Смерть за хребтом

2. Пристанище и хозяин. – Федя становится Фредди. – Соперники. – Пиво льется рекой.

Старый мой приятель и однокурсник Алексей Суворов жил один в старом бараке за бывшей улицей Дзержинского. Такие бараки для русскоязычных кадров, призванных со всех уголков необъятной России в целях осуществления показательного прыжка из глухого азиатского феодализма в развитый социализм, стали появляться в кишлаке Душанбе на заре Советской власти вскоре после объявления его городом Сталинабадом и столицей Таджикистана.

Мы с Лейлой вселились в заброшенную комнату с облупившимися грязными обоями, прогнившим полом и обвалившимся потолком. Я кое-как ее подремонтировал, воздвиг из досок и старого матраса кровать. Лейла же все вымыла, подклеила обои и повесила веселые занавески.

Жена Леши уехала пару лет назад с двумя детьми в Россию искать защиты и пристанища у Родины-матери. Леша не мог ехать с ними – долгие годы он страдал тромбофлебитом. Хотя и потерял только палец на правой ноге, но ходил плохо и на роль беженца в Россию явно не годился.

Маленький, сухой, с внимательными глазами, он любил застолья и пышных женщин, любил поговорить и задумать сногсшибательный план быстрого продвижения к процветанию. Но стадия созерцания красоты и изящества задуманного всегда была у него заключительной. Следствия этого постыдного порока – логово в черном, полуразвалившемся бараке, еда, что бог пошлет, и задумчивые глаза святого мученика-мыслителя были видны невооруженным взглядом.

По дороге домой я завернул в магазин и купил “бомбу” Памира, чтобы обмыть с другом намечающееся предприятие.

О золоте я ему ничего не сказал. Таков был уговор с Сергеем. Но не говорить ничего я не мог – Лешке, как никому, нужна была какая-то надежда. Месяц назад у него приоткрылись язвы на ноге, он пошел в больницу, но там развели руками: никаких медикаментов нет, и в обозримом будущем не предвидится. И посоветовали двигать во Францию. Там, мол, есть все: и необходимое оборудование, и лекарства, и пухлые медицинские сестры. Или идти на прием к тете Марусе, живущей в глинобитной кибитке на задворках Министерства здравоохранения и запросто обходящейся без всего этого. Тетя Маруся помогла, но велела больше не приходить.

– Скоро, Леша, у нас будет достаточно денег на хороший портвейн и приличную ливерную колбасу, – сказал я ему, вынимая “бомбу” из видавшей виды пластиковой сумки. – Даже, может, останется и на врачей где-нибудь в Штатах...

– Что-нибудь надыбал? – недоверчиво перевел он глаза с бутылки на меня.

– Похоже, проклятые капиталисты интересуются оловом Кумарха, – врал я без зазрения совести. – Надо съездить и посмотреть в каком все там состоянии... Давай выпьем, Леха, за дальнейшее процветание всего человечества в нашем лице!

– Руки сначала помой, – сказал Суворов. Смотрел он недоверчиво.

Я вышел в сени, где в разбитую раковину блевал ржавой водой прогнивший кран. Вымыв руки, подсел за благосклонно скрипнувший журнальный столик и сразу же наткнулся глазами на пару граненых стаканов. Полные беспросветного пессимизма, навсегда, казалось, забывшие о своей первозданной прозрачности, они отстранено топтались рядом с десертной тарелочкой. Уставшая от жизни, щербатая, к тому же смертельно раненая зияющей трещиной, она безвольно распласталась под посиневшими от зноя кружечками чайной колбасы. Брошенные на клеенку несколько росистых стрелок зеленого лука и великолепная розовая гроздь прошлогоднего винограда спасали этот натюрморт аппетитными живыми красками.

Всю эту красоту изобразил Суворов ровно через минуту после явления бутылки из пластиковой сумки. Разлив вино, я проформы ради кликнул Лейлу, готовившую на кухне плов из голубей, наловленных нашим хозяином во дворе при помощи большого медного таза (деньги девушка берегла для Москвы, и мясом с рынка нас баловала не часто).

