Ликвидатор (Части 1-2)

      Дурман самогонки в сочетании с сигаретным дымом и долгой ездой затылком вперед производит не лучшее впечатление на мой желудок. Тошнота неизвестности подкатывает волнами, но я гоню ее прочь, стараясь вспоминать "гражданку" - свою работу, кафедру, то, что я "варил" в лаборатории перед самым отъездом, наших... "Сварщик зварю¤ метал..."
      ...Машина сбрасывает скорость, переваливает через небольшой бугор, и через несколько мгновений замирает. Мотор заглушен. Команда за тентом: "К машине!" Все выпрыгивают в кромешную темноту, изредка освещаемую фарами проезжающих машин - мы снова находимся на такой же посыпанной гравием площадке, но уже на огромной территории, по краю которой едва виднеется высокий лес. Никто не спешит строить или строиться; растерянные, мы ошалело крутим головами, пытаясь разглядеть хоть что-то в окружающей тьме.
      Из ниоткуда рядом с нами возникает нечто, облаченное в белые одежды, белую же обувь. Голос призрака едва пробивается сквозь белое полотенце, плотно облегающее лицо:
      - Мужики, прикрывай рот и нос чем можешь, не хватайте радиацию зазря!
      Многие поспешно достают платки, запасные портянки, полотенца, повязывая их на лицо.
      Я с подозрением силюсь рассмотреть белый призрак. Из-под полотенца раздается сдавленный смех:
      - Лохи, добро пожаловать в ХХ-тую Чапаевскую бригаду!
      Чей-то голос отчетливо и строго сказал:
      - Кобец, харэ замену пугать, а то будешь у меня в бригаде на фоне до зимы сидеть!
      Призрак растаял в темноте.
      Я посмотрел на часы.
      Час двадцать ночи. 31 июля 1986 года.
      Мой Чернобыль начался.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      "Кто предупрежден..."
      31 июля 1986 г.
      ЧАЭС, первая ходка
      "Первоочередной задачей являлась очистка территории вблизи разрушенного блока от высокоактивных частей активной зоны, выброшенных из реактора, их сбор, транспортировка и захоронение. Уже в мае 1986 г. на территории промплощадки, благодаря удалению наиболее активных фрагментов, уровни МЭД гамма-излучения удалось снизить в 10-20 раз и подготовить более широкий фронт работ."
      Из официального сайта, посвященного закрытию ЧАЭС
      Я просыпаюсь от топота ног за стеной палатки. Солнце вычертило крест от оконного переплета на моей груди, прикрытой белой простыней. Возникшие ассоциации живо подбрасывают меня с постели, и с непривычки я больно врезаюсь головой в раму верхней койки.
      Палатка пуста.
      Моя койка стоит сразу у входа, справа, когда пройдешь короткий тамбур. Саша Ходырев определил меня на это место; ночами все еще ,бывает жарко, а место с краю дает доступ к небольшому окну. Еще одна привилегия офицера койка надо мной не занимается. Плюс к этому персональная тумбочка. И табурет. На табурете - моя форма. Рядом, намотанные на голенища сапог, сохнут портянки.
      Ночью Саша привел меня сюда, полуживого от усталости и впечатлений дня, посветил фонариком, пока я расстелил постель (на ней спали только пару раз, лаконично сказал он - но мне было все равно, лишь бы быстрее отрубиться). В палатке волнами разливался молодецкий храп, раздававшийся явно не из одной пары легких; обычно я не засыпаю под увертюры такого рода, но после спонтанного инструктажа-накачки в штабе батальона (инструктировали Саша и еще один офицер, Игорь, начальник РАСТ и формально мой непосредственный начальник) до подъема оставалось всего около трех часов, и я просто провалился в сон, забыв о храпунах.
      Ходырев был высоким, худощавым, с коротко остриженными волосами. Сутуловатый, малоулыбчивый. Впрочем, Игорь тоже не походил на весельчака. На них обоих, на Саше и Игоре, лежала печать предельной усталости, граничащей с апатией.
