Лучшая серия современной прозы - Бизнес

      – Ну что ж, – произнес Хендерсон и повернулся вместе со своим начальником, чтобы уйти от этой двери. Рикс жестом попытался увлечь меня за собой.
      Я скрестила руки на груди:
      – Сколько еще прослужит этот завод?
      – Что? Ну... с учетом новых линий...– начал Рикс, но мне это было уже неинтересно. Я, так сказать, отмечала для себя тон его голоса и ловила какие-то ключевые слова, однако главным предметом моего внимания стали жесты Рикса и Хендерсона, вся их манера поведения.
      На ум приходило только одно: ребята что-то скрывают. Они меня побаивались, что само по себе, не скрою, всегда греет душу, но сейчас я увидела нечто отличное от естественной нервозности начальников местного масштаба, привыкших к всеобщему поклонению, но вынужденных держать ответ перед нагрянувшим как снег на голову представителем высших эшелонов управления. Я увидела что-то другое.
      Может, они оба – тайные женоненавистники, подумалось мне; может, они пренебрежительно, а то и недвусмысленно обращаются с женщинами (я изучила данные по этому заводу: текучесть кадров чуть выше среднего уровня, особенно среди женщин; количество жалоб, разбиравшихся в комиссиях по трудовым спорам, чуть выше, чем можно предположить), но почему-то мне казалось, что не этим объяснялись исходившие от них токи нервного напряжения, которые я безошибочно чувствовала.
      Конечно, дело могло быть не в них, а во мне. Первым делом проверяй оборудование на возможную ошибку датчика.
      Не знаю, смогла бы я в конце концов отделаться от этого чувства или нет; видимо, склонилась бы к мысли, что они проворачивают какую-то выгодную аферу, за которую ничего не стоит вылететь с работы, но моего внимания это не стоит, если завод в целом выполняет план. Однако немногим позже случилось нечто такое, что подтвердило мои подозрения.
      В проходе показалась работница, одетая в скафандр. На то, что это именно женщина, указывали очертания фигуры и походка. Она с рассеянным видом тащила портативный компьютер, затянутый в пластик металлический чемоданчик, толстый справочник в глянцевой обложке и тяжелые, торчащие во все стороны кабели. Я заметила ее раньше всех. Потом обернулся Хендерсон, стрельнул глазами в мою сторону, а затем опять – в направлении той женщины. Он подался ей навстречу и оглянулся на Рикса, у которого на мгновение дрогнул голос.
      Приближаясь к нам, женщина пыталась что-то нащупать в кармане комбинезона; Хендерсон уже шагал к ней. Он был совсем близко, когда она выудила из кармана ключ-пропуск на тонкой металлической цепочке.
      Тут Хендерсон, вытянув руку, преградил ей путь и кивком указал в обратную сторону. Только теперь женщина подняла голову – до этой минуты она его не замечала. Мистер Рикс тронул меня за правое плечо, вежливо, но твердо развернул в противоположном направлении, рубанул воздух свободной рукой и сказал с шутливым гневом, лишь самую малость переигрывая:
      – Дай им волю – они тут инкубатор устроят! – Он потер ладони в перчатках. – Ну, так. Теперь чайку?
      Я подняла к нему улыбающееся лицо:
      – Это будет очень кстати.
      На обратном пути я распорядилась, чтобы Реймонд сделал крюк и заехал на пустырь возле заброшенного шоссе, неподалеку от Коутбриджа.
      – Девочка, подойди-ка сюда.
      – Чо?
      – Подойди сюда, говорю.
      – Чой-то?
      – Что? Как ты сказала?
      – А?
      – Это у тебя такая английская речь, детка?
      – У меня не англичанская, а шотландская.
      – Ага. Это уже лучше. Но твоя национальность меня не интересует, детка. Мне просто захотелось выяснить, можем ли мы достичь понимания.
      – Чо?
      – Ничего, это к делу не относится. Будь добра, подойди поближе к машине; терпеть не могу повышать голос... Тебя никто не укусит, детка.
      – А это ктой-то?
      – Это Джеральд, мой шофер. Поздоровайся, Джеральд.
