говорил о том, что архитектору нечего сказать. То есть архитектор сумел изысканно, непринужденно и лаконично выразить именно эту мысль – что сказать ему решительно нечего. Это характеризует зодчего весьма красноречиво, как человека смелого в творческих исканиях и находчивого в ситуациях трудных и чреватых ошибками.

Последнее импонировало Кантору, но только это.

Первый этаж дома был основателен, тяжел и как бы вырастал прямо из брусчатки тротуара. Это был как бы не в меру разросшийся набухший неведомым смыслом фундамент – вдруг прозревший рядами светлых высоких окон и осознавший себя не без стеснения этажом дома. Он задавал тон. Он диктовал ритм.

Второй этаж должен был смело устремиться к небесам, ведь он находился на таком надежном и таком многообещающем основании.

И этого зодчий достиг, украсив второй этаж истонченными, устремленными к небу, к свету колоннами, сквозь лес которых проглядывали узкие высокие окна с удивленно и весело вздернутыми переплетами тонких рам. Увенчивался второй этаж широким и массивным карнизом с выступающими балками, торчащими, словно частые-частые спицы зонта.

Третий этаж был этажом обыкновенного дома. Он был нормальной высоты. С простыми, частыми, почти квадратными окнами, с нормальным размером карниза, с водостоками, уходящими дальше в навершия колонн второго этажа. А маленькие балконы украшены чугунными перилами.

Всем своим видом этот демонстративно простой этаж выказывал смущение маленького существа, незаслуженно водруженного на величественный пьедестал. «Что я делаю здесь, так высоко?» – как бы говорил он.

Сыщик любил свой дом и свою квартиру. Не то чтобы он знал об этом. Просто любил безотчетно. И он чувствовал определенный знак судьбы в том, что дом этот находится на углу. Иначе его стискивали бы с боков угрюмые восьмиэтажные громады современных зданий, перегруженные рядами мрачных фигур, массивных карнизов, каскадов ниш и выступов по фасадам. Эти дома были сосредоточенны и деловиты, застегнуты на все пуговицы своих строгих парадных мундиров, отягощены регалиями и заслугами. В них жили слишком серьезные люди, вот что. И едва ли их спасало от самих себя то, что фасады смотрели на бульвар.

Сыщик шел по аллее и слушал непередаваемый, исключительный шелест молодой, еще не достигшей полного роста листвы. Он внимал перестуку копыт и интимному шелесту колес двуколок на проезжей части, ядовитому шипению паромоторов, пропускающих с очевидным неудовольствием торопливого пешехода, отдаленным голосам уличных торговцев, колокольцам часов на ратушной башне, отбивающих последнюю четверть.

День обещал быть солнечным.

Опять же – весна.

Управление сыскной полиции находилось за углом, через квартал, во втором доме по маленькой улице Керри Данс.

Это был знаменитый «Керри Данс Холл», в котором находился знаменитый «Нью Лонг Степ» – главный департамент сыскной полиции, наводящей ужас на преступников и вызывающей благоговейный трепет у обывателя. Это было место, где Альтторр Кантор имел честь служить, не без некоторого удовольствия.

Альтторр Кантор, по прозвищу Пешеход, хотя в его лице многие находили что-то мефистофелевское, – человек добрейший и положительнейший.

Кантор был детектив из отдела по расследованию убийств. Его методы, по мнению непосредственного начальства, иногда отличались если не цинизмом, то вольным толкованием законов Мира, но были неизменно эффективны.

Кантор почти всегда носил это мягкое пальто и котелок радикально-черного цвета. Он почти никогда не расставался с револьвером, зонтом-тростью и маленьким саквояжем. И с тем, и с другим, и с третьим он управлялся виртуозно.

Каждый сыщик приберегал для преступников несколько сюрпризов. Поскольку в ходе расследования приходилось вплотную иметь дело с отчаявшимися людьми, часто пускающими в ход оружие, дознаватели считали нелишним подготовиться к неприятностям. Кантор носил два клинка в ножнах, вшитых в боковые швы брюк, а также широкий браслет на левой руке со стальной полосой в нем. Но хорошая оснащенность не была главным его достоинством.

Сыщик Альтторр не отличался ничем особенным среди десятков других сыщиков, служивших на улице Керри Данс. В том смысле, что у каждого сыщика свои профессиональные методы, выработанные с опытом, привычки и замашки. Кроме того, каждый сыщик – человек со своими слабостями, неотъемлемым и устоявшимся уровнем интеллекта и положением в обществе.

