Тегеран 1943. На конференции Большой тройки и в кулуарах

В недавно вышедших воспоминаниях Александр Лукин рассказывает, как Николай Кузнецов, он же — Пауль Зиберт, расположил к себе приехавшего в Ровно штурмбанфюрера СС фон Ортеля и выведал у него важную тайну. Началось с того, что фон Ортель сам предложил Зибертуперейти на службу в СС, где легко сделать карьеру. Когда Зиберт и фон Ортель снова встретились в ресторане при офицерском казино в Ровно, фон Ортель напомнил о своём предложении и пообещал в скором времени познакомить Зиберта с Отто Скорцени, вместе с которым ему, фон Ортелю, предстояло выполнить какую-то важную операцию. Кузнецову не пришлось долго допытываться, очем идёт речь. Размякшийот коньячных паров фон Ортель все выболтал.

— Вскоре я отправляюсь вИран, мой друг,—доверительно шепнул он…— В конце ноября там соберётся Большая тройка.Мы повторим прыжок вАбруццо! Только это будет дальнийпрыжок! Мы ликвидируем Большую тройку и повернём ход войны. Мы сделаем попыткупохитить Рузвельта, чтобы фюреру легче было сговориться с Америкой… Вылетим несколькими группами. Людей готовим в специальной школе в Копенгагене…

Упомянув Абруццо, фон Ортель имел в виду проведённую Отто Скорценипо указанию Гитлера операцию по спасению Муссолини.После того как в июле 1943 года фашистский режим в Италии потерпелкрах, Муссолини был арестован идоставлен иод усиленной охраной в горный туристский отель «Кампо императоре», расположенный в труднодоступной местности близ местечка Абруццо. Новый итальянский премьер-министр маршал Бадольо изъявил готовность вести с англо-американцами переговоры о выходе Италии из войны. Это взбесило Гитлера, и он решил во что бы то ни стало выкрасть Муссолини, чтобы с его помощью заставить итальянцев продолжать сопротивление хотя бы в северной части страны. Добраться в отель «Кампо императоре» снизу можно было только по подвесной дороге, подступы к которой бдительно охранялись. Другой путь был с воздуха. Его и избрала гитлеровская секретная служба.

Осуществление операции Гитлер возложил на штурмбанфюрера СС Отто Скорцени. У него на счёту было уже немало диверсий и кровавых операций. Убийство в 1934 году австрийского канцлера Дольфуса, арест во время «аншлюса» Австрии президента Микласа и канцлера Шушнига,зверские расправы над мирными жителями Югославии и Советского Союза — все это дело рук Скорцени и его банды.

Скорцени пользовался особой благосклонностью Гитлера ибыстро продвигался но служебной лестнице. К 1943 году он был уже секретным шефом эсэсовских террористов и диверсантов в VI отделе Главного управления имперской безопасности. Он пользовался особым доверием главаря СД[1] кровавого палача Эрнста Кальтенбруннера.

Поручая Скорцени осуществить операцию «Дуб» — вызволение Муссолини, Гитлер не ошибся в выборе. Несмотря на все сложности обстановки, Скорцени добился своего. Вместе с группой, состоявшей из 106 опытных диверсантов, Скорцени на планёрах особой конструкции неожиданно приземлился возле отеля «Кампоимператоре», обезоружил растерявшуюся охрану, освободил «дуче» ина специальном самолёте «Физелер Шторьх» вывез его вГерманию. Геббельсовская пропаганда выжала из «операции Абруццо» все что можно. Вокруг имени Скорцени поднялась невероятная шумиха. Его окружили ореолом мистической легенды, превозносили как идола германской расы.

Неудивительно, что, когда разрабатывался план диверсии против участников Тегеранской конференции, окрещённый кодовым названием «Дальний прыжок», выбор снова пал на Скорцени. Но тут любимцу Гитлера удача изменила.

Узнав от фон Ортеля о готовящейся диверсии, Кузнецов поспешил в отряд Медведева. Там была составлена радиограмма, которая вместе со сделанным Кузнецовым словесным портретом фон Ортеля сразу же полетела по эфиру в Москву. Эта радиограмма подтверждала аналогичную информацию, полученную советскойразведывательной службой из других источников. Немедленно были приняты необходимые меры, чтобы обезвредить нацистских диверсантов. Но всё же надо было соблюдать величайшую бдительность и осторожность, чтобы обезопасить участников тегеранской встречи, поскольку нацисты могли иметь и другие варианты покушения.

