Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Война за "Асгард"

ModernLib.Net / Научная фантастика / Бенедиктов Кирилл Станиславович / Война за "Асгард" - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор: Бенедиктов Кирилл Станиславович
Жанры: Научная фантастика,
Фантастический боевик

 

 


Ки-Брас, любивший Сеул, предпочел бы вести вингер сам: можно было бы скользнуть над гладью реки Хон-Ган, сделать петлю над парком Далонг, полюбоваться на дворцы Тонсугун. Но тогда нужно было бы регистрироваться в системе воздушного контроля, вводить свой код, совершать массу излишних и потенциально опасных движений. Он предпочитал быть туристом, по крайней мере, сегодня. Туристы же довольствуются тем качеством полета, которое обеспечивают им пилоты вингеров. Издержки путешествия инкогнито. Цена конспирации.

Пилот неуловимым ласкающим движением пальцев набрал на бархатной поверхности пульта сложную комбинацию команд и обернулся к пассажиру.

— “Хиртон”?

— Да, — сказал Ки-Брас. — “Хилтон”.

Был бы “Шератон”, он спросил бы “Шелатон”? — подумал Джеймс. Почему-то корейцы хронически путают в английских словах “л” и “р”. Даже наиболее образованные. Даже закончившие Оксфорд.

— Первый раз Соуль?

Ки-Брас кивнул. Глупый турист, прилетевший посмотреть азиатскую твердыню Возрождения. Первый раз Соуль. Девочки, шоу, Итайвон. Аньон ха симника1, глупый турист.

Здравствуй, добро пожаловать (искаж. корейск.).

— Итайвон, — сказал пилот. — Амеликан барз. Весело. Воздушные танцы — двадцать этажей.

Ки-Брас хмыкнул. Накачаться текилой и рухнуть в теплую пятидесятиметровую пропасть, чтобы трепыхаться в ней, как лягушка в хрестоматийном молоке, совершая непредугадываемые контакты с телами таких же, как ты, накачанных текилой лягушек… Да уж, весело, ничего не скажешь…

— Девочки, — сказал пилот. — Ночной квартал. Шоу. Берут пусси кисточку и пишут имя. Только корейские девочки так могут. У тебя была корейская девочка?

Ки-Брас покачал головой. Первая корейская девочка была у него в возрасте пятнадцати лет, когда Верзила Маклафлин, сын посольского садовника, чуть ли не силком затащил его, сына консула, в ночной квартал Сеула, но пилоту вовсе незачем было об этом знать. Он мог бы рассказать пилоту, что прожил в Сеуле четыре года — в самую безоблачную пору своей юности и что город этот наряду с Пекином и Мехико навсегда отпечатался в его памяти, и рассказать на столь безупречном корейском, что не то что пилот, но даже профессор-филолог из университета Коре не нашел бы в его речи минимальных неточностей. Но, конечно, он не стал ничего рассказывать и объяснять. Сейчас он был всего лишь глупым туристом, одним из миллионов глупых туристов, столпов и винтиков Белого Возрождения, отвоевавших себе право жить во вновь ставшем комфортным мире и путешествовать по этому миру. Маска, незаметная в силу своей повсеместности, идеальная для быстрых перемещений по периферии цивилизованного мира. Он снимет ее только один раз — при встрече с Продавцом Дождя. Продавец Дождя, очевидно, знал что-то очень важное, если посчитал нужным сам найти Ки-Браса через своих европейских партнеров. Что-то важное и дорогое. Джеймс достаточно хорошо был осведомлен о привычках этого полукитайца, чтобы не сомневаться в размерах вознаграждения, которое он запросит. Два года назад за информацию о готовящейся атаке на опреснители в Циндао Продавец Дождя потребовал — и получил — контрольный пакет акций “APW”, одной из трех крупнейших компаний, снабжавших регион питьевой водой. С тех пор “мальчики Тонга” оставили далеко позади все соперничавшие с ними триады и превратились в политическую силу, вполне легально действовавшую на территории от Суэца до Иокогамы. Какую же цену назначит Продавец сейчас? И что он намерен сообщить взамен?

