Семья Маллоренов (№7) - Самый неподходящий мужчина

Конечно же, абсолютно неразумно даже думать о том, чтобы выйти за Фитца. Но она заставила себя быть честной. Она бы вышла за него, если бы о его преступлении не было известно. Но о нем все знали.

Ну почему у того скандала такие острые зубы? Это несправедливо. Каждый может совершить ошибку. Но людей вешают за одну ошибку.

Она выпустила изо рта белое облачко пара. Когда это случилось? Возможно, со временем все рассосется.

Но разве не из-за этого он пошел в армию? Она вспомнила его историю про новую саблю. Он сказал, что ему было пятнадцать. Для пятнадцатилетнего такой поступок еще более возмутителен, подумала она, и все же... сколько было лет сестре его брата? Все теперь выглядело по-иному.

Фитц — восьмой ребенок, а его брат лорд Лайден, вероятно, первый. Между ними могло быть двадцать лет разницы, если только его брат не женился на совсем юной девушке... Она невидящим взглядом уставилась на увенчанного лаврами героя, размышляя над тем, что это означало. Он ничего не сказал о том, кто кого соблазнил...

Удар в грудь отбросил ее назад, и она резко села на землю. Боль растеклась в груди, и стало нечем дышать. Она посмотрела вниз, туда, где палка с перьями — стрела! — торчала из грудной клетки. В агонии она попыталась ухватиться за нее, но руки отказывались слушаться. Круг черноты начал смыкаться вокруг нее. Она цеплялась за сознание, попыталась крикнуть, но темнота поглотила ее.

Фитц услышал какой-то тихий звук, обернулся и увидел, что Дамарис повалилась на спину. Он подбежал к ее распростертому телу и упал на колени. Если это очередной трюк... И тут он увидел стрелу, торчащую у нее из груди. Ему показалось, что это его сердце остановилось. Дженива встала на колени с ним рядом.

— Боже мой!

Дамарис была без сознания, но его дрожащая рука нащупала пульс. Крови еще не было, но никто не выживает с такой раной. Он стиснул одну руку в перчатке, но понимал, что она вот-вот умрет прямо у него на глазах.

Дженива схватила другую руку.

— Все хорошо. Все будет хорошо.

Он не знал, говорила ли она это Дамарис, ему или себе, но ее мертвенная бледность опровергала эти слова.

Словно услышав, Дамарис пошевелилась, веки затрепетали. Рука попыталась переместиться к груди.

— Больно... больно...

— Я знаю, любимая, — мягко сказал он, часто моргая, чтобы прогнать слезы с глаз. Иисусе, что делать?

Он вспомнил об опасности и покрутил головой, оглядывая окрестности, при этом выпустил ее руку, чтобы в случае чего прикрыть ее своим телом, хотя было уже слишком поздно.

Он охранял Джениву и оставил Дамарис незащищенной.

Такой прямой выстрел мог быть сделан только из так называемой Гришен-Гроув, где легко спрятаться за стволами деревьев и статуями в человеческий рост. Когда убийца попытается убежать, люди Родгара могут схватить его, но что теперь толку?Но все равно Фитц проделал все необходимые действия. Он вытащил из кармана маленький пистолет.

— Вы умеете пользоваться им? — спросил он у Дженивы. Та кивнула, и он отдал пистолет ей.

— Идите и приведите помощь. Пошлите за доктором. Если кто-то нападет на вас, стреляйте. Только подпустите его поближе. Эта штуковина бесполезна на расстоянии.

Дженива кивнула, вскочила на ноги и побежала.

Дамарис была в сознании, но дрожала, и ее рука в перчатке подрагивала возле стрелы, словно желая дотронуться до нее, но страшась боли. Он крепко схватил ее за руку. Она вскинула на него глаза, зрачки расширены, из приоткрытого рта вырываются слабые, болезненные вздохи.