      – Приветик! Как жизнь, цыпа?
      – Здорово... Чо он делает? Колесо сымает, а, миссис?
      – Совершенно верно. У нас шина проколота. Он меняет колесо.
      – Угу.
      – Как у нас дела, Джеральд?
      – Дела идут, мэм. Осталось совсем немного.
      – Скажи, как тебя зовут?
      – С чужими незя болтать. Маманя заругает.
      – Ну-ка, Джеральд, познакомь нас.
      – В каком смысле, мэм?
      – Быстренько, молодой человек, представьте нас по всей форме.
      – А... разрешите представить, миссис Тэлман: это... м-м-м... чадо, с которым вы беседуете. Познакомься, чадо: это миссис Тэлман.
      – Угу.
      – Вот нас и познакомили. Теперь я не чужая. Итак, как тебя зовут?.. Закрой рот, детка. А то некрасиво. Как тебя зовут?
      – Маманя грит...
      – Давайте я скажу, мисс: Кэти Мак-Герк, вот как ее зовут.
      – А, добрый день.
      – Боуби Кларк, недорост плюгавый.
      – Зато у меня папаня есть.
      – Мне такого папаню даром не надо; беспрокий твой папаня.
      – И что с того? Хоть какой. У тебя и такого нет.
      – Катись к шутам, жопа очкастая!
      – Сама-то! Козявка! Вот мамке скажу – будешь знать, как обзываться.
      – ...Кэти?
      – Чо?
      – На, возьми.
      – Чой-то?
      – Носовой платок. Подойди, возьми.
      – Обойдусь.
      – Как хочешь. Если не ошибаюсь, это был юноша по имени Бобби Кларк.
      – Ну-у. Говнюк он.
      – Кейт, надо сказать, я неприятно поражена. Мне и в голову не приходило, что девочки твоего возраста могут так сквернословить. Сколько же тебе лет, Кейт?
      – Восемь с половиной.
      – Боже праведный.
      – А вам скоко?
      – Быстро же у тебя слезы высохли. Ты, однако, дерзкая. Джеральд, заткни уши.
      – Руки у меня грязноваты, мэм, но уши я и так отключу.
      – Ты очень любезен. Мне сорок восемь лет, Кейт.
      – Фу ты, старуха совсем. У меня бабке – и то меньше.
      – Спасибо за откровенность, Кейт. На самом деле я не так уж стара, и живется мне куда лучше, чем прежде. Впрочем, это к делу не относится. Скажи, чем ты тут занималась в компании юных друзей?
      – Тута у нас олимпийские игры, миссис.
      – Да что ты говоришь? Я-то думала, возятся ребятишки в грязи, под дождем. Какие же виды спорта вас увлекают?
      – Всякие разные. Бегаем да прыгаем, вот.
      – А ты сама в каких видах выступаешь?
      – Ни в каких. Я сластями торгую, вот.
      – У тебя в сумке сладости?
      – Сумка не моя – мамани моей. Поношенная малость, да ладно. Маманя грит, забирай. Не думайте, я ее не стырила. Даже ручку сама прикрутила. Во, глядите.
      – Вижу. Значит, ты занимаешься поставкой кондитерских изделий, так?
      – Чо?
      – Ничего, это к делу не относится. Могу я у тебя купить чего-нибудь сладкого?
      – Ну. Токо осталось-то малехо совсем, вот. Шипучки нету.
      – Газированных напитков нет?
      – Не-а. «Айрн-Бру» нету, «Американской крем-соды» нету. Обои бутылки ушли.
      – Давай тогда конфету.
      – Вам какую? Есть «пенни-дейнти», есть «блэк-джек». И в пакетиках чо-то осталось.
      – Я, пожалуй, возьму «пенни-дейнти».
      – С вас пенни-полпенни.
      – Сколько?
      – Пенни-полпенни.
      – Полтора пенса?
      – Ну.
      – За одну-единственную «пенни-дейнти»?
      – Такая цена.
      – Но это на пятьдесят процентов превышает стандартные расценки розничной торговли.
      – Чо с того? Такая цена.
