Лучшая серия современной прозы - Бизнес

      После ужина Дессу, заправившись изысканным вином и бренди, переговорил с механиками, которые сидели за дальним концом стола. К мам, то есть ко мне, Дуайту и Истилу, он вернулся, сияя от удовольствия и потирая руки.
      – Устройство готово! – объявил он. – Экран на месте. Желаете пострелять?
      – Еще бы, – отозвался Истил, осушив свой бокал.
      – Это надо видеть, – сказал Дуайт. – Кейт... ты должна поехать с нами.
      – Должна?
      – Йоо-хо! – провозгласил Дессу, повернулся и вышел из комнаты.
      – Йоо-хо? – спросила я Дуайта, но тот лишь пожал плечами.
      Всего нас набралось человек двенадцать. Мы поехали в автокинотеатр на трех легких внедорожниках. Ночь была ясной, и Дессу (он сел за руль одного из них, сменив смокинг на ватник) не стал включать фары и не велел включать их другим водителям. Сам он ехал впереди, мчась по дороге, освещаемой только луной и звездами, распугивая зайцев и обсуждая с остальными по рации направление ветра.
      Мы остановились у темной громады проекционной. Пока Дессу ругал всех последними словами за то, что никто не сообразил захватить фонарик, я включила свой собственный, достав его из кармана.
      – Молодец, Тэлман, – похвалил Дессу. – Всегда так хорошо подготовлены?
      – Ну, обычно ношу с собой огонек. Дессу ответил усмешкой.
      – У меня есть приятели, Тэлман, которые бы сказали, что это не огонек. Это – фонарик; огонек – то, на чем жарят негров.
      – Серьезно? Ваши приятели на самом деле подонки-расисты, или им просто нравится эпатировать публику?
      Дессу рассмеялся, отпирая дверь проекционной.
      После ночной поездки свет, который зажгли в помещении, показался очень ярким. Пощелкав тумблерами, включили еще вентиляторы, обогреватели и два больших 35-миллиметровых проектора, которые через амбразуры в стене посылали изображение на экран, теперь водруженный на место.
      Сначала я не заметила ничего подозрительного: это было довольно технологичное помещение, хотя и на допотопный лад, с открытой проводкой, трубами, стеллажами для коробок с фильмами вдоль стен и огромным количеством здоровенных рубильников и толстых кабелей. У каждого из двух громоздких проекторов суетились по двое механиков, надевая бобины на валики и протягивая пленки вдоль рычажков и направляющих. Тут я увидела то, что стояло между проекторами. И не могла отвести глаз.
      – Что за ч-ч-ч?..
      – «Эрликон», крупнокалиберный двадцатимиллиметровый пулемет, – гордо объявил Дессу. – Станковый. Ну, разве не красавец?
      Дуайт, который стоял рядом со мной, держа в руке наполовину опустошенный бокал вина, только хмыкнул.
      И вправду, там, где мог бы находиться третий проектор, стоял очень серьезный пулемет. Его рифленая станина была привинчена к бетонному полу; сзади у него были две обитые войлоком скобы, в которые, видимо, нужно было упираться плечами; сверху – большой, почти круглый барабан с зарядами. Угольно-черный металл поблескивал в электрическом свете. Длинный ствол высовывался в бойницу, жерло исчезало в ночи: оно было нацелено на далекий гигантский экран.
      Справа от пулемета загудел проектор. Кто-то раздавал пиво, кто-то еще – затычки для ушей.
      На первой пленке оказались эпизоды воздушного боя времен Второй мировой войны. Черно-белая пленка, похоже, сохранила документальные кадры. Дессу встал к пулемету и, переведя дух, открыл огонь.
      Даже несмотря на то, что в ушах у меня были затычки, а дуло орудия находилось за пределами помещения, грохот меня оглушил. Дессу шевелил губами и безумно скалился, издавая, как я думаю, очередные «йоо-хо», но его голос полностью тонул в канонаде. Хотя над тарахтящим орудием работала вытяжка, забиравшая большую часть дыма, проекционная очень скоро провоняла кордитом и наполнилась сероватым дымом. Бесформенный мешок, свисавший из-под магазина, дрожал и раскачивался, словно в нем метались перепуганные кошки.