В то время иранская столица кишмя кишела беженцами из разорённой войной Европы. Это были, главным образом, состоятельные люди, стремившиеся избавить себя от неудобств ограничений, а главное от опасности войны. Они сумели перевести изрядную часть своих капиталов в Тегеран и жилитам вольготно. Их можно было видеть в роскошных автомобилях на улицах города, в дорогих ресторанах и магазинах.

Тогда как в большинстве стран, участвовавших в войне, не говоря уже об оккупированных гитлеровцами территориях, люди терпели всевозможные лишения, в невоюющих государствах лица, обладающие капиталами, могли иметь фактически всё, что им вздумается. Тегеранский рынок поражал в те скудные годы богатством и разнообразием товаров. Их какими-то неведомыми путями доставляли сюда со всех концов света. Торговцы запрашивали баснословные цены. Хотя война непосредственно не захватила Иран, она привела к сильнейшей инфляции: цена мешка муки превысила среднийгодовой доход иранца. Но в Тегеране в то время находилось немало людей, которые сорили деньгами и жили в своё удовольствие.

Среди массы беженцев было и множество гитлеровских агентов. Широкие возможности для них в Иране создавались не только своеобразными условиями этой страны, но и тем покровительством, которое в последние годы оказывал немцам старый Реза-шах, открыто симпатизировавший Гитлеру. Правительство Реза-шаха создало для немецких коммерсантов и предпринимателей весьма благоприятную обстановку, которой в полной мере воспользовалась гитлеровская разведка, насадив в Иране своих резидентов. Когда же после начала войны в Иран хлынула полна беженцев, гестапо воспользовалось этим, чтобы усилить свою агентуру в этой стране, игравшей важную роль как перевалочный пункт для англо-американских поставок в Советский Союз. И не случайно престарелому Реза-шаху пришлось отречься от престола и ретироваться в Южную Африку, прежде чем создались условия для дружественных отношений между Ираном и участниками антигитлеровской коалиции.

Но и после этого гитлеровская агентура продолжала тайно действовать в Иране, и это делало вполне реальной опасность всякого рода провокаций. Гитлеровцы заранее позаботились о том, чтобы сохранить в Иране свою тайную агентуру. Ею руководили опытные офицеры секретной службы. Один из них, Шульце-Хольтус, занимая пост германского генерального консула в Тавризе, в действительности был резидентом «абвера» (военной разведки). Когда правительство Ирана приняло решение о высылке из страны представителей гитлеровской Германии, Шульце-Хольтус не репатриировался вместе с другими немецкимдипломатами. Он скрылся ина протяжении нескольких лет жил на нелегальном положении.

Отрастив бороду, покрасив её хной и напялив одежду муллы, Шульце-Хольтус рыскал по стране, вербуя агентов в среде местных реакционеров. Летом 1943 года, когда Шульце-Хольтус обосновался у кашкайских племён в районе Исфагани, к нему была сброшена группа парашютистов с радиопередатчиком, что позволило Шульце-Хольтусу установить двустороннюю радиосвязь с Берлином. Это были люди из специальной школы Отто Скорцстш. Они привезли с собой большое количество оружия, взрывчатку и золотые слитки для подкупа местной агентуры.

Шульце-Хольтус поддерживал также контакт с тайным гестаповским резидентом, орудовавшим врайоне Тегерана. Это был некий Майер из СД. Уйдя в подполье одновременно с Шульце-Хольтусом, Майер в течение трёх месяцев скрывался на армянском кладбище в Тегеране: преобразился в иранского батрака и работал могильщиком. Потом, развернув полую шпионскую сеть, Майер подстрекал кочевые племена Ирана к восстаниям против центрального правительства, организовывал диверсии и акты саботажа. Он поддерживал радиосвязь с Берлином, и незадолго до Тегеранской конференции к нему, в район иранской столицы, были сброшены шесть парашютистов-диверсантов.

Все эти, ставшие теперь известными, факты говорят о том, что Тегеран был одним из центров шпионской сети держав фашистской «оси» на Среднем Востоке. Когда речь зашла о необходимости принятия серьёзных мер для обеспечения безопасности Большой тройки, представитель американской секретной службы Майкл Рейли также разделял убеждение советской разведки. Он, в свою очередь,отметил, что, несмотря на все предосторожности иуже принятые меры, среди тысяч беженцев, нахлынувших в Тегеран из Европы, остались ещё десятки нацистских агентов.

