Роза Йорков (Хромой из Варшавы)

      Если у вас будет что мне сообщить.
      - Искренне надеюсь на встречу и благодарю за то, что вы меня приняли.
      Покинув Скотленд-Ярд, Морозини на секунду застыл в нерешительности, раздумывая, чем бы ему заняться. Возвращаться в гостиницу ему не хотелось: Адальбера наверняка там еще не было. И тут ему пришло в голову, что неплохо было бы самому ощутить атмосферу дома, в котором было совершено преступление. Князь остановил такси и попросил отвезти его на Гросвенор-сквер.
      - Какой номер? - спросил шофер.
      - Точно не знаю, но, возможно, вам известен дом сэра Фэррэлса?
      - Конечно, как не знать! Самый непримечательный дом в Лондоне, если в нем совершится преступление, тут же становится знаменитым.
      На Гросвенор-сквер, находившемся в самом центре респектабельного квартала Мэйфер, располагалось множество посольств и несколько аристократических особняков, построенных по большей части в георгианском стиле. Квартал находился неподалеку от Букингемского дворца, и особняки эти, которые строились преимущественно в прошлом веке, принадлежали дворянам, служившим по большей части своему сюзерену-герцогу.
      - Приехали! - объявил шофер, указывая на самый роскошный из особняков, перед которым в ту же самую минуту остановилось еще одно такси. - Вы сразу выйдете или хотите дождаться, пока то такси отъедет?
      - Я подожду.
      Человек в дорожном костюме выскочил из второго такси с такой скоростью, что едва не сбил с ног одного из полицейских, которые, заложив руки за спину, с важным видом медленно прохаживались парой по тротуару. Альдо тут же узнал графа Солманского. Тот, по всему видно было, примчался сюда прямо с парохода. После буквально минутного разговора со сторожем граф показал ему какую-то бумагу, очевидно паспорт, и заторопился по лестнице, ведущей к порталу с колоннами, где ему - хоть и не сразу - открыли дверь. Однако, судя по тому, что оставленное им такси не трогалось с места, Альдо понял, что отец Анельки не собирался задерживаться в доме. При сложившихся обстоятельствах было бы странно, если бы отец подозреваемой в убийстве остановился в доме убитого зятя.
      Заметив вопрошающий взгляд водителя, Альдо объявил," что он предпочитает еще немного подождать. Прошло минут десять. Из дверей тем же быстрым шагом вышел граф Солманский. Лицо у него налилось кровью, и было видно, что ему с трудом удается держать себя в руках. Он был в ярости и не мог этого скрыть. На секунду он остановился и несколько раз глубоко вдохнул, прежде чем спуститься по лестнице.
      Затем вставил в глаз монокль, поправил на голове шляпу, не спеша сошел по ступенькам вниз, подошел к такси, сел и тут же уехал.
      - Едем следом за той машиной, - распорядился Морозини.
      Преследование было недолгим. Они обогнули Гросвенор-сквер, проехали по Брук-стрит и остановились перед гостиницей "Кларидж".
      - Что будем делать теперь? - спросил шофер.
      Морозини заколебался. Ему хотелось последовать за графом, чтоб удостовериться наверняка, что тот остановился именно здесь. Впрочем, этого не потребовалось: носильщики уже выгружали вещи из доставившего Солманского такси. По всей видимости, этот человек, которого Симон Аронов считал очень опасным, не собирался ничего предпринимать до тех пор, пока Анельку либо признают невиновной, либо вынесут ей приговор.
      Он был и в самом деле опасен, этот русский погромщик, присвоивший себе имя благородного поляка, которого сумел спровадить в Сибирь. Симон Аронов, когда они встретились с Морозини на островке-кладбище Сан-Микеле в Венеции, предельно откровенно рассказал князю всю правду о своем злейшем враге. Федор Орчаков, палач-садист, организатор погрома в Нижнем Новгороде в 1882 году, стремился всеми возможными средствами завладеть как камнями с пекторали, так и самой святыней. Не меньше, чем страсть к деньгам, руководила им ненависть к Симону Аронову, человеку, который осмелился вступить в битву с ним самим и его подвижниками, которых Хромой называл черносотенцами.
