По ту сторону черной дыры

– Тоже мне вкуснятина – сало! – хмыкнул Лазаренко, – может майонезику подбавить для лучшей вкусовой гаммы?

– Майонезику себе в компот капнешь! – беззлобно отбрехивался Плятковский, – для гаммы.

Караван трясся по земле польской, оставляя за собой запах выхлопа и следы от колес. На протяжении всего длительного и непростого пути «из лохов во французы», так окрестил сей анабасис Булдаков, люди встречались крайне редко, так что ориентироваться приходилось по картам двадцатого века старушки Земли, оказавшихся весьма приблизительными в этой реальности. Старший прапорщик Мухин изобрел инструмент, с помощью которого, как он уверял, можно было делать привязку к картам, но вскоре выяснилось, что лучше всего этот прибор вскрывает консервы. Проведав о таком утрировании его военного опыта, Мухин орал из раскрытого окна в зимний лес протяжно и неистово. Он успокоился только получив в свои цепкие ручонки фляжку со спиртом.

– Леня! – окликнул его Булдаков на привале, – сколько в тебе лошадиных сил?

Мухин поскреб небритый подбородок, разгладил мешки под глазами, и глотнул из фляжки для создания некоторой паузы.

– Смотря для чего, – наконец изрек он, – если землю пахать, то лошади здесь – полный приоритет. А вот ежели водку трескать, то тут ни одно копытное за мной не угонится!

– А если с женщиной? – лукаво глянул на него Олег Палыч?

– Вы, товарищ подполковник, путаете символику с атрибутикой, – старший прапорщик высморкался и погладил чресла, – у меня с моим партнером договоренность: он не тягает меня по бабам, а я не околачиваю им груши. Каждому свое.

– Не понял, – признался Булдаков.

– Одному дано жрать водку, другому – ублажать дочерей Евы, а третьему – превращать воду в вино. А четвертый сидит в бочке, покуривает, пьет пивко, и в ответ на недоуменные взгляды сограждан выставляет самый главный американский палец и, при каждом восходе солнца провозглашает: Lecken sie mir Arsch!

– Упанишады? – осведомился полковник.

– Евангелие от Иуды Искариота, – ответил Мухин, снова высморкался и приложился к фляжке. Булдаков пытливо взглянул на него.

– Что-то я не пойму, Иваныч. Ты философ или алкоголик? – Мухин икнул.

– Все философы либо алкоголики, либо сумасшедшие. Чтобы не сойти с ума я потихоньку общаюсь с Бахусом.

– Удобная позиция, – одобрительно сказал Булдаков, – я, господин мыслитель, вообще-то, подошел посоветоваться. Сколько, по-твоему, нам еще жарить до Парижа? Уже десятый день трясемся.

– Еще суток пяток, – зевнул старший прапорщик и почесал ухо, – Европа – она не такая уж и маленькая, как на глобусах рисуют. Заметил: дороги стали лучше, мосты каменные появились. Я, Палыч, вздремну чуток. Когда появится Эйфелева башня, разбудите.

– Ишь ты, как тебя разобрало! – подумал подполковник и, молодецки гаркнув, отошел по нужде.

Лесное эхо уже привычно отозвалось матерщиной и заглохло через пару минут.

– Восьмое чудо света, – раздался над ухом его голос жены. Сделав вид будто рассматривает раскидистый платан, он обернулся. Передним стояла улыбающаяся Светлана.

– А это ты! – выдохнул он, – а я тут, понимаешь, на дерево загляделся! Чудное такое. Интересно, как называется?

– Которое? – невинно спросила жена, – которое поливал, или на которое засмотрелся?

– Мн-э… Оба!

– То, что дерево – платан, а то, которое другое – жимолость. Хотя оно и не дерево вовсе… А уж после подполковничьего душа и вовсе! – Олег Палыч открыл рот для оправдания, но она приложила палец к губам.

– Тс! Я все понимаю. Тебе иногда необходимо уединяться, дабы «отправлять естественные надобности», – подполковник ошарашено глянул на нее.