— Скоро подоспеет помощь, любимая, — сказал он, вопреки всему надеясь на чудо. Возможно, самым милосердным было бы позволить ей быстро умереть, но он не мог уступить ее без борьбы. Стрела торчала под пуговицей ее стеганого жакета. Он не видел крови, но, должно быть, ею пропиталась вся одежда под ним. Он должен посмотреть рану — словно это могло чем-то помочь. Лишь бы только не усугубить ее мучения.

— Мне нужны обе мои руки, любимая, — сказал он, высвобождая правую ладонь из ее пальцев. Глаза ее стали чуть менее безумными — храбрая девочка, — но дыхание еще было неглубоким от боли. — Я собираюсь разрезать твою одежду.

Что-то в этих огромных глазах намекало на веселый комментарий, но когда она втянула воздух, чтобы заговорить, то поперхнулась от боли, и рука снова потянулась к стреле. Он остановил ее:

— Это не поможет. — Он призвал на помощь все свои силы, чтобы говорить спокойно. Ему следовало бы остерегаться нового нападения, но какой теперь смысл? Зло свершилось. — От стеганого жакета придется избавиться.

Он вытащил складной нож и открыл его, благодаря Бога, что лезвие острое. Поднес его к горловине и разрезал толстую ткань там, затем сделал прямой разрез книзу до самого края, где снова было плотнее. Фитц услышал, как она тихонько охнула. Корсет был в пятнах крови.

Но потом до него дошло, что алый цвет — это вышитые розовые бутоны. Слабая надежда затеплилась в нем.

— Теперь твой корсет, красавица, — проговорил он, стараясь подражать тону злодея из пьесы.

Стрела пришпилила жесткий корсет к ее телу, пройдя, похоже, прямо сквозь длинную деревянную пластину, которая укрепляла переднюю часть. Он не представлял, как освободить ее от корсета, не причинив боли. Он попробовал разрезать плотную ткань между двумя косточками, но она тут же вскрикнула:

— Не надо!

Голос ее был напряженным от боли, но прозвучал довольно твердо для человека со смертельной раной, а он видел таких немало на своем веку. Некоторые встречают смерть со стоическим спокойствием, другие с радостью, но все равно в их чертах можно увидеть смерть.

С колотящимся сердцем, едва смея надеяться, он в первый раз дотронулся до стрелы, наблюдая за лицом Дамарис. Она просто взглянула на него с чуть большей опаской.

Затаив дыхание, он слегка пошевелил стрелу, пальцами чувствуя, что та ведет себя не так, как он ожидал. Дамарис вздрогнула и издала какой-то звук, но это было скорее выражением испуга, чем агонии.

Собрав всю свою решимость, Фитц твердо ухватился за стрелу и выдернул ее.

Ни крика, ни крови, ни сломанного наконечника.

То, Что он держал в руке, было дротиком с перьями около пяти дюймов длиной с острым металлическим наконечником. От облегчения он даже покачнулся и чуть не разразился безумным смехом.

— Спасена своим корсетом, — проговорил он. — Стрела не достала до тебя, Дамарис. Не прошла сквозь планку.

Она попыталась было сесть, но тут же снова вскрикнула и побледнела.

— Тише, — придержал он ее. — От удара могла сломаться кость. Дай я посмотрю.

Дырка в вышитой розами рубашке показывала, где была стрела. Под разрывом планка была согнута углом. Теперь он понял.

— Вы, женщины, экипированы лучше многих солдат, но боюсь, несколько щепок воткнулось в тебя. — Он подозревал, что они были как маленькие деревянные кинжалы. — Как, по-твоему, это их ты чувствуешь?

— Возможно. И тупую боль, — прошептала она.

— От удара. — Он молился, чтобы не была сломана грудная кость. Стрела, выпущенная из лука, может быть огромной силы, но этот маленький дротик, должно быть, от миниатюрного оружия.

— Я хочу отнести тебя в дом, но если попытаюсь поднять, щепки могут вонзиться глубже. Лучше разрезать корсет.

— Какой напор.

— Еще немного, и я заподозрю, что ты подстроила все это, чтобы пофлиртовать со мной.

Ее губы задрожали в нерешительной насмешливости.

