Восьмая тайна моря

      Парыгин догнал Таню в парке. Они пошли рядом. Город засыпал. Навстречу двигались редкие прохожие. Теплый ветер гнал ночь перед собой. Парыгин взял Таню под руку.
      - Вы долго будете молчать? - спросила она.
      - Думаю.
      - И это вежливо?
      - Говорят, что девушку при первой встрече следует заговорить: расспрашивать о новых кинокартинах, прочитанных книгах, быть умным и эрудированным, болтать обо всем и ни о чем. Только об одном запрещается говорить - о том, что девушка, с которой ты идешь, очень и очень тебе нравится. Я молчу, потому что чувствую тепло вашей руки, молчу потому, что это наша первая и последняя встреча.
      - В первый и последний раз?
      - Вы - приезжая. Я - моряк.
      Она засмеялась легко и беззаботно. Они вошли в сквер перед гостиницей и сели на скамейку. Таня глубоко вздохнула:
      - Какой чудесный воздух. Пахнет сиренью.
      - И морем, - добавил Парыгин.
      Шумели деревья. Их кроны терялись во мгле. Ночные бабочки вылетали из липовой листвы и кружились вокруг фонарей. Гасли огни в окнах гостиницы.
      - О чем вы думаете? - спросил Парыгин, закуривая.
      Таня повернула лицо. Свет фонаря отражался в ее широко открытых глазах. Она, улыбаясь, смотрела на Парыгина, но, казалось, ничего не видела: взгляд скользил мимо, туда, где беспокойно дышал океан.
      Но вот девушка внезапно поднялась, достала из сумочки листочек бумаги, что-то написала и сунула записку ему в руки:
      - Спасибо, что проводили.
      Максим глядел ей вслед, пока она не скрылась за массивной дверью гостиницы. Потом развернул записку. Там был номер телефона. Больше ничего. Начинался дождь. Максим поспешил к себе.
      Щербаков спустился с крыльца, расстегнул ворот и глубоко вздохнул. Слегка кружилась голова.
      - Все, - громко сказал он и быстро двинулся вперед.
      На лестнице, ведущей на городской пляж, остановился в нерешительности, потом, перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, побежал к бухте. Искупавшись, он сделал несколько резких гимнастических упражнений, оделся и пошел назад. Поравнявшись с лесенкой к особняку Лобачевых, Щербаков замедлил шаг, но махнул рукой и решительно пошел в город.
      Неделю назад Щербаков договорился с Аней Рутковской, что возьмет отпуск и они вместе полетят в Москву, В порту была горячая пора, ему не сразу дали расчет. Пришлось сходить в комитет профсоюза. Сегодня, получив наконец все, что требовалось, он на седьмом небе от радости побежал к Ане. Ее дома не оказалось. Битый час он просидел в скверике перед домом, рисуя в воображении радужные картины совместного путешествия. Она приехала на такси в третьем часу. Ее сопровождал Горцев. Он вышел из машины и несколько минут что-то горячо доказывал Ане. Она кивала головой. Горцев снова сел в такси. Машина скрылась за поворотом улицы. Щербаков недолюбливал Горцева и даже ревновал его к Ане. Но она быстро обезоруживала Олега: что-что, а это она умела делать.
      Щербаков догнал Аню у подъезда.
      - Вот отпускные, завтра едем, - с радостным возбуждением сказал он.
      - Куда едем, Олег? - она подняла на него удивленные глаза.
      - Мы же договорились, Аня. Я взял отпуск.
      - Не могу, Олег. Никак не могу. Прокатись один.
      Щербаков растерялся. Но он сознавал: он больше не потерпит того, чтобы она и впредь вращалась в обществе торцевых. Он должен спасти любимую, даже вопреки ее воле. И Щербаков продолжал настойчиво допытываться, почему она изменила свое решение.
      - Ну, не могу, милый. Не могу.
      У него, очевидно, было очень обиженное лицо. Она засмеялась и, взяв Олега за руки, сказала:
      - Пошли ко мне. Новые пластинки получила.
      Как всегда, он не устоял и готов был последовать за ней. В это время около них затормозила открытая "Волга". Аню позвал неизвестный Олегу моряк торгового флота. Щербаков пошел прочь.