– Ну ты даешь, старушка! Проницательна, как Барбаросса, красива, как Клаудиа Шиффер, умна, как Альберт Эйнштейн и неуязвима, как Герберт Карл Фрам!

– Какой такой Герберт Карл?

– Ну, ты его знаешь под именем Вилли Брандта.

– Что-то тебя на Германию потянуло? – недоумевала Светлана.

– Мы ведь в Германии, либо приблизительно там, где у нас должна быть Германия? Так?

– Не путай порнографию с детскими комиксами, дружок. На этом месте у нас отроги Альп, а страна эта в наше время называлась Австрией. Где-то неподалеку родился Арни Шварц – величайший Терминатор всех времен и народов.

– Так бы и сказала! – буркнул подполковник, – я не географ. Я – внук тех, чьи копыта в сорок пятом будут топтать эту землю. Кстати, ты осведомлена, что на этой землице аборигены выращивают по четыреста центнеров с гектара картофеля и по восемьдесят – пшеницы?

– Пшеницы – вполне возможно, а вот насчет картофеля не уверена… Погоди-ка? То, что ты не географ – это и козе понятно, а вот откудова ты таких агрономических познаний нахватался? Это мы сейчас разъясним! Кайся, кобель! – Светлана приставила к мужниной генитальности ствол АКСУ, – к этой сучке, Худавой, таскался? Кайся, самец, а не отстрелю тебе сейчас одну звездочку нахрен!

– Убери ствол, пузатая! – зашипел Олег Палыч, – на кой мне сдалась Сонька, когда есть ты?

– Пузатая? – задохнулась от возмущения Светлана и отвела автомат, – да я еще и полнеть не начала!

Булдаков взял супругу за руку и повел к биваку, по дороге громко сетуя на судьбу.

– Ясный мой свет, я не устаю поражаться вашей сестре. Правильно сказал Шерлок Холмс, что правило Штирлица в данном случае не действует.

– Не так быстро, – попросила запыхавшаяся Светлана, и он сбавил шаг, – я, мой дорогой, вроде как и не совсем дура: два высших образования имею; но порой я теряюсь в твоем словоблудии, как лошадь Пржевальского в музее боевой славы имени С.М. Буденного. Слова понятны, а смысл теряется. Как тебе это удается, хотела бы я знать? Тебе бы быть военным атташе в какой-нибудь маленькой кокосовой республике, желающей получить в МВФ кредит на сумму в полтора триллиона долларов.

Олег Палыч щелкнул супругу по упругому носу.

– А я, дитятко, и есть атташе. Только триллионов не требую. Нахрена они? – Светлана скосилась на него, – а насчет остального… У товарища Булдакова есть два железных правила: никогда не вступать в словесную перепалку с женщиной, но если хочешь, чтобы последнее слово осталось за тобой – скажи ей то, что она не в силах понять ввиду своей женской логики. Умная женщина никогда не признается, что не поняла ответа, задумается. И в этот благоприятный момент нужно вежливо приподнять шляпу и удалиться победителем.

Минуту они шли молча. Уже показался в просвете кустарника снимающийся лагерь, как жена не выдержала:

– Ладно! Пусть я буду дурой! Что ты имел ввиду?

– Второе. Если женщине непонятно, что сказал муж, то она любым способом это узнает.

– Какими?

– Да любыми! Подпоит, пригрозит, соблазнит, в конце концов, настучит в партком. Слушай сюда: Штирлиц сказал, что всегда запоминается последнее слово. А Шерлок Холмс утверждал, что поступки женщины не подвластны никаким законам.

– И что?

– Из всего моего объяснения ты запомнила лишь последнее слово: «пузатая», а остальные пропустила мимо ушей. Таким образом, ты уже не помнишь, из-за чего рассердилась на меня…

– Неправда! – горячо запротестовала Светлана, – я все помню! А о чем мы говорили?

– Вот видишь, – улыбнулся муж, – но как ни странно, ты совершенно успокоилась. Парадокс! Нет, все-таки правило Штирлица частично верно даже в такой неоднородной и непостоянной среде, как логика женщины!