Он, как мог, придерживал середину, разрезая корсет и рубашку под ним, но все равно чувствовал и слышал, как она вздрагивала. Как хирург, производящий ампутацию, он спешил, но когда приподнимал середину, чтобы посмотреть на рану, действовал очень медленно.

Кровь. Достаточно, чтобы напугать, если бы он только что не был на грани ужаса. Куски дерева торчали из ее тела.

Она схватила его за запястье:

— Перестань! Больно.

— По крайней мере ты уже можешь жаловаться громче. — Он наклонился, чтобы заглянуть под корсет, стараясь не думать о том, что склоняется к ее груди. — Зазубренные края с обеих сторон воткнулись в тебя, любимая, но они не слишком длинные. — Он выпрямился, чтобы посмотреть на нее. — Делать нечего — надо просто вытащить их, или будет еще больнее, когда я понесу тебя.

— Тогда вытаскивай.

Он выдернул перед корсета из ее тела. Она только сдавленно охнула и побелела. Крови стало больше, свежей, алой, поэтому он поднял ее юбки, отрезал полоску от рубашки и сложил ее в несколько раз, чтобы приложить к ране. Она снова вскрикнула и схватила его за руки.

— Щепки, — сказал он, расстроенный из-за того, что не может уберечь ее от боли. — Сейчас я понесу тебя в дом.

Он вытащил свою булавку для галстука, воспользовавшись ею, чтобы стянуть края ее рубашки и хоть немного прикрыть совершенную грудь: бледный, крепкий холмик, увенчанный красивым розовым соском.

Она не для него. Но будет жить. Этого достаточно. И кто бы ни сделал это, очень скоро он будет гореть в аду.

Фитц обхватил ее руками и встал. Он видел, что ей больно, но она не издавала никаких звуков, только сказала:

— Щепки. Я чувствую себя так глупо.

— Не стоит. Ты могла умереть.

— Но почему? Что случилось? Что это было за оружие? Он положил стрелу в карман для дальнейшего изучения и быстро понес ее к дому и безопасности.

— Дротик, вероятно, выпущенный из маленького лука. Я видел такие штуки. Они достаточно маленькие, чтобы спрятать под одеждой, но могут быть смертельными.

— Но кто станет желать моей смерти?

У Фитца не было времени подумать. Когда он вошел в холл, то, кажется, понял, кто убийца. Тот, кто должен унаследовать состояние Дамарис.

Дженива поспешила навстречу им.

— Я послала за доктором! Эш с вдовой. — Она вытаращила глаза: — Дамарис? Ты в порядке?

— Стрела попала в планку корсета. — Фитц приостановился. Теперь, когда самое страшное было позади, облегчение грозило раздавить его. — Милостью Божьей она избежала смерти.

— Слава Богу! Я была уверена...

— В нее воткнулись щепки, которые надо вытащить, — сказал он, призвал на помощь все свои силы и понес Дамарис наверх.

Дженива поспешила вперед, чтобы открывать двери. Когда Фитц положил Дамарис на кровать, она сняла с нее накидку и прикрыла грудь одеялом. — Как ты себя чувствуешь? — спросил он, испытывая непреодолимое желание отвести выбившиеся пряди волос с ее лица, но понимая, что его самообладание висит на волоске.

— Вне опасности. Благодаря тебе.

— Как видишь, я не смог уберечь тебя. — Когда девушка пошевелилась, он посоветовал: — Лежи тихо, пока щепки не вытащат.

Он не мог оставаться здесь во время этой процедуры, но не желал покидать ее. Он понимал, что в доме ей ничто не грозит, но все равно ему хотелось быть рядом.

— Почему я? — спросила Дамарис. — Я была с опущенным капюшоном. Никто не мог принять меня за Джениву.

— Я слишком поздно начинаю понимать, что все это время именно ты была мишенью. Из-за денег, полагаю. Ты знаешь, кто твой наследник?

Ее глаза расширились.

— Нет. Мне ни разу не пришло в голову спросить. Как глупо!

— Мне следовало подумать об этом. Мысль об опасности, грозящей Эшу, полностью завладела мной.