      - Олежка, ты куда? Вернись!..
      А Олежка через полчаса сидел в ресторане. Здесь он вспомнил, что у Лобачевой на сегодня назначен вечер.
      Странно, ему опять захотелось увидеть Рутковскую.
      Он пошел к Лобачевой. Аня несколько раз подходила к нему. Он делал вид, что не замечает ее, но избежать разговора не удалось.
      - Олег, - сказала она. - Не надо...
      Он пожал плечами.
      - Между нами, по-моему, все кончено. Ты сделала выбор. Что ты хочешь от меня?
      Она некоторое время разглядывала его.
      - Что же особенного произошло?
      Он опешил.
      - Как что? Нельзя так жить: и я и этот... Горцев.
      Она прошептала:
      - Ты ничего не понимаешь...
      Как бы он хотел ничего не понимать!
      Она продолжала:
      - Было между нами и много хорошего, Олежка.
      - Я не могу так жить, Аня. - Ему стало жаль ее. - Понимаешь, не могу! Уедем отсюда.
      Она чуть усмехнулась:
      - Жиэнь везде одинакова, Олежка.
      - Как хочешь, - с горечью сказал он...
      Олег припомнил, как знакомил Рутковскую с Суровягиным, как потом решительно ушел с вечеринки. Он сам не заметил, как очутился в порту. Яркий свет прожекторов. Портальные краны медлительно машут стрелами. За забором, на складах, кто-то стучит по железному листу.
      "Зачем я сюда пришел? - подумал Щербаков. - У меня же отпуск".
      Он закурил.
      - Эй, Олег, ты что потерял?
      Щербаков обернулся. На работу заступила ночная смена. К нему подошел коренастый парень в очках.
      - Ну, здорово, отпускник! Я думал, ты уже к Москве подлетаешь.
      - Не всегда желания исполняются.
      - В этом есть своя прелесть.
      - Иди ты к черту, - мрачно сказал Щербаков.
      - Отказалась?
      - В самую девятку попал.
      - Плюнь ты на нее и махни один. Москва есть Москва. Столица. Большой театр.
      - Махну с тобой на кран, Ваня, - сказал Щербаков, помедлив. - К черту отпуск.
      - Порядок! Я принципиально за решительность, - крановщик ткнул его кулаком в бок и засмеялся. - Странный ты парень, Олег. А пропуск у тебя с собой? Ну, потопали тогда. А если завтра она согласится?
      - Не будем об этом...
      Вошли на территорию порта.
      - Я пойду поищу начальника смены. Потом загляну к тебе, бросил на ходу Щербаков.
      - Приходи. Простоквашей угощу.
      В диспетчерской шло совещание. Здесь были начальники вечерней и ночной смен, бригадиры, сменный механик. Начальник участка Василий Иванович, узколицый, с седой шевелюрой, в прошлом грузчик, увидев Щербакова, удивленно поднял глаза, но не прервал своей речи. Как узнал Олег из выступлений, вечерняя смена не выполнила план погрузки из-за плохой работы третьего крана.
      - А к утру иностранец должен быть загружен, - жестко сказал начальник участка. - За каждый лишний час простоя расплачиваемся валютой.
      - Третий кран барахлит. - Начальник смены посмотрел на механика.
      - Механизмы в порядке, - ответил тот, усиленно затягиваясь "Беломорканалом". - С крановщиков надо спрашивать.
      - Было бы с кого, - возразил начальник смены. - Крановщик только вчера из ремесленного. Всего второй раз в башню поднимается.
      - Молодежь надо учить. - Лицо Василия Ивановича хмурое. Правой рукой он барабанил по столу. - Не знаю, что и делать.
      - Я согласен отработать на третьем кране, - сказал Щербаков.
      Начальник участка вновь с удивлением поднял на него глаза. В диспетчерской стало тихо.
      - Считайте, что отпуск я отгулял, - продолжал Щербаков.
      - Ясно. Идите на машину.