      "Инструктаж" заключался в том, что они оба, и Игорь и Саша, по очереди вываливали на меня кучу информации - пока один говорил, второй отдыхал. Бессистемность и обилие сведений пугали и обессиливали. Насколько мало я знал о всех "что, как, когда и где", я осознал сразу же, в первые же минуты. Их рассказ, густо приправленный слэнгом, пока что вызывал только тоскливое ощущение собственной ограниченности, граничащей с никчемностью. Я робко осведомился о том, когда же я увижу РАСТ. Игорь молча встал и вышел на свежий воздух, а Ходырев загадочно сказал:
      - Никуда он не денется. Как рассветет, так и увидишь. - И махнул рукой куда-то в сторону.
      Мы сидели в штабной палатке, кокетливо обшитой изнутри белой бязью. Батальон химической разведки ХХ-той бригады химзащиты располагался с самого краю лагеря. Штаб батальона стоял в третьем, последнем, ряду жилых палаток, за ним громадился пищеблок, а еще дальше, за колючкой автопарка, темнели мыльницы БРДМ-2рх и еще какие-то машины, среди которых по идее была и РАСТ. После перипетий дня я едва ворочал мозгами от усталости, а они сыпали и сыпали на меня все эти бесконечные "разрешенная дневная доза", "гнездовой замер фона", "отсидка"... Потом еще были колоритные "Молдаванское КПП", "Лелевское ПуСО", и куча местных географических названий - Дитятки, Копачи, Чистогаловка, Ораное... Ближе к трем ночи они устали и прекратили пытку. Узнав, что я не ужинал, Саша принес банку тушенки, пол-буханки серого хлеба и бутылку минеральной воды. Я ел с ножа и думал, как мало надо человеку для счастья.
      ...Ходырев заглядывает внутрь палатки:
      - Пошли на завтрак! Ты, кстати, уже умылся? Нет?
      Он достает из кармана... три пары носок, самых обыкновенных, нитяных, еще с фабричными этикетками:
      - Забудь про портянки. На станции перематываться некогда, носки более удобны, да и раздают их там тысячами...
      Наскоро умывшись, я также наскоро завтракаю в офицерской столовой. Вечная пшенка с рыбными консервами, но хорошими ("Сайра!" - гордо сказали мне на раздатке), хлеб, масло и довольно приличный кусок голландского сыра.
      Мы с Ходыревым идем на оперативку в штаб батальона.
      - Идешь моим дублером в сегодняшнюю ходку, - говорит Саша на ходу. Мой последний выезд; я свою дозу выбрал. Помни главное: везде, где ни будем на станции, иди за мной шаг в шаг, не отставай. После оперативки соберем бойцов и идем на отправку.
      В штабе - несколько офицеров за оструганным дощатым столом на козлах. Среди них я различаю двух кадровых; остальные - партизаны, в основном лейтенанты. Я вдруг вспоминаю, что не нацепил звездочки на погоны...
      Невысокий крепыш-капитан с цепкими глазами резким голосом называет, по всей видимости, маршруты разведки и номера экипажей БРДМ. Саша шепчет: "Капитан Завитаев, начштаба"... Завитаев поворачивается в нашу сторону:
      - Ходырев, тебе команда в 15 человек, сегодня на ХОЯТ.
      Я смотрю на Сашу - на куда-куда?! Но он глазом не ведет, и до меня доходит, что это не матюк...
      - На разводе вас подберет гражданский, из УС-605, дальше поставит задачу на месте, но, скорее всего, вывоз грунта. Чей дозиметрист сегодня на станцию - первая рота? Вторая? Ну что вы, сами не можете разобраться, мать вашу, командиры хреновы? - Он грозно обводит всех чапаевским взглядом.
      - Трщ каптан, мой сегодня едет, старший сержант Звягинцев, первая рота... - Поднимается рука слева от Завитаева. Тот мягчает:
      - Сдайте Ходыреву списки на станцию. Вроде все. Больные есть? Замена? Он впервые обращается ко мне:
      - Ты новенький? Ходырева меняешь? Как фамилия? Белов, Бе... Беляков, что ли?
      Он несколько мгновений изучающе смотрит на меня.