      До сих пор псевдо-Солманский не подозревал о той роли, которую играл Морозини в поиске пропавших камней. Он видел в нем лишь последнего, владельца исчезнувшего сапфира и считал естественным, что тот пустился на поиски похищенной семейной драгоценности. И в этом смысле Морозини, специалист по старинным украшениям, в глазах Федора опасности никакой не представлял, тем более что был влюблен в обольстительную Анельку... Однако Аронов выразился более чем недвусмысленно: если Солманский поймет, что Альдо пытается помешать ему завладеть хоть одним драгоценным камнем, граф обведет его имя в списке тех, кто подлежит уничтожению, красным карандашом.
      Подобная перспектива ничуть не смутила князя-антиквара. Он никогда не отступал перед опасностью. К тому же он не сомневался, что этот авантюрист приложил руку и к убийству его матери, княгини Изабеллы. А поскольку Альдо Морозини не был искушен в искусстве плетения интриг, то считал, что чем раньше будут обнажены шпаги, тем лучше.
      Сейчас ситуация, в которой оказался граф, позволяла Морозини оставаться сторонним наблюдателем, и он ограничился этой ролью. Не было никакого смысла мозолить глаза своему смертельному врагу, которого на какое-то время сковало по рукам и ногам убийство зятя.
      Поэтому Альдо оставил графа устраиваться в гостинице, закурил сигарету и приказал отвезти себя в "Ритц".
      Глава 3
      У КАЖДОГО СВОЯ ПРАВДА
      Построенная в 1820 году тюрьма Брикстон мало напоминала исправительное учреждение. Ее использовали как тюрьму предварительного заключения, где находящиеся под следствием ждали суда. В то же время назвать это место приятным было никак нельзя. Вековые заплесневелые камни источали печаль и сырость. Пройдя все пропускные формальности, Морозини, пока его вели в камеру свиданий, похожую на застекленный шкаф, успел проникнуться его тяжелой, гнетущей атмосферой.
      Леди Фэррэлс вошла в сопровождении надзирательницы, которую только юбка и отсутствие усов отличали от дюжего жандарма, и Альдо почувствовал, как учащенно забилось его сердце. Узница в строгом черном платье, подчеркивавшем ослепительную белизну ее кожи и сияние белокурых волос, среди унылых серых стен казалась прекрасной как никогда. Но это была не прежняя Анелька...
      Радость жизни покинула ее. Бледное личико, золотистые глаза, волосы она была точь-в-точь как статуэтка из золота и слоновой кости, какими прославился скульптор Кипарус, - такая же прямая, хрупкая, холодная.
      В глазах ее, обратившихся на посетителя, не вспыхнуло ни малейшего огонька. Она вошла в камеру и села на стул возле стола, а надзирательница осталась наблюдать за ними за стеклянной стеной. Альдо поклонился. Статуэтка осталась неподвижной.
      - Так это вы? - наконец произнесла она. - Что вы здесь делаете?
      Весь ее тон говорил о том, что Альдо был нежеланным гостем.
      - Пришел узнать, чем могу вам помочь.
      - Вы не поняли. Я хотела спросить, как случилось, что вы оказались в Лондоне?
      - О трагической смерти вашего мужа я узнал еще в Венеции, но не она была причиной, из-за которой я отправился в путь. Я приехал в Шотландию на похороны своего старинного друга и в Инвернесе прочитал в газете...
      - ..что я убила Эрика. Не бойтесь слов! На меня они не действуют.
      Она пригласила его присесть на стул, стоявший по другую сторону стола.
      - Я не боюсь слов, - сказал князь, послушно садясь. - Я боюсь того, что они обозначают, и не могу поверить им. Вы? Убийца? Это слишком!
      Легкая пренебрежительная усмешка тронула ее губы.