      – Понимаю. Однако цена существенно завышена, ты не находишь?
      – Ну. Такая цена. Берете или нет?
      – Джеральд, у тебя есть мелочь?
      – Может, и есть, мэм. Обождите чуток... Вот, нашел трехпенсовик. Подойдет, мэм?
      – Благодарю, Джеральд. Конфетку хочешь?
      – Спасибо, мэм. Не откажусь.
      – Давай так договоримся, Кейт: я заплачу тебе два с половиной пенса, а ты мне дашь две «пенни-дейнти». Идет?
      – Не-а.
      – Почему?
      – За две штуки три пенса надо.
      – Но я беру практически оптом и рассчитываю на скидку.
      – Чо? Это как?
      – Разве тебе не предоставили скидку, когда ты оптом брала свой товар?
      – Миссис, да я его с автомата брала, на автобусной остановке.
      – Ага, значит, брала в розницу. Все равно, это твое личное дело. Мое предложение остается в силе. Два с половиной пенса за две штуки.
      – Не-а.
      – Кейт, у твоих приятелей, похоже, забеги близятся к концу. Может, у тебя вообще ничего больше не купят. Останется на руках залежалый товар. Я делаю тебе разумное предложение. Вот: держи три пенса. Давай мне две «пенни-дейнти» и полпенни сдачи.
      – Не-а. За две штуки три пенса надо.
      – В розничной торговле упрямство только вредит делу, Кейт. Гибкость – вот что помогает предприятию выстоять при колебаниях рынка.
      – Чо?
      – Дождь льет все сильнее, Кейт. Я-то сижу, где сухо. А ты уже промокла до нитки, твои дружки расходятся. Две штуки за два с половиной пенса.
      – Не-а.
      – Напрасно упираешься, Кейт. Удерживать или регулировать маржу – это должен подсказывать голый расчет, а не самолюбие.
      – Сама знаю. Давайте сюда три пенса, а я нам – две «пенни-дейнти» да еще один «блэк-джек» в придачу. Хотя они идут по паре за пенни-полпенни или по три – за два пенса.
      – Хочешь продать с нагрузкой. Резонно. Ну, гак и быть. Договорились. Держи деньги. Спасибо тебе. Джеральд!
      – Да, мэм?
      – Лови.
      – Благодарствую.
      – Вот что, Кейт. «Блэк-джек» отдаю тебе обратно: у меня от него зубы желтеют... Ну, что еще?
      – Маманя грит, у чужих незя конфеты брать.
      – Кейт, не глупи: ты же сама мне их только что продала. Но по большому счету, твоя мама совершенно права. Раз ты отказываешься...
      – Нет, ладно, давайте. Спасибочко.
      – Да ты совсем голодная.
      – Ну. Разве ж конфетой наешься?
      – Как у нас дела, Джеральд?
      – Почти готово, мэм. Только гайки затянуть. Через пять минут поедем.
      – Отлично. И часто ты этим занимаешься, Кейт?
      – Че? Торгую?
      – Да, именно.
      – Не-а. Первый раз. Хочете, секрет скажу?
      – Что-что? Секрет?
      – Ну. Побожитесь, что не сболтнете.
      – Обещаю.
      – «Вот те крест и чтоб мне сдохнуть»?
      – Именно так.
      – Деньги мне дядя Джимми дал. Монетки, чтоб поиграть.
      – Вот как?
      – Ну. А монетки-то ирландские, он на корабле в Ирландию плавал.
      – Ирландские пенни?
      – Ну. От наших не отличить, вот; токо на них арфа выбита. Для автомата тик-в-тик подходят.
      – Дядя их тебе подарил? Ничего не потребовал взамен?
      – Не-а. Отдал – да и все.
      – Ха! Выходит, ты даже розничную цену не платила! Каждый вырученный пенни – чистая прибыль! Ну и плутовка! Джеральд, ты слышал?
      – Я поражен до глубины души, мэм. Какое, однако, предприимчивое создание.
      – Ну. Токо не все само в руки идет. Надо и свои денежки выкладывать. А шипучку, пришлось сказать, для мамани беру. Две бутылки задолжала.