      Я не физиономист, но всегда верил и продолжаю верить в то, что твои взаимоотношения с человеком во многом определяются первым контактом глазами. Ну вот, здесь я, похоже, впечатления не произвел.
      - Смотри, не обо...сь поначалу. Поедешь с Ходыревым, он тебе все покажет, впитывай как от мамаши, потом сопли утирать будет некому- завтра он уедет...
      ...В команде - бойцы в возрасте. Звягинцев, дозиметрист, озабоченно ковыряется в дэпэшке, ДП-5А.
      - Батарея подсела, - он сжимает губы. - Новых нету. Зампотех который день обещает. Вот загнется совсем, когда на станции будем - что тогда?
      Прибор, похоже, бывалый. Штанга зонда перетянута изолентой, замок с футляра сорван с мясом. Мне нечего ему ответить, я лишь сочувственно качаю головой.
      Перейти трассу в районе расположения бригады оказывается проблемой. Поток машин всех мастей и калибров такой, что нужно буквально уворачиваться от "миксеров"-бетоновозов, бортовых машин, спец-техники, легковушек. Трасса переасфальтирована многократно, обочина без устали поливается водой из АРСов. Мы пользуемся тем, что из ворот нашего автопарка на трассу в сторону станции вытягивается цепочка БРДМов, и проскакиваем перед ведущим броником.
      Жара продолжает усиливаться. Пока мы прячемся в вожделенной тени одной из пол-десятка машин, плавящихся под солнцем на отправке, Саша говорит о чем-то с надутым от важности капитаном. До меня долетает отрывками: "...какого х...", "...последний раз...", "...на могильник давно пора...". Похоже, что-то не сложилось. Саша в сердцах козыряет и идет к старому ЗИЛку. Наш, что ли? Подойдя, я слышу загадочную фразу, которую он бросает водителю, ждущему в кабине: "Когда назад поедем, мимо молдаван объезд найти сможешь?" Следует утвердительный кивок. Саша командует посадку бойцам, и вот мы уже на пути к станции. Василий, водитель, меланхолично насвистывает что-то сквозь зубы. Я затиснут в кабине между ним и Ходыревым. Саша временами ругается про себя. Налицо проблема, но я не хочу приставать с расспросами - когда надо будет, он объяснит.
      Василий переключает скорость, больно стукая меня рукояткой по ноге. Мы притормаживаем. Впереди на трассе - КПП. Ворота-рогатки перекрывают дорогу, но в сторону станции движение почти не замедляется. Рядом с воротами выгоревшая на солнце палатка. Милиция, военные в основном сконцентрированы на другой стороне. Милиционеры с автоматами, в респираторах Р-2. Дозиметрист, тоже в респираторе, проверяет дэпэшкой уровень радиации на колесах остановившегося грузовика. За ним выстроилась разномастная очередь из "миксеров", автобусов, легковых, БРДМов. В обе стороны от КПП в лес уходит колючка, вывешенная на покосившихся деревянных столбах в человеческий рост.
      Мы в 30-километровой зоне.
      Я представлял себе ограждение и охрану зоны более фундаментальными. А тут... Палатка, где, видимо, милиционеры и дозиметристы прячутся от непогоды, несерьезного вида ворота, да и само заграждение из одного слоя колючей проволоки...
      Через несколько минут в бесконечной череде леса по правой стороне открывается большая площадка, предназначение которой становится мне ясным сразу же, как только я вижу троих химиков-дезактиваторов в ОЗК и противогазах, моющих щетками грузовик. Пара АРСов рядом натужно гудит моторами. Пункт спецобработки, ПуСО. Саша говорит мне, указывая на площадку:
      - ПуСО-3. Дальше будут еще два, Залесское и Лелев.
      До того на военке мы "разворачивали" АРСы, "дезактивировали" технику, но все это носило опереточно-условный характер. Сейчас у меня не было и тени сомнений в серьезности происходящего.
      Морока с ПуСО-3 в том, что дозконтроль находится на выезде из 30-километровой зоны, и если, как пояснил Василий, у твоей машины на колесах более 5 мР/ч, то тебя завернут на мойку, и надо будет возвращаться в Дитятки. Это сильно смахивало на детские настольные игры: попал на скользкую ступеньку - возвращайся на три хода назад...
