Смятение чувств

Ребекка не стала возражать, хотя Дэвид в какой-то степени этого опасался. Впрочем, она, конечно, и не могла возразить. Ребекка – его жена. Она обязана допускать мужа в свою постель, как только у него появится такое желание. Лишь этим и можно было объяснить ее покорность.

– Благодарю тебя, Дэвид, – сказала Ребекка.

Глава 15

Ребекка спустилась вниз в первый раз в сочельник, на день раньше обещанного ей Дэвидом срока. По случаю такой даты граф, Луиза и Дэвид отобедали вместе с ней в ее комнате, а потом удалились, дав Ребекке возможность отдохнуть. Попозже они собирались пойти в церковь.

Оставшись одна, Ребекка попыталась не дать чувству подавленности овладеть ею. Впрочем, все способствовало совершенно противоположному настроению. Завтра – Рождество, и Ребекка собиралась впервые за месяц спуститься вниз. Это было бы самое значительное, самое прекрасное событие в ее нынешней жизни: миновал месяц, четвертый месяц, а она все еще была беременна.

Если только удастся благополучно преодолеть четвертый месяц, сказал сэр Руперт Бедуэлл, тогда она, вероятно, сможет доносить младенца до положенного срока. И Ребекка должна была вот-вот вступить в пятый месяц. «О нет, – решила она, закрыв глаза и легко положив обе руки на живот, – у меня нет никаких оснований грустить из-за того, что я вечером в сочельник осталась одна. Это просто глупо».

А потом дверь снова открылась, и, повернув голову, Ребекка увидела вернувшегося в спальню Дэвида. Она тоскующим взглядом посмотрела на него и попыталась решить, понимает ли он, насколько она стала зависеть от него за минувший месяц. Его визиты к ней превратились в главное событие дня, хотя они беседовали лишь на абсолютно отвлеченные темы. Порой она даже задумывалась, не обманывается ли, вспоминая, как он сжимал ее в объятиях и плакал вместе с ней. Но она знала, что это ей не приснилось. Просто дала себя знать одна из немногих трещин в том панцире, с помощью которого Дэвид столь тщательно скрывал свою душу от посторонних взглядов.

Ребекка пыталась понять, знает ли Дэвид, насколько он теперь стал нужен ей по ночам. Она сомневалась в том, что смогла бы заснуть, если бы мужа не было рядом с ней. Ведь лежать круглые сутки в постели – это такая тоска…

Дэвид никогда не пытался прикоснуться к ней или поцеловать ее, но Ребекка ощущала тепло его присутствия рядом с собой и знала, что он, если будет надо, всегда ей поможет. Порой она просыпалась ночью и обнаруживала, что они с Дэвидом лежат, тесно прижавшись друг к другу, и совершенно непонятно, по чьей инициативе это произошло. Иногда Ребекка застенчиво отодвигалась от Дэвида. Но бывали моменты, когда она чувствовала себя слишком тепло и уютно, чтобы подвинуться, и тогда просто закрывала глаза и вновь погружалась в сон.

– Ты что-нибудь забыл? – спросила она.

– К нам пришли поколядовать, – объяснил он. – Их целая армия, Ребекка. Они заполнили весь холл. И хотят повидать тебя. Я, однако, не думаю, что их стоит приводить сюда.

Она рассмеялась.

– Я считаю, что легче тебя туда отнести, – сказал он. – Ты смогла бы это выдержать?

– Вниз? – Ребекка почувствовала себя ребенком, которому предложили редкое угощение. – Сейчас?.. Да ты только взгляни на меня.

– Ты очень хорошо заплела волосы к обеду, – заметил он. – Прическа до сих пор выглядит аккуратно. Я принесу тебе халат и закутаю тебя в одеяло. Но конечно, если только ты сама этого хочешь, Ребекка. Если нет, то я им скажу, что ты себя пока еще не очень хорошо чувствуешь. Если я оставлю дверь открытой, то ты услышишь, как они поют. Я не преувеличил, когда сказал, что их там целая армия.