      Все столпились вокруг амбразур и смотрели на экран. Я слегка потеснила Дуайта, который не преминул обхватить меня за талию. Наклонившись ко мне, он прокричал:
      – Усраться можно, а?
      Слева от меня стена проекционной будки освещалась чередой запинающихся вспышек. Трассирующие пули, прорезая темную бездну автостоянки, устремлялись к белому небу воюющей Европы, где пикировали и кувыркались «мустанги» и «мессершмиты», а «летающие крепости» в боевом порядке рвались сквозь облака. Ветра почти не было, и в лучах прожектора клубился дым. Потом пушка умолкла.
      На минуту воцарилась тишина, которая сменилась одобрительными возгласами, аплодисментами и свистом. Сияющий Дессу отошел от лафета, растирая плечи; его лицо блестело от пота. Приняв поздравления, он пожал руку Истилу и кое-кому из механиков. Его жена, надевшая толстую куртку поверх облегающего серебристого платья, приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать мужа.
      Как только пулемет перезарядили, вытряхнули мешок с гильзами и сменили пленку, к орудию встал Истил.
      По всей видимости, нас ожидала историческая последовательность событий: теперь на экране бушевала война в Корее, мелькали «сейбры» и МИГи. Пулемет тарахтел в ритме учащенного сердцебиения. Я смотрела на экран. На нем стали появляться дырочки с рваными краями.
      – Вы у нас впервые, Тэлман, – сказал Дессу, когда Истил закончил. – Хотите пострелять?
      Я посмотрела на него, пытаясь определить, чего от меня ждут: согласия или отказа.
      – Очень любезно с вашей стороны, – ответила я. В первый проектор вставляли новую катушку. – Наверное, мы уже дошли до Вьетнама?
      Дессу отрицательно покачал своей круглой головой.
      – Там воздушных боев не густо. Мы сразу перейдем к арабо-израильскому конфликту.
      Мне преподали очень краткий урок стрельбы из пулемета. В основном наука сводилась к тому, что надо крепко держаться, не закрывать глаза и что есть силы давить вот на этот рычаг. У орудия был довольно примитивный прицел, похожий на мишень для игры в дартс, сжатую до размеров ладони. От пулемета пахло маслом и дымом, да к тому же веяло жаром, как от радиатора. Я уперлась плечами в обитые войлоком скобы и почему-то вспомнила упоры для ног на гинекологическом кресле. Должна признаться, во рту у меня пересохло.
      На экране замелькал обратный отсчет: 5 + 4 + + 3 +2 + 1 +; маленькие стрелки, идущие назад, отмеряли оставшиеся секунды. Потом мы оказались над песками Синайского полуострова, снятого в цвете, а небо заполонили МИГи. Я сощурила глаз, прицелилась и нажала на рычаг. «Эрликон» вздрогнул и толкнул меня так, что пальцы чуть не сорвались с рычага. Трассирующие пули бросились в атаку на экран и исчезли за ним в кромешной тьме.
      Я попыталась прицелиться в самолет, который мелькал прямо передо мной, но это оказалось непросто. Все же, подумалось мне, если снаряды проходят сквозь экран, а не рушат опорную конструкцию, это уже неплохо. «Эрликон» отгремел и умолк. Сначала я решила, что его заклинило, но потом сообразила, что истратила весь боезапас.
      Пошатываясь, я спустилась с лафета: в ушах звенело, руки отваливались, плечи болели, все туловище ныло.
      Дессу быстро схватил меня за локоть.
      – Эй-эй-эй, Тэлман, все в порядке?
      – Отлично, – рассмеялась я. – Полный кайф.
      – Во-во.
      В финале экран уже был продырявлен в центре. Еще трое по очереди подходили к пулемету; и Дуайт, и миссис Дессу отказались. Потом Дессу опять вышел на огневой рубеж, застрекотал проектор, и прежде чем снова разразилась пальба, зрители, толпившиеся у амбразур, разразились и восторженными, и негодующими криками.