— Тебе надо идти, Фитц, — сказала Дженива. — Мы не можем вытаскивать занозы, пока ты здесь, и Эшу надо сказать. — Видя его колебания, она добавила: — Уверена, что в доме мы все в безопасности, но на всякий случай у меня твой пистолет.

— Всегда лучше принять меры предосторожности. — Ноги у него были еще будто налиты свинцом, но он заставил себя двинуться к двери.

— Он безумно любит тебя, — сказала Дженива. Дамарис посмотрела на нее:

— Правда?

— Он плакал, когда думал, что ты умираешь.

— Это была жалость, не любовь.

— Он называл тебя «любимая». Я понимаю, почему ты не можешь выйти за него, но такие сильные чувства нельзя отбросить в сторону.

Дамарис прижала руку к тому месту, где пульсировала болью разорванная плоть, которое было так близко к ее раненому сердцу. В комнату влетела Мейзи:

— Ну что вы еще натворили, мисс Дамарис? Ей-богу, вас прямо на минуту нельзя упускать из виду!

Дамарис все рассказала Мейзи. Служанка ухватилась за столбик кровати.

— Кто-то стрелял в вас, мисс?

— Да, но никому не говори. Скажем, что я поскользнулась и сильно ударилась.

— А окровавленная одежда? — выразила сомнение Дженива.

— И порезалась о какое-нибудь стекло. Все равно мы заберем улики в Лондон. Мы едем туда завтра, Мейзи.

— Слава тебе Господи! А как же с тем, кто это сделал? Дамарис мрачно взглянула на Джениву:

— Разберемся. А теперь найди пинцет и вытащи занозы. Мейзи поспешила к комоду, ворча что-то вроде «этот Фитцроджер...».

Дженива вытащила длинную булавку для галстука, чтобы раздвинуть края разорванной рубашки. Дамарис заметила, что булавка серебряная, с простой головкой. У Фитца должно быть что-то более изысканное.

Возможно, из-за соприкосновения со смертью Дамарис теперь была уверена: она хочет его, даже несмотря на позорное пятно в его биографии. Он ее прекрасный герой. Ее рыцарь без страха и упрека.

— Кто может быть твоим наследником? — поинтересовалась Дженива, принося влажную тряпочку, чтобы стереть кровь.

Дамарис осознала, что пыталась спрятаться от этой мысли.

— Не знаю.

— Родственники отца?

— Они отказались от него и ничуть его не заботили.

— Возможно, какой-то друг. Даже кто-нибудь с Востока.

— Это кажется наиболее вероятным. Как странно иметь смертельного врага, которого никогда не встречала.

Мейзи подошла с маленькой медицинской шкатулкой Дамарис. — Это все из-за него, — проворчала она, забирая кусок ткани у Дженивы. — Ох вы, бедняжка! Все разодрано и опухло. Будет больно.

— Давай действуй. Только смотри, чтобы ничего не осталось.

Было действительно больно, но вполне терпимо, особенно когда Дженива держала ее за руку. Она думала о мужчине, который плакал, считая, что потерял ее. Она понимала, что сейчас не в состоянии ясно мыслить, но он нужен ей. Навсегда. Жизнь слишком коротка и быстротечна, чтобы довольствоваться чем-то второсортным.

— Ну вот, мисс. Думаю, теперь все. Чем мне это обработать?

Дамарис попросила зеркало. Ее раны выглядели довольно пустяковыми для всей этой суеты и волнений, но нельзя забывать об опасности заражения.

— Вначале настойкой базилика, потом зеленой мазью. И чистую ткань сверху. Полагаю, придется сделать круговую перевязку, чтобы она держалась. А потом мне нужна чистая рубашка и мой халат.

— Вы же не собираетесь вставать, мисс! Вы должны оставаться в постели после такого ужасного потрясения.

— Я сойду с ума, лежа тут. Я хочу встать и выпить сладкого чая с бренди. Только не слишком сладкого.

Мейзи обработала рану. Дженива помогла Дамарис сесть, чтобы сделать перевязку. Было не очень больно, но голова кружилась. Ее подавляла и угнетала мысль, что кто-то пытался убить ее. Дважды.