– Я хочу, – поспешно сказала она, сев в постели и сбросив одеяло. – Сейчас Рождество. Я его обычно любила больше любого другого праздника. Мне кажется, что многие годы я его по-настоящему не праздновала. В последний раз это было в Лондоне вместе с Джу…

– Я сейчас принесу твой халат и одеяло, – сказал Дэвид, уходя в туалетную комнату.

Да, то было в Лондоне вместе с Джулианом. Шумные праздники с множеством служивших с ним офицеров и их женами. Ей там не очень понравилось. Ребекка предпочла бы быть наедине с мужем или в кругу близких друзей. Но Джулиан всегда любил большие сборища.

Это было за несколько дней до ее выкидыша. Возможно, он и случился потому, что она все рождественские дни вопреки своему желанию протанцевала. Джулиан настаивал на том, чтобы Ребекка получила удовольствие. Он утверждал, что ее одолевает хандра, когда она пытается вести спокойную жизнь из страха, что у нее снова произойдет выкидыш.

– Вот все, что надо, – сказал Дэвид и помог Ребекке, сидевшей на краю кровати, надеть халат. – Нет-нет, не вставай. Я оберну тебя одеялом вот так и отнесу вниз. Тебе удобно?

– Я, должно быть, вешу целую тонну, – сказала она. – Весь этот месяц я только и делала, что лежала, и моим единственным занятием было прибавлять в весе.

– Ты как пушинка, – возразил Дэвид.

Он почти не преувеличил. Когда он спускался с ней по лестнице, Ребекка слышала звуки голосов, а когда они подошли к ведущей в холл двери, то ей показалось, что внутри не протолкнуться. Народу было и вправду многовато, но Ребекка тут же разглядела в этой толпе Мириам Фелпс со всеми ее вязальщицами и портнихами и улыбнулась.

Увидев, ее, все стали аплодировать, а затем разразились радостными возгласами. Несколько мужчин в знак приветствия засвистели. Они все уже были в явно праздничном настроении. Ребекка почувствовала, что на глаза неожиданно навернулись слезы, и ей на несколько мгновений пришлось укрыть свое лицо за плечом Дэвида. Когда Ребекка вновь взглянула, то увидела графа и Луизу, стоявших у одного из больших каминов. Во всех каминах пылали толстые поленья. К огню была пододвинута дубовая скамья.

Дэвид усадил на нее Ребекку и сел рядом с ней, не убирая руку с ее плеч. Наступила почти полная тишина.

– Вы поете колядки? – спросила Ребекка. – Так вы же должны ходить из дома в дом. Хотя, судя по тому, сколько вас здесь, сейчас все дома пусты?

Раздался взрыв смеха.

По-видимому, кому-то пришла в голову мысль пойти поколядовать в Стэдвелл. Ведь довольно долго в доме никто не жил. А все знали, что виконтесса прикована к постели и не сможет прийти в церковь. Идея распространилась подобно пожару, и пришли почти все – обитатели коттеджей, многие из деревни.

– Вопрос в том, – сказала Ребекка, – умеете ли вы петь?

И вновь по толпе прокатился хохот. Многие, многие умели петь и пели, а те, кто не умел, все равно присоединились к хору. И было отнюдь не важно, что некоторые пели слишком громко, слишком хрипло или совсем не в тон. Это действительно не имело никакого значения. Ребекка тоже стала подпевать, она слышала, что совсем рядом с ее ухом звучит голос Дэвида. Когда Ребекка посмотрела в сторону Луизы, то увидела, что та тоже поет. Граф, как всегда, выглядел строгим. Но тем не менее отбивал такт ногой.

Обычно приходящие колядовать исполняли три-четыре веселые рождественские песенки, кое-чем закусывали и отправлялись дальше. Но на этот раз они все пели и пели, и через двадцать минут Дэвид дал сигнал дворецкому, и тут же лакеи принесли сидр и пиво с пряностями, а горничные – подносы со слоеными пирогами и кексы. Звуки музыки сменились веселой болтовней и смехом.

– Ты не устала? – тихо спросил Дэвид. – Может быть, мне отнести тебя обратно?

– Пока нет, – ответила Ребекка. – Побудем тут еще немножко, Дэвид.