      На экране возникла физиономия Саддама Хусейна, непроницаемая, мрачная, с застывшим выражением. Из «эрликона» в нее полетели 20-миллиметровые пули.
      На этой короткой пленке Хусейн выступал в разных ипостасях: он проводил военный совет, шагал вдоль ликующей толпы, инспектировал войска и так далее. Потом в сотне футов над пустой стоянкой опять замаячило его лицо.
      Дессу метил прямо в глаза, пока серебристая ткань экрана не превратилась в клочья, которые, свесившись вниз, трепыхались в воздухе: темная сторона – серебристая, темная – серебристая. Широкий лоб, мясистый нос, густые усы были продырявлены. В конце концов, простреливая полосу между воротом и кадыком, Дессу, должно быть, задел какую-то часть конструкции – посыпались искры, и две очереди внезапно срикошетили в ночное небо ярко-красной римской пятеркой. Пушка опять замолчала; исполинское лицо, никак не исчезающее с экрана, теперь лизали язычки пламени; лоскуты ткани скручивались и падали, а иные взлетали ввысь, подхваченные потоком воздуха.
      Опять раздались шумные возгласы и смех. Дессу выглядел как мальчишка, которого заперли в кондитерской. Он кивнул, отер пот со лба и стал принимать рукопожатия и похлопывания по спине, абсолютно довольный собой.
      В дальнем конце стоянки пламя обрамляло разодранный, зыбкий портрет-исполин.
      Когда компания вернулась на виллу, было уже далеко заполночь, и мы с Дессу расположились у него в кабинете, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Все стены здесь были увешаны мечами, пистолетами и винтовками, начищенными до блеска и помещенными в хромированные рамы. Пахло смазочным маслом и сигарным дымом.
      Дессу затянулся, откинулся на спинку огромного кожаного кресла, отчего оно скрипнуло, и забросил ноги на широкий письменный стол.
      – Тэлман, вы себя когда-нибудь причисляли к социалистам? Похоже на то.
      – Очень недолго, в студенческие годы. Неужели заметно? – Я попробовала кофе, единственное, чего я хотела. Все еще слишком горячий.
      – Ага. Знаете себе цену?
      – Приблизительно.
      – Наверно, можете себе позволить быть социалисткой.
      – Наверно, могу.
      Дессу пожевал сигару, не сводя с меня глаз.
      – Коллективистка, да, Тэлман?
      – Пожалуй, да. Мы все входим в какой-нибудь коллектив. Все мы – часть общества. Да.
      – А ваш коллектив – это мы?
      – «Бизнес»? – переспросила я. Он утвердительно кивнул. – Да, именно так.
      – Вы нам преданы?
      – Думаю, я это уже не раз доказывала.
      – В знак памяти миссис Тэлман?
      – Не только. Это сентиментальная причина, если угодно. Но есть и другие.
      – Например?
      – Я восхищаюсь тем, за что выступает «Бизнес», его...
      – А за что, по-вашему, он выступает? – быстро спросил он.
      Я набрала в легкие побольше воздуха.
      – За разум. За рациональность. За прогресс. За уважение к науке, за веру в технологии, веру в людей, в их ум, в конце концов. А не за веру в Бога, или мессию, или монарха. Или в знамя.
      – Так-так. Ладно. Извините, Тэлман, я перебил. Продолжайте.
      – Я восхищаюсь его успехами, его долговечностью. Горжусь принадлежностью к нему.
      – Даже несмотря на то, что мы злобные угнетатели-капиталисты?
      Я рассмеялась.
      – Разумеется, мы капиталисты, но я бы ограничилась этим определением.
      – Многие из молодых сотрудников – от Шестого до Четвертого уровня – посчитали бы ваши слова об инициативе, напористости, успехе и так далее чем-то близким к ереси, близким к предательству.
      – Но у нас же не монастырь и не государство. Пока. Так что ни ересью, ни предательством это быть не может, правда?
      Дессу изучал кончик своей сигары.
      – Насколько вы горды принадлежностью к «Бизнесу», Тэлман?
      – Разве есть международные единицы измерения гордости?
      – Что для вас важнее: наше общее благо или ваши личные интересы?
      Я опять попробовала кофе. Все еще слишком горячо.