      - Почему бы и нет? Вы прекрасно знаете, что я его не любила. Больше того, ненавидела. С ним дни мои текли в роскоши, зато ночью наступала расплата.
      - И тем не менее это не причина для того, чтобы совершать убийство. Да еще открыто: самой принести порошок от головной боли, передать его при свидетелях и вдобавок проделать все это после ссоры. Вы слишком умны для такой оплошности. И потом, зная вас, я скорее представил бы вас с револьвером в руке, стреляющей в Эрика Фэррэлса, чем с обезболивающим лекарством, в котором вдруг оказывается смертоносный яд. Такое на вас не похоже.
      - Почему? История вашей Италии знает немало случаев, когда гостю с улыбкой протягивали яд.
      - Но этот обычай давно успел позабыться, и потом, вы не Борджиа. С тех пор как вас арестовали, вы не устаете твердить, что невиновны.
      - И без малейшего результата, дорогой князь! У меня уже больше нет сил это повторять. Мне возражают, и не без оснований, что стрихнин не мог попасть сам собой в стакан, когда его не было ни в бутылке с виски, ни в воде... Проверили на всякий случай все порошки, какие оставались у меня в спальне - И что, яд был только в том одном, который попал в стакан вашего мужа? А почему бы тогда не подвергнуть анализу бумагу, в которую был завернут порошок?
      - И об этом я просила, но обертки не нашли. В комнате горел камин, и кто-то, должно быть, бросил ее в огонь. Эрик смял обертку и оставил ее на подносе.
      - Кто же мог это сделать? Как вы думаете?
      И вдруг Альдо услышал то, чего никак не рассчитывал услышать: Анелька рассмеялась коротким невеселым смехом.
      - Возможно, безупречнейший Джон Сэттон, преданный секретарь Эрика, который обвинил меня в убийстве, как только увидел, что его хозяин упал. Сэттон ненавидит меня.
      - Почему? Чем вы ему так досадили?
      - Я дала ему пощечину. По-моему, это естественная реакция порядочной женщины, если мужчина затаскивает ее в угол, хватая за грудь и целуя в шею.
      Альдо давно знал, что юная полька не стесняется в выражениях и называет вещи своими именами. И все-таки его слегка передернуло. Облик всегда корректного секретаря мало вязался с замашками сатира, и тем не менее Альдо знал, что за британской холодностью порой кроются вулканические страсти.
      - Он в вас влюблен?
      - Если это можно так назвать. Я чувствовала, что он хочет переспать со мной.
      - Вы сказали об этом мужу?
      - Он счел бы меня сумасшедшей и только посмеялся бы.
      Его привязанность к этому.., лакею переходила все границы допустимого. Мне кажется, он скорее отрубил бы себе руку, чем расстался с ним. Без сомнения, у них была какая-то общая тайна. Здесь это называют "труп в шкафу".
      - Полагаю, что на совести сэра Эрика, который успешно торговал оружием, была целая гора трупов, поэтому вряд ли он стал бы так беспокоиться из-за одного-единственного.
      Расскажите-ка мне лучше о слуге-поляке, которого вы взяли к себе в дом.
      Бледная статуэтка вдруг сделалась пунцовой и отвернула головку.
      - Откуда вам о нем известно?
      Альдо доброжелательно улыбнулся.
      - Вижу, вы не утратили умения отвечать вопросом на вопрос. Известно, и все!
      И поскольку она сидела молча, отыскивая, возможно, средства для новой атаки, Морозини заговорил сам:
      - Расскажите мне немного об этом Станиславе или, вернее, Ладиславе.
      Глаза молодой женщины расширились, они выражали крайний испуг.
      - Вы настоящий дьявол, - прошептала она.
      - Не настоящий.., но если хотите, то этот дьявольски способный человек весь к вашим услугам! Послушайте, Анелька, оставьте ваше недоверие и расскажите, как случилось, что ваш бывший возлюбленный попал в дом вашего мужа?