      Глухо шумит океан. Дождь стучит в окна. По запотевшему стеклу ползут тяжелые капли. В кабине крана тепло и душно. Щербаков некоторое время неподвижно сидит, откинувшись на спинку сиденья. Потом включает рубильники. Кабина вздрагивает, мощный грейфер, широко разинув пасть, с ходу летит на штабель угля. Щербаков перебрасывает ручку контроллера на "подъем". Рывок, и наполненный доверху грейфер плавно плывет к судну. Тонны "черного золота" летят в трюм. А грейфер, описав полудугу, снова жадно зарывается в уголь. И так беспрерывно...
      Щербаков слышит, как за спиной открывается дверь и кто-то входит в кабину. Василий Иванович. Он делает шаг и останавливается рядом с Щербаковым. От его плаща пахнет дождем.
      - Дайте-ка я помахаю, - говорит он скрипучим голосом.
      Щербаков молча встает и уступает место. Грейфер продолжает клевать уголь. Приглушенно жужжит электромотор.
      - Рассказывайте, - бросает Василий Иванович, не отрывая взора от смотрового окна.
      Щербаков рассказывает. Рассказывает как бы не о себе, а о чужой жизни. Возникает образ Ани в ослепительном сиянии заходящего солнца и тут же исчезает. Вспоминаются отрывки разговоров. Острая боль вонзается в сердце...
      Оба долго молчали. Василий Иванович вздохнул и поднялся с сиденья. Щербаков занял его место. Василий Иванович надел плащ.
      - Рубить надо, Олег. Рубить, - сказал Василий Иванович. Завтра поедешь в пионерский лагерь и вместе с другими будешь готовить его к открытию. Работы - недели на две. На досуге подумаешь...
      Василий Иванович давно ушел. Это был редкой души человек, и Щербаков с первых же дней поступления на работу проникся к нему симпатией. За кружкой пива Василий Иванович любил порассуждать о жизни. Он говорил, что человек рожден для счастья. Счастье у него было простым и ясным. "Рабочий человек - заглавная фигура на земле, - говорил он. - А раз так, - кому же, как не нашему брату, положено счастье? Только оно на блюдечке не подается. Оно вот где, - Василий Иванович глядел на свои руки. - А что поперек - рубить надо!"
      Рубить надо! Щербаков вспомнил первый день самостоятельной работы на кране. Так же, как и сейчас, он грузил уголь и почему-то не мог на ходу остановить качку грейфера, сеял уголь по палубе, по причалу. Приноровился, но полный грейфер зачерпнуть не удавалось. Ослабил грузовой трос, и он змейкой скользнул с барабана. Щербаков этого не заметил. Зачерпнул полный грейфер, обрадовался, но вдруг раздался треск. Щербаков выключил рубильник. Авария. Грузовой трос был намертво зажат в подшипниках барабана. Щербаков попытался освободить его обратным ходом барабана. Тщетно. Трос еще больше запутался. На кран поднялся Василий Иванович. Осмотрев клубок изуродованного троса, коротко бросил: "Рубить надо". Щербаков взял молоток и зубило и принялся рубить трос.
      "Аня затянула крепкий узел, - подумал Щербаков. - Я хотел распутать его. Василий Иванович говорит - руби. Что ж, буду рубить".
      А дождь не переставал. Щербаков ждал наступления утра, чтобы опять встретиться с Аней. Он думал о том, что, может быть, не все еще потеряно. И надежда на счастье не хотела умирать в душе.
      Глава третья
      ОСТРОВ СЕМИ ВЕТРОВ
      В воздушном лайнере Ту-104, до отказа набитом пассажирами, было жарко. Гул реактивных турбин нескончаемо сверлил барабанные перепонки.
      Рядом с Парыгиным в мягком кресле полулежал человек в черном берете и читал иностранный журнал. Не только беретом, но и всем своим обликом - узким, резко очерченным лицом, тонким с горбинкой носом - он невольно привлекал внимание. Из-под расстегнутой мягкой замшевой куртки виднелась белоснежная сорочка. От него исходил запах хорошего табака. Парыгин попытался заговорить с ним. Сосед ограничивался краткими "да" или "нет".