Выйти к нам Лейла отказалась – по мусульманской привычке она с неохотой появлялась в мужском обществе.

– Насчет олова и проклятых капиталистов ты это здорово придумал, ценю, – выпив вслед за мной и закусив виноградинкой, начал Лешка, – но я почему-то не поверил. Сейчас сюда, не говоря уж о туда, никто не сунется.

– Сунутся, Леха, сунутся. Мы сунемся.

– Олово Юго-Восточной Азии вдвое дешевле. Даже я это знаю. Не надо лезть на высокогорье в валенках и штольни с шахтами в мерзлоте ковырять. Мой себе песочек прибрежный дешевыми руками малайцев и наслаждайся жизнью в белых штанах. А в тех краях... Все, что есть в тех краях, не считая, конечно, западного Таджикистана, – это золото Пакрута, но его очень немного... И еще – Уч-Кадо. Не темни, Черный, давай, колись!

Ну, в общем, я и раскололся. Может, и понадобится Лешка. Народа всякого он знает много, да и хата его может пригодиться для перевалки. В любом случае я подкинул бы ему денег – так пусть отрабатывает!

Перед сном я попытался уговорить Лейлу не ехать с нами, а остаться с Лешкой. После нескольких попыток я разглядел в ее миндалевидных глазах слезы. Беззвучные слезы, как я уже упоминал, всегда были для меня непреодолимым аргументом в любом споре, и я сдался. Она тут же уселась ко мне на колени и начала приглаживать мои спутанные волосы, что-то говоря по-персидски.

Наши отношения с Лейлой за последнее время значительно изменились. Они стали проще. Я уже не придумывал дифирамбов и часто смотрел ей в глаза, не любуясь. Но стоило мне отдалится от нее, не видеть, не чувствовать ее всем своим существом, то от всего, что было у меня в голове отходило и обособлялось одно чувство, одно подспудное желание – бежать, вернуться, скорее быть рядом...

Когда мы оставались одни, мне, да и ей, я знаю, не приходили мысли о сексе. Все случалось само собой, не начинаясь и не кончаясь никогда... Я до сих пор не мог понять ее до конца. Почему она пошла со мной? Почему терпит неудобства быта на колесах? И почему я не могу, ради нее же, расстаться с ней?

Следующим днем мы сидели с Сергеем и Федей в нашей пивной. Кивелиди опоздал почти на час и выглядел расстроенным. От него густо пахло водкой. Выпив по кружке пива, мы заговорили о деньгах, и Федя вынул из кармана пятьдесят долларов мелкими купюрами.

– Если нужно, будут еще баксы, – ухмыльнулся он, обнажив длинные желтые зубы.

– А может и не надо нам с тобой, Черный, ехать куда-то, шкурами рисковать? – мрачно улыбнулся Кивелиди, перебирая в руках мятые зеленые бумажки. – Похоже, мы уже оторвали свой самородок в Федином лице – вон сколько за ночь накоцал!

– А чо, мы не маленькие, завсегда на чефир наскребем, – с хохотом сказал Федя. – Но вас, мужики, чаем-то не напоишь, вы птичьего молока хочете! Из девичьих сисек, ха-ха-ха... Но ехать туда надо, Васька мне говорил, что в тех краях и алмазы есть!

– Не алмазы, а трубки взрыва, в которых алмазы могут водиться, – хмыкнул я. – А это большая разница.

– Если могут водиться, то водятся! – заржал наш Сусанин.

Его улыбка напомнила мне гримасу какого-то очень знакомого киногероя. Мерзкая рожа, ногти не стрижены... Да, конечно же, Фредди из “Кошмара на улице Вязов”!

– Фредди всех нас хочет съесть! – сам себе сказал я вслух и, обратившись к нему, продолжил:

– Федя, ты не обидишься, если я буду называть тебя Фредди? Это был такой симпатичный киношный персонаж с длинными, длинными железными когтями; он очень любил резать на меленькие кусочки маленьких визжащих деток, да и подвернувшимися взрослыми тоже не брезговал.

– Валяй, – захохотал Фредди, – кликуха мне нравится! – Импортная!