– Ты, хороший мой, таки просто генератор идей! На этих твоих парадоксах можно докторскую по психологии защищать, а ты выдал на гора, и забыл.

Олег Палыч обнял ее.

– Солнышко, ты смогла бы жить с логиком?

– Нет, конечно, – ответила она, – с придурком куда веселее!

* * *

– Растреклятая дорога! – матерился Витек Плятковский.

– Это не дорога виновата, это ты – шоферюга долбанный! – пыхтел рядом Мухин, – эта дорога, ясное дело, предназначена для лошадей, а не для твоего «Урала». Нужно было, голова твоя садовая, одно колесо по колее пускать, а второе – сбоку! А ты тропу меж колес пустил!

– И чего теперь делать? – спросил Витек, вытирая вспотевший лоб.

Ситуация была не из приятных. Машина Плятковского шла в авангарде. Увлекшись очередным бутербродом, он не придал значения тому, что дорога резко сузилась. В результате «Урал» сел на все шесть «костей». Слева и справа низинная местность не позволяла объехать: сунувшийся было туда БТР едва вылез.

– Попали мы, нечего сказать! – ругался Булдаков, – теперь что делать, зимовать, аки Амундсен? Что ни говори, а тактика двадцатого века – вещь стоящая. Пустили бы впереди БТР, он бы нас моментом вытащил! Дерьмовый я начальник, как говорил Суворов.

– Да не кори ты себя! – хмыкнула Светлана, – это ведь была идея Семиверстова.

– Точно, – поддакнул Мухин, – мы – мирная миссия, поэтому впереди должен идти «Урал» с дерьмом… Стоп! У нас же для подобных случаев на бамперах лебедка установлена!

– А за что ты, Иваныч, ею уцепишься? – иронично оскалился подполковник, – вокруг ни одного деревца, аж до самого поворота, а это метров сто будет… Там, правда, что-то растет – из-за тумана не видать…

– Что-то большое, – подтвердил Леонид Иванович, – но до него Бену Джонсону секунд десять бежать!

– Парни не дотолкают, – резонно заметил Булдаков, – рота бы вытянула, а взвод – ни в какую! Еще идеи есть, товарищ бойскаут?

– Готовьте обед, – рубанул ладонью воздух Мухин, – а я тем временем найду кого-нибудь.

Булдаков озорно глянул на заместителя.

– Иваныч, ты разве знаешь немецкий?

– Палыч, я ведь во время СССР трубил инструктором в первом отделе ГРУ. Говорит вам что-нибудь этот факт?

– Затыкаюсь, пан Мухин, – примирительно поднял руки вверх, – сколько языков знаете?

– Английский, французский, немецкий, испанский и русский со словарем. Во вторых, гляньте вон туда, – старший прапорщик указал на десяток стогов сена, возле которых сновали люди нагружая волокуши.

– Чего это они зимой сенокос устроили? – недоуменно спросила Светлана, – не пойму.

– Видимо, перевозят сено. Летом в эти топи не сунуться. А теперь зима на носу – колхозники убирают с полей последний урожай, – Олег Палыч чертыхнулся, – вот, ёхтель! Картина до того привычная, что я даже и внимания не обратил. Ладно, иди договаривайся, хват! Обед, говоришь?

– Обед, ну и что полагается к нему, – лукаво глянул Мухин на командира.

– Спирт? – в ответ на этот вопрос старший прапорщик повел по-никулински носом и утвердительно кивнул головой. Затем отстегнул планшет и, вручив его стоящему рядом Кимарину, запрыгал по кочкам в направлении «харвестеров».

– Светлана Булдакова! – зычно крикнул подполковник, – к командиру!

– Ну ты, дорогой, даешь! – сказала стоящая в двух шагах жена, – мне бегом или как?

– Обед готовить нужно! – сурово сказал муж, он же большой начальник.

– Ну ты, в натуре, Колумб! Америку открыл! – задохнулась она от возмущения.