      "Нет так нет", - подумал Парыгин и прижался лицом к прохладному стеклу. Яркие лучи солнца, отражаясь от крыльев самолета, слепили глаза. Внизу, как бурты хлопка, громоздились белые облака. В просветах между ними в синей дымке тумана проплывали круглые блюдца озер, контуры населенных пунктов, белоснежные горы. Парыгину казалось, что он покинул знакомую ему землю и с высоты взирает на новую планету.
      Парыгин летел на остров Семи Ветров - на крошечный скалистый кусочек земли, заброшенный в просторах Тихого океана. Как же случилось так, что он, вместо того чтобы стоять сейчас на палубе "Венеры", сидит в кресле воздушного лайнера, который уносит его на север, куда-то на край земли?
      Он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. В памяти отчетливо всплыли события последних дней.
      Парыгин проснулся в радостном настроении. Выпрыгнув из постели, он распахнул окно. Утренняя прохлада ворвалась в комнату.
      Он жил во флигеле против казармы морского училища. Телефона у него не было, поэтому, решив позвонить Тане из ближайшего автомата, он быстро оделся и вышел во двор.
      У ворот росла сирень, старая и кривая. Всю зиму она стучалась голыми, скрюченными ветвями о забор. А весной расцвела, помолодела и всем своим видом как бы говорила: "Вот я какая нарядная!"
      Парыгин вздохнул полной грудью и размашисто зашагал по улице. И долго сопровождал его густой сладковатый аромат сирени, плывший сквозь прозрачный утренний воздух.
      Телефонная будка была занята. Девушка, разговаривая, стрельнула в Парыгина глазами. Он показал руками, что очень слешит. Сигналы остались без внимания. Он достал бумажку с номером телефона и заходил возле будки. Может быть, не стоит звонить? Может быть, она ушла?
      Наконец девушка закончила разговор, с треском повесила трубку и вновь скользнула взглядом по Максиму. "Наговорилась", - подумал он, опуская монету в автомат.
      Таня ответила. Да, она свободна и охотно поплавает в бухте. Да, она будет ждать его в сквере перед гостиницей ровно в одиннадцать.
      К автомату подошел высокий мужчина с сумрачным лицом, увидел радостную улыбку Максима и сам невольно заулыбался радости юноши. Парыгин, позавтракав в ближайшем кафе, вернулся домой и занялся подводными костюмами. Почему бы не показать Тане высший класс подводного плавания? Постучавшись, вошел дежурный по училищу. Парыгин машинально взглянул на часы - четверть одиннадцатого. Черт возьми, он может опоздать на свидание!..
      - Вас вызывает контр-адмирал, - с явным удовольствием выпалил дежурный.
      Парыгин не сразу понял.
      - Что вы сказали?
      Дежурный повторил приказание и продолжал что-то говорить еще, но Парыгин больше не слушал. Нахлобучив фуражку, он стремглав побежал к знакомой будке.
      На улице по-воскресному шумно. Кажется, люди шарахались от него. К счастью, телефон был свободен. Он опустил монету, торопливо набрал номер. Таня не ответила. Он звонил еще и еще, и после каждого звонка двухкопеечная монета со звоном падала в гнездо...
      Парыгин медленно пошел обратно.
      А в эту самую минуту Таня Чигорина вошла в свой номер и стала натягивать на себя новый, только что купленный купальный костюм.
      Ровно в одиннадцать Парыгин стоял перед контр-адмиралом в его рабочем кабинете - большом, с ковровыми дорожками, с портретами и картинами на стенах - и в то же время простом и строгом.
      - Садитесь, Парыгин. Можете курить, - сказал контр-адмирал. Он налил в стакан боржоми. - Новость, которую я вам сообщу, едва ли вас обрадует.
      Парыгин поднялся:
      - Я слушаю, товарищ контр-адмирал.
      - Садитесь, Парыгин, садитесь! Вы не пойдете на "Венере"
      - Товарищ контр-адмирал... - голос Парыгина дрогнул.
      - Я вас понимаю, Парыгин, - контр-адмирал внимательно посмотрел на него. - Но это приказ командующего флотом...
      - Но почему?..
      Контр-адмирал поднял руку.
      - Так надо.