Она вспомнила мужчину с кривыми зубами и поняла, что это он отравил сидр в Тикмануэлле. Значит, ее первое неприятное впечатление о нем не было обманчивым. Он намеревался отравить ее. Он что, ее наследник? Или наемный убийца?

Ей потребовалось опереться на руку Дженивы, чтобы дойти до кресла у огня. Мейзи подставила табуреточку ей под ноги и укутала шерстяным пледом. Дамарис не возражала. В комнате было тепло, но ее до костей пробирала дрожь. Мейзи вышла, а Дженива подложила еще одно полено в огонь и подошла к окну, которое не было замерзшим в это время дня. Но за ночь оно снова покроется льдом.

— Надеюсь, там никто не прячется? — спросила Дамарис. Дженива повернулась:

— Я уверена, что в доме ты в полной безопасности.

— Как глупо не знать, кто мой наследник. Я должна была сама посмотреть отцовское завещание, а не позволять моим поверенным пересказать самое главное своими словами. — Она вздохнула. — Чтение маминого завещания показалось мне таким скучным, что когда я обнаружила, что завещание отца имеет отношение ко мне, то была рада, что избавлена от этого. И теперь наказана за леность.

— Не будь слишком строга к себе. Кто же мог вообразить такое злодейство?

— Как только мы доберемся до Лондона, я прочту все от корки до корки. — Но сначала, подумала она, бросив взгляд на окно, надо туда добраться живой. Выстрелить можно откуда угодно.

Мейзи вернулась с чайником и двумя чашками. Дженива налила чаю и добавила молока.

— Не забудь, не слишком сладкий, — напомнила Дамарис. Дженива подала чашку, и они обменялись понимающими улыбками.

С каждым глотком дрожь ослабевала, а вскоре и вовсе прошла. Сердцебиение пришло в норму, но мысли Дамарис то и дело возвращались к тому моменту, когда она ощутила удар и увидела торчащую из груди стрелу. Это было так же бессмысленно, как дотрагиваться до больного зуба в надежде, что на этот раз не будет больно. Но она не могла умереть.

Послышался стук в дверь, и Мейзи ответила. Фитцроджер спрашивал, можно ли войти. Дамарис разрешила, и он подошел к ней:

— Очень больно?

Тут только до нее дошло, что она прижимает руку к груди.

— Нет. После того как вытащили занозы, почти совсем не больно. — Ты не слишком рано поднялась? — спросил он озабоченно, но без видимой любви или страсти.

— Нет, все в порядке.

— Значит, ты сможешь завтра отправиться в дорогу? — спросил он. — Эти бумаги надо доставить королю, и мне будет гораздо спокойнее, когда ты окажешься под защитой лондонского дома Родгара.

— Да, я уверена.

Он слегка нахмурился:

— Не было ли чего подозрительного в том падении в Тикмануэлле, Дамарис?

— Я думала об этом. Кто-то врезался в меня, но на улице было полно людей. И потом, когда я лежала на земле, луна исчезла. Я подумала, что на мгновение потеряла сознание, но, возможно, кто-то навис надо мной...

— Жаль, что ты не сказала мне. Может, я бы скорее догадался, что затевается. Хорошим же телохранителем я оказался.

Прежде чем она успела ответить, постучался и вошел Эшарт.

— Какая наглость — стрелять здесь, прямо возле дома! И как нам доставить Дамарис в Лондон в целости и сохранности?

Фитц снова был спокоен.

— Мы ни малейшим намеком не выдадим наших планов до последнего момента и поедем с шестью верховыми. Если по пути мы будем останавливаться, только чтобы сменить лошадей, то дорога займет у нас меньше четырех часов.

— Значит, мне и не грозила никакая опасность, — сказал Эшарт.

— Угроза была и остается реальной. Родгар не стал бы действовать, если бы не был уверен в этом. Просто для тех, кто хочет твоей смерти, пока нет нужды идти на безрассудство.