      Анелька вновь отвернулась, но в скудном свете мрачной камеры Альдо заметил заблестевшие на длинных ресницах слезы.
      - Возлюбленный? Да любил ли он меня когда-нибудь?
      Теперь я сомневаюсь в этом... Точно так же, как и в той большой любви, о которой говорили мне вы.
      - Оставим сейчас разговор о моей любви, - ласково оборвал ее Морозини. - Не я в Везине сделал выбор и предпочел объятия старика.
      - В нем было спасение от разорения всей нашей семьи, и Другого выхода у меня не оставалось. Как не оставалось другого выхода и с Ладиславом, которого я встретила в Гайд-парке, где он, впрочем, подкарауливал меня...
      - Откуда он мог знать, что вы там будете? Всем известно, что парки ваша слабость, но почему он оказался именно в этом? Уж чего-чего, а садов и парков в Лондоне хватает!
      - Каждое утро я каталась там на лошади.
      - Одна?
      - Конечно, одна! Я терпеть не могу сопровождающих, у меня возникает такое чувство, что я под надзором. Разумеется, мне приходилось встречать там знакомых, но я всегда легко от них отделывалась.
      - Ас Ладиславом не получилось. Думаю, что здесь сработал эффект неожиданности.
      - Именно. Он выскочил из-за кустов чуть ли не под копыта моей кобыле, и я едва не выпала из седла.
      - Вы ему обрадовались?
      - В первую минуту да. Увидев его, я словно вдохнула воздух моей дорогой родины и во мне пробудились воспоминания о первой любви. И то и другое немало значит для женщины.
      - И для мужчины тоже. Но вы сказали: в первую минуту. Радость была недолгой?
      - Нет, недолгой. Очень скоро я поняла, что передо мной стоит недоброжелатель, если не сказать - враг. Но поначалу он был необыкновенно любезен. На свой лад, конечно. Он сказал, что приехал в Англию только ради меня, что хотел разыскать меня, потому что глупо расставаться так, как мы расстались.
      - Он надеялся возродить ваши прежние отношения?
      - Не совсем. Он потребовал - а требовать он стал очень скоро, - чтобы я свела его с людьми, связанными с моим мужем деловыми отношениями. Он заявил, что смертельно оскорблен тем, что я стала женой торговца оружием, и тем не менее собирался использовать его "ради общего дела".
      Как я поняла потом, его послали в Англию его друзья-анархисты, снабдив поддельным паспортом и точными указаниями: достать денег для их революции. Мысль вытянуть эти деньги у поставщика пушек показалась им особенно изощренной. Тем более что им нужно было и оружие.
      Альдо вытащил из кармана портсигар и предложил молодой женщине сигарету прежде, чем взять самому. Потом он достал зажигалку, дал прикурить Анельке и закурил сам.
      - Согласитесь, это сумасбродство какое-то! Он что, хотел, чтобы вы воровали и снабжали его деньгами?
      - Да нет же, говорю вам! Единственное, чего он добивался, так это устроиться на службу к Эрику. Он был уверен, что, оказавшись в доме, сам найдет возможность раздобыть необходимые средства.
      - Но почему же вы согласились? Мне кажется, единственно допустимым для вас в этой ситуации было вновь вскочить в седло - вы ведь спешились, не правда ли? - пожелать ему всего доброго и, подхлестнув лошадь, ускакать от него как можно дальше!
      - Мне бы очень хотелось именно так и поступить. Но я не могла. Прежде чем обратиться ко мне, Ладислав хорошенько укрепил свои тылы.
      - Он вас шантажировал?
      - Разумеется. Когда ты молода и любишь в первый раз, то допускаешь много неосторожностей. Я не была исключением. Я писала письма...
      - Странная прихоть, которая так дорого обходится женщинам! И что он собирался сделать с вашими письмами? Показать их Фэррэлсу? Но ваш муж не был идиотом и понимал, что у вас могли быть в юности какие-то романтические привязанности. И потом, письма юной девушки обычно достаточно безобидны...