      - А эта холера, - Василий со злостью бьет кулаком по баранке, насосалась столько, что фонит на заднем мосту до 80-100 миллирентген, даром что у нее краски на раме уже в помине нет, выдраена пескоструем до металла...
      У меня отвисла челюсть.
      - Машин не хватает. До зарезу. Если после трех обработок на ПуСО - с пескоструем, с дезрастворами - у машины более пяти миллирентген на выезде из зоны, теоретически ее надо загонять на площадку отстоя. Я на одном отстое пожарные машины видел, может быть, те самые, с первой ночи в апреле... Саша хмурится. - Ну вот, они отправят машину на отстой, а мне с бойцами после на попутках в бригаду добираться... Люди попадаются разные, многие попутчиков не берут, опасаются, что шмотки пыльные, набрались радиации. Мы на той неделе голосовали часа полтора, пока менты не подобрали, на автобусе. А свои, армейские, ни одна сволочь не остановилась. Потом еще нахлобучку получил... Зампотех настучал комбату, что я оставил машину - вот и соображай после этого, как поступать: по закону, дозеры на КПП правы, но у комбата своя правда - завтра людей снова надо везти, а на чем?
      Я подавленно молчу.
      - Знаешь, какой номер у этой машины? ММ 00-02, "мечта могильника-02"... - Василий невесело улыбается.
      Я гляжу в окно на пробегающий пейзаж, который на долгие дни станет для меня родным. Полесские деревни. Странным кажется полное отсутствие людей. Двери, окна многих домов заколочены.
      Фруктовые деревья вдоль дороги густо (рясно, как говорят на Украине) покрыты чудовищного размера яблоками, грушами, сливами - ветки ломаются под весом плодов. Малые радиационные поля сильно стимулируют рост клеток, у плодов в том числе. Лужи от постоянного щедрого полива на обочинах не пересыхают даже в 30-градусную жару. Они перемежаются плакатами: "Заражено радиационная опасность!".
      Саша достает из противогазной сумки небольшой пакет, по виду что-то вроде перевязочного:
      - Респиратор, называется "Лепесток", гражданский. Видел такой?
      Видеть видел, но не надевал. Он показывает мне, как им пользоваться ничего мудреного. Зажим на носу неудобен, но с ним маска прилегает плотнее. Дышать становится тяжелее. Ходырев подбадривает:
      - Ничего, привыкнешь. Первая заповедь на станции - не снимать "Лепесток", разве что в крайних случаях...
      Василий вынимает из кармана зеленый поролоновый респиратор Р-2. Саша неодобрительно косится на него. Я понимаю, почему. "Лепесток" - разовый, использовал-выбросил, а поролоновый хорошо отсеивает радиоактивную пыль, но также хорошо ее и держит в себе... Карман - не лучшее место для хранения такой вещи, и Саша напоминает об этом водителю.
      Развилка на Ямполь. Движение влево по шоссе, в сторону станции, значительно интенсивнее. Мы движемся все медленнее. Саша озабоченно смотрит на часы. Как он объяснил, развод на станции проводится возле второй очереди ЧАЭС, 5 и 6 блоков, которые уже были почти готовы к пуску, когда случилась авария. Туда свозят живую силу и приданную технику, солидная часть которой уже за пределы станции не выезжает - сильно заражена. На развод также приходят "душеприказчики" - представители гражданских организаций, вовлеченных в ликвидацию, и выдают фронт работ командам, которые приписаны к ним на сегодня. Принцип двоевластия был бичом системы: с одной стороны, команда и ее старший должны подчиняться указаниям военного начальства, с другой стороны, гражданские часто вносили вводные "строго поперек" тому, что говорили командиры, и наоборот...