Потом я рассказал им о Лешке. Сергей, отведя глаза в сторону, мрачно задумался.

– Поздравляю, Черный! – сказал он через минуту. – Ты успел-таки испортить мне настроение раньше, чем я тебе... Ведь ты знаешь, что Лешка трепач и сейчас уже сидит где-нибудь и вешает лапшу, нашу с тобой лапшу, кому-нибудь на развесистые уши. Все, что мы можем сделать сейчас умного, так это пожать друг другу руки и разойтись по своим бабам. Но это, к сожалению, тоже будет глупостью – каждый из нас, кто завтра, кто послезавтра побежит за Гиссарский хребет в одиночку, и через много лет будущие геологи Великого Афганистана или Соединенного Узбекистана найдут там наши выбеленные ветром и солнцем кости и отриконенным ботинком отшвырнут в сторону наши безмозглые черепа. А чтобы этого не случилось, давайте пойдем прямо сейчас к Лехе, а по дороге туда возьмем с имеющегося с нашем коллективе болтуна слово, что он не спустит с Суворова глаз, будет спать, есть и ходить с ним в сортир, то есть сделает все возможное, чтобы о золоте Уч-Кадо более не узнал никто.

– Да, ладно тебе, Серый, – махнул я рукой. – Жалко человека. Сидит без копейки и без надежды всякой... Без лекарств... Года не пройдет – ногу ему оттяпают.

– Жалко у пчелки!

– Да ладно тебе. Скажи лучше, чем ты хотел мне настроение испортить?

– Пойдем к Лешке, там расскажу. А сейчас, чтобы не видеть твоей довольной рожи, скажу только, что утром был я в Управлении геологии и кое что узнал... Такое, что до сих пор хожу с опущенной маткой...

– Ты что, в натуре, темнишь? – забеспокоился Федя. – Говори! Что случилось?

– Наследил ты, братец! – вздохнул Сергей. – Да... Наследил. Пошли к Лешке. Без стакана слова больше не скажу...

К несчастью, Сергей был прав с Лешкиной лапшой. Когда мы ввалились к Суворову, там сидел Юра Житник по глазам которого было ясно, что отблески желтого металла уже разбудили его воображение... Я и не знал, что они знакомы очно. Может быть, встречались в семидесятые годы пару раз у меня на вечеринках?

Этот поворот событий во многом усложнял мое положение, не наше, а мое. Юрка точно попадет в мою спину из своей вертикалки при любом исходе событий. Злорадный блеск, появившийся в прищуренных глазах Сергея, говорил о том, что и он не сомневается в этом исходе наших с Житником отношений...

Юра Житник был в Кумархской партии геологом и непременным участником всех наших домашних встреч и вечеринок. Чуть ниже среднего роста, плотный, если не полный, по натуре – хозяин, если не жлоб. Меня не любил, но, в бытность мою старшим геологом, относился с показным уважением. Кого он любил, так это мою тогдашнюю жену Ксению, работавшую техником-геологом в одной партии с нами. Да, любил, а, может быть, просто хотел нагадить в мою постель...

Однажды я послал его за город на базу партии Калтуч разобрать полевые пробы по номерам (их привозят с разведочных участков на попутках и сваливают, как попало, в калтучском кернохранилище). Через несколько дней он возвращается в город и рапортует о выполнении задания. А еще через несколько дней меня вызывает главный геолог экспедиции и дает втык – лаборатория жалуется, что пробы поступают вперемешку, а не как положено – по отдельным наряд-заказам. Ну, я и сказал Житнику что-то обидное. Он ответил мне, с ненавистью глядя в глаза:

– Следующий раз я тебе за такие слова морду набью!

– Ты!!? Ты, баба, которая лжет в глаза? – вспылил я.