      – Джеб, вы что, просите меня отказаться от каких-то взглядов?
      Он прищелкнул языком.
      – Нет, пытаюсь выяснить, что для вас значит «Бизнес».
      – Это же не один человек, а множество. Некоторые мне нравятся, некоторые – нет. Что касается «Бизнеса» как корпорации, я уже сказала, что не чужда корпоративной гордости.
      – Вы на все готовы ради него?
      – Конечно нет. А вы?
      – Нет. Стало быть, каждый из нас, как я понимаю, работает только на себя, верно?
      – Да, но каждый полагается на поддержку и сотрудничество всех остальных, которые помогают нам достичь личных целей. В этом и состоит смысл социальных групп. Как вы думаете?
      – Итак, чего бы вы не стали делать ради «Бизнеса»?
      – Ну, знаете, обычный набор: убивать, пытать, калечить, вот такие вещи.
      Дессу кивнул.
      – Это само собой разумеется. А как насчет жертвенности? Ради чего вы могли бы чем-то пожертвовать, если не ради «Бизнеса»?
      – Не знаю. Может, ради других людей. Все зависит от конкретных обстоятельств.
      Дессу скорчил гримасу и уставился в потолок, как будто ему внезапно наскучил этот разговор.
      – Ну да, конечно, все всегда зависит от конкретных обстоятельств.
      Я проснулась. Темно – хоть глаз выколи. Что за черт, где я? Без одеяла зябко. Кровать... незнакомая. Послышалось звяканье, словно чем-то бросили в стекло. Я втянула носом воздух, отчего-то испугавшись. Пахнет, не как у меня дома, в Лондоне, не так, как в... Глазго, не так, как в Блискрэге... ах, вот оно что, я в гостях у Дессу. Большая Дуга. Я в Небраске. Домик на каменистом берегу. Снова раздался тот же звук.
      В поисках выключателя ощутила под рукой обезьянку-нэцке. Включила свет, чересчур яркий. Вгляделась в зашторенные окна. Меня мучила слабость, голова болела, не то чтобы слишком сильно, но как бы давая понять: накануне я выпила лишнего. Звяканье повторилось. Я уставилась на телефон, стоящий на втором ночном столике.
      – Кейт! – раздался приглушенный зов. Я застегнула верхнюю пуговицу пижамы, подошла к окну и раздвинула шторы. Передо мной возникло бледное лицо Дуайта. Я открыла окно. Снаружи повеяло холодом.
      – Дуайт, что ты тут делаешь?
      На нем была теплая куртка, но похоже, он успел продрогнуть.
      – Можно войти?
      – Нет.
      – Но здесь же холодно.
      – Нечего было выходить из дому.
      – Я хотел с тобой поговорить.
      – А по телефону нельзя?
      – Нет. В том-то и прелесть моего убежища. В нем нет телефона. Можно писать.
      – Что – письма? – в замешательстве переспросила я.
      Теперь и он пришел в замешательство.
      – Почему письма? Нет, концепции записывать и всякую такую лажу, никто не отвлекает.
      – Понятно. А мобильник?
      – Я его отключаю.
      – Но ведь... ладно, не важно.
      – Пожалуйста, впусти меня.
      – Нет. Какое у тебя дело?
      – Здесь невозможно говорить! Я сейчас околею!
      – Я тоже, поэтому выкладывай быстрее.
      – Ох, Кейт...
      – Дуайт, я весь вечер выслушивала разглагольствования твоего дяди. Если у тебя действительно есть ко мне дело, я была бы очень благодарна, если бы ты изложил его как можно более сжато, чтобы я могла снова лечь в постель. Я очень устала.
      Это его явно задело.
      – Я хотел спросить... не хочешь ли ты прийти на премьеру моей пьесы на Бродвее. – Он почесал голову.
      – Твоей пьесы?
      – Ага, – усмехнулся он. – Наконец-то мое имя будет стоять на афишах. Называется «Лучшая мишень». Это нечто! Тебе понравится.
      – Когда премьера?
      – В следующий понедельник.
      – Я постараюсь.
      – Придешь? Обещаешь?
      – Нет, обещать не могу, но постараюсь.