      Мы сворачиваем на промплощадку второй очереди. Впереди - циклопические цементные градирни 5 и 6 блоков. Смена в сборе: команды выстроены по периметру, сзади запаркована техника. Пока Саша идет докладываться, мы тоже присоединяемся к "параду". На солнце лицо под лепестком быстро стало мокрым - не то от пота, не то от учащенного дыхания. Я жалею о том, что не снял бязевую пододевочную рубаху; по телу ползут струйки пота, щедро сдабриваемые ощущением близкой опасности. Станция отсюда едва видна. Бросается в глаза полосатая вентиляционная труба на крыше разрушенного реакторного отсека.
      Площадка постепенно пустеет. Команды одна за другой отправляются на станцию. Саша не спеша возвращается назад. Оказывается, наш гражданский заказчик пока не объявился.
      Ждем. Прошло минут десять. Наша бойцы недовольны, но пока не высказывают этого открыто. Я спрашиваю у Саши:
      - Часто так случается?
      - Бывает... - Угрюмо отвечает он.
      Еще несколько минут спустя он срывается с места и бежит к кучке начальников, похоже, уже готовых свалить. Следует короткий диалог на повышенных оборотах, правда торжествует, и мы уже едем к станции - нам разрешили дожидаться заказчика в "отсидке".
      Последующее отложилось в памяти в виде пачки фотографий, перелистываемых нетерпеливыми пальцами - настолько схематично и дискретно воспринималась станционная действительность моим возбужденным мозгом...
      Длинное здание энергоблоков сразу бросается в глаза своей монументальностью - кажется, с километр длиной. Серебристо-воздушные нагромождения окрытых распределительных устройств, ОРУ, блестят на солнце вдалеке.
      Переезжаем через какой-то неширокий канал с водой. Движение в обе стороны по-прежнему очень насыщенное. Количество спец-техники впечатляет. Я впервые вижу "миксеры" на КрАЗах с усеченной кабиной - только для водителя. Она укрыта листовой броней, с маленькими освинцованными оконцами. Несколько огромных зеркал заднего обзора установлены на радиаторе, двери и переднем бампере. Диковатая получилась машина.
      Судя по небольшому бюсту Ленина, установленного напротив въезда, мы попали на центральную площадь, и здание перед нами - управление ЧАЭС. Влево от него уходит длинное здание энергоблоков. Наша машина ныряет за главный корпус, ловко увернувшись от сдающего задом и почти воткнувшегося в нас КрАЗа со щелками-бойницами вместо окон.
      - Сука слепая, - шипит Василий.
      Мы во внутреннем дворе. Василий и Саша разочарованы. Путь влево, вдоль 1-го и 2-го блоков, перегорожен бетонными блоками-надолбами. Их поставили недавно, говорит Ходырев; раньше можно было проскочить чуть ли не до самого административно-бытового комплекса (АБК) N2, где нам нужно переодеться в "грязное" (в радиоактивном смысле) сменное обмундирование, используемое для работ на станции.
      Теперь блоки преграждают путь. Мы выгружаемся за главным корпусом.
      Василий быстро отваливает; буквы ММ 00-02 на заднем борту ЗИЛа издевательски покачиваются на прощание. Мы идем пешком, практически бежим, до АБК-2.
      Пот ест глаза. Сердце выпрыгивает из груди. Сознание невидимой, неосязаемой опасности угнетает. Немного приободряет то, что вокруг - люди, уверенные, занятые делом. Саша тоже спокоен. Сбавляет напряжение и "технологический шум", звук работающих моторов, доносящийся одновременно из разных мест. Он сливается в неразборчивый, но привычно-обнадеживающий звуковой фон.
      Звягинцев сноровисто налаживает дэпэшку и снимает показания по ходу Саша и Игорь предупредили, что радиационное поле на промплощадке ЧАЭС непредсказуемо меняется в зависимости от места, времени, и направления ветра... Дозер монотонно говорит:
      - Тридцать миллирентген ... Пятьдесят... Сто... Пол-рентгена...
      Все, не сговариваясь, переходят на бег. Подгонять никого не надо.
      Бетонно-серого цвета здания разной формы и, очевидно, предназначения, то идело попадаются по пути. Над головой подвешены технологические переходы, транспортерные коридоры. В тамбурах и вестибюлях многих зданий сидят и стоят люди, военные и гражданские. Многие курят, сняв респираторы. Саша поясняет на ходу:
      - Отсидка... В здании фон меньше минимум в 10-20 раз, меньше пыли. Есть возможность отдохнуть, перекурить...