— Безрассудство? — переспросила Дамарис. Он повернулся к ней:

— Нападавший действовал поспешно и необдуманно. Его чуть не поймал один из людей, охраняющих имение. Часовой еще не знал, что в тебя стреляли, поэтому не стал преследовать похожего на обычного браконьера человека. — Но почему такая срочность? — не могла понять Дамарис. — Если убийца — мой наследник, он уже давно является таковым. Зачем идти на риск именно сейчас?

— Мы узнаем это, когда поймаем его... Вошла леди Талия, закутанная в меха.

— Я слышала, Дамарис упала. Вы в порядке, дорогая? Дженива подвела старую женщину к свободному креслу и рассказала, как все было на самом деле. Леди Талия приложила ладонь ко рту:

— Ох, сколько же в мире зла! И все из-за денег. Сегодня вы должны спать в моей комнате, дорогая. В комнате Эшарта, я имею в виду. Я уверена, так будет гораздо безопаснее.

— О, в этом нет необходимости.

— Вообще-то, — заметил Фитцроджер, — это крыло легче охранять. Единственный доступ сюда с черной лестницы и через арку Королевского салона. Я натяну и там и там сигнальную проволоку.

— Сигнальную проволоку? — переспросил изумленный Эшарт.

— Тайны ремесла. Если ее задеть, происходит маленький взрыв. Принцип тот же, что и в ударном механизме пистолета.

— Черт возьми, — пробормотал Эшарт. — Никакого лунатизма сегодня ночью, Дамарис.

— Нет, обещаю.

Спустилась темнота, поглощая последние следы алого великолепия. Никто не упомянул об опасности снаружи, но Фитц закрыл ставни и опустил шторы. Возможно, где-то там притаился человек, во что бы то ни стало вознамерившийся убить Дамарис ради ее состояния.

— Дом хорошо охраняется, — успокоил ее Фитц. — Ты в безопасности.

Она верила ему, но страх все равно барабаном стучал в ее крови, и она не могла удержаться, чтобы то и дело не дотрагиваться до чувствительного места в середине груди. Она так легко могла умереть.

Когда леди Талия предложила перейти в большую спальню и сыграть в веселую «мушку», Дамарис первая согласилась. Ей необходимо было отвлечься. Она позволила Фитцу отнести ее. Он принадлежал ей, хотя еще не знал об этом, и она наслаждалась его прикосновением.

Эшарт распорядился насчет дополнительных свечей и ромового пунша для поднятия духа. Дамарис пила, пожалуй, больше, чем следовало, и это помогало отогнать страх — и не только из-за покушения.

Фитц казался рассеянным. Она знала, что он планирует завтрашний день, пытаясь предугадать малейшую опасность и предотвратить ее. Ее тревожило, что он также планирует и другое — оставить ее и покинуть Англию как можно скорее.

Глава 16

Фитц силился сосредоточиться на игре, но страшная, безумная мысль отстукивала ритм у него в голове: она могла умереть, она могла умереть...

Даже находясь рядом с Дамарис, он бы не сумел отвести удар, но это не приносило утешения. Она могла умереть.

Игра закончилась ровно в десять, словно бой часов возвестил о конце развлечения и начале их последней ночи в Чейнингсе. Он еще раз прокрутил в мозгу меры безопасности. Часовые вокруг дома уже поставлены, но при таком количестве дверей и окон превратить его в крепость невозможно. Однако спальня Дамарис должна быть неприступной.

Они с Эшартом проводили ее через темный, холодный дом. Он отнес бы ее, но она отказалась:

— Нет-нет, иначе я буду чувствовать себя притворщицей. Грудь уже почти не болит. Я всегда быстро поправляюсь.

Она притворялась веселой, но пока они проходили по мрачному, настывшему дому, он видел, что ее страхи вернулись. Эшарт ушел, как только они доставили Дамарис в ее комнату. Фитц объяснил ей и ее горничной про сигнальные устройства.

— Они обеспечат вам безопасность, но до утра, пока я не встану, вниз не ходи.