      – По какой цене ты продавала шипучку?
      – Пенни чашка.
      – Чашки у мамы взяла?
      – Ну. Все одно, миссис, они до вечера без надобности.
      – Понимаю. А, добрый день. Кейт, кто этот юноша?
      – Да это ж Саймон.
      – Здравствуйте, Саймон.
      – Здрасьте, мисс. Кейти, я весь промок. Домой хочу. А ты че? Идешь?
      – Угу. Вот тебе «пенни-дейнти». Сосульку из пакетика хочешь?
      – А то!
      – Дома получишь, ладно?
      – Ладно. Спасибочко, Кейти. Побежали домой, а? С меня прямо текет. Через канаву прыгал да сорвался.
      – Так-так-так. Попытаюсь угадать. Саймон выполняет функции охранного агентства.
      – Не, он смотрит, чтоб эти говнюки у меня денежки не стырили.
      – Это оно и есть. Кейти, ты, конечно, не сядешь в машину к посторонним, но скажи хотя бы, где ты живешь. Я хочу побеседовать с твоей мамой.
      – Миссис, да вы ж побожились, что не сболтнете! Вас Боженька накажет, раз сказали «вот те крест и чтоб мне сдохнуть». Сдохнете, как пить дать! Вот увидите. Я не стану просто так болтать!
      – Кейт, Кейт, успокойся. От меня никто не узнает о происхождении твоего стартового капитала... о пенсах, которые ты опустила в автомат. Я побожилась – значит, не сболтну.
      – Ну, смотрите.
      – Кейт, у тебя мама, похоже, совсем молодая, верно? А папа, видимо, с вами не живет, правильно я понимаю? У тебя нарядное платье, только оно тебе тесновато и для такой погоды не годится. Ты бегаешь голодная и оттого плохо растешь. А в школу ходишь? Хорошо учишься?
      – Мне домой пора.
      – Можем ехать, мэм.
      – Спасибо, Джеральд. Одну минуту. Кейт, вернись. Я с тобой говорю серьезно. Это важный разговор. Ты собираешься провести здесь всю свою жизнь? Отвечай. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь, Кейт?
      – ... прихмахершей.
      – Думаешь, это сбудется?
      – А че?
      – Кейт, а тебе известно, на кого еще можно выучиться?
      – ...моя подружка, Гей л, хочет пойти на стюардессу.
      – Завязывай ты, Кейти. Я уж промерз.
      – И парикмахер, и стюардесса – это неплохие профессии, Кейт, но я уверена: ты способна на большее, было бы желание. Просто ты еще многого не знаешь. Позволь мне все же поговорить с твоей мамой. Не возражаешь?
      – Слышь, Кейти, я весь промерз, в задницу.
      – Миссис... а вы, часом, не злодейка?
      – Нет, Кейт. Я, конечно, не святая, и в прошлом, фигурально говоря, тоже пускала в ход ирландские пенсы, но я не злодейка. Джеральд, ответь: я злодейка?
      – Ни в коем разе, мэм. По мне, вы – сама доброта.
      – Кейти, завязывай... хватит языком трепать.
      – Ладно уж, поедем с вами, раз так. Вы и взаправду нас подвезете?
      – Ну, разумеется.
      – Угу. Двигай сюда, Саймон. Домой поедем во на какой машине, эта тетенька нас подвезет. Ноги вытирай.
      – Че?
      Так состоялось мое знакомство с миссис Элизабет Тэлман, сотрудницей Второго уровня в o"Бизнесе"; это произошло дождливым субботним вечером осенью 1968 года в предместье Коутбриджа, что к западу от Глазго.
      Миссис Тэлман принадлежала к разряду тех людей, которые всегда казались мне на полголовы выше, чем на самом деле. Даже сейчас у меня в памяти возникает образ статной, элегантной дамы, гибкой и стройной, тогда как родная мать вспоминается мне понурой коротышкой, хотя они были примерно одинакового телосложения, а ростом различались не более чем на пару дюймов. Дело, наверно, в том, что миссис Тэлман никогда не сутулилась. У нее были длинные, черные, как вороново крыло, волосы, которые она перестала красить, да и то не сразу, только когда ей перевалило за семьдесят (у моей матери волосы были невзрачно-мышиными, а я не то русая, не то блондинка – наверно, в бабку по материнской линии). Миссис Тэлман отличали удлиненные пальцы, крупный рот и непривычный выговор, который звучал то как американский, то как британский, а то и вовсе по-другому, экзотически, дразняще-чуждо. В природе существовал и мистер Тэлман, но он обретался в Америке; они охладели друг к другу, не прожив вместе и года.