– Ты не бузи! – предостерегающе поднял палец супруг, – обед должен быть рассчитан на пятьдесят человек и десять лошадей.

– И чем мне, по твоему, кормить это тыкдымское стадо? Травки им нашинковать?

– Насколько я помню, кони любят хлеб и сахар. Ну так вот: на каждую лошадку по две буханки хлеба и по пятьдесят грамм сахару. А людишкам помимо обеда по двести грамм, но спиритуса.

– Что-то ты, Палыч, раздобрился, – улыбнулась Светлана.

– Тихо, родная! Это еще зависит от успеха дипломата Мухина.

– И ему двести грамм?

– Нет, конечно! Ему – триста. Парням – по сто пятьдесят, исключая водителей и дозор, ну и мне – сто восемьдесят, – Булдаков почесал подбородок, – хотя нет, мало. Давай сто девяносто!

– А не захмелеешь? – супруг раздулся от обиды и стал вдвое прежнего.

– Оскорбление какое! Ты подумай! Да если нужно, я могу хоть двести грамм выпить. Да нет! Двести пятьдесят!

– Товарищ подполковник! – к разобиженному командиру подбежал Андриан Городов, – База на связи!

Булдаков поспешил в «хвост» колонны, где находилась машина с радиостанцией. Коротковолновый трансивер, слегка модернезированый Селедцовым, тихонько свистнул, когда Олег Палыч взял в руки микрофон.

«Слава богу, хоть не глушат!» – с облегчением подумал он.

– Командир базы торпедных катеров, майор Понтовило, слухаю! – произнес он бесцветным голосом в микрофон.

– Гестапо на связи! – откликнулся Норвегов, ценивший хорошую мужскую шутку, – конспирация, батенька, и еще раз конспирация. Вы на вражеской территории!

– Нас не подслушивают? – забеспокоился Булдаков.

– Сверхсекретное кодирование симплекса активировано, – произнес, очевидно по бумажке, Норвегов, – Бундесвер останется с носом! Как ваши дела, герр штурмбанфюрер?

– «Дела» – у женщин, – отшутился подполковник, – у нас проблемы.

– Что-нибудь серьезное? – встревожился командир.

– Как прыщ на заднице! Мы умрем смеясь!

– Смотрите, не вляпайтесь во что-нибудь дурно пахнущее! – предостерегла «Большая Земля».

– Будем стараться! – серьезно ответил Булдаков.

– Родина вас не забудет! – пообещали на том конце радиоволны. Частота постоянно уплывала, но Городов, проявляя чудеса ловкости, орудовал ручкой КПЕ, – где вы находитесь?

– Проходим Шварцвальд, – доложил подполковник.

– Что прошли? – удивление в голосе Норвегова без помех передалось по радио, как будто бы он сидел рядом.

– Место такое в Западной Европе, – уклончиво ответил Олег Палыч, сам точно не представляя, в какой точке географической карты он находится в данный момент, – через сутки планируем быть у Женевского озера.

– Только, бога ради, не сообщайте местным аборигенам, что оно «Женевское»! – взмолился Константин Константинович.

– Не буду! – согласился Булдаков, – не то ход истории нарушится. У вас все?

– Абсолютно. До связи! – попрощалась База.

«Женевское озеро – это еще бабушка надвое сказала», – подумал Булдаков, выходя из «кунга», – «кстати, что точно скрывается под этим анахронизмом? При чем тут надвое? Придумают предтечи какую-нибудь хреновину, а мы и рады повторять!» Он подошел к «Уралу» Плятковского и увидел, что Мухин уже вернулся и привел десяток першеронов вместе с их хозяевами – угрюмыми мужиками романской расы.

– Что ты им пообещал? – спросил подполковник.

– Пожрать от пуза и выпить. Кто сколько сможет! – ответил старший прапорщик, – у них в этом году урожай не шибко богатый, так что пожрать на халяву они не прочь.

– Ты глянь, Иваныч, – они даже не удивлены! Точно каждый день из болота военную технику вытягивают!

– Дикари-с!