Сказать, что он был знаменит, было бы преувеличением. Однако в профессиональных кругах его имя было известно, и он знал об этом. У него были свои поклонники и свои недоброжелатели. А то, что и тех и других было несколько больше, чем у любого среднего сыщика, говорит, очевидно, в пользу некоторой всё же незаурядности Кантора, либо профессиональной, либо человеческой.

Ах, вот еще! У него же было прозвище! Альтторр Кантор, по прозвищу Пешеход. Откуда оно взялось и почему прижилось – неизвестно.

На службу он являлся пешком, по той простой причине, что жил поблизости. Ему не было смысла выводить со двора паромотор или брать наемный экипаж, чтобы добраться до «Нью Лонг Степ». Так что, возможно, именно из-за этого…

Но в последнее время, когда Кантор обзавелся собственным паромотором, словно подражая новой молодой аристократии, – это прозвище приобрело и второй смысл, и насмешливость. Действительно – паромотор чаще был для Кантора поводом проявить талант механика, нежели средством передвижения.

Управление полиции в утренние часы мало отличается от любого другого учреждения. Здесь масса служащих, либо уже занимающихся своей работой, либо еще только пришедших и занимающих свои места. Здесь еще нет задержанных подозреваемых, доставляемых для допроса, и обилие людей в мундирах еще не так бросается в глаза, как через час после начала рабочего дня.

Дежурный на входе приветствовал сыщика и качнул массивный рычаг, раздвигающий высокие, остекленные массивными толстыми стеклами в прихотливых остроугольных переплетах дубовые двери. Тяжелые створки бесшумно раздвинулись, пропуская Кантора в управление.

Миновав двери, Кантор перехватил свой зонт за середину трости и снял с него наконечник. Даже шаги, не смягченные резиной калош, отдавались эхом в огромном сводчатом зале. Ряды потемневших от времени бюро придавали главному залу сходство с читальней большой библиотеки. За этими бюро работали младшие сотрудники, как облаченные в форму с номерными погонами, так и одетые в гражданское платье.

Слева и справа вдоль главного зала шли ряды кабинетов инспекторов и помощников детективов, отгороженные невысокими, словно бы временными, перегородками. В дверях кабинетов были окошки, за которыми обычно можно было наблюдать живописные сцены допроса подозреваемых или снятия показаний со свидетелей. В первом случае у дверей кабинетов обычно стояли номерные полицейские, которые сопровождали задержанных после допроса в здание суда или же в дом предварительного содержания под стражей, а то и домой, под домашний арест.

В конце главного зала были две лестницы, плавным изгибом обнимающие справа и слева ажурную ферму подъемников, своим индустриальным видом вносившую в обстановку строгость и неумолимость.

Лифтами Кантор не пользовался. Его организм работал четко и еще не вступил в тот возраст, когда ему, как его старым часам, нужно будет поберечь заводную пружину.

Он поднялся, как всегда, по левой лестнице и пошел по галерее, откуда открывался бесподобный вид на главный зал уже сверху: вид на спины, плечи, номера на погонах. Кантор называл это «заглядывать в чернильницы».

Пятая от лестницы дверь была снабжена табличкой, отбрасывавшей солнечный блик на перила галереи. Надпись гласила: «Старший Детектив Отдела по расследованию убийств Альтторр С. Кантор».

В этой табличке была неточность. В имени сыщика не было ничего, что могло бы скрываться под буквой «С», ибо не было у него второго имени и никакой буквы «С» тоже не было и быть не могло. Теперь этого уже давно никто не замечал. Но когда табличка была выгравирована на посеребренной меди, то выяснилось, что кто-то допустил ошибку. Выяснять, кто повинен в этой ошибке, Кантор не стал. «Пусть это будет единственным нераскрытым делом на моей совести!» – пошутил он.

И до сих пор так оно и было, кстати сказать. Но реальной причиной того, что эта табличка с ошибкой так и осталась на двери, было единственное суеверие, которое позволял себе Альтторр Кантор. Он полагал полезным для того, чтобы вещь служила долго, в ней, на момент приобретения, должен быть незначительный или легко устранимый дефект. Он, таким образом, как бы прощал вещи маленькую ошибку с условием, что она больше его никогда не подведет. Вещам без изъяна он не вполне доверял. Ведь вещей вовсе без изъяна не бывает, а значит, вещь со скрытым дефектом может подвести в любой момент, когда дефект станет явным. Нельзя сказать, что сыщик придерживался этого правила строго и неукоснительно, но тем не менее он тайно лелеял в себе этот маленький изъян, ни в чем другом не давая себе спуску.