Он кивнул и положил ей на тарелку слоеный пирог.

Пришедшие были слишком застенчивы и не решались подойти к ним поближе и заговорить, но, ко всеобщему удовольствию, прозвучало несколько шуток. Больше всех понравилась шутка Джошуа Хиггинса, одного из тех молодых мужчин, которые осенью помогали хозяевам в саду.

– Что это такое? – спросил он, когда шум голосов почти совсем смолк и все, по-видимому, уже собирались уходить. Его голос прозвучал озадаченно. – Откуда это попало ко мне? Как оно очутилось в моем кармане? Кто это подложил туда? – Из кармана своего пальто он достал зеленую веточку.

– Мне кажется, Джош, что это омела, – сказал кто-то из мужчин. – Быть может, ее туда положила Мириам. Видимо, она хотела намекнуть, что ты уж слишком медлителен.

Раздался общий смех, а Мириам покраснела и громко запротестовала. Джошуа направился к камину, будто хотел бросить в огонь увядающее растеньице. В последний момент он обернулся. На его лице появилась усмешка. Раздался смех, сопровождаемый одобрительным свистом.

«Боже мой, – подумала Ребекка. – Не собирается ли Дэвид меня поцеловать? Ладно, один поцелуй, меня никак не возбудит. Ведь в конце концов наступает Рождество».

А потом Дэвид крепче сжал ее плечо. Второй рукой он взял жену за подбородок и повернул ее лицо к себе. И поцеловал ее. Слегка… В губы… Так, как поцеловал ее в день свадьбы перед алтарем… Поцелуй на людях… Рождественский поцелуй… Раздался пронзительный свист.

В день свадьбы Ребекку угнетала мысль о том, что рядом с ней – Дэвид, что она добровольно выходит за него замуж, что она отдает ему всю себя до конца своих дней. Тогда она испытывала ужас при мысли о предстоящей близости с ним. А теперь…

А теперь? Снова рядом Дэвид. Ее муж. Она отдалась ему и теперь носит в своем чреве его ребенка. Она – его жена на всю жизнь. Ничто не изменилось. За исключением того, что нет больше ужаса. И подавленности. Как это прекрасно – испытывать чувство сопричастности: этому дому, этим людям. Как чудесно вновь принадлежать мужчине. Жить с возрожденной надеждой на то, что ты способна иметь своего собственного ребенка.

Тогда у них с Дэвидом наконец будет семья. Истинная семья.

Прошлое вдруг перестало приносить боль, нагнетать тоску. Настоящее вдруг стало радостным, а будущее сулило надежду и счастье.

– Счастливого Рождества, Дэвид, – тихо сказала Ребекка, когда он поднял голову.

Дэвид произнес коротенькую речь, поблагодарив всех колядовавших за их приход, ознаменовавший прекрасное начало рождественских праздников. Потом он сказал, что собирается отнести свою жену наверх, прежде чем они распахнут двери и впустят в дом зиму.

Ребекка всем улыбнулась. Она непременно расплакалась бы, но виконтессе это не пристало. Неожиданно она заметила новые шарфы и варежки, а также несколько новых шерстяных шапок – и одарила улыбками Мириам и Джошуа.

По дороге в ее комнату супруги молчали. Покидая веселое сборище, Ребекка почувствовала, как постепенно расслабляется. Вместе с тем ей было немного неловко, потому что она остается наедине с Дэвидом после того, как он только что поцеловал ее. В последний раз он ее целовал через три дня после их свадьбы – в ту самую ночь, когда ему приснился кошмар. Ребекке было неприятно воспоминание об этой ночи, но избавиться от него она не могла. Трудно поверить, что в ту ночь все происходило наяву. А ведь скорее всего именно тогда был зачат их ребенок.

Дэвид усадил жену на край кровати и развернул одеяло, в которое она была укутана. Он стоял молча, пока Ребекка снимала халат. Когда Дэвид вернулся из туалетной комнаты, Ребекка уже легла.

– Я пришлю горничную, чтобы она причесала тебя, – сказал он. – Мы, по-видимому, вернемся из церкви довольно поздно. Когда я буду ложиться в постель, то попытаюсь не разбудить тебя.