Крестьяне, одетые в простые, но добротные одежды, стояли небольшой кучкой и о чем-то «шпрехали». Затем, вдоволь насовещавшись, они принялись сноровисто составлять упряжь для необычной работы. Рядом суетился Витек Плятковский, в основном мешая, и приговаривал ежеминутно «Гитлер капут», «Драг нах Москау», или «Фюр готт унд Кайзер», но на него не обращали внимания. В конце концов, Мухин загнал его в кабину.

Через пяток минут один из местных подошел к отцам-командирам, и сказал, что все готово. Сзади в застрявшую машину уперлись солдаты, спереди тянущий момент создавался пятью парами лошадей, а сбоку стоял подполковник Булдаков и строго смотрел на все это. Дву– и четырехкопытные уперлись в сыру землицу и, попеременно стравливая, принялись тянуть-толкать застрявший автомобиль в сторону Парижа. Медленно ползя, «Урал» продвигался к более-менее твердому месту, где можно было увеличить давление в колесах и выехать на безопасную сторону. Плятковский хотел завестись и помочь движком, но подошедший «Бойскаут» быстро пресек дурные мысли.

– Вы глупы, Виктор! – безапелляционно заявил старший прапорщик, – эти лошадки, заслышав непривычный звук, могут запросто поскакать к Стиксу.

– Куда поскакать? – не понял водитель.

– В прекрасное далеко, – Леонид Иваныч не любил опускаться до объяснений, и поэтому просто хлебнул из фляжки, – помнишь, как удивился Чукча, когда узнал, что бензопила заводится? Теперь представь, что будет, если заведется эта тачка! Представил?

– Да я…

– Лажа это все. На, хлебни и успокойся.

Глава 23.

Посольский поезд двинулся дальше, а вслед ему глядели флегматичные «человеки» и вяло махали руками. Копируя их, Булдаков вяло высунул в окно переднюю конечность и, совершив ею пару абстрактных движений, проорал:

– Расширяйте дороги! Данке за прием! – Мухин дернул его за рукав.

– Палыч! Они, вообще-то, на французском разговаривают. Правда, местный диалект скорее похож на немецкий, а также изрядно разбавлен саксонским…

– А банту туда не замешался? – спросил офигевший Булдаков.

– Я серьезно, – обиделся Мухин, – здесь такая смесь!

– Лошади у них хорошие, – сказал меняя тему подполковник, – надо было семян на развод попросить.

Водитель прыснул. Мухин отвинтил колпачок с фляжки и неслабо приложился.

– Был бы с нами Малинин, – заметил он, – тот бы им своих оставил. Командир, а что вы им на память там дарили? Надеюсь, не набор солдатских сухарей?

– Хорош, Иваныч! Сухари нам самим нужны, – строго сказал Булдаков, – я им выделил три пары кирзовых сапог, да и то, только ввиду того, что мы их не носим. Норвегов забил ими половину «Урала».

– То-то я удивился, что один из них говорил о каких-то сапогах-скороходах! – рассмеялся Леонид Иванович.

– Хороши скороходы! – захохотал командир, – хотя, признаться, у меня был солдат, который в «кирзачах» стометровку пробегал за одиннадцать с половиной секунд.

– А за сколько этот уникум пробегал стометровку в кроссовках?

– Не успели выяснить. Соревнования были в Ошмянах, так он и мотанул в сторону литовской границы, как только надели на него шиповки. Даже инверсного следа не оставил.

– Случайно, не Шеремет его фамилия?

– Масиедовас. А что?

– Да нет, ничего. Интересно получается, – ответил старший прапорщик, зарываясь в свои мысли.

Подполковник поерзал на сиденье, пытаясь время от времени острить по поводу проплывающего мимо пейзажа, но его никто не слушал. Тогда он остановил машину и пересел к жене в УАЗик.