Кантор толкнул дверь и вошел в приемную.

Его помощник Клосс – молодой номерной полицейский в штатском – приветствовал шефа шумным вставанием и грохотом откидной доски бюро.

– Чудесное утро, не так ли? – сказал сыщик искренне и повернулся к вешалке, чтобы повесить на распялку пальто, водрузить сверху котелок, предварительно проверив, вытерта ли с полки пыль, и поместить зонт в корзину под вешалкой, что и проделал незамедлительно.

Клосс не ответил на приветствие, что сразу можно было немедленно записать в актив плохих новостей. Очевидно, помощник не соглашался с тем, что утро чудесное.

Кроме того, Клосс продолжал стоять, что говорило о наличии оснований для такового несогласия.

– Ну, – нога об ногу снимая с туфель калоши, поторопил сыщик, – выкладывайте новости. Сначала плохую, а затем скверную.

– Действительно, – признал помощник, – есть две новости: одна хуже другой. Во-первых, поступил циркуляр, из которого следует, что из заключения бежал особо опасный преступник, проходивший по нашим делам. Рекомендовано восстановить дело и начать касательное дознание. Я завел папку…

– Это плохая новость, – оценил сыщик. – А что может быть хуже? Хищение времени с ратушных часов? Забастовка взломщиков сейфов? Отказ извозчиков брать с клиентов посадочную полушку?

– У вас посетитель, шеф! – выдохнул Клосс и втянул голову в плечи.

– Кто?

– Это сочинитель, шеф…

Вместо ответа Кантор взял в руку свой зонт и с ним наперевес шагнул в свой кабинет.

Клосс некоторое время переводил взгляд с саквояжа сыщика, забытого на калошнице, на калоши, растерянно стоящие на полу в третьей позиции. Потом вышел из-за бюро, поставил калоши на положенное им место, вернулся за бюро и сел.

Утро было скверное, и солнечный свет только портил его еще больше. Уж лучше бы было пасмурно. Лучше бы было дождливо и промозгло. Тогда можно было бы напиться клюквенного морсу, от которого внутри делается прохладно, и пойти в «кенди-рум» счавкать один-другой леденец.

Кантор буквально вломился в свой кабинет, зачем-то с зонтиком.

В кресле для посетителей сидел молодой человек в зеленом плаще и мягкой, элегантно замятой по последней моде, шляпе. Он держал в руках книжечку и что-то писал, или же высчитывал, длинным тонким, как спица, карандашом.

Увидев сыщика, молодой человек встал и снял шляпу… Что немедленно ввергло его в некоторую неловкость, ибо с книжечкой, карандашом и шляпой в руках он пытался одновременно протянуть руку для приветствия, а также вынуть из кармана и подать визитку, поскольку иного способа познакомиться в данной ситуации не было.

– Я проявил настойчивость, – прекратив суетиться и уставясь на зонт, сказал молодой человек, – и моя настойчивость дала результат. Ваш помощник позволил мне подождать вас здесь, возле вашего стола, в комнате, которая…

Красноречие ему изменило. Зонт был аргументом экстравагантным, но аннулирующим любые упражнения в красноречии.

– Простите, если я вел себя глупо, – просто сказал он, – но мне хотелось ощутить атмосферу этого места. Я, честно говоря, боялся, что вы не позволите мне пройти сюда…

Вместо ответа сыщик вернулся в приемную и поставил зонт в корзину.

Потом вернулся в кабинет уже без зонта и увидел, что молодой человек теперь разобрался с книжечкой, карандашом и шляпой. Шляпу он пристроил на кресле, с которого поднялся, а книжечку свою примостил на самый краешек стола, так что было не очень даже понятно, как она не падает.

Сыщик закрыл за собой дверь.

Он занял место за своим столом, машинально придержав рукоять револьвера, чтобы ствол не зацепил подлокотник. Молодой человек, теперь державший в руке визитную карточку, цепким взглядом отметил это движение сыщика.

– Так что вас вынудило проявлять настойчивость и для чего вам понадобилось ощущать атмосферу моего кабинета? – строго спросил Кантор.