– Дэвид, – произнесла Ребекка, еще не зная, что собирается ему сказать. Ей не нужны были слова. Она хотела… Нет, она не знала, чего хочет. Наступило Рождество, а Ребекка привыкла к тому, что долгожданное Рождество всегда приносит нечто удивительное, нечто чудесное.

– Да? – Он стоял и смотрел на нее, заложив руки за спину. Стоял в ожидании. Такой строгий, элегантный в своем черном сюртуке и накрахмаленной льняной сорочке.

Дэвид… Ребекка давно стремилась его понять. Постоянная отчужденность этого человека причиняла ей боль. Его жестокость обескураживала. Он долгое время не нравился ей, поскольку всегда оставался непостижимым. А теперь он ее муж, и это стремление как-то понять его становится довольно болезненным.

– Как было мило с их стороны прийти к нам, правда? – промолвила она.

– Да, – ответил Дэвид. – Мне кажется, ты нашла путь к их сердцам, Ребекка. Думаю, что я мудро поступил, женившись на тебе. Спокойной ночи. И счастливого Рождества.

Когда он ушел, к ее глазам подступили слезы. Слезы счастья. Слезы опустошенности. Слезы…

Она не знала, почему плачет. Не знала, радуется она или грустит. А может быть, оба этих чувства смешались. Но возможно ли такое?

«Думаю, что я мудро поступил». Как типичны для Дэвида эти бесстрастные слова. Мудро… «Потому что я нашла путь к сердцам этих людей? Но нашла ли я его? Не преувеличивает ли Дэвид? В конце концов я не сделала для них ничего особенного».

Мысли путались в голове Ребекки. Так что же, ее слезы вызваны похвалой Дэвида? Его словами о том, что, женившись на ней, он поступил мудро? Это слезы счастья? Или она плачет из-за того, что Дэвид не сказал, что рад своей женитьбе на ней? Или из-за того, что он не догадался, оставшись с ней наедине, напоследок поцеловать ее? А ей горько оттого, что его синие глаза не лучились улыбкой?

Ребекка хотела бы понять своего мужа. Она хотела бы, чтобы он убрал возведенные им барьеры и разрешил ей узнать его поближе. Она хотела бы увидеть в глазах Дэвида любовь.

Однажды он плакал вместе с ней. Потому что подумал, что их ребенку грозит смерть? Или потому, что Ребекку охватила паника, потому, что его жена ужасно страдала? Ребекка решила, что больше подходит второе объяснение. Да и сейчас не отказалась от этой мысли. Но никому не дано знать, что творится в душе у Дэвида.

Ребекка всегда знала все о Джулиане. Он обычно выставлял свои чувства напоказ. Ребекка тосковала по открытости их взаимной любви. О, как было бы прекрасно, если бы такая же открытость воцарилась и в их отношениях с Дэвидом.

А потом она широко раскрыла глаза. Ничего подобного в ее отношениях ни с Дэвидом, ни с любым другим мужчиной никогда быть не может. Только с Джулианом она смогла испытать подобную близость. Джулиан был единственной любовью на всю ее жизнь. Ребекка внезапно испугалась того, что время сотрет из ее памяти воспоминания об этой любви. Ведь такую любовь дано испытать лишь один раз в жизни. Ребекка не хотела предать ее забвению.

В отношениях с Дэвидом она к этому не стремилась. Она хотела лишь его дружбы и симпатии. Хотела домашнего уюта, прочных семейных уз. Но не любви… Не того глубокого, всесильного чувства, которое объединяло ее с Джулианом. Ребекка понимала, что в глубине души всегда будет привязана к Джулиану.

Дэвид сказал, что постарается не разбудить ее, когда будет укладываться спать. Ребекка улыбнулась. Неужели он не понимает, что до его прихода она по-настоящему не заснет?

* * *

По просьбе Дэвида Луиза взялась проследить за тем, как дом будут украшать зеленью. Для Дэвида это было первое настоящее Рождество за долгое время. Как сказала Ребекка, последнее она провела с Джулианом в Лондоне. Дэвид же встречал в тот год Рождество с отцом в Крейборне. Годом позже оно застало майора Тэвистока в госпитале в Скутари.