Служанка сделала книксен:

— Не пойду, сэр. Он пожелал Дамарис доброй ночи и отгородился дверью от сияния свечей, веселого огня и ее ночной рубашки с кружевными рюшами, которая висела на вешалке перед камином. Та же или похожая на ту, что была на ней, когда она пришла к нему в комнату.

Фитц мысленно встряхнулся и натянул тонкую проволоку через два дверных проема, ведущих в этот коридор, — арку из Королевского салона и выход на черную лестницу. Он натянул ее на уровне голени, где они могли поймать человека, но не грызуна. Затем приладил пусковой механизм и взвел каждый. Он испытывал донкихотский соблазн лечь под дверью комнаты Дамарис. Но его остановило, что он будет выглядеть смешно. Да и ему тоже нужно поспать, чтобы завтра быть в форме.

Он пошел в свою комнату, разделся и помылся, но был слишком возбужден, чтобы уснуть. Погасив свечи, сел у огня в своем восточном халате, потягивая бренди и заставляя себя думать о враге, а не о женщине за соседней дверью.

Если это наследник Дамарис хотел убить ее, то почему не сделал этого раньше? Наверняка это было смехотворно легко, когда она жила в Уорксопе. Что изменилось?

Мать Дамарис умерла год назад в ноябре, а Дамарис достигла совершеннолетия в октябре. Если это важно, почему злоумышленник не действовал сразу? Или ее так хорошо охраняли в Торнфилд-Холле, что это было невозможно? Жаль, что он не додумался спросить ее.

В Родгар-Эбби не было никаких покушений, но меры безопасности там строгие. Злодей не стал рисковать. Инцидент по дороге сюда предполагал, что убийца следовал за ними и, возможно, наблюдал за Родгар-Эбби в ожидании подходящего случая. Терпеливый и осторожный. Тогда как объяснить сегодняшнее нападение?

Дверь чуть слышно скрипнула. Он замер, сожалея, что нож под подушкой, а до пистолета не дотянуться, хотя уже понял, кто это.

— Фитц? — послышался едва различимый шепот, и все его тело мгновенно накалилось.

Он встал и пошел ей навстречу.

— Что случилось?

Она проскользнула внутрь и закрыла за собой дверь.

— У меня есть идея.

— Дамарис...

— Ш-ш... Это важно.

— Это небезопасно. Она огляделась.

— Здесь?

Он позволил молчанию ответить за него, и она вздернула голову:

— Я не думаю, что потеряю голову, даже при том, что ты так восхитителен в этом светлом халате со своими светло-золотыми волосами. Словно призрачный рыцарь.

Она прошла и села в кресло, стоящее напротив того, в котором сидел он. Она снова была в темном халате, из-под которого виднелся высокий кружевной ворот ночной рубашки и широкие рюши на запястьях. Волосы не были заплетены в косу, а просто связаны сзади лентой, узел которой уже расслабился. Как шелк, подумал он, затаив дыхание.

В кресле она оказалась спиной к нему, поэтому повернулась, похожая на большеглазого котенка. Только во сто крат опаснее.

— Ты, кажется, не принимаешь в расчет, что я могу потерять голову.

— Сомневаюсь, что ты способен на это.

— Как плохо ты знаешь мужчин, — заметил он, но подошел ближе. — Бренди?

—Да, пожалуйста. Кажется, я начинаю входить во вкус этого напитка.

— Упаси нас Бог. — Все же он плеснул немножко в стакан и подал ей, затем залпом опрокинул свой, прежде чем сесть.

Она вытащила волосы наперед, и темная река заструилась вниз, еще больше подчеркивая грудь, которую прикрывала.

— Я не должна быть здесь, но, — озорно добавила она, — твои сигнальные приспособления ведь гарантируют, что нас никто не прервет?

Он на мгновение прикрыл глаза.

— Кому-то и вправду стоило бы придушить тебя. Полагаю, твоя горничная крепко спит? Ладно. Что за срочная идея? — Мое завещание. И страх. Я не могла уснуть. Я знаю, что ты позаботился о моей безопасности, но каждый скрип в доме, каждый шорох...