      – Ладно, – он помедлил. Меня уже знобило.
      – Дуайт, у тебя все?
      – Ну... да. Вроде бы. Я покачала головой.
      – Ладно. Спокойной ночи.
      – М-м-м. Ладно, – донеслось до меня. Он стал разворачиваться. Я хотела закрыть окно. Тут он обернулся:
      – Эй, погоди, Кейт.
      – Что еще?
      – Ты... э-э-э... ну, типа, не хочешь, как бы это сказать, ну, провести эту ночь вместе? Что скажешь?
      Я вытаращила глаза. У меня на языке вертелось множество вариантов ответа, но в конце концов я просто сказала:
      – Нет, Дуайт.
      – Послушай, Кейт, нам с тобой будет так клево!
      – Это вряд ли.
      – Будет! Я тобой обалденно впечатлился!
      – Дуайт, так нельзя сказать, а если даже можно, все равно не стоит.
      – Но, Кейт, я считаю тебя очень привлекательной, то есть я никогда еще не западал на женщин твоего возраста!
      – Спокойной ночи, Дуайт.
      – Кейт, не прогоняй меня! Дай войти. Я не буду ничего требовать, не буду на тебя давить, не думай.
      – Нет. Иди домой.
      – Да ведь!..
      – Нет.
      Видно было, как его плечи поникли под объемистой курткой. Облачко пара у него изо рта обреченно поплыло вниз. Потом он опять поднял голову.
      – Но хоть на премьеру-то придешь?
      – Если смогу.
      – Что тебе стоит, скажи «приду».
      – Не обещаю. Иди домой. У меня ноги синеют.
      – Я могу их согреть.
      – Спасибо, не надо.
      – Но ты постараешься прийти?
      – Да.
      – Ты это говоришь, чтобы от меня отделаться?
      – Нет.
      – А ты согласишься прийти в качестве моей гостьи, моей девушки?
      – Только если ты не найдешь себе ровесницу. А теперь спокойной ночи.
      – Отлично!
      Дуайт повернулся, чтобы уйти, и включил фонарик. Я стала закрывать окно. Он в очередной раз обернулся:
      – Ты серьезно считаешь, что моя идея насчет спасательной шлюпки в Каабе никуда не годится?
      – Идея сама по себе неплоха, только чревата летальным исходом.
      Он покачал головой, уходя в ночь:
      – Облом, черт!
      У меня действительно окоченели ноги, и руки, кстати, тоже. Я набрала в ванну немного теплой воды и, закатав пижамные штаны, села на ее край, чтобы отогреть руки-ноги и восстановить в них кровообращение. Потом вытерлась, вернулась в постель и заснула как убитая.

Глава 6

      Ночью шел снег, и утром, когда я раздвинула шторы, снегопад еще продолжался, смягчая пейзаж, добавляя ему выразительности и молчаливого спокойствия. Некоторое время я смотрела, как падают снежинки, потом приняла душ и оделась. Когда я сушила волосы, раздался телефонный звонок.
      – Тэлман?
      – Доброе утро, Джеб.
      – Завтракать будете?
      – Не откажусь.
      – О'кей, через двадцать минут.
      – В вашем доме, я правильно понимаю?
      – Ага, на вилле.
      – Ясно. Как мне туда попасть?
      – Вроде в гараже был грузовик.
      – Понятно.
      Действительно, в гараже стоял большой «шевроле-блейзер». Я забралась на водительское место, завела движок с пол-оборота и покатила по снежным просторам. Дверь гаража закрылась автоматически. Грузовик был оснащен автопилотом, рацией и телефоном, но дорогу я и сама смутно помнила – ошиблась поворотом всего пару раз.
      В плане еды на вилле по-прежнему царил мексиканский стиль. Я сидела вместе со всеми в большой шумной кухне и ковыряла свой «уэвос ранчерос», омлет по-крестьянски, а Дуайт, пристроившись рядом со мной, бахвалился многочисленными связями в Голливуде, распинался о своей пьесе на Бродвее и в целом вел себя так, словно метил на роль самого любимого племянника.
      – Тэлман, на лыжах катаетесь? – проорал Дессу со своего места во главе стола.