Вингер качнулся и рухнул вертикально вниз, подобно падающему на добычу ястребу. Скользнул под искрящимся сводом хрустальной арки и мягко опустился на пружинящую воздушную подушку на террасе отеля “Хилтон-Сеул”. Пилот обернулся.

— Хай класс, нет?

— Хай, — согласился Джеймс и показал пилоту большой палец. Пилот вежливо оскалился в непостижимой азиатской ухмылке.

Ки-Брас полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда старинное портмоне. Отсчитал сотню евро. Протянул пилоту.

Пилот принял бумажки, торопливо сунул их куда-то за пояс комбинезона, выскочил из кабины и со всей возможной предусмотрительностью распахнул перед Джеймсом дверную панель. Улыбнулся как можно шире, помогая глупому туристу, первый раз ступившему на воздушную площадку “Хилтона”, устоять на ногах.

— Аньон хи касейе!! (До свидания (корейск))

— Бай! — помахал ему рукой Ки-Брас. Поудобнее перехватил маленький серебристый кейс, составлявший весь его багаж, и шагнул к шахте лифта.

У лифта его уже ожидали. Маленький, щуплый даже для корейца человечек в безукоризненном черном костюме-тройке. Узкие лакированные туфли, тонкая золотая оправа очков, старомодная и в то же время респектабельная. Вежливо качнулась залысая голова, блеснула белозубая улыбка.

— Мистер Брас, сэр?

“Флеминг писал, — флегматично подумал Джеймс, — что конспирация — изобретение русских. Как любое их изобретение, она обречена на то, чтобы рано или поздно дать сбой”.

— Прошу прощения, моя фамилия Паркер, — сказал он любезно. — Вы позволите? — И, вежливо оттеснив человечка, шагнул в хрустальное яйцо скоростного лифта.

— Тысяча извинений, мистер Паркер, —улыбка проникшего вслед за ним щуплого корейца стала еще шире, — меня зовут Ли. Доктор Амадеус Ли, адвокатская контора “Ли, Ли и Гершен-зон”. Я представляю интересы господина Тонга. Господин Тонг рассчитывал встретиться с господином Ки-Брасом, но, вполне возможно, его заинтересует разговор с вами, мистер Паркер. В любом случае нам было бы полезно заключить предварительное соглашение.

— Дружище, — Ки-Брас взял доктора Амадеуса Ли за лацкан великолепного пиджака, — вы совершенно бессовестным образом меня с кем-то путаете Я знать не знаю никакого господина Тонга, равно как вообще никого в вашем славном городе. Говорят, здесь можно неплохо поразвлечься: вот именно этим я и собираюсь заняться. Не обижайтесь, старина, но для вас мы, белые, наверное, все на одно лицо? На вашем месте я бы вернулся на крышу и подождал, пока прибудет ваш клиент. Ол раит, дружище?

Лифт с мелодичным звоном остановился. Ки-Брас вышел в перламутровое мерцание коридора, оставив доктора Ли улыбаться мудрой улыбкой Будды своим отражениям в хрустальных гранях кабины. “Зачем он это сделал? — подумал Джеймс — Ведь ясно же, что я никогда не стал бы разговаривать с неизвестным, пусть даже он и вправду Ли, Ли и Гершензон, единый в трех лицах. Толку от нашей встречи — никакого, кроме того, что конспирация рухнула с самого начала, и по всем правилам мне первым же стратом надо возвращаться в Лондон. Может, это провокация местной службы безопасности? Но тогда придется допустить, что они знают о Продавце Дождя непозволительно много, так много, что его ценность в наших глазах стремительно падает, и мне опять-таки нужно возвращаться в Лондон. Неудачный ход, если рассматривать его с позиций логики; значит, остается предположить, что тот, кто его сделал, руководствовался не логикой, а какими-то чрезвычайными обстоятельствами”.