Все это происходило в камералке[38] на Красных Партизан, я сидел за рабочим столом в углу комнаты. Житник, туша в сто килограммов, бросился на меня, подмял, начал бить, нет, тыкать меня кулаками. Что мне было делать? Я лежал между рабочим столом и стенкой, на мне сидел Юрка. Тут сзади на него бросилась Ксения, стала тянуть за шиворот. Он, дурак, дал себя слегка оттащить. Получив некоторую свободу, я схватил его за правую руку и мгновенно завернул ее за спину. Раздался слабый такой щелчок, озвучивший отрывочный перелом предплечья. Сразу после того, как его увезли в больницу, мне позвонил заместитель начальника Управления геологии и сказал, что на меня пришли документы, и я могу оформляться на два года в Афганистан...

Загранкомандировка – мечта каждого геолога-совка. Мои родители не могли осуществить эту мечту, хотя одним из руководителей “Зарубежгеологии” был их хорошим товарищем: дядя матери пропал без вести в 41-ом подо Ржевом, а Органы таких пропаж не одобряли... “Волга”, деньги, благополучие, просторная квартира – все, что я мог получить, улетело в тартарары. Душа авантюриста была убита горем утраты, невзирая на то, что уже три месяца наши ограниченно контингентили, и была определенная опасность вернуться в “Черном Тюльпане” или, в лучшем случае, долгие годы зубрить суры Корана где-нибудь в Пешаваре.

Житник же, будучи деловым человеком, выставил условия сбережения моего зада от тюремного надругательства – пять тысяч тогдашних денег и... развод с женой! У него были связи в МВД, и мне стало туго. Но я выкрутился – следователь попался толковый, да и в Управлении геологии за меня вступились. В конце концов, нас обоих вызвал к себе прокурор. Он сказал Житнику что даст мне статью, которую тот для меня хочет, но и сам Юрий Львович в этом случае получит что-то за злостное хулиганство. В результате, я оплатил Юрке бюллетень за три месяца (650р. советских денег) и получил милое моему сердцу общественное порицание по статье УК Таджикской ССР “Непредумышленное нанесение тяжких и менее тяжких телесных повреждении”. Меня посадили на вахтовку и отвезли на ближайшую штольню, где толпа проходчиков и вынесла мне это порицание с заключительными словами: “...надо было этому гаду и ногу сломать!”

И, вот, Юра Житник сидит передо мной...

– Знаешь, я, в общем-то, рад тебя видеть, – медленно начал я. – Я всегда к тебе очень неплохо относился. Я часто вспоминаю нашу компанию... Нам ведь всем хорошо было тогда... Работали до упада, пили, ругались. Ну, погорячились малость, наделали глупостей. Рука твоя зажила, Ксения – черт знает, где и с кем... Знаешь, греки говорили, что любая победа при ближайшем рассмотрении оборачивается поражением... А кто тогда победил? Во всяком случае, не я. Хотя, не случись всего этого, я бы, наверное, не уехал бы в Карелию, не увидел бы Приморья, Белуджистана, не побывал бы на Крайнем Севере и на...

– Тане, Мане, двух Ларисках и Светлане! – перебил меня Суворов и надолго захлебнулся мелким смехом.

– Короче, давай, Юра, забудем все... – продолжил я, улыбаясь Лешкиной шутке.

– Кончай! – остановил он меня, откинувшись на спинку нервно скрипнувшего стула. – Хватит соплей! И ближе к делу. Я слышал, есть работа, не пыльная, но денежная?

– Работа-то есть, – зевнув, ответил ему Сергей, – Но если дело и дальше так пойдет с подбором кадров, то у нас вполне хватит народу, чтобы устроить где-нибудь в горах междусобойчик наподобие “Десяти негритятам”. Веселенькое нам предстоит путешествие...

– Все путем братаны! Умных много, а нас еще больше! – сказал Фредди, подмигнув Житнику. – В лом этот парень, вижу – свой в доску, лишним не будет. Там этого золота хоть жопой ешь, на всех хватит – дюжине ослов не уволочь!

– А ты чем нам хотел настроение испортить? – обратился я к задумчиво сидящему Сергею.

– Черт! А я забыл совсем! Ох, братцы, наливайте! – вмиг посерев, покачал он головой из стороны в сторону.

– Да вроде нет ничего больше... – растерянно ответил ему Суворов.

– Как нет? Там у меня в сумке две бутылки “Варзоба” и три “Памира”. А пока Федя их принесет, я вас огорчать буду.