      Наступила тишина. За окном шелестели молодой листвой тополя.
      Контр-адмирал подошел к карте:
      - Вы немедленно должны выехать на остров Семи Ветров. Вот, посмотрите.
      Парыгин остановился рядом с начальником училища.
      - Перед вами стоит довольно сложная задача, - продолжал контр-адмирал. - Насколько мне известно, на острове таинственно начали исчезать обитатели тамошнего заповедника - дорогие морские животные. Для выяснения причин туда была послана комиссия во главе с профессором Лобачевым. Комиссия вернулась, так и не докопавшись до сути дела. Принято решение послать на остров подводного пловца. Выбор пал на вас. Директор заповедника на месте объяснит ваши обязанности. Все необходимое, включая два комплекта подводного снаряжения, приготовлено. Времени в обрез. Скажите, новый аппарат для дыхания надежен? - Начальник училища внимательно взглянул на молодого моряка.
      - Абсолютно надежен, товарищ контр-адмирал, - сказал Парыгин и поднялся.
      - Очень хорошо. - Казалось, контр-адмирал хотел еще о чем-то спросить, но потом передумал, вышел из-за стола. Документы и билет на скорый поезд до Хабаровска в канцелярии. Из Хабаровска полетите самолетом, а там - на рейсовом судне или вертолетом. Снаряжение в моей машине. Ну, счастливого пути.
      Парыгин отправился в канцелярию. Писарь вручил ему документы и проездной билет.
      Перед посадкой на поезд Парыгин еще раз позвонил Тане, Она не ответила: вероятно, ее не было в номере...
      ...Парыгин открыл глаза.
      - Задремали? - спросил пассажир в берете. Журнал лежал на его коленях.
      - Нет, вспоминал.
      - Воспоминания - старческая болезнь. А вам жить да жить.
      - Но вспоминать - значит думать. Или, по-вашему, надо жить, ни о чем не думая?
      - Некоторые так и живут: не думая, - улыбнулся пассажир в берете. - Живи, пока живется.
      Парыгин нахмурил брови:
      - Это девиз шалопаев и...
      - Почему же шалопаев? - В голосе пассажира Парыгин уловил иронию. - Этот девиз - тоже своеобразная философия...
      - Она напоминает мне другое, - сказал Максим. - Помните: "После нас хоть потоп".
      Пассажир с интересом взглянул на Парыгина:
      - Ну и что же? В наш век это легко объяснимо. Вы же знаете, что миру угрожает новая война? Перед угрозой подобного катаклизма разве не могло возродиться это бесшабашное: "После нас хоть потоп"? Вы представляете, что такое термоядерная война?
      - Может быть, - ответил Максим. - Но такого рода философию я не разделял и не буду разделять. Она обезоруживает. Она опускает человека-борца до уровня животного. Она не для нашей страны, не для нашего народа. Она - для бездельников, людей ленивой и нелюбопытной мысли, легко поддающихся запугиванию. У них нет точки опоры в жизни, вернее, они не желают замечать ее...
      - Точки опоры? - переспросил Максима собеседник. - Что это такое? Кажется, Архимед говорил: "Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю"? Насколько мне известно, он так и не нашел ее, ибо такой точки опоры нет.
      Парыгин покосился на собеседника: спорит он или его просто забавляет этот разговор? Пассажир, кажется, не шутил. Его "нет" прозвучало, как удар хлыста, и Парыгин невольно подумал: "Мы, очевидно, по-разному понимаем жизнь".
      Он вспомнил выставку работ молодых художников на Московском манеже. Одна картина привлекла его внимание. Кажется, она так и называлась: "Архимед". На вершине утеса стоит старик с воздетыми к небу руками. Ветер развевает его длинные седые волосы, его белую одежду. У подножия утеса грохочет море. Отблеск восходящего солнца окрашивал фигуру старика в какой-то радостно-победный тон. Он был одинок, но какое величие было в его облике, какая горделивая мысль сверкала в его широко раскрытых, по-юношески зорких глазах. Обращаясь к небу, к морю, к земле, к человечеству, Архимед как бы говорил свои, ставшие легендой, слова: "Дайте мне место, на которое я мог бы стать, и я сдвину Землю!"