Он остановился в центре холла, напоминающего чашечку цветка. Лепестками цветка были круглые коридоры, залитые мягким радужным сиянием. Где-то на месте воображаемой тычинки материализовалась миниатюрная кореянка в красном с золотом одеянии и, грациозно ступая по пушистому — ноги вязли до лодыжки — ковру, приблизилась к Ки-Брасу.

— Добро пожаловать в Сеул, — произнесла она с характерной для азиатов мурлыкающей интонацией, но без акцента. — Администрация одного из лучших отелей столицы рада приветствовать вас в нашей прекрасной стране. Вы желаете выбрать номер?

— Благодарю, — улыбнулся Ки-Брас. — Вчера я заброниро-валу вас номер из Лондона. Моя фамилия Паркер.

— О, господин Паркер, — девушка посмотрела на него так, словно он признался в родстве с Елизаветой IV, — надеюсь, вы будете довольны. Мы зарезервировали для вас прекрасный номер на пятьдесят шестом уровне с видом на Большую Реку, Хон Ган. Прошу вас немного подождать, сейчас я получу ваш ключ.

С этими словами она поклонилась и, все так же грациозно переступая маленькими ножками, направилась обратно к тычинке. Ки-Брас услышал мелодичный звон.

— О, господин Паркер, — повторила девушка, — вам пакет.

Он прибыл час назад пневмопочтой. Вот ваш ключ, а вот и пакет. Вы можете подняться в номер отсюда, — изящный жест в сторону желтого коридора.— Ваш багаж?

— У меня его практически нет, — сказал Джеймс, принимая небольшой пакет из плотной коричневой бумаги, скрепленный старинной сургучной печатью. — Теперь есть, — улыбнулся он, взвешивая пакет на ладони. При своих скромных размерах он весил больше килограмма.

— Всю информацию о нашем отеле, столице и стране вы найдете в информационном блоке в номере. Если вам нужно будет связаться со мной, информблок поможет вам. Старший менеджер Сон Лан была счастлива услужить вам, господин Паркер.

“Немыслимо, — сказал себе Ки-Брас, поднимаясь на пятьдесят шестой уровень. Лифт, в отличие от центрального, был непрозрачным — тускло-стальное яйцо без зеркал и окон, обшитый внутри белоснежной пеномассой. — Сначала посланец Тонга, без всякого стеснения заговаривающий со мной прямо на крыше. Затем пакет на имя Паркера — а ведь никто не знал, что я выберу именно это прикрытие. Чем все закончится? Вербовкой в Подполье? ”

Номер был стандартным — гостиная, спальня, ванная комната с ионным душем и тренажерами. Ки-Брас, не снимая плаща, прошелся по гостиной, приклеивая на стены серые шарики размером с маленькую горошину. Наклеив последний, нажал кнопку на массивных, стилизованных под середину прошлого века часах “Ролекс”. Шарики растеклись по стенам и исчезли, истончившись до полумикронной толщины; секундная стрелка часов замерцала сиреневым огнем, свидетельствуя, что комната защищена надежно. Тогда Ки-Брас не спеша снял плащ, аккуратно повесил его на плечи стоявшего в нише платяного манекена — тот тотчас вытянулся и немного раздулся, имитируя фигуру владельца одежды, — подошел к низкому столику и положил на него пакет. Поводил над ним ладонью с широко разведенными пальцами. Затем опустился в глубокое кресло и некоторое время неподвижно сидел в нем, думая о пакете. От пакета не исходило угрозы. Аура вокруг него была светло-желтой, цвета здоровья и телесной мощи, кончики пальцев ощущали слабую вибрацию, но понять, что находится внутри, Ки-Брас не мог. Во всяком случае, это не бомба, подумал он, вскрывая пакет.

Там оказался мяч для игры в гольф и фигурка Дарумы, сидящего в позе лотоса. Ки-Брас подкинул мяч в руке и присвистнул. И он, и Продавец Дождя были страстными любителями гольфа, и все атрибуты этой игры служили им чем-то вроде пароля. Мяч, скорее всего, означал, что дело, о котором с ним собирались говорить, чрезвычайное и спешное. Фигурка Дарумы содержала послание. Джеймс попробовал нажать Даруме на голову, подергал его за скрещенные ноги. Статуэтка казалась литой, никаких кнопок на ее поверхности он не увидел.