      Я вижу, что перед каждым входом установлены невысокие корыта из нержавейки, снабженные проточной водой. Каждый, входящий в здание, ополаскивает сапоги в корыте, смывая пыль. Лихо... А куда же девается зараженная вода?
      Где-то неподалеку в небе, пока невидимый, работает тяжелый вертолет свистящий звук лопастей постепенно перекрывает остальные звуки. Мы огибаем два одинаковых гребня 1-го и 2-го энергоблоков, выступающих из общего здания - они окрашены в темный цвет и легко распознаваемы издалека. Справа останкинской башней вздымается громадная бетонная труба. Солнце периодически показывается из-за зданий. Я обнаруживаю, что не могу смотреть не то чтобы на солнце, но даже в его сторону - глаза моментально начинают слезиться.
      (Я пойму позже, что это - один из нескольких выверенных практикой индикаторов воздействия радиации на организм. Обычно такая реакция наступает на небольших фонах).
      Повернув за 2-й блок, мы упираемся в многоэтажный куб АБК-2.
      Ходырев командует:
      - Одеть пропитку, собраться в вестибюле через десять минут.
      Мы бегом поднимаемся на 5-й этаж, закрепленный за нашей бригадой.
      Тяжелый запах уставшего мужицкого тела бьет в нос. К нему примешиваются резковатые запахи дезинфекции, ненадеванного текстиля, табачный дым.
      На этаже - столпотворение. Ходырев терпеливо приостанавливается, ведя меня за собой, пробиваясь куда-то в сторону окон. Там - металлические шкафы в два уровня, рядом - скамейки. Шум бегущей воды, пар, сырость дают знать о близости душевой.
      Саша находит два свободных шкафа пососедству. В в них висит одежда, в которой я сразу узнал одиозное "импрегнированное обмундирование". Эта пошлая разработка какого-то сталинского еще НИИ долгое время была на вооружении армии как патентованное средство для защиты от ОМП - мы буквально плавились в нем на послеинститутских сборах, потому что воздуха оно не пропускало совсем... Его можно учуять по странно-сладковатому запаху пропитывающего состава, но в здешней крепкой смеси он практически неуловим.
      - Одевай, - говорит Ходырев. - Не забудь рубаху под низ, иначе кожа будет зудеть.
      Я вижу, как голый мужик, выйдя из душевой, извлекает из полиэтиленовых мешков у стены трусы, рубаху и носки, похоже, новые... Саша кивает мне на мешки:
      - Кое-что простирано в станционной прачечной, там, где наши РАСТовцы работают с Игорем, но в основном все новое. Одевайся. После смены сбросишь все использованное на расфасовку, вон там, - он показывает на несколько мешков с желтыми ярлыками у входа. - Оставь свои сапоги в шкафу, не надо их пылить лишний раз... В том углу стоит мешок с кирзой - она пользованая-перепользованая, но дозеры ее проверяют регулярно, должна быть "чистая". Одень две пары носок, возьми сапоги на размер больше, будет легче ногам. Поторопись...
      Сам он уже одет. Пропитка, дополненная полотняным шлемом, на манер монтажного, прикрывающим голову и шею, сильно меняет его вид. Я стараюсь привыкнуть к несгибаемости гимнастерки и галифе, щедро пропитанных спец-составом. Пока получается плохо.
      В вестибюле по-прежнему толкучка. Бойцы ждут нас, сгрудившись у лестницы, подальше от окон. Узнать их в спецухе почти невозможно, тем более, что видел-то я их всего несколько минут в курилке перед отправкой. Ориентируюсь по дозеру: синяя изолента на приборе у Звягинцева заметна издалека.
      Ходырев пересчитывает людей, дает команду на выход.
      Мы двигаемся в темпе. Солнце моментально пропекает спину, голова преет в дурацком шлеме. Но я понимаю: это тот самый вариант, когда пар костей не ломит...