Он ни в коем случае не должен обнимать ее.

— Что насчет твоего завещания? — напомнил он.

— Что? А! — Ее взгляд стал тверже. — У меня его нет. Как только я его составлю, оно отменит отцовское, и никому не будет смысла убивать меня, правильно?

— Кроме того, кому ты завещаешь свои деньги, — заметил он, но, черт возьми, она права. Каким же тупоголовым он стал!

Она отмахнулась от его замечания.

— Я могу завещать их кому-нибудь надежному. Родгару. Тебе.

— Только не мне, — отрезал он. — Я могу не устоять перед соблазном.

Он мог не устоять перед соблазном, который она представляла сейчас, светящаяся решимостью и волнением, то ли школьница, то ли сирена, его товарищ по приключениям.

Он встал, чтобы избежать необходимости смотреть на нее.

— План хороший, но с одним недостатком. Убийца, если он твой наследник, не узнает, что ситуация изменилась.

— Мы можем сделать так, чтобы узнал.

— Как? — Ему вновь пришлось повернуться к ней лицом. — Будем выбрасывать из кареты объявления на всем пути до Лондона?

Она задумчиво сдвинула брови. Когда она вот так хмурилась, у него возникало желание перецеловать каждую морщинку.

— Должен же быть какой-то способ. А! Когда мы приедем в Лондон, я вызову своих поверенных, узнаю, кто мой наследник, и пошлю ему записку, информирующую, что он больше не наследует мне.

— Или я убью его. Но это если исходить из того, что его легко найти. А что, если это один из заграничных коллег твоего отца?

Она сделал глоток бренди.

— Такое вполне вероятно, верно? Это даже объясняет, почему на меня не покушались раньше. Вероятно, потребовалось время, чтобы добраться сюда. Тогда я помешу объявление в газеты.

— Это хорошая идея. — Он отставил свой стакан. — Пора тебе возвращаться в свою комнату.

— Нет, постой. Если я напишу завещание, оно будет иметь силу?

— Подписанное свидетелями, да.

— Тогда я напишу его сейчас, а ты засвидетельствуешь.

— Требуется два свидетеля. Оставь это до утра. Точнее, до приезда в Лондон, где все можно будет сделать как положено.

Надо выпроводить ее отсюда. Он рискнул вытащить ее из кресла.

— Иди.

Она не сопротивлялась.

— Нет, это надо сделать до отъезда. Если завтра что-нибудь случится, этот негодяй не должен добиться своего.

Сила ее духа и решимость изумляли его.

— Ты просто потрясающая.

— Правда? — Она глядела на него широко открытыми, ясными глазами.

— Обязательно напиши свое завещание до отъезда. Но я обещаю тебе, если этот подлец убьет тебя, Дамарис, я его из-под земли достану, и он пожалеет, что не был пойман и повешен властями.

Дрожь прокатилась по телу Дамарис, но это не был страх. Она шагнула ближе к нему, и слова сорвались с языка бездумно и бесконтрольно.

— Я хочу тебя, Октавиус Фитцроджер. Он не шелохнулся.

— Иди к себе в постель.

Он попытался вывести ее, но она увернулась и загородила дверь.

— Я не смогу заснуть. Правда, Фитц. Можно, я побуду здесь, пока не устану? — Она сама толком не знала, чего хочет, кроме того, чтобы быть с ним. — Здесь, с тобой, я чувствую себя в безопасности.

Его спокойствие было пугающим, но она не примет отказа. Это их последняя ночь, ее единственный шанс.

Глава 17

Он подложил дров в камин, каждым движением напоминая ей о красоте своего тела. Соблазн обратил ее грешные мысли в слова: «Если сейчас, здесь мы займемся любовью, он никогда не покинет меня. Его честь ему не позволит».

Огонь замерцал, затем вспыхнул, освещая комнату. Она вернулась в кресло, он сел в другое и откинулся назад.

— Расскажи мне о своей жизни в Уорксопе, — попросил он. Ловкий ход, подумала Дамарис и спрятала улыбку. Она-то рассчитывала, что они будут говорить о нем.