В СОВЕТСКОМ ПОСОЛЬСТВЕ

Рузвельт вначале отклонил приглашение остановиться в советском посольстве. Он объяснял, что чувствовал бы себя более независимым, не будучи чьим-то гостем. Кроме того, он уже раньше отклонил приглашение, полученное от англичан, имог теперь обидеть их, приняв приглашение русских. Но в конечном счёте соображения удобства, а главное, безопасности всех участников встречи побудили его согласиться. Это обстоятельство американцы особенно подчёркивали. Они ссылались, в частности, на посла США в Москве Аверелла Гарримана, который, помимо всего прочего, указал Рузвельту на то, что случись что-либо с английским илисоветским представителями на пути в американскую миссию, президент сам счёл бы себя ответственным, если бы отклонил предложение русских.

Приняв предложениепоселиться в советском посольстве, президент США, судя по всему, потом не жалел об этом. Большое удобство для Рузвельта, которому из-за болезни[2] было трудно передвигаться, состояло также и в том, что его комнаты выходили прямо в большой зал, где происходилипленарные заседания конференции.

Вернувшись в Вашингтон, президент Рузвельт сделал 17 декабря 1943 года на пресс-конференции специальное заявление о том, что он остановился в Тегеране в советском посольстве, а не в американском,поскольку Сталину стало известно о германском заговоре. Маршал Сталин, добавил Рузвельт, сообщил, что, возможно, будет организованзаговор с целью покушения на жизнь всех участников конференции. Он просил меня остановиться в советском посольстве с тем, чтобы избежать необходимости поездок по городу.

Президент заявил далее, что вокруг Тегерана находилась, возможно, сотня германских шпионов. Для немцев было бы довольно выгодным делом, добавил Рузвельт, если бы они могли разделаться с маршалом Сталиным, Черчиллем и со мной в то время, как мы проезжали бы по улицам Тегерана, поскольку советское и американское посольства отделены друг от друга расстоянием примерно в полтора километра.

С нашей стороны сделали все, чтобы пребывание американского президента в советском посольстве было удобным и приятным. В апартаментах Рузвельта американцы могли распоряжаться по своему усмотрению. Питанием президента, как обычно, ведали его собственные повара и официанты — филиппинцы, состоявшие на службе в военно-морском флоте США, но всегда находившиеся при Белом доме иприбывшие в Тегеран вместе с Рузвельтом.

Остальные члены американской делегации, а также технический персонал жили в миссии США икаждый день приезжали оттуда на заседания.

Советская делегация в составе И. В. Сталина, В. М. Молотова, К. Е. Ворошилова разместилась неподалёку от главного здания в небольшом двухэтажном особняке — квартире советского посла в Иране.

Для технического персонала советскойделегации было отведено помещение, где в прошлом находился гарем персидского вельможи. Одноэтажный дом ввиде вытянутого прямоугольника обрамляла терраса с мавританскими колоннами. Каждая из многочисленных комнат имела две двери: на террасу и во внутренний длинныйкоридор. Перед зданием был квадратный бассейн.

Но подробности, связанные с историейэтой усадьбы, я узнал позже. Когда с аэродрома нас с Миллером привезли в бывший гарем, он выглядел отнюдь не романтично: кипы папок и досье, разбросанные по столам канцелярские принадлежности, раскладушки, в беспорядке расставленные по комнатам и накрытые серыми армейскими одеялами…

Не было времени идля знакомства с экзотическим парком: меня предупредили, что в два часа дня состоятся переговоры Сталина с Рузвельтом, где я должен переводить. Правда, мне удалось наскоро перекусить в оборудованной в соседнем флигеле скромной столовой для технического персонала.

Спустя десять минут я, схватив блокнот, побежал в главное здание.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ВСТРЕЧА СО СТАЛИНЫМ

Мне уже не раз приходилось выполнять роль переводчика И. В. Сталина. В Москве я присутствовал на многих его встречах с Черчиллем, государственным секретарём США Корделлом Хэллом, Антони Иденом, тогдашним министром иностранных дел Англии, Авереллом Гарриманом, специальным представителем президента США, а позднее — американским послом в Москве.