      Пробегаем под какой-то эстакадой. Воспользовавшись тем, что нахожусь в ее тени, оборачиваюсь назад и задираю голову. Вот она, та самая полосатая труба на разделе 3-го и 4-го блоков. Ее пугающая близость резко усиливает потоотделение. Страхом это назвать, наверное, можно, но добавляется еще что-то необычное, как пузырьки кессонной болезни, вскипающие в крови... Лихорадочное возбуждение... Вата в ногах...
      Ходырев тянет меня за рукав:
      - Чего ты уставился, погнали... - Он выдергивает меня на солнце, и я жмурюсь, как вурдалак, от резкой боли в глазах.
      - Не пялься зря! - Отфыркиваясь под лепестком, Саша наставляет меня на ходу:
      - Будет время, раздобудь где-нибудь очки... Сетчатка глаза может повредиться легче легкого, мне гражданские из Курчатовского института говорили. Бета-частицы удержатся даже пластмассой, поэтому любые очки сойдут. Звягинцев, не туда! Вправо, вдоль той стенки, и бегом, бегом! - Он бросает меня и кидается догонять команду, которая, сгрудившись вокруг дозера, ушла вперед.
      Я бегу за ними, хлябая сапогами; моим легким явно не по пути с лепестком-респиратором...
      Следуют несколько минут гонки под палящим солнцем по местности, с которой словно гигантским скальпелем содрали шкуру-землю. Ее начинка в виде, выкорчеванных, хаотически спутанных и брошенных как попало трубопроводов и кабелей мешает бежать по прямой, и мы мчимся зигзагами, словно под обстрелом.
      Небольшое (двухэтажное?) здание. Стеклянный коридор ведет из него куда-то в другое здание по соседству. Мы в изнеможении опускаемся на ступеньки, ведущие наверх. Звягинцев щелкает дэпэшкой:
      - Двадцать миллирентген...
      Сдергиваются ненавистные респираторы, трясущиеся руки вытаскивают сигареты. Ходырев спрашивает дозера:
      - Сколько было по максимуму, пока бежали?
      - Пять рентген...
      - Семечки, ребята! Накопили не больше пол-рентгена на нос, а были почти под самой "четверкой", - Саша явно старается ободрить бойцов. - Психовать нечего, работать будем по-умному, я ручаюсь, больше установленных двух рентген никто не получит...
      Я тихо спрашиваю:
      - Ты уверен, что мы пришли, куда надо? - И тут же жалею об этом. Не глядя мне в глаза, Ходырев говорит:
      - Это здание - управление строительством ЧАЭС. Начальник - Кизима Валерий Трофимович, его кабинет - в том крыле. В кабинете на полу куча визиток с его координатами, возьми одну на сувенир...
      Помолчав, он продолжает:
      - Если заказчик не придет через двадцать минут, двигаем назад.
      Команда облегченно выдохнула.
      Мне неловко. Ухожу в застекленный переход, прикуриваю сигарету. Сердце не успокаивается. Адреналин с готовностью отзывается на сигналы перевозбужденного мозга, радостно бухая в артериях.
      На полу возле окна лежит дохлая бабочка. Потом еще одна, еще, и еще...
      Целый сонм - не меньше сотни - маленьких желтых капустниц, захваченных врасплох непонятной смертью, нахожу я на подоконнике. Неужели от радиации? А говорят, насекомые ей не подвластны...
      Я поднимаю глаза.
      Мертвые бабочки на подоконнике отражаются в стекле, сквозь которое я гляжу прямо на распанаханное нутро 4-го блока.
      Все, что я видел до этого момента на станции, выглядело неповрежденным, пусть даже заброшенно-грязным, но целым. Но здесь...
      Я до сих пор вижу это во снах, снова и снова.
      Здание было натурально разворочено "прицельным бомбометанием" с воздуха... Торчащие покореженные ребра металлоконструкций, обвешанные соплями свисающих до земли парашютных строп, которыми связывались гроздья контейнеров с бором и пучки свинцовых самокруток. Потеки грязи и копоти на уцелевших стенах. Тонны искрошенных остатков стен и перекрытий на земле и на крыше прилегающего здания (ВСРО, вспомогательные системы реакторного отделения - СБ). Полосатая вентиляционная труба на крыше блока, совем рядом с провалом взорвавшегося реактора, выглядит до несуразности нарядно.