— Тонг, старый дьявол, — проворчал Ки-Брас. Вся эта самодеятельность начинала действовать ему на нервы. Такое впечатление, что Продавец Дождя впал в детство и воображает себя шпионом эпохи Сунь Цзы. “Тонкость, тонкость!” — учил хитрый китайский стратег две с половиной тысячи лет назад. Но, черт возьми, это даже для Продавца Дождя слишком тонко.

Внимательно осматривая статуэтку, он заметил, что ее основание было слегка вогнутым, причем углубление имело овальную форму. Джеймс вложил в углубление подушечку указательного пальца правой руки; в то же мгновение глаза спящего Дарумы открылись и в воздухе замерцала небольшая размытая голограмма. Ки-Брас различил самого Продавца Дождя, сидевшего в плетеном кресле на берегу бассейна. На заднем плане виднелось белое бунгало, утопающее в густой зелени. “Это не Корея, — подумал Ки-Брас. — Таиланд или Вьетнам, во всяком случае, растительность тропическая. В Стране Утренней Свежести такую можно найти только в оранжереях”.

— Привет, Джеймс, старина, — Продавец отсалютовал ему высоким бокалом. — Сразу отвечаю на все твои вопросы: о том, что ты въехал в страну под именем Паркера, я узнал от своих людей в аэропорту и тут же распорядился послать тебе этот пакет. С Ли тебе придется встретиться, это мой партнер и абсолютно проверенный человек, хотя и полный поц — так вы, белые, кажется, говорите? Послал я его к тебе потому, что он один знает, как до меня добраться. Я прячусь, Джимми-бой, я залег на топчаны, как вы выражаетесь. Ты не поверишь, но я боюсь. Забавно, правда? Ли передаст тебе мои условия; если согласишься, мы встретимся, если нет — думаю, увидимся уже в следующей жизни. — Тут Продавец Дождя сделал паузу и отхлебнул из бокала. — Независимо от исхода наших переговоров я намереваюсь сменить имя и место пребывания. То, что я знаю, Джимми-бой, может ускорить не только мою смерть, но и смерть гораздо более могущественных людей. Час назад я бросил стебли тысячелистника; выпала гексаграмма “ГЭ”. Надеюсь, ты помнишь ее. Вань И считает символом этой гексаграммы змею, сбрасывающую старую кожу. Если колеблешься, брось монетки. Выпадет “ГЭ” — найди Ли. Он будет ждать тебя в баре на сорок девятом уровне. И помни, Джимми-бой, у нас очень мало времени.

Очень. И вот что, друг мой, ты — единственный из всей этой белой своры, который может остановить то, что уже происходит. Помни об этом, когда будешь принимать решение. Нинь хао.

Голограмма мигнула и растаяла. Ки-Брас посмотрел на Да-руму — глаза фигурки погасли, она вновь стала равнодушной и неживой. “Стебли тысячелистника, — хмыкнул Джеймс. — Старый пень точно спятил. Залег на топчаны — господи, когда-то, сто лет назад, я где-то вычитал такое выражение — у кого-то из классиков: то ли у позднего Диккенса, то ли у раннего Кинга. А я ведь не психиатр, я контрразведчик, и у меня чертовски мало времени. Непонятно, что творится в Нью-Йоркском транзитном секторе, Аннабель вторую неделю раскручивает дело о японских “кротах” в системе Второй национальной сети, Литвак никак не может расколоть взятого практически на месте преступления Хонки-Тонки. А шеф Одиннадцатого отдела сидит в дурацком отеле, смотрит дурацкие любительские голограммы и слушает свихнувшегося китайца”. Тем не менее он порылся в карманах, извлек оттуда три монетки и, старательно потряся их в кулаке, бросил на стол. Выпали два орла и решка. Он взял карандаш и провел прямо на столике непрерывную линию — девятку. Снова потряс монетки. Две решки и орел. Над первой линией появилась вторая — прерывистая шестерка. На третий раз выпали два аверса и реверс — прямая линия. Снова три орла. “Интересно, — подумал Джеймс, отчерчивая карандашом еще одну прямую линию над проявляющейся из океана случайностей гексаграммой. — Осталось два броска. Не может же эта желтая обезьяна подстроить стохастический процесс, для этого надо быть господом богом. Ну-ка, ну-ка, вот сейчас снова выпадет два реверса, и Продавца можно будет спокойно послать к его китайско-филиппинским предкам…” Он бросил монетки. Выпали три орла. Последний раз он бросал, уже не сомневаясь, что будет. На столике была записана гексаграмма “ГЭ”, “смена”, одна из наиболее прозрачных и недвусмысленных гексаграмм древней Книги Перемен. Ки-Брас прикрыл глаза и медленно произнес на мандаринском наречии:

— Если до последнего дня будешь полон правды, то будет изначальное свершение, благоприятна стойкость. Раскаяние исчезнет1.

Поразительно, до чего совершенной оказалась эта система, созданная четыре тысячи лет назад первобытными племенами

Здесь и далее текст И Цзин дается по изданию: Щ у ц к и и Ю. К. Китайская классическая “Книга Перемен”. СПб., Алетейя, 1992.

Шан и пережившая все империи великого Китая. На стеблях тысячелистника, на монетках, на компьютерах гадали миллионы людей по всему тихоокеанско-азиатскому региону. Джеймс научился разбирать послания Книги в Оксфорде, участвуя в семинаре профессора Донелли — тот был фанатиком китайской культуры и ни одного шага не предпринимал, не посоветовавшись с И Цзин. Как-то, года два спустя, он заметил — почти случайно, просто по привычке прокручивать и анализировать события прошедших месяцев, — что большинство предсказаний Книги в той или иной степени сбывается. Более тщательная проверка показала, что многое здесь зависит от изначальной готовности воспринимать ее советы — если вопрошающий пытался подловить Книгу на неточности или вообще уличить ее во лжи, она как будто нарочно давала крайне туманные или откровенно не имеющие отношения к делу ответы. В тех же случаях, когда он советовался с Книгой спокойно и доверительно, выпадавшие гексаграммы действительно многое проясняли. Донелли считал, что Книга не столько предсказывает, сколько высвечивает скрытые стороны реальности. А спустя несколько лет после окончания Оксфорда Джеймс и сам убедился, что будущее во многом зависит оттого, как именно мы видим настоящее. Он стер гексаграмму ладонью.

Для защиты примени кожу желтой коровы.

Лишь по окончании дня производи смену.

Поход — к счастью. Хулы не будет.

Речь трижды коснется смены — и лишь тогда к ней будет доверие.

Поход — к несчастью. Стойкость — ужасна!

Владея правдой, изменишь судьбу.

Счастье! Раскаянье исчезнет!

Великий человек подвижен, как тигр.

И до гадания он уже владеет правдой.

Благородный человек, как барс, подвижен, и у ничтожных людей меняются лица.

Поход — к несчастью. Стойкость пребывания на месте — к счастью”.

“Доктор Амадеус Ли, ожидающий меня на сорок девятом уровне, — вот к чему первая строка гексаграммы, — подумал Ки-Брас. — Следует ли мне встретиться с ним, если гексаграмма говорит, что великий человек владеет правдой до гадания? И что за шкуру желтой коровы мне советуют применить для защиты?”

Он с неприязнью взглянул на фигурку Дарумы, потом перевел взгляд на мяч для гольфа. В белом войлоке были заметны крошечные угольные точки — пятнышки черной китайской туши. Еще одна загадка впадающего в детство Тонга. Зачем он побрызгал на хороший мяч тушью ?

Джеймс повертел мяч в руке, запустил им в стену. Поймал отлетевший обратно войлочный шар и, с силой закрутив, пустил гулять волчком по столику, хранившему полустертые следы гексаграммы “ГЭ”.

Шар весело крутился, скользя по малахитовой поверхности столика. Крохотные пятнышки туши сливались в правильный узор Ки-Брас всмотрелся — и почувствовал, что у него вспотели ладони.