Молодой человек протянул визитную карточку.

– Лендер, Хай Малькольм, – назвался он. – Можете звать меня Хай. Я пишу для журнала «Энтерпрайз паблишн». У меня ответственное задание от редакции. Мне поручено осветить работу сыскной полиции. Ее методы, и все такое прочее. Городское управление с одобрения и под непосредственным контролем Совета Производителей приняли решение начать кампанию по объективному освещению работы полиции…

– Стоп, – прервал Кантор, – а я здесь при чем?

– В нашу редакцию направили список предполагаемых героев сюжета для создания позитивного образа блюстителя законности, – как по писаному выпалил молодой человек, – и выбор пал на вас. Ваш опыт… Ваша популярность, даже среди преступников…

– И что от меня потребуется? – уточнил свой вопрос Кантор.

– Да ничего особенного, – пожал плечами Лендер. – Мне всего-то и нужно, что присутствовать при вашей работе. Видеть всё, что происходит. Я постараюсь не мешать. Ну, конечно, я иногда буду задавать вопросы. Иногда довольно глупые, разумеется, хотя я и имею некоторое представление о полицейской работе…

– Нет, – твердо сказал сыщик, – ничего вы себе не представляете. Работа отдела по расследованию убийств – это довольно грязная работа. Нам приходится встречаться с очень неприятными сторонами человеческой природы. Традиция не предусматривает канонов общения с такими типами. И никакой Историк не сможет достоверно прогнозировать риск подобной встречи. Вы готовы к неожиданностям? Думаю, нет.

– Однако я полагаю, что это уже моя работа, – возразил молодой человек довольно твердо. – Когда я пойму, что материала достаточно, я скажу вам. Обещаю, что первым читателем и редактором станете вы. Я также обещаю, что приму все поправки я уточнения, которые вы сделаете.

– Многовато обещаний, – брюзгливо проворчал Кантор, что вообще-то ему было несвойственно, просто он считал иногда полезным напустить на себя вид человека тяжелого и неуживчивого, и это приносило свои плоды, – вы мне должны пообещать только одно. Что станете во всём меня слушаться, соображениями по ходу дела делиться только со мной, в разговоры не встревать. Обещаете?

– Да, безусловно.

– И еще. Если я скажу вам прыгнуть в лужу, скрыться под водой и не выныривать столько, сколько потребуется, вы это сделаете.

– Ну, если я сочту ваше требование оправданным, то…

– Вот пока вы будете решать, оправданно ли мое требование, с вами может случиться непоправимое. А объяснять мне может оказаться недосуг

– Хорошо. Я понял.

– Надеюсь, ничего подобного не случится, – немного смягчившись, сказал сыщик, – однако теперь же пойдите в приемную. Возьмите у моего помощника бумагу и напишите заявление-расписку. Где укажите, что вы добровольно, в здравом уме и твердой памяти соглашаетесь присутствовать при полицейском дознании. Что вы понимаете и осознаете риск, что старший детектив отдела по расследованию убийств Альтторр Кантор – «С» с точкой не пишите – не несет ответственности за вашу жизнь, здоровье, моральные устои и умственные способности. Что ответственность полностью лежит на вас и том Историке, который занимается вашими рисками. Подпишите, скрепите личной печатью. Оставьте у моего помощника. Он даст ход этой бумаге. Всё. А моего помощника позовите сюда.

Молодой человек вышел.

Кантор позволил себе улыбнуться.

Идея с присутствием при его работе сочинителя не очень-то ему нравилась, но если городское управление, да еще под контролем Совета Производителей…

Будь иначе, сочинитель нипочем не смог бы попасть в кабинет Кантора.

Что тут возразишь.

Пускай.

Вошел Клосс.

– Циркуляр! – рявкнул Кантор и ткнул пальцем в столешницу.

Перед ним немедленно лег названный документ.

Альтторр Кантор углубился в чтение, предварительно позволив помощнику садиться.

Тот уселся в кресло для посетителей. Посетители любили это мягкое кресло с высокой спинкой. Оно было обито темно-зеленой с золотом тканью и придавало кабинету удивительно уютный тон. Оно было таким тяжелым, что даже Кантор, считавший себя довольно сильным человеком, едва мог сдвинуть его с места. Посетителям оно внушало надежность.