      – Немного, – отозвалась я.
      – Выезд в горы примерно через час; если распогодится – прогноз неплохой. Приглашаю.
      – Принимаю, – ответила я, заметив, что начинаю говорить ему в тон.
      – Может, и меня захватите? – ухмыльнулся Дуайт.
      – Не смею посягать на время, отведенное музе, племянник.
      – Ну, знаешь, мне тоже полезно развеяться.
      – Вообще-то, сынок, это я из вежливости. В «вертушке» оставалось одно-единственное место, и его только что заняла Тэлман.
      – Вот оно как. – Дуайт приуныл.
      – Не передумали, Тэлман?
      – Нет-нет.
      Облака разогнал западный ветер. Мы – человек двадцать, если не больше, – взмыли на «Бритиш Аэроспейс 146» со взлетной полосы Большой Дуги в бесконечное пространство, четко разделенное на синее небо и белую землю. Приземлились в Шеридане, к востоку от горной цепи Бигхорн. Здесь на шоссе нас ждали два вертолета. Мы погрузили лыжи в багажные контейнеры и долетели до нетронутых заснеженных просторов у высоких вершин. Выпрыгнув из зависших в полуметре над землей вертолетов в локальный снежный вихрь, поднятый пропеллерами, мы разобрали лыжи. После этого вертолеты набрали высоту и прострекотали вниз, в долину.
      Дессу попросил меня помочь ему с тугим креплением, а все остальные разноцветными кляксами рассыпались по белоснежному полотну склона.
      Когда мы остались вдвоем, я спросила:
      – Крепление, полагаю, в полном порядке?
      – Естественно, – ответил Дессу. Он огляделся. Наши спутники исчезли внизу, в широкой долине. Все застыло в неподвижности, только черные тела вертолетов стремительно уменьшались вдали; их уже не было слышно.
      – Присядем?
      Мы сели прямо в сугроб, воткнув рядом лыжи; они оцарапали небо пластиковыми когтями своих загнутых концов. Дессу достал кожаный портсигар.
      – Курите?
      Я покачала головой:
      – Только когда пью. Но вы не стесняйтесь.
      – Фляжка тоже имеется, но для экстренных случаев.
      – Резонно.
      Он аккуратно обрезал и зажег длинную сигару, а потом спросил:
      – Как считаете, Тэлман: у вас получилось?
      – Право, не знаю. Что именно?
      – Допустим, произвести на меня впечатление.
      – Понятия не имею. Может, вы сами ответите?
      – Нет, так не пойдет: мне, черт побери, надо узнать вашу собственную оценку.
      – Ну что ж. Полагаю, с вашей точки зрения, к вам явилась упертая феминистка социалистического толка, воспитанная отчасти на американских, отчасти на европейских традициях, причем на самых худших, которой когда-то крупно повезло и которая не питает должного уважения к порядкам «Бизнеса».
      Дессу расхохотался и закашлялся.
      – Чересчур жестко, Тэлман.
      – Отлично. На то и был расчет. – Это опять вызвало у него смех. – А что, собственно, происходит, Джеб?
      – На это буду отвечать не я. Уж извините.
      – Тогда кто же?
      – Может, и никто, Тэлман. А может, Томми Чолонгаи. Знаете такого?
      Как не знать: Первый уровень, судовладелец китайско-малайского происхождения. Вслух я сказала:
      – Да, как-то встречались.
      – Мы с ним пришли к соглашению. Это, кстати, знаменательное событие: мы куда как редко думаем одинаково. Это касается вас, Тэлман. Если уж мы сошлись во мнениях, то...
      – То что?
      Он выдохнул облачко серо-голубого дыма.
      – То, наверно, попросим вас кое-что сделать.
      – А именно?
      – Пока не скажу.
      – Почему?
      – И этого пока не скажу.
      Я так и осталась сидеть, не сводя с него глаз. А он смотрел вдаль, на самую высокую вершину. Клауд-Пик – когда мы еще были в воздухе, он назвал ее именно так. Тринадцать тысяч футов, высочайшая точка гряды Бигхорн. В сотне километров к северу, в Монтане, когда-то прижали к ногтю генерала Кастера.