Тонкой черной линией на шаре была прорисована стилизованная латинская буква Z.

Джеймс Дэвид Ки-Брас, начальник Одиннадцатого отдела Агентства по борьбе с терроризмом, подданный Ее Величества Елизаветы IV и джентльмен до мозга костей, выпускник Оксфорда и любимый ученик профессора Донелли, выругался так, что ему позавидовали бы докеры Ливерпуля, — длинно, грязно и замысловато.

Три минуты спустя он входил в бар на сорок девятом уровне.

<p>2. ДАНА ЯНЕЧКОВА,</p> <p>РЕФЕРЕНТ ВЫСОКОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЯ СОВЕТА НАЦИЙ</p>

Нью-Йорк,

Объединенная Североамериканская Федерация,

25 октября 2053 г.

Дане Янечковой было больно.

Ревитализация всегда сопровождается неприятными ощущениями. Но в швейцарских и аргентинских клиниках ее проводят долго и обстоятельно, растягивая на несколько дней или даже недель, накачивая пациента обезболивающими средствами и перемежая операции сеансами восстановительной терапии. А Дана проходила программу-максимум за четыре часа. В течение этих четырех часов ей полностью удалили верхние слои эпителия (девять-десять микрон), провели лазерное прижигание фолликул волос на ногах, ввели под кожу гиперактивные вещества, извлеченные из южноамериканских лиан и азиатских цветов, подвергли молекулярному массажу, который, если называть вещи своими именами, был настоящим молекулярным изнасилованием, три раза пропустили кровь через озоновые обогатители, убрали из организма накопившиеся в нем со времени последней ревитализации шлаки и токсины, подхлестнули гипофиз и шишковидную железу, прочистили засорившиеся аксоны, пересчитали миллиарды клеток в различных внутренних органах, безжалостно выкинули пораженные и вылечили больные. К тому же на протяжении всего сеанса по сосудам, венам и артериям Даны сновала целая армия микроскопических чистильщиков, сгрызавшая атеросклеротические бляшки и пожиравшая расплодившиеся в ее теле свободные радикалы. По крайней мере, именно так объяснил Дане причину сводящего с ума зуда доктор Голдблюм, похожий на старую грустную обезьяну. “Потерпи, девочка, — сказал доктор. — Эти маленькие собачки очень хорошо тебя почистят, и ты будешь совсем как новая. А потом я покажу тебе этих крошек в микроскоп, конечно, когда они из тебя выйдут, и ты сможешь взять их с собой на память — хоть целую тысячу”.

Но Дана не хотела смотреть ни на каких крошек. Она не хотела смотреть на грустную, сморщенную физиономию доктора Голдблюма. Она хотела только одного: чтобы четырехчасовая пытка закончилась как можно скорее.

Это была ее седьмая ревитализация. Во время первой она потеряла сознание — так ей было больно. Впрочем, это было довольно давно, и тогда доктора не научились еще делать процесс омолаживания организма почти безболезненным. Почти. Какое важное уточнение.

Дана, закусив губу, смотрела, как на лицо ее опускается сверкающая черным металлом маска — аппарат для пластической хирургии. Доктора называли его ФМ — фэйсмэйкер, а подруги Даны, ложившиеся под черную маску кто чаще, кто реже, расшифровывали ту же аббревиатуру как “fucking monster”. Фэйсмэйкер действительно был одним из самых неприятных инструментов ревитализации. Он безжалостно расправлялся с морщинами, выжигал своими лазерами микроскопические кусочки омертвевшей кожи, уничтожал угри и прыщики. Кроме того, он, не задумываясь, поправлял отличавшуюся от идеала форму носа (что даже в эпоху тотальной анестезии оставалось весьма болезненной процедурой), придавал губам детскую припухлость, ваял правильные подбородки, уменьшал или увеличивал уши — короче говоря, лепил новые лица, как из пластилина. Дане было грех жаловаться на черную маску — носик у нее и так был идеальный, ну а несколько чувствительных уколов в губы, становившиеся после этого очень горячими и похожими на раздувшиеся равиоли, можно было и перетерпеть. Тем не менее она всегда боялась, что аппарат найдет в ее лице что-то неправильное, что-то, что надо непременно исправить, и исправлять это будет ужасно больно. А Дана Янечкова не любила боли.