… И вот на четырнадцатый день пути показались Сент-Кантенские ворота Парижа. Издалека глядя на город – грядущий центр культурной Европы, Булдаков обратился к своим людям:

– Тут нам природой суждено взлететь, или упасть в… Пардон, задумался! В общем, что скажу. Город издалека вид имеет грозный, но не нам его штурмовать. Попытаемся обойтись без кровопролития и прочей ерунды. Где наши верительные грамоты?

– Вот, – протянула ему свиток Светлана. Подполковник долго разворачивал документ, затем минуты три упорно вглядывался в него, после чего побагровел.

– Кто сие рисовал? – прорычал он, нагнетая в систему давление.

– Городов! – заржали все, а вперед вышел смущенный Андриан.

– Чего там, – обиженно засопел он, – Норвегов одобрил. Сказал, что нехер перед франками жопой вилять.

– Ну, если только с такой позиции! – протянул подполковник.

Холст на переднем плане изображал ядерный грибок, в отсветах которого по бокам перемешивались второстепенные планы: тонущий «Титаник», зависший в пике самолет «Люфтваффе», корчащий рожи на электрическом стуле Аль-Капоне и ухмыляющийся Чикатило, держащий в правой руке саквояж, а в левой – окровавленный нож. Внизу, под всем этим великолепием, маркером ядовито-зеленого цвета оформилась запись на французском, извещающая, что податель сего кошмара – человек достойный.

Андриан городов был не столько связистом из группы капитана Селедцова, сколько талантливым подающим надежды художником психоделистом, видевшим мир в багрово-красных тонах собственного воспаленного сознания. Капитан Малинин поэтому поводу говорил так:

– Чем хороши картины Андриана? Тем, что не раздражают с похмелья. Глядя на них чувствуешь, что как ни паршиво тебе, бывает и гораздо хуже.

Это была истинная правда. На картинах Городова нельзя было различить ни сторон горизонта, ни сторон изометрической проекции, в коей они традиционно исполнялись, ни материал используемого холста. Его труды представляли собой законченные композиции со всех ракурсов.

Уже восьмой год Андриан трудился над своим шедевром, получившему название «Мир глазами пчелы», столь же яркому по сюжету как и «Последний день Помпеи». Холст был разбит на неправильные ромбы и «тупоугольники», каждый из который представлял маленький сюрреалистический сюжет. Все еще не законченное, творение следовало за своим создателем на берега Сены.

За Андриана вступился Мухин:

– Командир, в конце концов, он ведь не «Запорожцев» скопировал!

– Не учите деда кашлять! – отмахнулся Булдаков, а где гарантия, что этого обдолбанного Людовика не хватит кондратий?

– В тринадцатом веке на Земле у людей были нервы покрепче, – отозвалась Светлана, – любимым развлечением ребятишек, например, было смотреть на публичные казни…

– Надо мою половину, Иваныч, на должность поставить, – сказал Олег Палыч, – не годится, чтобы какие-то гражданские влезали в разговор военных! Назначим, скажем ее, командиром отделения посудомоек с присвоением посмертного звания обер-кондуктора. Чего молчишь? Слыхал ты, чтобы детишек на казни водили? Ребенок, кстати где?

– Я здесь, па! – отчаянно пробасило его чадо с крыши «кунга». Дениска, крепко упершись ногами, глядел в бинокль на город, куда они должны будут въехать буквально через час.

Он походил на Наполеона, ожидающего купчишек с ключами от города-Героя Москвы. Дите было обряжено в камуфляжную форму самого скромного размера, а на правом боку его болталась портупея с кобурой, в которой дремала «берета», которой Дениска владел мастерски.

– Гляди! – предупредил его отец, – свалишься, я тебе трещину в башке зашпаклевывать не буду.

Затем, вспомнив, что хотел сказать людям кое-что ободряющее, продолжал менторским тоном:

– Париж, насколько я слышал, город контрастов. Богатые дворцы, убогие хижины, нарядные дамы и нищие в лохмотьях и башмаках из не шибко ценных пород древесины – вот такая картина откроется нам через какое-то время. Чума, проказа и обжорство вкупе с развратом – это три составляющие картины современного средневековья. Рука врача колоть устанет грязные ягодицы неряшливых обитателей, разносящих на теле своем проклятие рода человеческого. Призываю и приказываю вам не предавать забвению кодекс правил, посвященный личной гигиене. Лишь строгое соблюдение их может гарантировать нам безопасное существование в этом рассаднике заразы.