Но всякий раз, когда предстояло увидеть Сталина, меня охватывало волнение. Насколько я мог заметить, даже те, кто работал с ним на протяжении долгих лет, чувствовали себя скованно, держались напряжённо в его присутствии. А у нас, людей молодого поколения, для этого было ещё больше оснований. С детства нас приучили смотреть на него как на мудрого и великого вождя, все видящего и знающего наперёд. На портретах и в бронзовых изваяниях, в мраморных монументах мы привыкли видеть его возвышающимся над всеми, и наше юношеское воображение дорисовывало высокое, стройное, почти мифическое существо. Естественно, что в моей памяти навсегда врезался день, когда я впервые увидел Сталина.

Это было в сентябре 1941 года, на позднем обеде в Кремле, устроенном по случаю приезда в Москву англо-американской миссии по военному снабжению во главе с лордом Бивербруком и Авереллом Гарриманом. Все, кто имел непосредственное отношение к переговорам с этой первой миссией западных союзников, собрались в половине восьмого вечера в Екатерининском зале Кремля. Старинное убранство этого зала всегда поражало знатных иностранных гостей. Роскошная мебель XVIII века, кресла и диваны с вензелями Екатерины II, муаровые зелёные обои, старинные картины в тяжёлых золочёных рамах, фарфор и столовое серебро — вся эта необычайная роскошь озадачивала, видимо, многих представителей западного мира, которые впервые попадали в страну большевиков.

Сначала в зале было оживлённо. Разбившись на группы, все громко разговаривали. Но по мере того как время приближалось к восьми — на этот час был назначен обед, — присутствующие все чаще поглядывали на высокую, украшенную позолотой и резьбой дверь, откуда должен был выйти Сталин. Атмосфера как-то сама собой становилась всё более сдержанной, а в последние минуты в зале воцарилась тишина.

Наконец дверь открылась. Все обернулись, но это был не он. Вошли двое военных из правительственной охраны. Один занял позицию справа от двери, другой медленна пересёк зал и остановился в противоположном углу. Все взгляды опять устремились на дверь. Никто не прерывал молчания. Но вот дверь снова отворилась, и появился Сталин.

При виде Сталина я ощутил какой-то внутренний толчок. Он был совсем не такой, каким я его себе представлял. Ниже среднего роста, сильно исхудавший, с землистым усталым лицом, изрытым оспой. Тогда на нём не было ни блестящей маршальской формы, ни золотых погон, ни звёзд Героя. Китель военного покроя висел на его сухощавой фигуре. Бросалось в глаза, что одна рука у него короче другой — почти вся кисть пряталась в рукаве.

То были самые тяжёлые дни войны, когда гитлеровские полчища безудержно рвались в глубь нашей страны, приближались к Москве, Ленинграду, захватили Киев. Нашим самоотверженно сражавшимся частям, вынужденном все дальше отступать, порой не хватало даже винтовок и патронов. Несомненно, бремя тяжёлой ответственности и неудач наложило на облик Сталина свой отпечаток.

Сталин медленно обошёл выстроившихся в длинный ряд гостей, с каждым поздоровался за руку. Пройдя весь ряд до конца, Сталин повернул обратно, неслышно ступая мягкими кавказскими сапогами по толстому ковру. Он остановился недалеко от меня и заговорил с каким-то военным из отдела внешних сношений. Произносил он слова очень тихо, медленно, со специфическим грузинским акцентом. Я искоса поглядывал на него, стараясь совладать с нахлынувшими на меня чувствами: вот он какой — Сталин — внешне совсем обыкновенный, даже неприметный человек…

Теперь, перед встречей Сталина с Рузвельтом, я старался быть как можно более собранным. Чтобы переводить Сталина, требовалось большое напряжение всех сил. Он говорил тихо, с акцентом, а о том, чтобы переспросить, нечего было и думать. Приходилось мобилизовать все внимание, чтобы мгновенно уловить сказанное и тут же воспроизвести на английском языке. К тому же надо было записывать все сказанное во время переговоров. Спасало лишь то, что Сталин говорил размеренно, делая после каждой фразы паузу для перевода.

В обязанности переводчика входило также составление официального протокола. Его надо было продиктовать стенографистке, а затем составить проект краткой телеграммы. Эту телеграмму Сталин лично просматривал и корректировал. Если переговоры происходили в Москве, то телеграмма направлялась шифром советским послам в Лондоне и Вашингтоне. В данном же случае такая информационная телеграмма посылалась также в Москву оставшимся там членам Политбюро.