Черная маска мягко обволокла ее лицо, перед глазами замелькали разноцветные пятна, закружилась голова. Тонкое щупальце, а может быть, толстый волос нежно скользнул по щекам, ненадолго задержался под правым глазом, как будто раздумывая, что делать с намечавшейся там морщинкой, кольнул (почти небольно) и побежал ниже, к губам. Обследовал губы (никаких уколов не последовало) и забрался в рот. Внимательно обследовал зубы, десны, пощекотал небо (Дане показалось, что ее сейчас вырвет) и очень вовремя выбрался наружу. Что-то щелкнуло, Дану пронзило мгновенным электрическим разрядом (по позвоночнику прошла холодная молния), затем черная маска поднялась к потолку, а эластичные браслеты, удерживавшие ее руки и ноги на белой поверхности ревитализатора, расстегнулись как по мановению волшебной палочки.

Операция закончилась.

Все еще не веря'в то, что мучения уже позади и можно целый год не вспоминать об ужасах ревитализации, Дана села на теплом белом столе и подтянула колени к груди. Колени были круглыми и гладкими.

Вспыхнул свет. Все стены овальной комнаты, посреди которой стоял ревитализатор, засверкали зеркальными гранями. Дана, тихонько постанывая, слезла со стола и подошла к ближайшей стене, морщась от боли в словно бы обожженных ногах.

Четыре часа ада стоили того. Из зеркала смотрела на Дану девчонка с огромными кристально-голубыми глазами. Стройные длинные ноги покрывал нежный золотистый загар. Бедра были по-девичьи узкими, а ягодицы — тугими и круглыми. Талию, казалось, можно обхватить кольцом из большого и указательного пальцев, бронзового цвета живот был плоским, как у восточной танцовщицы. Груди, небольшие, но крепкие, с крупными темно-шоколадными сосками, упрямо торчали в разные стороны. Изящная тонкая шейка, казалось, с трудом выдерживала тяжесть роскошных черных волос, спадавших на худенькие, как у подростка, плечи. Девчонке было не больше шестнадцати лет.

Она зажмурилась, привыкая к своему новому телу. Тело было теплым, почти горячим, будто его только что вынули из формовочной печи. Дана провела рукой по внутренней поверхности бедер — шелк, шелк, шелк. Лобок тщательнейшим образом выбрит, на два сантиметра ниже пупка пальцы нащупали крохотное уплотнение — там золотыми точками на бронзовой коже вытатуирована была маленькая корона — знак Школы Сигурда. Выше под тонкой кожей прощупывались ребра — тело вовсе не отличалось полнотой. Последние два десятилетия избыточный вес считался не то чтобы преступлением, а просто отличительной чертой низших каст. Дана Янечкова не могла позволить себе даже намека на то, что ее детство прошло не в садах частных школ Новой Англии, а на грязной промышленной окраине Южной Братиславы. Ей и так слишком часто приходилось бить по цепким костлявым рукам, тянувшимся к ее блистательному настоящему из темного и голодного прошлого.

Дана осторожно попробовала вздохнуть — кожа на груди и животе ощутимо натянулась, но боли не было. Хороший признак — уже завтра она не вспомнит о том, что ее тело подверглось очередному ремонту.

Седьмому ремонту, милая.