      – Знаете, – сказала я, – такая секретность может отбить всякую охоту заниматься делом, если я вообще узнаю, что это за чертовщина.
      – Так-то оно так. Но ничего не поделаешь. – Покосившись на меня, он осклабился. Тут я впервые разглядела его зубы: неровные, желтоватые – по всей видимости, не вставные. – На самом-то деле, Тэлман, я бы и рад открыть карты, чтоб с этим покончить, но Томми меня не поймет, уговор есть уговор.
      – Надо думать, теперь меня ждет встреча с мистером Чолонгаи, верно?
      – Да, все к тому идет.
      Скрестив руки на груди, я огляделась вокруг. У меня было ощущение, что холод вот-вот проникнет сквозь глянцево-красную ткань лыжного комбинезона и приморозит мой зад к снегу.
      – Джеб, – заговорила я, – вы оба стоите выше меня, но, во-первых, сейчас я в творческом отпуске, а во-вторых, мне думалось, я достаточно сделала для нашей корпорации, чтобы на меня не смотрели... свысока.
      – Пусть лучше смотрят свысока, чем вообще не смотрят, – хмыкнул Дессу.
      – «Пусть лучше смотрят в упор и видят, чем смотрят и в упор не видят», – вырвалась у меня цитата. – Мэй Уэст, если не ошибаюсь, – пояснила я, когда он вопросительно поднял брови.
      – Красотка была.
      – Это точно.
      Мы скатились вниз, к остальным, затем на подъемнике вознеслись к вершине, где лежал девственно-чистый снежок, и повторили все сначала – разумеется, за исключением состоявшейся беседы. Вскоре подошло время обеда, и вся компания отправилась во вьетнамский ресторан в Шеридане. Дессу пичкал нас своими планами устройства открытого кинотира, для которого требовался большой запас сменных экранов, а еще лучше – просто этакий валик, а на нем рулон, вроде гигантского свитка: как только один участок продырявят до предела, его можно будет поддернуть вверх или потянуть вниз – и снова пали себе, сколько влезет.
      Дальше – больше: Дессу стал излагать совсем уж нелепый прожект. Ему пришлась по душе излюбленная затея всех одержимых манией величия диктаторов: целый стадион угодливых, вышколенных приспешников с цветными табличками в руках. Из этих цветных табличек составляется изображение, которое можно различить только с некоторого расстояния (к примеру, с противоположной трибуны). Я такое видела в телерепортажах. Насколько можно судить, изображение чаще всего представляет собой портрет тупого властолюбца, который в данный момент стоит у руля.
      Дессу решил, что это будет незабываемое зрелище, но он вознамерился пойти дальше и сделать изображение подвижным.
      Руководители его технических служб, которые в тот день катались с нами на лыжах, тоже загорелись этой идеей и принялись обсуждать возможности ее реализации. Вроде бы все сошлись на том, что исполнителей придется вербовать в странах третьего мира, а еще лучше нанять армейскую дивизию. Изображение можно варьировать при помощи пенопластовых кубов с гранями разных цветов и оттенков, а размер их рассчитать таким образом, чтобы сидящие рядом участники не зашибли друг друга, хотя добиться цветонасыщенности будет трудновато, разве что сделать кубы с подсветкой изнутри, но тогда они станут о-го-го какими увесистыми. Вот только управлять этой оравой – с ума сойдешь: надо будет каждого придурка рассматривать как отдельный пиксель, а много ли комбинаций такой сумеет запомнить? Потребуется какое-то сигнальное устройство. Серьезное программное обеспечение, так сказать.
      Я предложила назвать эту систему ЖКД, то есть «жутко-кретинический дисплей», или, если угодно, СИД, «свето-идиот». Все страшно развеселились – и понеслось. Как обеспечить бесперебойное питание? Можно ли использовать растратчиков? А не задействовать ли дам(п) экрана?
      Пока инженеры сыпали электронными каламбурами, Дессу организовал еще одну дискуссию, чтобы установить, какие изображения будут наиболее эффектно смотреться на этом широчайшем из широких экранов. Вопрос решился в пользу ярких эпизодов спортивных состязаний.