Сейчас во многих странах уже накоплен большой опыт синхронного устного перевода. Имеются высококвалифицированные кадры. Они широко используются на сессиях Генеральной Ассамблеи ООН, на различных международных совещаниях и встречах. Но в то время, по крайней мере в нашей стране, специалистов в этой области не было. В наркомате иностранных дел лишь несколько человек привлекалось к переводам при встречах на высшем уровне. В. Н. Павлову и мне приходилось совмещать роль переводчика с основной работой в наркомате. Правда, это имело свои плюсы, так как мы были обычно в курсе обсуждавшихся политических проблем. Но зато оставалось мало времени для совершенствования языковых знаний. Между тем, устный перевод при дипломатических переговорах требует особых профессиональных навыков, сноровки, большой сосредоточенности. Надо постоянно пополнять языковые знания, непрерывно наращивать запас слов. Необходимо также хорошо знать скоропись, уметь быстро расшифровывать текст после беседы и определить самое главное при составлении краткого отчёта.

Специальной подготовки для выполнения всей этой работы у меня лично не было, и я старался совершенствоваться по ходу дела.

Меня всегда поражали упорство и настойчивость В. Н. Павлова. В то время он вёл референтуру по всей области англо-советских отношений. Текущих дел, естественно, было очень много. Рабочий наш день продолжался обычно 14—16 часов с небольшим перерывом от восьми до десяти вечера. Но Павлов не упускал ни одной минуты для пополнения своих языковых знаний.

ДИАЛОГ ДВУХ ЛИДЕРОВ

На беседе, о которой идёт речь, кроме Сталина, Рузвельта и меня, переводчика, никто больше не присутствовал. Рузвельт предупредил, что будет один, без Чарльза Болена, который обычно выполнял роль переводчика американской делегации. Видимо, Рузвельт решил не брать никого с собой, чтобы атмосфера беседы была более доверительной. Мне предстояло переводить всю беседу одному.

Когда я вошёл в комнату, примыкавшую к залу пленарных заседаний конференции, там уже находился Сталин в маршальской форме. Поздоровавшись, я подошёл к низенькому столику, вокруг которого стояли диван и кресла, и положил там блокнот и карандаш. Сталин медленно прошёлся по комнате, вынул из коробки с надписью «Герцоговина флор» папиросу, закурил. Прищурившись, посмотрел на меня, спросил:

— Не очень устали с дороги? Готовы переводить? Беседа будет ответственной.

— Готов, товарищ Сталин. За ночь в Баку хорошо отдохнул. Чувствую себя нормально.

Сталин подошёл к столику, положил на него коробку с папиросами. Зажёг спичку и раскурил потухшую папиросу. Затем, медленным жестом загасив спичку, указал ею на диван и сказал:

— Здесь, с краю, сяду я. Рузвельта привезут в коляске, пусть он расположится слева от кресла, где будете сидеть вы.

— Ясно, — ответил я.

Сталин снова стал прохаживаться по комнате, погрузившись в размышления. Через несколько минут дверь открылась и слуга-филиппинец вкатил коляску, в которой, тяжело опираясь на подлокотники, сидел улыбающийся Рузвельт.

— Хэлло, маршал Сталин, — бодро произнёс он, протягивая руку. — Я, кажется, немного опоздал, прошу прощения.

— Нет, вы как раз вовремя, — возразил Сталин. — Это я пришёл раньше. Мой долг хозяина к этому обязывает, всё-таки вы у нас в гостях, можно сказать, на советской территории…

— Я протестую, — рассмеялся Рузвельт. — Мы ведь твёрдо условились встретиться на нейтральной территории. К тому же тут моя резиденция. Это вы мой гость.

— Не будем спорить, лучше скажите, хорошо ли вы здесь устроились, господин президент. Может быть, что требуется?

— Нет, благодарю, все в порядке. Я чувствую себя как дома.

— Значит, вам здесь нравится?

— Очень вам благодарен за то, что вы предоставили мне этот дом.

— Прошу вас поближе к столу, — пригласил Сталин.