      Сперва миссис Тэлман приказала Джеральду отвезти домой Саймона, а затем мы остановились у местной лавчонки, чтобы я купила две бутылки газировки в погашение долга. Уже подъехав к дому, мы увидели, как моя родительница нетвердой походкой ковыляет из паба, прихватив спиртное навынос.
      Наверно, миссис Тэлман не рассчитывала в тот момент услышать от нее осмысленные речи, а потому обещала приехать на следующее утро.
      Мать грозилась меня поколотить, чтобы неповадно было якшаться с кем попало. В тот вечер, напившись до беспамятства, она прижала меня к себе, дыша мне в лицо приторным запахом крепленого вина. Я старалась не ворочаться, чтобы не нарушить это затянувшееся проявление нежданной ласки, а сама явственно ощущала терпкие, изысканные, манящие ароматы, которыми веяло то ли от машины, то ли от самой миссис Тэлман.
      Каково же было мое удивление, когда заезжие гости и впрямь объявились на другое утро. Мать еще отсыпалась; дождавшись, пока она натянет платье, мы поехали кататься. Мне вручили батончик «милки-вэй» и велели сесть на переднее сиденье, рядом с Джеральдом; там было здорово, только я изводилась от невозможности подслушать, что говорится сзади – мешала стеклянная перегородка. Джеральд без устали меня смешил, выдумывая, как отзываются о нас встречные водители, и даже разрешил пощелкать тумблером на панели управления. Тем временем на заднем сиденье моя мать угощала миссис Тэлман своими дешевыми «вудбайнз», а та протягивала ей пачку «собранье»; они что-то живо обсуждали.
      В ту ночь я впервые за много лет спала вместе с матерью – до самого утра. Она прижимала меня к себе еще неистовее, чем накануне, и мне было невдомек, почему у нее по щекам текут горячие слезы.
      Наутро приехал Джеральд, который отвез нас с матерью в Эдинбург и притормозил в конце Принсес-стрит, у роскошного, внушительных размеров отеля из красного песчаника, где останавливалась миссис Тэлман. Ее самой там не оказалось: у нее были какие-то срочные дела в городе. Нас провели в просторные апартаменты, где, невзирая на смущение матери и мои поили, меня выкупали, хотя я умывалась дома, подвергли медицинскому осмотру (всем этим занималась матрона в белом халате), а потом смяли мерку и одели в крахмальную блузку, юбочку и жакет – так мне впервые в жизни досталась неношеная одежда. Отчасти мой ужас объяснялся тем, что я приняла эти комнаты за сущий проходной двор, где могли шляться все, кому не лень, и глазеть на меня, раздетую до трусов; мне и в голову не пришло, что это комнаты миссис Тэлман, снятый ею номер-люкс.
      Меня повели в соседнее помещение, где какой-то незнакомый человек задал мне множество вопросов и задачек: у него были наготове и чисто арифметические примеры, и разнообразные задания: найти что-нибудь лишнее или общее в списке слов, рассмотреть сперва один листок с начерченными фигурками, потом другой и определить, какая фигурка из второго набора больше подходит к первому; были даже короткие истории, для которых он просил меня придумать окончание. Я увлеклась этим занятием. Потом он вышел, оставив меня разглядывать книжку комиксов.