      - Увы, про мои письма этого сказать нельзя. Я так верила Ладиславу, что рассказывала ему о всех интригах, которые плел мой отец, чтобы заставить Эрика на мне жениться.
      - Ох, как это все неприятно, - вздохнул Морозини, поморщившись.
      - Там было кое-что и похуже. В то время я находилась под влиянием идей Ладислава и его друзей. Во всяком случае, старалась делать все, чтобы не потерять своего.
      - А он был вашим любовником? - несколько растерянно спросил Морозини.
      Глаза, которые были устремлены на него, выражали полное простодушие.
      - Ну, в каком-то смысле.., да. И поскольку я делала все, чтобы угодить ему, то давала обещания, заверяла, что помогу.., как это говорили Ладислав и его друзья? - вот, вспомнила: ощипать каплуна-капиталиста. Вы можете себе представить, какое впечатление произвели бы подобные откровения на моего мужа?
      - Очень хорошо себе представляю. Могу домыслить, что было дальше: вы тронули сердце Фэррэлса печальной историей кузена, который впал в нищету и чудом обрел...
      - Примерно так оно и было. Только я сказала, что это сын моей кормилицы, и Эрик тотчас дал ему место лакея.
      - Ну прямо как в романе. Кормилицам в романах отводят особое место, их отпрыски всегда оказываются развращенными негодяями, мерзавцами, но зато чертовски романтичными. И разумеется, он и убил сэра Эрика.
      - Да. Думаю, что это входило в его планы. Но он поостерегся мне об этом сообщать.
      - Тогда почему, черт побери, вы не рассказали все это полиции и позволили себя арестовать? Вы могли бы разрушить обвинения секретаря!
      - Нет, это было невозможно! Моя жизнь оказалась бы под угрозой. Поймите же! Ладислав не один приехал в Англию. У него есть товарищи.., ячейка, как они это называют.
      Они следят за ним, забирают то, что ему удается выручить, и помогают бежать в случае опасности. Он предупредил меня совершенно недвусмысленно: если я хоть одним словом обмолвлюсь, наведу полицию на его след, мне тогда...
      - Тогда вам не придется ждать ни жалости, ни пощады, - медленно выговорил Альдо. - Вас приговорят к смерти.
      - Именно так. Поэтому я и утешаю себя тем, что в тюрьме по крайней мере мне некого опасаться. Здесь я нахожусь под защитой.
      - Но только не от веревки, которая вас подстерегает.
      Поймите же, бедное дитя, что, если не найдется настоящий убийца, вас попросту повесят!
      - Нет, я в это не верю. Скоро вернется из Америки мой отец. Он сумеет меня защитить. Он возьмется за дело куда лучше, чем тот юнец, который выступал вместо сэра Джефри Хардена. Отец найдет хорошего защитника.
      - Кстати, - произнес Альдо, вытаскивая из кармана записку, - мне порекомендовали очень способного и удачливого адвоката. Здесь написаны его фамилия и адрес.
      - Кто вам его порекомендовал?
      - Вам покажется это странным, но рекомендация исходила от высокого полицейского чина. К тому же оказалось, что я и сам немного знаю сэра Десмонда Сент-Элбенса.
      Большой симпатии он мне не внушает, но говорят, стоит ему облачиться в парик адвоката, он обнаруживает мертвую хватку и не успокаивается, пока не одержит победу. Хотел бы добавить, что обойдется он вам дорого, но, возможно, деньги не главное в создавшейся ситуации.
      Анелька взяла бумагу и зажала ее в руке.
      - Спасибо, - сказала она. - Я обращусь к нему.
      Деньги в самом деле не имеют значения.
      В эту минуту в камеру вошла надзирательница.
      - Время свидания истекло, сэр...
      - Еще одно слово, - попросил Морозини, поднимаясь. - Когда вы увидитесь с вашим новым защитником, расскажите ему все как было. Всю правду до конца. Кстати, как фамилия вашего Ладислава?
      - Возински. А почему вы спрашиваете?