Перед тем как отправиться на эту встречу двух лидеров, я очень беспокоился — справлюсь ли со своей задачей? Смогу ли с первого раза понять всё, что будет говорить Рузвельт, и тут же передать это по-русски его собеседнику? Ведь у многих американцев очень своеобразное произношение, а некоторые из них пересыпают свою речь образными и даже жаргонными выражениями, так что не сразу схватываешь смысл сказанного. Но всё прошло благополучно. Рузвельт говорил чётко, внятно, несколько растягивая слова, короткими фразами, часто делал паузы. Видимо, у него был свой немалый опыт общения через переводчика…

Слуга-филиппинец подкатил коляску в указанное место, развернул её, затянул тормоз на колесе и вышел из комнаты. Сталин предложил Рузвельту папиросу, но тот, поблагодарив, отказался, вынул свой портсигар, вставил длинными тонкими пальцами сигарету в изящный мундштук и закурил.

— Привык к своим, — сказал Рузвельт, обезоруживающе улыбнулся и, как бы извиняясь, пожал плечами. — А где же ваша знаменитая трубка, маршал Сталин, та трубка, которой вы, как говорят, выкуриваете своих врагов?

Сталин хитро улыбнулся, прищурился.

— Я, кажется, уже почти всех их выкурил. Но говоря серьёзно, врачи советуют мне поменьше пользоваться трубкой. Я всё же её захватил сюда и, чтобы доставить вам удовольствие, возьму с собой её в следующий раз.

— Надо слушаться врачей, — серьёзно сказал Рузвельт, — мне тоже приходится это делать…

— У вас есть предложения по поводу повестки дня сегодняшней беседы? — перешёл Сталин на деловой тон.

— Не думаю, что нам следует сейчас чётко очерчивать круг вопросов, которые мы могли бы обсудить. Просто можно было бы ограничиться общим обменом мнениями относительно нынешней обстановки и перспектив на будущее. Мне было бы также интересно получить от вас информацию о положении на советско-германском фронте.

— Готов принять ваше предложение, — сказал Сталин. Он размеренным движением взял коробку «Герцоговины флор», раскрыл её, долго выбирал папиросу, как будто они чем-то отличались друг от друга, закурил. Затем, неторопливо произнося слова, продолжал. — Что касается положения у нас на фронте, то основное, пожалуй, в том, что в последнее время наши войска оставили Житомир — важный железнодорожный узел.

— А какая погода на фронте? — поинтересовался Рузвельт.

— Погода благоприятная только на Украине, а на остальных участках фронта — грязь и почва ещё не замёрзла.

— Я хотел бы отвлечь с советско-германского фронта 30—40 германских дивизий, — сочувственно сказал Рузвельт.

— Если это возможно сделать, то было бы хорошо.

— Это один из вопросов, по которому я намерен дать свои разъяснения в течение ближайших дней здесь же, в Тегеране. Сложность в том, что перед американцами стоит задача снабжения войск численностью в два миллиона человек, причём находятся они на расстоянии трёх тысяч миль от американского континента.

— Тут нужен хороший транспорт, и я вполне понимаю ваши трудности.

— Думаю, что мы эту проблему решим, так как суда в Соединённых Штатах строятся удовлетворительным темпом.

Коснувшись недавних волнений в Ливане, Сталин спросил, не знает ли Рузвельт, каковы причины этих волнений и кто тут виноват. Рузвельт ответил но сразу. Сняв пенсне, он протёр стекла белым платком, торчавшим из нагрудного кармана, снова закрепил пенсне на переносице. Наконец, сказал, как бы размышляя вслух:

— Думаю, что виноват французский национальный комитет. Англичане и французы гарантировали независимость Ливана, и ливанцы получили свою конституцию и президента. Затем они захотели немного изменить конституцию. Однако французы отказали им в этом и арестовали президента и кабинет министров. Сейчас в Ливане все в порядке, там наступило спокойствие…

В ходе беседы Сталин и Рузвельт коснулись многих вопросов и проблем. Рузвельт, в частности, в общих чертах развивал мысль о послевоенном сотрудничестве между Соединёнными Штатами и Советским Союзом. Сталин приветствовал эту идею и отметил, что после окончания войны Советский Союз будет представлять собой большой рынок для Соединённых Штатов. Рузвельт с интересом воспринял это заявление и подчеркнул, что американцам после войны потребуется большое количество сырья, и поэтому он думает, что между нашими странами будут существовать тесные торговые связи. Сталин заметил, что если американцы будут поставлять нам оборудование, то мы им сможем поставлять сырьё.