В нынешнем году Рождество выдалось каким-то особенным, волнующим. Впервые в жизни Дэвид встречает его в собственном доме. Вместе с ним к встрече Рождества готовятся его отец со своей супругой. А с Дэвидом будет его собственная жена. Вечером перед самым Рождеством она спустится вниз. Они станут пить чай и обмениваться подарками. И Ребекку ожидает сюрприз.

Дэвид помогал украшать гостиную, особенно рождественскую елку, по поводу которой отец хмурил брови, а Луиза посмеивалась. Рождественская елка? Целая елка? Ну конечно, ответил Дэвид. Разве они не слышали о таком обычае? Принц Альберт, супруг королевы Виктории, ввел его в Англии несколько лет назад. Дэвид лично заполнил ведро землей и посадил в нее елку, разукрасив ее бантами, колокольчиками и свечами. Он хотел, чтобы Ребекка, спустившись с лестницы, увидела нечто необычное.

Ребекка… Это первое Рождество, которое они проводят вместе как муж и жена. «И все идет хорошо», – подумал Дэвид. Опасный период миновал, но Дэвид тем не менее все еще беспокоился. Ее состояние обнадеживает. Похоже, она сможет иметь ребенка. Их семья будет тогда состоять из трех человек. Беременность Ребекки была уже вполне заметна, хотя, конечно, не столь сильно, как у Луизы. Порой Дэвид просыпался среди ночи, и чувствовал, что Ребекка во сне прижалась к нему. В таких случаях он часто поворачивался лицом к ней, чтобы почувствовать, как разбухший живот жены прикасается к его телу. Дэвида радовало это ощущение, хотя его нельзя было назвать эротическим. Нет, в нем была только нежность… Дэвид находил в этом прикосновении удивительную нежность.

Казалось, что Ребекка почти счастлива, несмотря на скуку месячного пребывания в постели и страх, который она время от времени испытывала. Тот самый страх, который охватил ее в то ужасное утро, когда она подумала, что у нее снова начинается выкидыш. Вчера вечером она казалась счастливой – счастливой оттого, что она в Стэдвелле, окруженная своими близкими, отмечающими Рождество вместе с ней.

И Дэвид тоже был счастлив. Все, на что он надеялся, возвратившись домой из Крыма, похоже, сбылось. Он убедил Ребекку выйти за него замуж. Он смог обеспечить ей домашний уют и радость оттого, что она может приносить пользу, – пусть даже их дом все еще имеет довольно жалкий, потрепанный вид. А теперь у Ребекки скорее всего будет ребенок.

Он искупил свой поступок, порой осторожно думал Дэвид. Он вернул Ребекке нечто стоящее взамен того бесценного, чего он ее лишил. И постепенно исцелялся сам. Вот уже несколько месяцев Дэвида не беспокоили его телесные раны. Да и раны душевные, по-видимому, тоже затягивались. Его все еще посещал тот кошмар, но не так часто, как раньше. Когда этот момент наступал, Дэвид просто поднимался с постели, выходил из комнаты и в одиночестве освобождался от гнетущего чувства, чтобы не беспокоить Ребекку, если она вдруг проснется.

Он знал, что тогда, в Крыму, у него не было выбора. Он должен был убить Джулиана. Не потому что ненавидел его. Не потому что он, Дэвид, хотел Ребекку. Он знал, что она любит Джулиана. Несмотря ни на что. Ведь любовь не может быть чем-то обусловлена. Он и сам не перестал любить Джулиана, хотя тот постоянно проявлял слабость характера и хотя Джулиан женился на женщине, которую любил Дэвид. Дэвид знал, что ему не за что себя винить.

Он терпеливо ждал своего полного исцеления, ждал того времени, когда сможет все забыть и смотреть на Ребекку без малейших угрызений совести. Он убеждал себя в том, что такое время непременно наступит.

Ну а пока праздновалось Рождество – появление на свет новорожденного Христа, предвещающее рождение собственного ребенка Дэвида.