Обычно ревитализацию проводят с интервалами лет в пять — по крайней мере, так делают стареющие леди, посещающие клиники Берна и Кордовы. Частые омоложения вредны тем, что организм начинает привыкать к регулярному вмешательству извне и перестает контролировать процессы, происходящие в клетках. Дане приходилось видеть людей, ставших жертвами неумеренных ревитализаций, — скелетоподобных или, напротив, раздутых, как от слоновьей болезни, с обвисающей складками кожей, пигментно высушенных или покрытых страшными язвами. Больше всего на свете она боялась стать одной из них. Доктор Голдблюм успокаивал, уверял, что ничего подобного с ней не случится, что современная медицина научилась хитро обходить ловушки, расставленные матушкой-природой на пути посягнувших на вечную молодость. Она верила… но знала, что если в один прекрасный день под ее шелковой кожей проступят отвратительные желтые пятна, старая сморщенная обезьянка станет так же убедительно обещать, что не сегодня-завтра наука сможет справиться с постигшим ее несчастьем. А пока надо успокоиться и подождать… Да, конечно, мы не ожидали таких последствий, но ведь вы слишком часто прибегали к ревитализаций, не прав да ли, милая?

Кой черт неправда, подумала Дана зло, каждые одиннадцать месяцев. В тридцать два года выглядеть шестнадцатилетней девчонкой — мало кто в этом проклятом мире может позволить себе такую роскошь. Скажи спасибо, что не тебе приходится платить по счетам.

По счетам, разумеется, платил Фробифишер. В конце концов, это была его мания — всю жизнь жить с шестнадцатилетней.

Седеющий джентльмен — и юная черноволосая богиня красоты. На всех приемах, на всех торжествах и церемониях, по всему земному шару. Семь лет подряд. Сам Фробифишер старел — вполне естественным образом, не быстро, но неотвратимо Его седая грива становилась все роскошнее, а в чертах лица явственно проглядывало сходство с лордом Пальмерстоном. И с каждым годом контраст между ним и великолепной нимфеткой все больше оттенял его величие и ее совершенство. Собственно, к этому он и стремился. Дана нисколько не заблуждалась на его счет — Фробифишер не любил ее, поскольку вряд ли вообще был способен на подобные чувства. Просто она работала на его имидж, и, пока это себя оправдывало, Фробифишер оплачивал счета за ревитализацию, равно как и кучу других счетов. Но, с другой стороны, для того, чтобы и дальше оправдывать его ожидания, ревитализацию приходилось делать ужасно часто. И с каждой последующей процедурой шансы Даны пополнить ряды тех, кто заплатил за свое тщеславие непомерно большую цену, росли медленно, но неотвратимо.

За одной из зеркальных панелей прятался ионный душ. Дана, еще не до конца привыкшая к новому телу, осторожно крутилась под невидимыми струями, щекочущими гладкую, чувствительную кожу. Надо бы уговорить Фробифишера съездить на недельку в его поместье на Ангуиле — там, купаясь в прозрачных до самого дна водах Жемчужной лагуны, она быстро придет в себя. Там тихо и можно вволю наесться настоящих фруктов, а не полусинтетического желе, которое теперь подают даже в дорогих ресторанах. Там веселые мулаты, готовые молиться на Фробифишера за то, что их не коснулась карающая длань Белого Возрождения, жарят на угольях настоящих поросят и варят вкуснейшую рыбную похлебку. Там ласковые волны шлифуют пляжи из ослепительно белого песка, и солнце, едва не шипя, садится в полыхающее расплавленным металлом лоно океана. Там отступают дурные мысли и душа сладко замирает на пороге почти неземного блаженства и покоя…

Ангуила.

Последний раз они были там почти год назад — как раз после шестой ревитализации. А ведь раньше выбираться на Ангуилу удавалось куда чаще.

Конечно, весь последний год Фробифишер был чудовищно занят. Заканчивалось строительство Стены, партия Белого Возрождения спешно проводила через Совет Наций все новые и новые поправки к Закону об изоляции, поверженная, но не уничтоженная оппозиция оставалась реальной угрозой величайшему в истории проекту. Фробифишер перемещался с невероятной скоростью — утром выступал на сессии Совета Наций в Нью-Йорке, обедал с лидерами Нового Апартеида в Йоханнесбурге, затем вновь обедал (солнце двигалось в другом направлении) с японским премьером, совершал стремительный бросок в Новую Зеландию, наконец проводил закрытое заседание “Клуба 12” в Квебеке — и все это в течение календарных суток. При таком графике не до отдыха на коралловых островах.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13