Далее речь зашла о будущем Франции. Рузвельт заявил, что де Голль ему не нравится, в то время как генерала Жиро он считает очень симпатичным человеком и хорошим генералом. Рузвельт сообщил также, что американцы вооружают 11 французских дивизий, и коснулся в этой связи положения во Франции и настроений различных слоёв населения этой страны.

— Французы, — заметил Рузвельт, — хороший народ, но им нужны абсолютно новые руководители не старше 40 лет, которые не занимали никаких постов в прежнем французском правительстве.

Сталин высказал мнение, что на такие изменения потребуется много времени. Что же касается некоторых нынешних руководящих слоёв во Франции, продолжал он, то они, видимо, думают, что союзники преподнесут им Францию в готовом виде, и не хотят воевать на стороне союзников, а предпочитают сотрудничать с немцами. При этом французский народ не спрашивают.

Рузвельт заметил, что, по мнению Черчилля, Франция полностью возродится и скоро станет великой державой.

— Но я не разделяю этого мнения, — продолжал Рузвельт. — Думаю, что пройдёт много лет, прежде чем это случится. Если французы полагают, что союзники преподнесут им готовую Францию на блюде, то они ошибаются. Французам придётся много поработать, прежде чем Франция действительно станет великой державой…

За этими замечаниями американского президента скрывались серьёзные разногласия между Соединёнными Штатами и Англией по вопросу о том, кто должен осуществлять власть на освобождённой территории Северной Африки, а потом, после высадки в Нормандии, и в самой Франции. Как выяснилось впоследствии, Соединённые Штаты, осуществившие высадку в Северной Африке, рассчитывали установить своё военное и политическое господство не только над этой территорией, но и над всем французским движением Сопротивления с тем, чтобы в дальнейшем получить точку опоры на европейском континенте — во Франции. В Северной Африке Вашингтон делал ставку на сотрудничавшего ранее с немцами адмирала Дарлана в противовес генералу де Голлю, который находился тогда в Лондоне и возглавлял Национальный комитет Сражающейся Франции.

В опубликованных в 1965 году мемуарах Идеи писал: «Мой парламентский заместитель Ричард Лоу сообщил из Вашингтона о своём разговоре с Сэмнером Уэллесом (заместителем государственного секретаря), который сильно тревожился из-за генерала де Голля. По мнению Уэллеса, нам скоро придётся порвать связи с ним. Когда Лоу возразил, что это было бы тяжёлым ударом для французской общественности, Уэллес с ним согласился, но, по-видимому, всё-таки остался при своём убеждении, что мы, возможно, будем вынуждены пойти на это. Если де Голль вступит во Францию вместе с оккупационными войсками и сформирует правительство, его уже не удастся отстранить от власти».

После убийства адмирала Дарлана американцы сделали ставку в Северной Африке на генерала Жиро. Идеи продолжал: «Несмотря на все меры, которые я мог принять в Лондоне, а Макмиллан в Алжире, организовать встречу генерала де Голля с генералом Жиро оказалось делом нелёгким. Американская политика усугубила связанные с этим трудности. Правительство Соединённых Штатов всё ещё было против создания единой французской власти до высадки союзников во Франции… Оно также по-прежнему относилось подозрительно и враждебно к генералу де Голлю. Оно побаивалось его активного и энергичного характера и склонно было преуменьшать поддержку, которую голлизм получал от движения Сопротивления во Франции».

В конце концов Вашингтону всё же пришлось пойти на примирение с генералом де Голлем, который получил возможность отправиться во Францию вскоре после высадки союзников в Нормандии. Но характер отношений, который складывался тогда между американцами и де Голлем, несомненно сыграл свою роль в будущем.

На первой беседе Рузвельта со Сталиным выявился различный подход Соединённых Штатов и Англии также и в отношении будущего колониальных владений. Рузвельт много говорил о необходимости нового подхода к проблеме колониальных и зависимых стран после войны. Может быть, он искренне думал о возможности предоставления им постепенно самоуправления и в конечном счёте независимости — тема, к которой американский президент вновь и вновь возвращался в дни Тегеранской конференции. Но выступая таким образом, он вольно или невольно отражал интересы тех кругов США, которые под прикрытием разговоров о пересмотре статуса колониальных владений европейских капиталистических держав готовили почву для проникновения США в колониальные страны.