      Полное отсутствие людей в поле зрения нервирует. Кажется, что воздух, до предела наполненный невидимым, неощутимым мощнейшим излучением, исходящим от разрушенного четвертого блока, вибрируя, искажает воспринимаемое изображение.
      Несколько мгновений я завороженно смотрю на реактор. Пропорции и значимость происходящего подавляют полностью. Все, что приходит в голову для описания моих ощущений в тот момент, звучит пошло.
      Потом я вижу поразительную картину.
      На расстоянии нескольких сотен, а может, и десятков метров по прямой от разрушенного реактора, на открытом, незащищенном ничем пространстве, работал сварщик.
      Искры газосварки фонтанами брызгали в стороны. Он работал сноровисто, методично, профессионально. Периодически поднимая щиток, проверяя качество. Мне даже показалось, что он насвистывал.
      Вовиковы стихи всплывают неожиданно: "Сварщик зварю¤ метал..."
      За его спиной, кашляя тысячами рентген, грозно возвышался радиоактивный монстр. Но - наверняка зная, на что шел, что его ожидает - сварщик тем не менее спокойно делал свое дело.
      И совсем неожиданно, глядя на него, я тоже успокоился.
      Впервые за сегодняшний день я загнал свой адреналин в угол.
      ...Я подобрал визитку В. Т. Кизимы в том кабинете. Так же, как и в Припяти, все в нем кричало о скоротечной, драматической эвакуации. Хозяин оставил все как есть, может, поздним вечером, накануне того утра, когда ему сказали: туда больше нельзя. Открытая папка с докладом на столе, стопки документов, коммутатор, телефоны, карты, чертежи, мебель - все было просто оставлено. Надолго, если не навсегда.
      Визитка была моим талисманом в течение последующих сорока дней моего Чернобыля.
      Заказчик так и не пришел. Мы вернулись на размывку в АБК-2, выкупались, долго ждали Василия с его "ММ". Он отоварился где-то возле столовой ЧАЭС ящиком минеральной воды, которую мы выхлебали почти в момент. Радиация изводит жаждой, пить хочется без остановки, как в те далекие детские дни летнего футбола, когда ты пьешь и пьешь холодную воду из-под крана в школьном подвале - и не можешь оторваться...
      К моему прискорбию, у меня увели сапоги из шкафа.
      Положение исправил дежурный дозер на АБК. Пожалев новичка, он жестом фокусника достал из одного из шкафов пару новых офицерских ботинок - рант, наборной каблук, все чин чином... "Я собi ще дiстану", - великодушно сказал он.
      Ботинки смотрелись слегка кичливо в паре с моими галифеобразными брюками. Ходырев сказал, что в этой паре я похожу на Паниковского, поэтому по приезду в бригаду Василий снабдил меня "от щирого серця" слегка поношенной парой брюк прямого, "дляботиночного" покроя. Я проходил в них до конца своего срока. Равно как и в ботинках, приобретенных в первую ходку.
      Опыт учит. С той поры я оставлял их в кабине машины, имея также подменную обувь, чтобы дотопать до АБК. Схема сложная, но по крайней мере, гарантирующая меньше шансов нацеплять лишних рентгенов на повседневную обувь.
      На обратном пути обычно сволочное, по определению Василия, молдаванское КПП неожиданно смилостивилось и выпустило нас из зоны, закрыв глаза на гадючую засвеченную ММ 00-02.
      Сашу не пилили за происшедшее. Более того, особист бригады предложил Саше "заложить" заказчика, написать докладную о случившемся. Я не сомневался, что он откажется.
      Утром следующего дня, когда я во сне вновь и вновь заглядывал в разверзнутое нутро реактора, и насвистывающий сварщик заваривал его газосваркой, а потом пил спец-молоко, утирая пот со лба, А. И. Ходырев убыл из расположения.