      Незаметно выскользнув из-за стола, я направилась в туалет и задержалась там дольше, чем требовалось, а потом вышла на улицу, где меня не могли увидеть новые знакомые, и проверила, как работает мой мобильник.
      – Привет, Кейт. Ты где?
      – Ой, извини, Стивен, я... я вообще-то не тебе хотела позвонить, – соврала я. – Нажала не на ту кнопку.
      – Ничего страшного. У тебя все хорошо?
      – Да, вполне. А у тебя?
      – Все отлично.
      – Ну ладно, еще раз прошу прощения.
      – Да все нормально. Так где ты находишься?
      – В каком-то городишке... Шеридан, что ли. В штате Вайоминг, если не ошибаюсь.
      – Катаешься на лыжах с Дессу?
      – Откуда ты знаешь?
      – Мужская интуиция. Я тоже там бывал.
      – А ты сам сейчас где?
      – Да все здесь же, в Вашингтоне... И, кажется, добрался до места назначения. – Я услышала шум транспорта и его слова, обращенные к кому-то другому: «Да, хорошо». – Пора заканчивать. – Это уже было адресовано мне. – Будем прощаться, о'кей?
      – О'кей.
      – Голову береги.
      – Ты тоже, – сказала я.
      А про себя добавила: сердце не уберегла.
      На другой день тот же самый «хьюи» доставил меня в Омаху (опять эти огромные оливково-зеленые наушники; вообще говоря, терпеть не могу «вертушки», будь они неладны, но провожу в них слишком много времени); потом «юнайтедовский» «боинг-757» до международного аэропорта в Лос-Анджелесе (сдобная булка на обед; вместо стюардессы – парень с сексапильной задницей; удалось вздремнуть); оттуда «браниффовский» «боинг-737» до Сан-Франциско (соседка – к счастью, неразговорчивая, но такая тучная, что не умещалась в кресле, да еще благоухала жареной картошкой).
      Наконец взяла напрокат машину и поехала домой, в Вудсайд.
      Там было, конечно, теплее, чем в Небраске, зато в доме – холод. Полила свои исстрадавшиеся кактусы, сделала пару звонков. После чего встретилась кое с кем из старых друзей в «Квадрусе» (ресторан в Менло-Парке, куда частенько захаживают ребята из Пало-Альто). Здесь объелась, выпила лишнего, весь вечер курила и при этом радостно несла какую-то чушь.
      Пригласила к себе Пита Уэллса. Он – системный аналитик и одновременно мой давний приятель/любовник, с которым до сих пор можно весело провести время и по-дружески перепихнуться; он, правда, помолвлен с какой-то счастливицей из округа Марин, так что скоро уже нельзя будет. Мы нетрезво, размеренно и добродушно предавались любви под И. С. Баха в мурлычущем исполнении Глена Гулда.
      Спала я хорошо, если не считать того, что мне приснился весьма странный сон: Майк Дэниелc ищет свои пропавшие зубы у меня в саду.
      На следующее утро, когда Пит ушел, я, еще не оправившись от легкого похмелья и недосыпа, распаковала дорожные сумки и принялась упаковывать их заново – на этот раз в основном американскими шмотками от модного дома Донны Каран. Отогнала «бьюик» к его собратьям в международном аэропорту Сан-Франциско; оттуда – «боингом-747-400» Японских авиалиний до Токио через Гавайи (вылет задержался на двадцать минут из-за двух припозднившихся бизнесменов; когда они в конце концов вошли в салон первого класса, спотыкаясь, храбрясь и не глядя в глаза другим пассажирам, я вместе со всеми облила их убийственным презрением. Классное «суси». Прослушала оба альбома «Гарбэдж», а между ними – Мадоннин «Луч света». Удалось поспать). Из Токио на «эйрбасе-400» компании «Катай Пасифик» прилетела в аэропорт Карачи (мальчуган-японец показал, как играть с приставкой, встроенной в кресло; потом отлично выспалась – видно, скоро превращусь в путешественницу, которая спит только в самолетах, я про такую в какой-то песне слышала. При посадке сильно тряхнуло).