      - Вам не кажется, что будет лучше, если и его самого, и его банду арестуют? Тогда вам нечего будет бояться. Постарайтесь сохранить надежду, Анелька. Я думаю, что сумею повидать вас еще раз. Скажите, может быть, вам что-нибудь нужно?
      - Ванда принесет мне необходимые мелочи...
      И не прибавив больше ни слова, не обнаружив хоть каким-нибудь незначительным жестом, что визит был ей приятен, молодая женщина подошла к дожидавшейся ее надзирательнице, которая уже нетерпеливо гремела ключами. Альдо не мог вот так просто расстаться с бедной узницей, он окликнул ее:
      - Анелька! А вы уверены, что больше не любите человека, которого так старались защитить?
      - Только вы, Альдо, могли задать мне такой вопрос! Но я уже ответила на него в своей записке, и с тех пор в моей душе ничего не переменилось...
      И тут свершилось маленькое чудо, на которое бывает способна только любовь, - Альдо показалось, что луч солнца, пройдя сквозь толстые тюремные стены, проник в камеру, осветил и согрел мрачные серые своды. Князь покинул тюрьму в каком-то упоении, ноги словно сами несли его....
      Альдо уже подходил к поджидавшему его такси, как вдруг совсем рядом остановилось другое. Широко распахнулась дверца, из такси вылезла немолодая полная женщина и принялась с трудом вытаскивать объемистый и, похоже, тяжелый чемодан. Альдо из присущей ему любезности поспешил ей на помощь.
      - Предоставьте ваш чемодан мне, сударыня. Он слишком тяжел для вас!
      - Спасибо вам, сударь, - по-английски, но с сильным акцентом сказала женщина и внезапно расплакалась. Присмотревшись внимательнее, Альдо узнал Ванду, преданную служанку Анельки, которая, как видно, привезла ей те самые необходимые "мелочи", о которых она упомянула во время свидания.
      - Синьор Морозини, - также узнав его, не могла удержать рыданий Ванда. - Вы.., так вы, оказывается, здесь!
      Какое счастье, господи! Какое счастье!
      Ванда плакала навзрыд, не в силах остановиться.
      - Раз уж вы так рады мне, то вытрите ваши слезы, - попытался успокоить ее Альдо. Ему вдруг пришла в голову мысль, которая весьма его озадачила. Почему вы приехали на такси? - спросил он. - Неужели в доме сэра Эрика нет машины?
      - Для моей бедной госпожи в этом доме ничего нет, нет и машины, возмущенно отозвалась Ванда, почти справившись со слезами и со своим акцентом. - Этот отвратительный мистер Сэттон, секретарь сэра Эрика, запретил мне пользоваться машиной под тем предлогом, что ничем нельзя помогать.., убийце! И все это так ужасно...
      - Похоже, этот англичанин плохо знает законы своей страны: он забыл о презумпции невиновности. Никто не может считаться виновным до тех пор, пока его вина не будет доказана в суде.
      - А почему тогда моя бедняжка сидит в тюрьме?
      - Пока идет следствие, она находится в камере предварительного заключения. Этот чемодан, по всей вероятности, предназначается для нее?
      - Да. Она просила привезти ей все необходимое. Бедный мой ангелок, она ведь так...
      Альдо оборвал панегирик словоохотливой Ванды в честь своей госпожи, который мог затянуться надолго, и направился с чемоданом к дверям Брикстона. Потом он предложил Ванде подождать ее и отвезти домой.
      - Нам хватит и одной машины. Вашу я отпущу.
      Среди мрака отчаяния, в котором пребывала Ванда, забрезжил лучик надежды.
      - Неужели вы и впрямь готовы меня подождать?
      - Конечно, и мы перемолвимся с вами по дороге парой слов. Только, пожалуйста, не задерживайтесь слишком долго.
      - Где уж там! Мне ведь не разрешают даже с ней повидаться. Я только оставлю чемодан в канцелярии и тут же вернусь.