* * *

Ребекка надела – впервые за минувший месяц – новое синее платье, скроенное гораздо просторнее ее других нарядов. Ее гладко зачесанные наверх волосы отсвечивали золотом. У нее исчезла талия. Груди казались больше. Лицо располнело. Мужу, который пришел к ней в праздничный день, чтобы отнести ее вниз, Ребекка показалась не правдоподобно красивой.

– Ты так прекрасна, – сказал ей Дэвид, подхватив ее на руки так же, как и днем раньше. Он сказал правду, хотя и не обнял, и не поцеловал Ребекку, как бы мучительно ни хотелось ему это сделать. Дэвид изо всех сил старался не проявлять по отношению к жене излишних эмоций, чтобы не волновать ее. Он всегда с некоторым ужасом вспоминал ту страсть, с которой он однажды овладел Ребеккой.

Елка привела Ребекку в восторг. Когда Дэвид усадил жену в самое удобное кресло рядом с камином, она упросила его пересадить ее в кресло напротив, чтобы можно было разглядывать елку.

– Она излучает волшебство, – сказала Ребекка. – Это тебе пришла в голову такая удивительная мысль, Дэвид?

Первой неожиданностью для Ребекки стал приход на чай всех живущих поблизости дворян. У всех у них должны были собираться собственные компании или их самих уже куда-нибудь пригласили, но их так беспокоило состояние здоровья Ребекки, что Дэвид уговорил их заглянуть на часок в Стэдвелл, чтобы Ребекка убедилась: по ней скучают, местное общество ее уважает и ценит.

Дэвид не разрешал ей вставать с кресла, и, конечно же, сегодняшняя встреча была гораздо спокойнее и изысканнее, чем та, что прошла за день до этого в холле. Но, несмотря на это, Дэвид с тревогой поглядел на жену, когда все ушли, и граф поставил ей под ноги скамеечку, хотя Ребекка и протестовала, заявив, что не считает себя инвалидом. Дэвид надеялся, что его задумки на этот день не перенапрягут ее.

Вскоре после этого пришли дети – все ученики школы во главе с учительницей. Они выглядели испуганными и возбужденными и с благоговением оглядывались по сторонам. Свой концерт они исполнили два дня назад, но сегодня собирались повторить его специально для графа и графини Хартингтон, а также для виконта и леди Тэвисток. Прежде всего для виконтессы, которая столько времени провела у них в школе, помогая им в овладении чтением и шитьем, научив их тому, что и пение может приносить радость. Графиня Хартингтон, конечно, как и два дня назад в школе, аккомпанировала детям, когда они пели.

Школьники и пели, и танцевали, и декламировали, а также сыграли рождественскую пьеску. Сидя в кресле, из которого он мог наблюдать и за своей женой, и за детским спектаклем, лорд Тэвисток думал, что почему-то никогда еще Рождество не доставляло ему такого удовольствия. На лице Ребекки блуждала теплая улыбка. Дэвид же тайно размышлял, по-прежнему ли она думает о последнем удивительном Рождестве с Джулианом, о котором она начала рассказывать минувшим вечером. Дэвид, однако, отогнал эту мысль прочь.

Он подарил каждому ребенку по мячу. Он вручил их после исполнения рождественской пьесы, а граф тем временем раздавал детям мелкие монеты. Ребекка ограничилась тем, что одарила детей – и их учительницу – улыбками, похвалами и словами благодарности за их доброту, за то, что они уделили ей часть своего времени, предназначенного для собственных рождественских развлечений. Дэвид раздумывал над тем, понимает ли Ребекка, что для детей, которые собирались перейти в салон, где для них приготовили чай и щедрое угощение, это было, вероятно, самое незабываемое из всех рождественских празднеств.

Ребекка не протестовала, когда после того, как дети во главе с миссис Мэттьюз удалились, Дэвид перенес ее наверх.

– Ты должна немного отдохнуть, – порекомендовал ей муж, усадив ее на кровать. – Четвертый месяц только что закончился.

– Да, – сказала она. – Да, Дэвид, он закончился. Уже начинается пятый.