В общем, так... Пошел я с утра в Управу узнать, что там, на Ягнобе, за прошедшие годы делалось. Как спать вчера лег, сразу в голову ударило: “А может быть, все давно уже вынули? И зря мы суетимся? Ведь после того, как Федя порядок на Уч-Кадо навел, времени много прошло...” Всю ночь не спал и прямо с утречка потопал на Красных Партизан. И во дворе наткнулся на Абдурахманова Тимура Абдурахмановича. Оказывается, он сейчас опять главный геолог Южно-Таджикской экспедиции. И вижу – обрадовался он мне, хоть мы с ним раньше только “здрасьте-досвиданья” были. Обнял за плечи, трясет, радуется. “Пошли, – говорит, – на базар, вдарим по пловчику”.

Такой поворот событий, сами понимаете, меня устроил, ну и потопали мы с ним на Зеленый базар, плова взяли, водки бутылочку. Спрашивать стал, чем занимаюсь и так далее. Короче, долго он вокруг да около ходил, пока, наконец, не раскололся. Оказывается, на эти Майские праздники он с двумя дружками плов на пленэре затеял. Раньше они по такому поводу ездили в Ромитское или Варзобское ущелья, а в нынешние времена это опасно стало, и они решили ехать на Душанбинку. Подъехали по пединститутскому спуску к самой речке. Костер разожгли...

– И когда Тимур Абдурахманов пошел мыть рис и мясо, на отмели он увидел крупинку золота... – встрял я, и, пока Сергей выливал в себя стакан “Памира”, стал высказывать давно пришедшую в голову догадку. – Тот рюкзак с Фединым золотишком всплыл. Который наш почтенный друг под Варзобом посеял.

– Угадал! – утвердительно качнул головой Кивелиди. – Только Тимур в воду не полез. Подумал, что это слюда или пирит окисленные. И товарищи с ним согласились: откуда в Душанбинке золото? И пошли они водку жрать и пловом закусывать. И когда нажрались до отвращения, купаться пошли. А один из них, золотарь, на Дарвазе когда-то у старателей работал, мисочку (все равно мыть!) с собой прихватил, и в заводи подходящей намыл за полчаса грамма три.

Удивлению их не было предела – последняя шлиховая съемка проводилась на этой речке всего лет десять назад и ровно никаких намеков на золото не было. Как, впрочем, и при предыдущих съемках. Да и форма и характер поверхности золотин говорили, что в речке они находятся недавно!

Короче, следующие несколько дней они промывкой только и занимались, но накоцали только несколько граммов в километрах двух выше по течению от первого места. Хотели уже бросить это безнадежное дело, подумали: “Ну, клад размыло или машина какого-нибудь местного Монтекристо в воду упала... Что с этого поимеешь? 100 грамм? Или 200 в лучшем случае?” Но в это время в химическую лабораторию Управления геологии поступили пробы на внешний контроль[39] с Западного Таджикистана и они, сами не зная зачем, присоединили к ним свое золото.

– И когда они получили результаты пробирных и спектральных анализов, – опять встрял я, – им стало все ясно...

– Да. Тимур хорошо знал золото Таджикистана. Он сразу понял, что, во-первых, золото с такой пробностью и с таким содержанием сурьмы и некоторых других характерных генетических примесей имеет явно не ювелирное происхождение (то есть не попало в речку из какого-нибудь древнего или современного клада), и могло появиться в Душанбинке только с другой стороны Гиссарского хребта! А, во-вторых, по количеству намытого золота он допер, что в речку его попало достаточно много, несколько десятков килограммов. Как попало – неважно. Детали. Но много. И, в-третьих, что много, а может быть и очень много, его и там, где оно добыто.

И, по его словам, недолго думая, он очертил на геологической карте два вложенных круга. Один большой круг, вернее овал, охватывал все рудные поля центральной части Зеравшано-Гиссара, поля в которых такое золото могло быть в принципе, а другой круг, совсем маленький, крохотный совсем, не падайте, братцы – включал одно, наиболее вероятное месторождение! Не сказал, гад, какое, даже после второго стакана.