      Парыгин долго стоял возле картины, невольно думая о всемогуществе человека...
      - Да, Архимед не нашел точки опоры, - оторвавшись от воспоминаний, продолжал Максим. - Великий механик, он говорил о чисто механическом действии... В этом смысле и у нас пока нет такой точки опоры, чтобы перевернуть Землю. Но, спрашивается, зачем ее переворачивать? Наша задача намного сложнее: переделать мир! И для этого у нас есть точка опоры, есть оружие неизмерямо большей мощности, чем силы механики: наше мировоззрение. Коммунизм.
      - Любопытно, - холодно сказал пассажир.
      - Вы сомневаетесь?
      - Ну что вы!
      Парыгин закурил и протянул пачку сигарет собеседнику.
      - Я предпочитаю трубку, - пассажир полез в карман своей куртки.
      - Коммунизм, - продолжал Парыгин взволнованно, - вот пора наибольших свершений, полная гармония между желанием сделать что-то большое, радостное, нужное людям и возможностью это сделать.
      Пассажир в берете выдвинул пепельницу:
      - Вы высказали элементарную истину, молодой человек. Кто же будет спорить, что наш общественный строй раскрывает неограниченные возможности для развития производительных сил? Плановое ведение хозяйства...
      - Я говорил о человеке, - перебил Парыгин. - О счастье человека.
      - Мы, кажется, летим над Охотским морем, - сказал пассажир в берете.
      Парыгин прильнул к окошечку. Тонкий слой белого тумана веером поднимался из моря. Острова, льдины с высоты восьми тысяч метров казались каменными плитками, какие выкладывают вдоль садовых дорожек. На северо-востоке из-за горизонта один за другим возникали и исчезали горные кряжи. Воздушный лайнер пересекал Охотское море.
      - Подготовиться к приему пищи, - сказала стюардесса, появляясь в дверях салона.
      Пассажиры дружно начали выдвигать маленькие столики, приделанные к спинкам передних кресел. Сосед Парыгина достал из чемодана бутылку коньяку.
      - Коньяк "Армения". Чудесный напиток. Не хотите ли?
      - Спасибо, не хочу.
      - В жизни надо испробовать все радости, - немного снисходительно сказал пассажир в берете. - Коньяк, как и женщина, хорошо успокаивает нервы.
      - Не понимаю вас, - недовольно ответил Парыгин. Циничная фраза собеседника покоробила его. - Игра в парадоксы?
      - Что поделаешь, когда вся наша жизнь - парадокс.
      - Вы просто оригинальничаете или слишком одиноки, - сказал Парыгин. - Жизнь - парадокс... Это же по меньшей мере...
      - Вы мне нравитесь, мальчуган!
      Парыгину не хотелось продолжать разговор. Он отвернулся.
      Стюардесса поставила на столик поднос с мясом, кусочком рыбы, сыром, яблоком, стаканом чаю - все это в миниатюрной посуде. Пассажир в берете налил почти полный стакан коньяку и залпом выпил. Щеки его порозовели. В глазах появился блеск.
      Парыгин почему-то вспомнил утренний завтрак дома. Мать стелила на стол скатерть в голубую клетку и подавала к горячему молоку мед и пышные булки. Летом солнце освещало герани на окне. Он любил сорвать лист, растереть его между пальцами, вдыхать сильный запах и думать о неведомых землях. "Когда-то я увижу ее, мою маму", - подумал Парыгин к глубоко вздохнул.
      Пассажир в берете, закусив, удобно откинулся на спинку и неторопливо набил трубку.
      - Человек, - самодовольно заговорил он, - сложная система шкал, индикаторов, счетчиков и других приборов, принимающих огромное количество информации из окружающей среды. Все дело в алгоритме. Одним надо подсказать его, таких большинство; другие имеют свой алгоритм жизни. Это люди сильного ума, титаны, умеющие читать показания всех приборов в сложной системе, которая называется человеком.
      - Совсем неуважительно говорить о человеке, как о системе счетно-вычислительных машин. Человек все-таки не кибернетическая система отсчета, - раздраженно ответил Парыгин.