      Наконец появилась миссис Тэлман, которая повела нас обедать в ресторан отеля. Она заметно обрадовалась встрече со мной, а мою мать даже расцеловала в обе щеки, отчего меня охватила жгучая ревность, только я не могла разобраться, к которой из них двоих. За обедом, когда мы с матерью исподтишка переглядывались, пытаясь угадать, какая вилка для чего предназначена, мне был задан вопрос: не хочу ли я пойти в специальную школу. Помню, меня обуял страх. Я считала, что в спецшколе держат дрянных мальчишек, которые попались на краже или хулиганстве; но когда недоразумение разъяснилось и меня уверили, что каждый вечер можно будет возвращаться домой, я согласилась попробовать.
      Уже на следующий день меня привели в женскую школу мисс Стутли в Рутерглене. Я оказалась на год старше своих одноклассниц, но телосложением уступала всем остальным, а росточком была ниже многих. Тогда я полдня, а то и больше сносила издевки, после чего ввязалась в драку на большой перемене и сломала нос одной из обидчиц. Под угрозой исключения мне пришлось смиренно выслушать не один суровый выговор.
      По вечерам к нам домой приходил репетитор, который давал мне дополнительные уроки.
      Миссис Тэлман устроила мою мать на завод конторского оборудования в Степпсе; именно на этот завод ехала сама миссис Тэлман, когда у автомобиля спустила шина. Мы стали лучше питаться, купили приличную мебель, телефон и, наконец, цветной телевизор. Выяснилось, что мои многочисленные дяди вовсе не приходятся мне родней; мать перестала обивать чужие пороги.
      По окончании школы я поступила в Кенсингтонскую академическую гимназию в Бирсдене, и мы переехали из своей убогой халупы, стиснутой с обеих сторон такими же развалюхами, в дом классом повыше, в Джорданхилле. Теперь мать взяли на другой завод, где выпускались не калькуляторы, а более хитрые машины, называемые компьютерами. Замуж она так и не вышла, но на отдых с нами всегда ездил добрый знакомый, мистер Буллвуд. Каждые два-три месяца нас навещала миссис Тэлман, которая неизменно привозила мне в подарок книги, а матери – пластинки, милые безделушки и что-нибудь из одежды.
      Моя мать скоропостижно умерла на Пасху 1972 года, когда я была на каникулах в Италии. Мы с одноклассницами все вместе добирались до Рима на автобусах, паромах и поездах, а обратно я летела на самолете в одиночку. Миссис Тэлман и мистер Буллвуд встретили меня в аэропорту, откуда мы поехали прямо на коутбриджское кладбище; за рулем, как всегда, сидел Джеральд. День выдался теплый и солнечный; помню, я смотрела, как в крематории перед гробом опускается занавес, и переживала, что никак не могу выдавить слезу.
      Потом ко мне подошел убогий мужичонка с трясущимися руками, в засаленном, мешковатом костюме, с траурной повязкой на рукаве и, обдав меня запахом перегара, слезливо признался, что он – мой отец. Миссис Тэлман положила мне руку на плечо; я не противилась, когда она повела меня к выходу. Тот недомерок разразился бранью нам в спину.
      Жизнь опять круто переменилась. Меня отправили учиться в Швейцарию, в международный пансион, принадлежавший фирме, в которой работала миссис Тэлман. Там было тоскливо, но не хуже, чем на протяжении тех месяцев, что отделяли смерть моей матери от окончания семестра в Кенсингтонской гимназии. Я готовилась получить диплом бакалавра; единственной отдушиной были вылазки на каток и горнолыжные трассы – в полном одиночестве.
      Мое ученическое окружение составляли неприступно-блестящие девушки из таких семей, где, наверно, из поколения в поколения передаются бездны денег, утонченных манер и способностей; попадались и безмозглые очаровашки, которых выдавал визгливый хохот. В этом институте благородных девиц мечты воспитанниц не простирались дальше удачного замужества. Я закончила учебу с отличием, получив несколько грамот за особые успехи. Впереди был колледж Брейзноуз в Оксфорде. Миссис Тэлман меня удочерила, и я стала носить ее фамилию.
      В прошлом году, когда она скончалась, я оплакала и родную, и приемную мать.
      Телефон надрывался очень долго; такое количество звонков обычно заставляет предположить, что ответа не последует. Наконец:
      – Кто говорит?