– Маленкий секрет от болшого друга, – сказал. И чуть не лопнул от смеха.

В общем, в конце разговора я понял, что веников он не вязал и поработал хорошо: обстоятельные справки в геологических фондах навел, людей знающих поспрашивал. И теперь даже штольню знает и место в ней, где золото сидит! По крайней мере, мне так сказал... Точно Уч-Кадо!

– И что они, в конце концов, решили? – негромко, но отчетливо спросил Житник, внимательно рассматривая свои ногти.

– Пусть тебе Черный ответит. Он уже, наверное, догадался.

– А что тут догадываться? – скривил я губы. – Зарплаты у них маленькие и их давно не платят. Решили обойтись без помощи государства. Ага?

– Практически, вернее, перпендикулярно точно. Как же тут без государственных денежек обойдешься? Золотом они решили с ним не делиться, а не расходами! И придумали, как за счет экспедиции слетать в Ягнобскую долину. Быстренько написали маленький проектик по сурьмяной тематике. И наняли Ми-четверку на госбюджетные деньги. И слетали на это месторождение...

– Ну, я тады пошел! – приподнялся тут Житник, с шумом отодвинув от себя недовольно скрипнувший столик. – Прощевайте, братаны! Дел навалом. Невпроворот. А я тут с вами груши хреном околачиваю.

– Но вертушка на полпути забарахлила, – спокойно продолжил Кивелиди, – и они едва до Вистoнской вертолетной площадки дотянули. Там, когда чинились, на них кто-то наехал, и пришлось им на полуразобранной машине смываться на метровой всего высоте. Один из них, который взлет прикрывал, там остался, ничего о нем не знают. Недалеко от Кальтуча, бедолаги, чуть не упали на провода высоковольтки. Не вернулись, короче, а приехали на свою голову... И в Душанбе их приключения не закончились. Один из них, пожилой мужик, в этом полете инфаркт схватил и умер через три часа после посадки. А через день второго, фатальный случай, пацаны вечером какие-то ограбили и на жопу посадили. Позвоночник с тазом повредили. Умрет через день, другой, точно.

Житник, опять скрипнув столиком, сел. Стало тихо. Все смотрели в окно, о верхнее стекло которого билась большая сине-зеленая муха.

– Это золото проклятый, – вдруг нарушил тишину тревожный голос появившейся из кухни Лейлы. – Оно погубить всех.

– Проклятый, не проклятый... Треп это! Вы трепитесь, сколько хотите! Хоть килограмм, – презрительно оглядев всех нас, прервал наметившуюся паузу Юрка. – А я непременно хочу своими глазами посмотреть, кого оно погубит, а кого нет.

– Ты, Юр, знаешь... – медленно произнес Сергей, неожиданно зло прищурив глаза. – Держись пока к нам поближе. Я тебе не угрожаю, не в моих это правилах, но, пока мы не решим похерить это дело, каждый, слышишь, каждый будет поступать, как все решат. Понял Юрий Львович?

– Понял, начальник... – опустив голову, спрятал колючие глаза Житник. – Просто сопель не люблю...

– В общем, Тимур предложил мне к нему на работу устраиваться и с ним лететь, – недослушав его, продолжил рассказ Сергей. – Потому как делать ему нечего – в три дня человека надо найти. А свои люди кончились. “Кругом враги, подсиживают, – говорил. – Старые, надежные друзья кто в Россию уехал, а кто состарился”. Тридцать процентов предложил.

Я сделал вид, что не поверил ни единому его слову, и стал канючить о своем радикулите, болезни матери, обещал подумать и через пару дней ответить. А он задумался на минуту, потом так на меня посмотрел... Пристально, тяжело, как на труп врага посмотрел. Я понял, что точно закажет, если откажусь. Или до матушки доберется. Он хорошо знает, где она живет... Мне приятель один недавно о нем рассказывал... Говорил, что Абдурахман ни перед чем не останавливается. Особенно сейчас, когда если не ты, по тебя в унитаз спустят. И что недавно пацаны какие-то порезали его возможного соперника на место главного геолога Управы. Глаза выкололи. И этот второй, которого на жопу посадили... Точно, его рук дело. Утечку, наверное, профилактировал... Так вот, смотрю я в такие его глаза и думаю, как выкрутится. И тут вспомнил, как Черный в былые времена жену свою дурачил...