– Помните! – подполковник сделал эффектную паузу, – вши у дам – вещь такая же обыденная, как глисты у Хулио Иглесиаса. За бархатной внешностью порой скрывается банальная чесотка. Я правильно излагаю, Валерий Иваныч?

Починок профессионально откашлялся.

– Все сказанное вами, командир, правильно и, следовательно, верно. Под правой рукой постоянно должно находиться мыло, а под левой – таблетки от дизентерии. Теперь еще пару слов о наболевшем. Я об утраченных половых связях нашего холостого контингента. Разумеется, все мы мужики и тем из нас, у кого нет жен придется туго. Но учтите: хотя СПИДа пока не изобрели, у местных барышень можно подцепить внушительный букет, избавиться от которого будет мучительно и больно. На первых порах раз в две недели я буду осматривать мужское население на предмет сами знаете чего, не взирая на семейное положение и занимаемую должность, – фельдшер многозначительно глянул на командира.

– Жена Кесаря… – начал напыщенно тот, но Починок только улыбнулся.

– Вас, Олег Палыч, это не касается. Всем известна ваша маниакальная привязанность к супруге, – раздался скромный хохот. Булдаков побагровел.

– Ни хрена не понял: комплимент это, или оскорбление? – Светлана взяла его под руку.

– Зависть, мой хороший, черная зависть.

– Женщин чаша сия минует, – продолжал тем временем Починок, – местные самцы хоть и красивы, но издают запах, способный вылечить даже бешенство матки.

Все заулыбались, вспомнив, как был уязвлен посол, когда его со всей свитой отправили в баню. Волосы его, по определению Ильиничны, пахли лошадиным потом, тело – медвежьим пометом, ноги – перебродившим пивом, а изо рта несло, как из преисподней.

– Вести себя скромно, – напутствовал своих людей Булдаков где-то подслушанной фразой.

Кортеж подкатил к воротам как раз в тот самый момент утра, когда стража закончила пропускать всех желающих попасть в город. Колонна из семнадцати автомобилей замерла, не доезжая метров ста до ворот, а УАЗик с посольским флагом, в котором находились Булдаков и особы к нему приближенные, подкатил к четырем усатым молодцам, которые оторопело взирали на странных посетителей. Судя по лицам гвардейцев, им хотелось убраться куда-нибудь за Сен-Жермен и провести остаток жизни там в скромности и святой убогости.

– Бонжур! – пропел Олег Палыч голосом Папанова и щелкнул по носу одного из стеклянноглазых, – мсье, же не манж па сис жур! Мухин, быстро переведи мне, что я сказал!

– Командир, – сказал старший прапорщик, мы же не христарадничать сюда явились! Вы сказали, что голодны.

– Пайка, ням! – затряс головой подполковник, произнося извечную солдатскую фразу.

– Олег Палыч, прошу вас, не дурачьтесь! – умоляюще прогудел Мухин, – гляньте, двое уже обмочились!

Обратившись к стражникам на их родном языке, он принялся им что-то объяснять. Те, вытаращив глаза, глядели то на дьявола (Булдакова), то на его свиту.

– Не верят они тебе, Иваныч! – сплюнул подполковник. Затем он достал военный билет и раскрыл его на первой странице. Ткнув страже под нос свое фото, Олег Палыч заговорил «на французском», как его понимают в Калуге:

– Ксива, битте! Моя ест посол Великая Белая Русь до вашего пана Людовика, да сказится его имя! Поехали, Иваныч! – сказал он Мухину, видя, что его старания пропадают даром, – нечего с этими болванами разговаривать. По машинам!

– Куда? – спросил его водитель.

– В Лувр! – буркнул раздосадованный подполковник. Автомобиль не тронулся с места. Командир вопросительно глянул на водителя. Им оказался старший прапорщик Мухин.