Допрашиваемых Кантор усаживал на вертящийся табурет, привинченный к полу. В его практике случалось, что он пересаживал людей как из кресла на табурет, так и из табурета в кресло. И он сам не мог бы ответить, какой процесс ему нравился больше.

– Карту! – рявкнул Альтторр, дочитав циркуляр до половины.

Клосс немедленно метнулся к двери и вернулся с картой. На ней были изображены побережье, замок на острове и мыс, вдающийся далеко в море.

– Немедленно телефонируйте председателю местной милиции, чтобы прочесали лес, – распорядился Кантор. – Вот этот. С трех сторон, отсекая предполагаемого беглеца от дорог и оттесняя в сторону моря. Пусть он повесит по значку милиционера на каждого, кроме идиотов, ковыряющих в носу. И пусть они пройдут лес частым гребнем. Пусть вооружатся дробовиками. Особо отметь, чтобы внимательно смотрели не только под ноги, но и на деревья. Этот тип любит залезть повыше.

– Хорошо, – в паузе вставил Клосс.

– Что-то неясно?

– Почему именно этот лес? Мне нужно будет дать объяснения. Они захотят быть в курсе.

Кантор провел по карте карандашом, соединяя тюрьму и маяк на мысе.

– Вот сюда он направится. На маяк. У него такая логика. Он не знает местности и пойдет морем или сушей до ближайшего ориентира. Маяк виден из башни? Виден. Вот это для него и ориентир. Кроме того, он любит высокие места. Он поднимется на маяк и посмотрит в сторону суши. Так он сможет понять, куда идти дальше. Это достаточные объяснения?

– Да, шеф! – не скрывая восхищения, заверил Клосс.

– Я отправляюсь туда немедленно лично. Это тоже сообщите. Пусть ожидают меня в ближайшем приличном трактире. Нет. Пусть лучше встречают у маяка. Да и скажите, что я еду на паромоторе. Это подхлестнет их активность.

– Хорошо, шеф.

– Вот еще… Пусть обратят особое внимание на все случаи, когда кто-то у кого-то отобрал одежду. Кражи не нужны. Иначе мы будем погребены под ворохом случайных мелочей. Пусть отсеивают главным образом случаи, когда кто-то кого-то лишил одежды.

– Хорошо, шеф.

– Выполняйте.

Кантор поднялся из-за стола и подошел к окну, скрестив руки на груди. Окно выходило во двор соседнего дома по Керри Данс стрит. Во дворе было светло, покойно. Ковриком покрывала его молодая травка. Привратник в сапогах стоял, опершись на узловатый посох, словно действительно был древним друидом и стражем таинств. Стоял и смотрел, как растет трава. Скрестил руки на перекладине и словно бы пустил корни. Хорошо ему.

Известие о побеге Флая из башни подорвало настроение на хороший день.

Оно не расстроило Кантора. Даже наоборот, сделалось немного интереснее жить. Однако известие насторожило, потому что как-то очень своевременно бежал этот опасный тип. Насторожило и пробудило воспоминания. Воспоминания были не самого приятного рода. Точнее – вовсе неприятного. Дело Флая было скверным.

Он немного слукавил, когда объяснял свои распоряжения. Словосочетание «залезть повыше» не вполне определяло тягу преступника к высоким ориентирам.

Флай мыслил не как существо, живущее на поверхности земли, а как птица, живущая в трехмерном мире. Кантор был одним из очень немногих, кто знал об этом. Даже если он и не может долететь до маяка, а это вернее всего так и было, то всё равно мыслит как летун.

Вошел сочинитель.

– Написали? – спросил Кантор.

– Написал.

– Тогда едем. Как раз кое-что подвернулось. Вот только я боюсь, что писать об этом деле вам не захочется.

– Почему?

– Люди не верят в чудеса. Впрочем, поймете сами.

Кантор определил для себя, что журналист Хай Малькольм Лендер – недалекий бумагомарака. И это было до определенной степени хорошо.

Проницательный, энергичный и прыткий мог бы помешать делу.

– Веселенькое дело, – сказала Лена.

Душ, куда препроводила ее «английская гувернантка», едва Лена позавтракала, помещался не вполне рядом со спальней, но и недалеко.

Нужно было пройти по сводчатому облицованному дубовыми панелями коридору мимо трех одинаковых, по-видимому, также раздвижных дверей, и вот уже за четвертой помещался весьма своеобразный «shower-cabinet».