– Серый! – повысил я голос, посмотрев в сторону кухни, в которой хлопотала Лейла. – Я жил тогда по кодексу строителя коммунизма и всегда был честным семьянином. И никогда никого не обманывал!

– Так вот, этот строитель коммунизма, если с полюбовницей до или после полуночи задерживался, то после того, как Ксюха ему дверь открывала, естественно, как стеклышко трезвому, потому как, сами понимаете, в постелях с девушками строители-джентльмены водку не пьют...

– Серый! Да тише ты! Если Лейла услышит, я оторву то, что мажут блендамедом.

– Себе? – загоготал Кивелиди.

– Тебе. Мне она оторвет!

– Ну, в общем, – продолжил Сергей, понизив голос, – как только дверь открывалась, Черный со стоном и закатившимися глазами бросался мимо подбоченившейся жены в сортир и часа два смачно рыгал там в унитаз. А утром она его спрашивала: “С кем ты, милый, так надрался? С Бочкоренкой или с Кивелиди?” Так вот, и я со второй “Пшеничной” стал алкаша изображать. Потом взял третью бутылку и после первого же из нее стакана целоваться начал. Наберу слюны в рот побольше и лезу, целуюсь. Когда он оттолкнул меня и по-таджикски отца моего собакой назвал, я плакать начал за жизнь свою паскудную. Классно, скажу я вам, повеселился. Потом на пол упал и отрубился. Благо всю ночь не спал и по утряне три стакана выпил.

– И все? Надо было еще и описаться, – съехидничал я. – По системе Станиславского для полной убедительности.

– Прости, Черный, не получилось. Я ведь и в самом деле заснул. А то сидел бы перед вами трезвый почти... А за матушку свою я бы и под себя написал.

– Не боись, Серый, – тронул его колено Суворов. – Не найдет он тебя. Мы тебя похороним понарошке. Слухи в Управе распустим, некролог в газете дадим. На первой полосе. “Такого-то июня, во время посещения пивного бара, не приходя в себя, скоропостижно скончался выдающийся спортсмен, талантливый геолог, цитрусо-цветовод Кивелиди Сергей Александрович. Друзья и родственники скорбят по невозвращенным долгам. Покойный завещал себя завялить и подать под пиво на поминках. Панихида и прощание с костями состоятся на месте смерти. Непьющих просим не беспокоиться.”

– Некролог – это всегда можно, – улыбнулся Житник. – Но есть у меня один вопросик к тебе, Серый. Почему ты нам... почему ты все это рассказал? И почему ты отказался? Ты ведь мог с ним лететь на вертушке и поиметь свою треть или даже больше. В зависимости от сообразительности? А в нашей компании тебе светит... – оббежал он нас глазами, – максимум двадцать процентов? А?

– Я, конечно, думал об этом, – ехидно улыбнулся Кивелиди. – Но я ведь умный. Я знал, что Черный трепанется Суворову, а Суворов – тебе. А тебя, дорогой, я никак не мог обидеть! А если серьезно... Во-первых, если бы я сказал Абдурахманову о Черном, Лейле и Феде, а не сказать бы я не мог, то появились бы варианты... В том числе и непредсказуемые варианты со смертельным исходом. А во-вторых, в горах лучше Черного сзади иметь, чем его. И теперь все предельно ясно: вперед и прямо, кто не успел, тот опоздал.

– Слышишь, Черный? – повернул ко мне чем-то недовольное лицо Житник. – Кивелиди хочет тебя иметь... Сзади хочет!

– Резвишься... – спокойно констатировал я и, пристально просмотрев Житнику в глаза, продолжил:

– А что ты так расстроился? Никто тебя не хочет? Или клянешь судьбу? Что Серегу столкнула с Абдурахмановым, а не тебя?

– А что тут такого? – недоуменно пожал плечами Юрка. – Нормальное явление. Сам себе не поможешь, никто тебе не поможет...