      Голос – низкий, шелестящий, бархатистый – принадлежал человеку преклонных лет, которого изрядно раздосадовала необходимость отвечать на звонок; в тех редких случаях, когда он снимал трубку, аппарат сообщал ему номер и даже извлекал из памяти фамилию абонента. Этот телефон предназначался только для важных сообщений.
      – Это я. Добрый день.
      – Кейт? Ты ли это, девочка моя?
      – Да, звоню из уличной кабины.
      – А, ясно. – Пауза. – Надо понимать, я не ошибся: ты раскопала что-то интересное?
      – Возможно.
      – Где ты находишься?
      – Примерно там же, где всю неделю.
      – Ясно. Лучше будет поговорить при встрече?
      – Думаю, да.
      – Хорошо, хорошо. В эти выходные все остается в силе. Ты успеешь?
      – Конечно. – Должна признаться, у меня заколотилось сердце. Дядя Фредди за две недели сообщил, что в именно в эти выходные ожидается встреча руководства и общая тусовка (буквально так он и выразился), на которую, возможно, позовут и меня, но я не стала радоваться раньше времени. У меня уже созрели совсем другие планы: без предупреждения похитить Реймонда на пару суток; самой сесть за руль, привезти его в дорогую, но тихую гостиницу, снять номер с камином и заказать море элитного шампанского... однако теперь это откладывалось до лучших времен. Сейчас мне предстояла поездка в Блискрэг.
      – Вот и славно. Важное совещание, Кейт. Слетятся все херувимы и серафимы нашего племени, да еще и светские власти в придачу.
      – Да, уже поползли слухи.
      – Неужели?
      – Ну, во всяком случае, Майк Дэниелc слышал какие-то разговоры.
      – Знаю, знаю – Четвертый уровень; парень, у которого выкрали зубы. Кстати, что это за история?
      – Понятия не имею.
      – Однако молва не дремлет. Ну, как бы то ни было... Ты нам нужна здесь в пятницу вечером. К воскресенью постараемся управиться, но особо на это не рассчитывай. Договорились?
      – Договорились.
      – Могу сообщить, что ожидается твой дружок Сувиндер.
      – Кроме шуток? Вот счастье-то.
      – Это тебя не остановит?
      – Дядя Фредди, от приглашения в Блискрэг просто так не отказываются. Ой, время истекает. В пятницу буду. До встречи.
      – Вот-вот! Умница. Будь здорова.
      Что у тебя с телефоном?
      Эта новая модель здесь не работает, представляешь?
      Кому-то надо голову открутить. Купи себе другой. Думаю, в Токио это не проблема. Как прошло подписание?
      Как по маслу. Бутылка виски произвела неизгладимое впечатление на КР.
      Неужели правда, что оно имеет выдержку 50 лет?
      А как же! ПС добрался нормально?
      ПС в своем репертуаре – слова не вытянешь. Очевидно, Кс означает «Ксеркс». У всех на глазах повел стайку гейш в свой личный «боинг», чтобы продемонстрировать им круглую кровать. Такой кому хочешь зубы заговорит.
      Кстати, о зубах...
      Ах, да. КР без содрогания отнесся к моему неполнозубому состоянию. Улыбался, кланялся. Наверно, решил, что это такой прикол: беззубый чужестранец. Порекомендовал дантиста. Я сходил, мне все сделали, теперь у меня шикарные японские зубы временного пользования. С тефлоном. Был вот таким : – #, а стал вот таким : -)
      Ну, теперь тебе все по зубам.
      24 часа думала?
      Просто была занята.
      Концерн, который сегодня зовется «Бизнес», возник в дохристианскую эру, но не раньше, чем зародилась Римская империя, которой – без преувеличения – мы обязаны своим существованием и которая в определенный промежуток времени, с формальной точки зрения, принадлежала нам.
      Власть над Римской империей, пусть даже на протяжении каких-то шестидесяти шести дней, – это звучит чудо как романтично; настоящий коммерческий переворот. На самом же деле мы считаем эту акцию самым серьезным и заметным просчетом, который послужил нам уроком на будущее.