Она обычно смотрела на мужа хладнокровно, стараясь контролировать эмоции. Чаще всего невозможно было представить себе, что она думает по тому или иному поводу. Лишь изредка по ее глазам Дэвиду удавалось как-то догадываться о том, что у нее на душе.

Сейчас ее глаза блестели. Они излучали и какие-то опасения, и некоторую надежду. Ребекка хотела, чтобы Дэвид говорил не о четвертом, а о пятом месяце.

– Да, – заметил он. – Начинается пятый месяц. Точно так же, как вскоре начнется новый год. Но ты должна по-прежнему как можно больше отдыхать.

– Да, Дэвид, – согласилась она. Снова он видел перед собой покорную жену.

Как бы он хотел набраться смелости и прорваться сквозь эту завесу таинственности, которой Ребекка себя окружила. Прорваться к истинной Ребекке сквозь это холодное достоинство, сквозь эти отшлифованные за многие годы безупречные манеры. Но он опасался, что может обнаружить за ее внешней оболочкой нечто совершенно непривычное. Вдруг маска окажется лучше того, что скрывается под ней.

– Спасибо за подарок, – произнес Дэвид, прежде чем уйти.

– За шелковую сорочку, которую я сшила собственными руками? – спросила она. – Это грустный подарок. Портной сшил бы гораздо лучше, Дэвид. Но я не смогла тебе что-нибудь купить. А я благодарю тебя за твой подарок. – Она притронулась к надетой на шею бриллиантовой подвеске на золотой цепочке.

Единственный бриллиант на этой цепочке не оттеняли другие драгоценности или модные безделушки. Его не надо было как-то приукрашивать. Ребекка и не стала этого делать. Дэвид подумал, как бы она прореагировала, если бы он похвалил ее за хороший вкус.

– Если ты чувствуешь себя достаточно хорошо, – сказал он, – то я приду к тебе после обеда вместе с папой и Луизой. Возможно, мы сыграем в карты. Ты, хотела бы?

– Да, Дэвид, – ответила она. А может быть, она предпочла бы остаться одна – со своими воспоминаниями?

– Очень хотела бы, – добавила она. Он кивнул и вышел из комнаты. Она сказала то, что думала, рассуждал Дэвид. Для него это было самое чудесное Рождество, которое он только мог припомнить. А на следующий год в доме появится ребенок. Может быть, появится…

Дэвид подумал, не станет ли он искушать судьбу, если признается самому себе, что счастлив. Он и вправду счастлив… Почти… Впереди у него целая жизнь, в течение которой он мог бы сделать счастливой и Ребекку. Помочь ей забыть свое самое большое горе, помочь ей расслабиться и окунуться в отношения взаимной привязанности, снова осознать их брак как самый настоящий, позволить ей родить еще одного-двух детей. Хотя и этот ребенок, которому еще предстоит появиться на свет, принесет им обоим больше счастья, чем можно было бы в данный момент вообразить.

Так размышлял Дэвид, спускаясь вниз по лестнице. Ему сообщили, что и Луиза удалилась к себе для отдыха. «Я счастлив», – снова подумал он.

Почти счастлив…

Глава 16

Рождественские праздники можно было бы считать вполне удавшимися – для них обоих, хотя они откровенно и не говорили об этом. Праздники показались замечательными и Дэвиду, и Ребекке, потому что они вновь ощутили утраченный несколько лет назад дух Рождества. Так думали они оба, хотя никто из них не был уверен, что такое же чувство разделял и другой супруг. И все-таки в конечном счете не все обстояло так хорошо.

Граф и Луиза уехали в Крейборн еще на святки, в традиционный в Англии день раздачи подарков слугам, письмоносцам, посыльным. Граф с графиней стремились поскорее попасть домой, ибо приближался день, когда Луизе предстояло родить. Дэвид проводил их на вокзал и остался сидеть с ними в относительно теплом и удобном экипаже, пока они не услышали пыхтение остановившегося на путях паровоза. Тогда они вышли на платформу.