      - Какая разница? Для кибернетики человек такая же система, как и всякая машина, более сложная, конечно. Разве это унижает достоинство человека? Нет же. Кибернетика, только кибернетика и никакая другая наука со временем откроет тайны головного мозга и многие другие тайны, которые все еще хранятся на чердаке природы.
      - Да, у кибернетики большое будущее, - согласился Парыгин.
      - Винер в своей новой статье пишет... - Пассажир в берете взял журнал, лениво полистал его, отыскивая статью.
      Вошла стюардесса и объявила почему-то очень строгим голосом:
      - Самолет идет на посадку. Прошу пристегнуться к сиденьям.
      Вторая стюардесса обходила пассажиров, предлагая леденцы. Самолет начал снижаться. Зазвенело в ушах. Навстречу стремительно двигались озера, долины, распадки.
      Появилась и исчезла за крылом деревня. Самолет сделал вираж влево, и взору открылся темно-зеленый бескрайний Тихий океан.
      - Вот и прилетели, - сказал Парыгин и глубоко вздохнул.
      Самолет подпрыгнул и побежал по бетонной дорожке.
      Лето здесь только-только начиналось. Люди толпились у аэровокзала в демисезонных пальто и шапках. Деревья распускали первые нежно-зеленые листья. Вдали возвышались горы в белых малахаях.
      Пассажиры покинули самолет.
      - До свидания. Мы с вами хорошо провели время. Помните: в споре рождается истина, - человек в берете помахал рукой и быстро зашагал к такси.
      Через три часа Парыгин опять был в воздухе. Вертолет летел на остров Туманов.
      Трудолюбивый ветер дружно гнал волны Тихого океана. Чайки то взмывали вверх, то камнями падали вниз. На волнах качался траулер. Полукругом опоясали его белые поплавки кошелькового невода. Показался остров. Пассажирами вертолета были местные жители. Знакомые места не очень привлекали их внимание, и они не льнули к стеклам, как Парыгин.
      В группе Карских островов остров Туманов был самым большим. Здесь находился мощный рыбокомбинат, зверосовхоз. Остров Семи Ветров был примерно в десяти километрах северо-восточнее острова Туманов.
      Парыгин, не отрываясь, смотрел на дикий пейзаж. Под фюзеляжем вертолета - причудливые переплетения горных кряжей. Белоснежные вершины и черные распадки между ними... Появились дома, ряды улиц. Пассажиры начали собирать вещи. Вскоре машина оказалась на узкой полоске местного аэродрома. Пассажиры неторопливо побрели к автобусу. Парыгин остался один.
      - Полетим через полчаса, - сказал ему белозубый летчик. Тут недалеко закусочная. Пошли, подкрепимся.
      - Не хочу.
      - Вид у тебя какой-то скучный. Первый раз, что ли, в наших краях?
      Парыгин кивнул.
      - С непривычки тяжело будет. Да ничего, обойдется.
      Вертолет летел на остров Семи Ветров. Справа по курсу прямо из воды поднимался остров-скала. На карте названия островка не было. Над ним то стремительно падали до голубоватых волн, то так же стремительно поднимались в воздух черные тучи. Парыгин с изумлением смотрел на странное зрелище. Может быть, скалы извергают такой черный дым? Потом оказалось, что это были черные стаи бакланов, гнездившихся на крутых склонах безымянного острова.
      На острове Семи Ветров летчик не стал садиться.
      - Туман, - сказал он. - Выбирайся. Разыщешь все сам: заблудиться здесь трудно.
      Парыгин принял свои вещи, спущенные из люка на стальном тросике, и кивнул на прощанье летчику:
      - Счастливого пути!
      По острову-полз плотный белый туман, словно простыней обволакивая Парыгина. Он осмотрелся вокруг, но ничего не увидел, кроме неподвижной белой массы.
      Глава четвертая
      ПРОФЕССОР ЛОБАЧЕВ
      И ПОЛКОВНИК ЕРЕМИН
      Профессор Лобачев стоял у распахнутого окна.