      Не прошло и нескольких минут, как Ванда вернулась и уселась в такси рядом с Альдо, который тоже не стал даром терять времени и тут же заговорил на тему, которая их обоих чрезвычайно волновала.
      - Я только что говорил с вашей хозяйкой и сообщил ей имя и адрес хорошего адвоката. Мне кажется, что до сих пор у нее не было никакой защиты.
      - Что правда, то правда! Разве можно было запирать ее в эту тюрьму? Если бы не лжец секретарь...
      - Я уже успел составить мнение об этом человеке, - прервал Морозини Ванду. - Лучше расскажите мне о сбежавшем Ладиславе. Он, как мне стало известно, не так давно проник в ваш дом под чужим именем. Хотя мне кажется, это было излишней предосторожностью. Сэр Эрик понятия не имел, кто это такой.
      - Он-то ничего не знал, но вот господин граф пришел бы в ярость, если бы прознал про все про это. У моей голубки были бы страшные неприятности, узнай ее отец, что в доме служит Ладислав.
      - Сейчас, я думаю, ему уже все известно. Я видел вчера, как он приезжал на Гросвенор-сквер. В доме он пробыл недолго, но вышел оттуда совершенно разъяренный, хоть и старался изо всех сил держать себя в руках.
      Ванда с содроганием вспомнила о вчерашней сцене, она молитвенно сложила руки.
      - Ох, вчера они страшно разругались с Сэттоном в основном из-за того, как неблагородно тот повел себя во всем этом деле, и из-за лакея-поляка тоже. Слава тебе господи, секретарь знал только Станислава Разоцкого, и господин граф ничего не заподозрил о Ладиславе.
      - Почему же это "слава тебе господи"? Этот Ладислав вынудил вашу хозяйку взять его на службу, убил ее мужа и сбежал, оставив ее расхлебывать кашу, которую сам заварил.
      И вы что же, считаете, что это в порядке вещей?
      - Его можно понять. Ладислав Возински - настоящий патриот, у него благородное сердце, если он и убил, то только потому, что хотел защитить ту, которую так беззаветно любит... А он ее, уж мне-то вы можете поверить, любит большой настоящей любовью. И не мог он не слышать того безобразного скандала, который закатил моей голубке ее муж...
      - Я знаю, что между ними произошла ссора, но, очевидно, это было не в первый раз.
      - Такая яростная ссора - впервые. С некоторого времени моя детка отказалась спать со своим мужем. У нее начались сильные мигрени, и она часто принимала от них лекарства.
      Несмотря на всю серьезность разговора, в этом месте Морозини не мог удержаться от улыбки. Во все времена женщины прибегали к мигрени как лучшему оружию против исполнения супружеского долга, чтобы скрыть более глубокие причины.
      - Ив этот день у нее опять была головная боль? А время для того, чтобы ложиться в постель, было не слишком подходящим?
      - Вот именно! Моя юная леди как раз сидела за своим туалетным столиком и готовилась к вечеру. Должна сказать, что платье на ней было очень уж открытое и была она необыкновенно хороша и соблазнительна. Муж ее к тому времени уже выпил. И ясное дело, загорелся. Выставил меня вон, так что я уже ничего не могла видеть, но зато то, что слышала, было ужасно. Сэр Эрик очень скоро вышел из спальни, лицо его было красным, прямо-таки багровым, и он все старался расстегнуть воротничок, чтобы не задохнуться. Что же до моей невинной голубки, то она плакала, сидя на кровати, почти голышом: от платья остались одни лохмотья... Вскоре сэр Эрик вернулся, чтобы попросить прощения, но она ему не открыла.
      Все, что услышал Альдо, без сомнения, было правдой.
      То, что ему было известно об отношениях Фэррэлса с Анелькой, и в особенности то, что произошло между ними в день подписания свадебного контракта, подтверждало правдивость рассказа Ванды. Он очень ярко представил себе сцену в спальне, продолжение которой разыгралось в рабочем кабинете сэра Эрика в присутствии леди Дэнверс: сэр Эрик пожаловался на головную боль, и Анелька с подчеркнутой холодностью предложила ему лекарство, которое сама принимала в подобных случаях...