С поезда сошло несколько пассажиров. Дэвид поцеловал в щеку Луизу и помог ей войти в вагон, а потом повернулся, собираясь пожать руку отцу, но тут его остановил радостный голос одного из вновь прибывших. То были сэр Джордж вместе с леди Шерер, которые решили прервать поездку домой после рождественских праздников, проведенных в Глостере, чтобы навестить своих дорогих друзей – Тэвистоков.

Они приветствовали друг друга, прежде чем кондуктор дал свисток и поезд отошел. Луиза тепло улыбнулась леди Шерер.

– Что ж, Ребекка еще некоторое время проведет в компании друзей, – заметила Луиза. – Она так обрадуется.

– Моя жена довольно тяжело переносит вынужденное одиночество, связанное с состоянием здоровья, – спокойно разъяснил Дэвид только что приехавшим гостям, надеясь, что, может быть, они в самый последний момент изменят свои планы и снова сядут в поезд. Но рядом с ними на платформе уже сложилась небольшая горка дорожного багажа. – Ребекка будет рада повидаться с вами.

Дэвид не знал, будет ли жена и вправду этому рада. Тогда, в Лондоне, она согласилась отобедать у Шереров, и, возможно, вечер у них в гостях показался ей приятным. Ведь Шерер сердечно принял их, а Синтия отнеслась к Ребекке спокойно и по-дружески. Дэвид и Ребекка никогда не обсуждали тот вечер.

Для Дэвида же он оказался мучительным. Шерер с его шумными, развязными манерами никогда ему особенно не нравился. Ни при каких обстоятельствах Дэвиду не хотелось бы быть вынужденным провести вечер в общении с Шерером. Дэвид не желал лишних напоминаний о том, что его жизнь оказалась странным образом связана с жизнью сэра Джорджа. Отнюдь не жаждал он и общества леди Шерер, зная, какую роль она сыграла в тех драматических событиях в Крыму. Мысль об общении ничего не подозревавшей Ребекки с Синтией вызвала в нем бессильный гнев.

Но, по-видимому, сейчас он мог выбирать не больше, чем тогда, в Лондоне. Шерер из каких-то понятных ему одному побуждений всячески демонстрировал, что относится к Дэвиду как к герою. Видимо, чувствовал себя в долгу перед ним. Но в то же время Шереру следовало бы помнить, насколько Дэвид был близок с Джулианом. Сэр Джордж не мог не почувствовать, что Дэвид отнюдь не желает вспоминать о том злополучном дне. Однако, похоже, какая бы то ни было чувствительность Джорджу Шереру была абсолютно чужда.

Как он может вынуждать свою жену постоянно помнить о происшедшем? И регулярно встречаться с человеком, который убил ее любовника? Но, может быть, именно к этому он сознательно стремится. В глубине души Дэвид подозревал, что тот ненавидит свою жену.

Так или иначе, когда Дэвид вернулся с вокзала и поднялся в спальню, чтобы помочь Ребекке спуститься вниз к чаю, он сообщил ей, что у них гости, которые собираются провести в Стэдвелле неопределенное время.

* * *

Шереры пробыли в Стэдвелле всего два дня. Ребекке же показалось, что прошло целых два месяца. После дня раздачи подарков она по настоянию Дэвида оставалась по утрам в постели, но спускалась вниз во второй половине дня, хотя с тревогой отмечала слабость в ногах и ложилась уже только вечером после обеда.

Сэр Джордж Шерер был все таким же дружески расположенным, сердечным и разговорчивым, каким она помнила его по Лондону. А его жена оставалась все такой же спокойной. Ребекка настроилась развлекать их, решив по возможности проявлять доброжелательность и общительность. Ей было стыдно за некоторые мысли, которые приходили ей в голову в течение того месяца, когда она была вынуждена оставаться безвыходно у себя наверху.

Тот вечер в Лондоне, возможно, и не был столь зловещим, каким она вспоминала его. Но к ней вновь вернулось ощущение тогдашней болезненной атмосферы.

– Вы часто охотились с ружьем, майор? – спросил Дэвида на второй день Джордж после обеда.

– Не так уж часто, – ответил Дэвид. – Между прочим, вы, должно быть, знаете, что вот уже полгода я не майор, у меня теперь нет никакого воинского звания.