– Это не машина времени, – пояснил тот, – Лувр был построен для Марии Медичи, если не ошибаюсь, в шестнадцатом веке. И пока у нас не было причин для восхищения инженерной мыслью данного мирка!

– Тогда поехали к хижине короля!

– А это куда?

– Иваныч, любой советский город состоит из площади Ленина, проспекта имени Ленина и улицы Маяковского! Точно так и все остальное – дуй в центр! Там и живет этот Людовик: между ГУМом и Мавзолеем Калигулы.

Вереница автомобилей потянулась по улицам города, пугая собак и редких прохожих. По бокам улочек тянулись сточные канавы, в которых что-то или кто-то копошился. Путешественников обдало ароматами городской свалки.

– Вот что-то похожее, – сказал Олег Палыч, когда командорская машина выпрыгнула на мощеную желтым камнем площадь. Справа возвышалось высокое здание, чем-то напоминающее Дворец Съездов, правда, без серпастого флага над куполом, – здесь, по-моему, рождаются и плодятся короли.

Мухин лихо осадил у парадного. Живчик-командир мигом выбрался из УАЗика.

– А запах! – сморщил он свой белорусский шнобель-картошку.

– Побрызгаем! – произнес невесть как оказавшийся рядом Починок, – отсутствие канализации – не есть хорошо!

– Народу маловато для пышного приема, – заметила командирская супруга, разглядывая пустую площадь.

– Мухин и семь человек за мной! – распорядился Булдаков, – остальным охранять машины! Никуда не отлучаться даже в случае нужды! Насколько я понимаю, здесь ее справляют где придется.

Где– то вдалеке зазвучал колокол, приглашая добрых католиков на обедню. Под его перезвон Булдаков и компания ввалились во дворец.

Ни толп придворных, о которых так весело писал старый добрый Дюма-отец, ни встречающих, ни даже дворецкого в парадной ливрее. В углу передней залы за столиком на трех причудливо изогнутых ножках сидел маленький худой человечек и трапезничал. Из огромной суповой миски торчала мозговая кость, в которую человечек временами заглядывал. Он громко чавкал и сопел, облизывая жирные пальцы. Ему аккомпанировали бубенцы головного убора радостным перезвоном.

– Говеет, сволочь! – зло сказал Олег Палыч, – насколько я понял, это не Людовик. Что это за чучело?

– Людовик на охоте, – сообщило чучело, вкусно облизав пальцы.

«Если он захочет поздороваться за руку с нами», – подумал Мухин, – «я его кончу».

– Позвольте представиться! – продолжал человечек, – придворный шут – Жак.

У присутствующих отвалились челюсти.

– Гля-ка! – пробормотал подполковник, – по-нашему разговаривает!

– Десять лет в плену у князя Святослава, – кивнул Жак.

– Семьсот болтов за смену! – кивнул Мухин, – скажи-ка нам, дружище, когда прибудет их Величество?

– К вечеру! – ответил шут злобненько хихикая, – у этих дебилов жратва кончится, и они на ужин прискачут как миленькие! За десять лет знаменитый охотник Людовик лишь однажды подстрелил зверя из королевского арбалета, освященного самим Ромейским Владыкой. Зверь при детальном рассмотрении оказался собственной борзой короля. В придачу ко всему, охотники заблудились. Пришлось собачку скушать, дабы с голоду не опухнуть.

Шут прекратил свою трескотню и допил из миски юшку.

– Вы, наверное, послы? – осведомился он.

– Ну! – буркнул разочарованный Булдаков, и что с того?

– Грамота посольская есть? – поинтересовался Жак. Ему подали пергамент, – дивно! Я повешу это в королевской опочивальне! Вот обмочится королева!

– Куда грамоту забираешь! – воскликнул Мухин, когда шут засунул свиток себе за пояс.

– Спокойно, – сложил пальцы щепотью паяц, – этот балбес все равно читать не умеет. Я у него и за писаря, и за глашатая, и за переводчика.