      - Она сама пошла за аспирином или послала за ним кого-нибудь? - спросил Альдо.
      - Она послала ко мне Ладислава, и я дала ему нужный порошок.
      - Но тогда, черт подери, почему ее арестовали? Какое право имел Сэттон обвинять ее? Порошок до нее прошел через две пары рук! Полагаю, что, когда к вам пришли за порошком, вы, недолго думая, взяли из коробки первый попавшийся.
      - Конечно! Так я и сказала господину из полиции. Но этот Сэттон отвел господина полицейского в сторону и что-то там нашептал ему. Я уже не слышала, о чем они там говорили.
      Все, что я знаю, это то, что моя невинная девочка оказалась в тюрьме.
      - Хорошо, что вы мне об этом напомнили, - в голосе Морозини угадывался легкий сарказм. - И мне кажется, сейчас как нельзя более кстати будет, если вы все же объясните, почему так радуетесь тому, что Ладислав ударился в бега, бросив вашу голубку в сырой камере на соломенной подстилке.
      - Он ее не бросил! В этом вы можете быть уверены! Он ее любит, любит по-настоящему!
      - Да неужели? - воскликнул Морозини, раздраженный тем воодушевлением, с которым говорила об этой любви Ванда. - А вам не кажется, что было бы куда проще не удирать, а взять на себя ответственность за случившееся и всеми возможными способами вырвать Анельку из рук полиции?
      - Нет. Тогда их обоих посадили бы в тюрьму. До тех пор, пока Ладислав на свободе, у моей хозяйки остается надежда на спасение. Я уверена, что у него здесь множество друзей. Они сумеет сделать так, чтобы ее освободили, или в крайнем случае устроят ей побег, и тогда они могли бы вернуться в Польшу и жить в любви и согласии на своей родине, которую им никогда и не следовало покидать.
      Морозини замолчал. От реальности они перешли к фантазиям, и он понял, что не в силах отвлечь славную, но недалекую женщину от ее мечтаний. Одно было очевидным: между версиями служанки и ее хозяйки лежала огромная пропасть.
      - А вы случайно не знаете, где можно отыскать этого Ладислава? спросил внезапно Морозини.
      Ванда, воспарившая в мечтах в заоблачные выси, сурово посмотрела на Морозини, так грубо вернувшего ее на землю.
      - А почему вы меня об этом спрашиваете? Уж не хотите ли вы навести на него полицию?
      - У меня и в мыслях этого не было, - ответил Альдо, хотя он уже обмолвился о Ладиславе в разговоре с Уорреном. - Мне хотелось бы знать это для самого себя. На тот случай, если он вдруг забудет о своей великой любви к Анельке и займется спасением собственной шкуры, предоставив британскому правосудию решать судьбу вашей юной госпожи.
      - Если бы вы знали его поближе, вы бы не говорили таких ужасов! Это самое благородное в мире сердце! Как истинный рыцарь, он посвятил свою жизнь освобождению своей родины, ее подлинному освобождению, избавлению польского народа от нищеты, которая так его угнетает! Поверьте мне, он сделает все необходимое и успеет вовремя. Нужно только немного потерпеть...
      Морозини посмотрел на Ванду с нескрываемым удивлением. Нужно было быть предельно наивной, чтобы поверить в чистоту намерений того, кто, по рассказу Анельки, был настоящим шантажистом. Князь никак не мог разделить уверенности Ванды.
      Оставшийся путь они проделали в молчании, только Ванда всю дорогу шепотом молилась. Увидев впереди особняк Фэррэлсов, Альдо сказал:
      - Прежде чем мы расстанемся, я хочу заверить вас в том, что я очень озабочен спасением вашей хозяйки. Во-первых, потому что уверен в ее невиновности, а во-вторых, потому что люблю ее. В случае, если мне понадобится ваша помощь, могу я на вас рассчитывать?