      В густой листве высокой березы, что росла у самого окна, шелестел дождь. Свет из окна падал на глянец мокрых листьев. Каждой весной береза обретала пышную зеленую крону и, казалось, вот-вот поднимется и полетит к звездам.
      Березу посадили в сорок пятом году, в День Победы. Ее выкопал и привез из тайги друг профессора полковник Еремин. Тогда она была тоненькая, с набухшими почками, а сейчас вымахала выше дома. Рядом с ней стояла еще одна березка, молоденькая. Она появилась здесь прошлой осенью.
      У Лобачева и Еремина существовала традиция - отмечать знаменательные события посадкой нового дерева. Так что весь сад у дома - страницы их жизни, жизни страны.
      - Ишь ты, как распустила паруса, - улыбнулся профессор молодой березке, прислушиваясь к мягким ночным шорохам. Там, за окном, шла своя жизнь. Сейчас она притаилась, уснула; утром, когда взойдет солнце, все вновь затрепещет и засверкает.
      Профессор не отходил от окна. Сон не шел. Ему не давала покоя трагедия острова Семи Ветров. За месяц работы комиссия так и не выяснила причины исчезновения каланов. Одно удалось твердо установить - животные исчезали в воде. Ныряли и не всплывали. Даже с метровой глубины.
      Старший научный сотрудник заповедника Таня Чигорина утверждала, что каланов похищает неизвестный до сих пор хищник. Профессор всю жизнь занимался изучением фауны и флоры Тихого океана, знал всех хищников, но... неизвестный хищник? Нет, это было невероятно. На первых порах он довольно скептически отнесся к высказываниям Чигориной, но потом, проверив все хозяйство заповедника, заколебался. А знает ли он всех хищников Тихого океана? Может быть, есть и такие, что еще неизвестны науке?
      Первое сомнение появилось в хмурый майский день. Лобачев сидел на берегу и наблюдал за резвящимися каланами. Метрах в пятнадцати от него среди рифов матка играла с детенышем. Она прижимала его к груди, лизала, переворачивала с боку на бок. Это повторялось много раз. Потом матка исчезла. Детеныш закружил на одном месте, издавая жалобный писк. Лобачев от удивления даже выронил удочку, которую держал в руках, наживляя крючки. Он ничего не видел, нет, но у него создалось впечатление, что матку втянули в воду за задние ноги.
      На земле и под водой ни на минуту не прекращается яростная борьба за жизнь. В каждой капле воды и на каждом клочке земли дышала, трепетала, вздрагивала жизнь - удивительно прекрасная и удивительно жестокая. Разве не в этой борьбе непрестанно обновляется природа? Может быть, гибель калана, только что резвившегося с детенышем, закономерное явление? Может быть, она, выражаясь языком Александра Федоровича Холостова, представляет собой "издержки производства" природы?
      "Выдумает же... "Издержки производства", - усмехнулся Лобачев. - Не так-то просто, оказывается..."
      Дождь не переставал.
      Погасив папиросу, профессор оделся и спустился в вестибюль.
      Дом был большой и пустой. Лобачев давно подумывал перебраться в другую квартиру, да жалко было расставаться с коллекцией морских животных, размещенных в комнатах нижнего этажа. Из пяти сыновей Лобачева двое погибли на фронте. Трое младших, став на ноги, разъехались в разные концы страны. С Лобачевым жила единственная дочь Панна, самая младшая в семье, и дальняя родственница, пожилая молчаливая женщина. Жену он потерял, когда Панне было семь лет.
      "Да, годы бегут, бегут", - подумал Николай Николаевич.
      Осенью профессору стукнет шестьдесят. Сыновья пишут ему, что приедут летом. Но приедут ли? Да и сам он не знает, будет ли в день рождения дома или нет? Скоро вот в Японию надо ехать, часами сидеть там на заседаниях смешанной советско-японской рыболовной комиссии и, ругаясь в душе, вести дипломатический разговор. Японские промышленники подрывают запасы лосося хищническим ловом, а их представители клянутся, что свято блюдут договор. Профессор хмыкнул. Будто не японские промышленники выставляют заградительный заслон в двадцать-двадцать пять тысяч километров? Где уж бедной рыбе проскочить в родные нерестовые реки!