– Ладно, хватит лирики, – выпив стакан “Памира”, начал я подводить итоги. – Короче, если я все правильно понял, мы должны драть когти через день или два. Если, конечно, хотим успеть к раздаче бутербродов. Это хорошо. А то бы собирались полмесяца и половину вещей забыли. Помнишь, Серый, как мы на первом курсе на пикник с ночевкой ездили?

Сергей впервые за день улыбнулся и начал рассказывать, обращаясь преимущественно к Лейле, только что появившейся из кухни и ставшей у меня за спиной:

– Мы неделю в Варзобское ущелье собирались, а когда на место приехали, то обнаружилось, что на семь человек мы взяли тридцать одну бутылку вина, полкило колбасы и буханку хлеба... Хорошо Черный с собой одноклассницу, Нинку Волчкову, прихватил. Не подумай чего, у него в ту пору ничего, кроме платонических отношений не получалось. Так ее сумкой и спаслись. Еще и осталось.

Лейла сдержанно посмеялась и предложила ужинать жареной картошкой и салатом из помидоров, огурцов и репчатого лука. Лешка достал кусок сала, и, получив разрешение девушки, нарезал его тоненькими ломтиками. Сергей откупорил оставшиеся бутылки, и очень скоро обеденного столика не стало видно за нашими сомкнувшимися плечами.

Уничтожив все съестное, мы разогнулись, нашли ленивыми движениями опоры для своих спин и благодушно закурили. Но когда окурки один за другим сломали свои шеи в заменявшей пепельницу друзе горного хрусталя, послеобеденное благодушие в глазах товарищей начало постепенно сменятся озабоченностью. Чувствуя, что разговор опять может вернуться к теме “Абдурахманов и мы” я стал подтрунивать над Федей.

– Слушай, Федя, дорогой, я давно хотел тебя спросить, – шутя, обратился я к клюющему носом коллеге по предстоящему делу. – Ты знаешь, что такое “законы жанра”? Ну, короче, сейчас я тебя должен спросить: “Ну, на хрена тебе, Федя, деньги?” Ну, купишь ты себе хату, будешь водку жрать, пока не загнешься или перо в бок не получишь. Или еще что-нибудь в этом или балагановском духе. И скажу честно, как убежденный гуманист, я хочу, но не могу найти для задачки “Федя + деньги” разумного и безопасного варианта решения. Ну скажи, что я не прав?

– Сука, ты, Черный, – трудно выдавил из себя Фредди.

Я с удивлением посмотрел на него: он впервые обратился ко мне так фамильярно. “Наверное, попал в десятку..., – пришло мне в голову. – Этот вопрос давно его тревожит. Может быть, поэтому он и тянул так долго с возращением на Уч-Кадо...”

– Ну-ну, успокойся, – продолжил я, слегка хлопнув его по плечу. – Равнодушнее, дорогой, равнодушнее. Ведь каждый из нас думает или будет думать над формулой “Я + бабки = X”. Вот у меня ни фига не получается. Живу я этой своей неустроенной жизнью, нет у меня ничего, и вокруг меня лес дремучий из насущных проблем. Бабки вырубят этот лес, и что я увижу? Другие проблемы? Какие? Я привык довольствоваться малым, я не сноб, не честолюбив и не хочу власти и народного узнавания. Более того, я хорошо знаком со многими из тех, кто достиг больших высот и всяческого благополучия и скажу честно, что ваша компания куда приятнее компании этих во многих местах выхолощенных людей. Я не могу мечтать о дорогой, деликатной пище и коллекционных винах. Не раз у меня все это было, и каждый раз я умирал с тоски по дешевому портвейну...

– А ты путешествуй, – перебил меня Лешка. – Ныряй в океаны, летай на шарах, кушай ласточкины гнезда и маслины с мармеладом!

– Нет, надолго этого не хватит... Представьте себе человека, любующегося закатами. Представили? А теперь представьте человека, который каждый день любуется закатами. Клинический случай, не правда ли? Так вот, вы знаете, чем занимаются многие сытые люди?