      Подробности этого дела, в более или менее доступном изложении, можно найти у Гиббона, в «Упадке и разрушении», том первый, глава V (180-248 гг. новой эры), где описывается, как богатый и тщеславный сенатор по имени Дидий Юлиан приобрел Империю на публичных торгах у Преторианской гвардии, которая свергла предыдущего властителя, некоего Пертинакса, слишком рьяно взявшегося за борьбу с коррупцией (он продержался восемьдесят шесть дней, почти на три недели дольше, чем наш человек). Но только нам одним, сотрудникам «Бизнеса», известно, что несчастный Дидий Юлиан – по восшествии на престол он стал именоваться императором Юлианом – был просто пешкой; за ним стоял целый консорциум беспринципных торговцев и ростовщиков, которые продолжали плести многовековой коммерческий заговор.
      Видимо, опьяненные успехом и определенно не сумевшие им распорядиться, торговцы перессорились между собой и выпустили из рук бразды правления. Трое военачальников – в Британии, на Дунае и в Восточной империи – подняли мятеж, не дав императору Юлиану задержаться на троне долее двух месяцев с небольшим. Вместе с ним лишились власти и многие из его сторонников.
      К тому времени история «Бизнеса» насчитывала уже несколько столетий. Утвердившись в Риме, он поставлял туда меха из Скифии, янтарь с берегов Балтики, ковры из Вавилона, а также из года в год – в результате самых жестких, рискованных и выгодных сделок – огромными партиями ввозил специи, благовония, шелка, самоцветы, жемчуг и многие другие предметы роскоши из Аравии, Индии и дальневосточных земель. Благоразумно держась в стороне от непосредственной политической власти, все участники этих операций нажили огромные состояния: они скупали поместья, возводили загородные дома, снаряжали флотилии, приумножали стада, приобретали рабов и произведения искусства. После свержения Дидия Юлиана почти все нажитое пошло прахом. Как я уже сказала, мы извлекли для себя уроки, которые не забывали почти два тысячелетия (во всяком случае, до настоящего времени, пока не встал «тихоокеаншкий вопрош»).
      Как показывают документальные свидетельства – главным образом, глиняные таблички, – которые по сей день хранятся в нашем, так сказать, всемирном штабе, близ швейцарского города Шато-д'Экс, наш первоначальный капитал накоплен за счет торговли, складских услуг и ростовщичества. Случалось и проворачивать кое-какие аферы: распускать ложные слухи о кораблекрушениях, инсценировать нападения на караваны верблюдов, устраивать поджоги складов – как с товаром, так и без оного, смотря по каким бумагам проверять; такими уловками грешили все – мы прибегали к ним довольно часто и в этом смысле оказывались не лучше многих, но все же гораздо реже, чем отъявленные мошенники.
      Как принято считать, у нас до сих пор уцелели некоторые раритеты, полученные на хранение от Католической церкви и Римской империи; к сожалению, это не такие реликвии, как тело Христово или Священный Грааль, но из авторитетных источников мне стало известно, что в нашем распоряжении имеется по меньшей мере одна неизвестная ученым книга, которая вполне могла бы стать новой Библией, а также альбом карикатур Леонардо, десятки порнографических картин Микеланджело и многие другие шедевры, потенциально ценные документы и несколько комплектов монархических регалий.
      По слухам, наш швейцарский банк может оказаться причастным, хотя и косвенно, к недавнему скандалу с золотом нацистской партии; даже если не касаться нравственной стороны вопроса, это свидетельствует о непродуманности и чревато некоторыми осложнениями, поскольку мы время от времени совершаем успешные сделки с Ротшильдами и в принципе на протяжении многих веков поддерживаем добрые отношения с еврейскими предпринимателями.
      Как бы то ни было, одна из причин размеренного существования нашей компании, без лишнего вмешательства извне и без ненужной шумихи отрицательного или иного свойства, заключается в том, что мы располагаем достаточным количеством компромата практически на всех и вся, будь то коммерческие предприятия, суверенные государства или основные религии. Есть и другие причины, но о них речь впереди. Всему свое время (этому принципу, как доказывает наше долголетие, мы неукоснительно следуем во всех своих начинаниях).

Глава 2

      – Ну, спасибо за поездку.