Подари мне все рассветы

— Жуана, — сказал он, заставляя себя не верить ей и мучительно желая ей поверить, — но почему, имея столь огромный опыт, ты с такой легкостью пошла на интимную близость со мной? Насколько я помню, инициатива исходила от тебя.

— Как видно, ты хочешь окончательно унизить меня, а я не привыкла унижаться. Ладно, наверное, я должна тебе рассказать. Роберт, я люблю тебя. Возможно, я влюбилась в тебя, когда впервые увидела в Лиссабоне. Ты стоял среди блеска бала в потрепанном мундире, суровый, враждебно настроенный по отношению ко мне и твердо намеренный противостоять моим чарам и заигрываниям. А влюбилась я в тебя уже в Обидосе, когда испугалась, что утрачу контроль над собой, и укусила тебя за язык. Тебе было очень больно? Или, возможно, тогда ты меня всего лишь озадачил, потому что в отличие от всех прочих мужчин не пожелал плясать под мою дудочку. Как бы то ни было, я в тебя влюбилась и твердо решила заполучить при первой возможности. Но я, тем не менее, хотела, чтобы между нами был барьер. Любовь меня пугает.

Некоторое время он лежал молча, потом наконец сказал:

— Гореть тебе в адском пламени, Жуана.

— За то, что люблю тебя? — печально усмехнулась она. — Я не ждала, что полюблю, после того как мне минуло пятнадцать лет и я узнала, что мир состоит не из рыцарей в сверкающих доспехах и прекрасных дам, которые ждут, когда рыцари их увезут в царство вечного счастья. Как ни парадоксально, я полюбила именно того мужчину, который предпочитает, чтобы я горела в аду, чем переночевала в его палатке. А может быть, никакого парадокса здесь нет? Наверное, я бы не влюбилась в тебя, если бы тогда в Лиссабоне ты не сверлил меня таким сердитым взглядом. На меня еще никто никогда так не смотрел.

— Я не сверлил тебя взглядом, — сказал он. — Просто я чувствовал себя не в своей тарелке.

— Вот как? Я и не заметила. Ты смотрел так, как будто презирал всех вокруг, а меня в особенности.

— Ты была красивой, соблазнительной, богатой. А я хотел тебя и презирал себя за то, что хочу того, что мне никогда не получить. Так что презирал я самого себя. И с тех пор я всегда презирал себя за то, что люблю тебя.

— Роберт, — попросила она, обнимая его за шею и вытягиваясь рядом с ним в струнку, — скажи это по-другому. Ну пожалуйста. Я прошу тебя, я тебя умоляю: скажи это по-другому.

Он облизал пересохшие губы, изо всех сил зажмурил глаза и, крепко прижав ее к себе, сказал:

— Я люблю тебя. Вот. Теперь довольна?

— Да, — шепнула она, уткнувшись в его шею.

Предыдущей ночью он не занимался с ней любовью. В палатке тесно, ее легко опрокинуть — все равно что заниматься любовью на глазах у всех, ведь вокруг полно людей. Он аккуратно закатал до пояса подол ее платья, спустил с себя брюки и вошел в ее плоть. Он двигался очень медленно и осторожно, а она лежала под ним, непривычно тихая и спокойная.

— Я люблю тебя, — прошептала она. Интересно, слышал ли кто-нибудь, чем они занимаются?

«Да поможет мне Бог!» — думал он, но он ей верил. Да и как он мог ей не верить? Она молча держала его в объятиях и внутри своего тела, полностью отдавая себя. Он понимал, что ей сейчас не достичь пика наслаждения. Тем не менее она отдавала себя ему, ничего не получая взамен.

— Я люблю тебя, — повторил он. И он знал, что она услышала его слова любви и множество других, невысказанных слов.

И не было между ними никаких барьеров.

Глава 28

Утро еще не наступило. В лагере за пределами палатки все было относительно тихо и спокойно. Можно было бы поспать еще. Но, как часто бывает, оба они проснулись одновременно. Почувствовав, что он тоже проснулся, она, словно кошка, с удовольствием потянулась.

— Не говорила ли я тебе, что наша близость становится с каждым разом все чудеснее? — сказала она. -

И сегодняшняя ночь не была исключением.

— А я разве не говорил тебе, что ты не сможешь перестать лгать, даже если попытаешься, — парировал он. — Или ты думаешь, что я настолько сосредоточился на собственном удовольствии, что не заметил, что ты удовольствия не получила?

— Плохо же ты знаешь женщин, Роберт, особенно меня. Иногда чувствовать то, что ты делаешь с моим телом, бывает так чудесно, что и словами не выразишь. Хочется просто расслабиться и наслаждаться. А последний раз было особенно хорошо, потому что ты сказал, что любишь меня, а твое тело подтвердило, что ты говоришь правду. Повтори еще раз.

— Мои слова выражают несбыточную мечту, Жуана, — сказал он, — как и те, которые мы говорили друг другу, будучи детьми.

Она вдруг рассмеялась.

— Но мечты иногда сбываются. Давай помечтаем еще немного. Я люблю тебя, даже если реальность одержит над мечтой верх и оторвет нас друг от друга.

— Но прежде чем это случится, знай, что я действительно люблю тебя, — сказал он.

Она уютно устроилась рядом с ним, но вернуть состояние ленивой удовлетворенности не удалось.

— Я намерена оставаться с тобой как можно дольше. Ты поедешь со мной до самого Лиссабона?

— Наверное, нет. Не знаю, каковы планы командования, но, насколько я понимаю, воздвигнутые линии обороны, хотя они и великолепны, едва ли смогут остановить французов сами по себе, без помощи живой силы. Наверное, именно мне со своими людьми и придется обеспечивать оборону живой силой.

— Понятно, — протянула она.

А вот ее миссия закончена. Она выполнила и то, что было ей поручено Артуром, и то, к чему шла три долгих года. И теперь, когда спало напряжение, она чувствовала себя опустошенной. Роберту еще предстояли дела. У нее же больше дел не было.

Он погладил ее по голове и поцеловал в макушку.

— А что будешь делать ты?

— Поеду в Лиссабон. И вернусь к своим белым одеяниям. Тебе не кажется, Роберт, что белые одеяния — великолепная находка для художника, создающего образ? Иногда, правда, они надоедают, но зато всегда интригуют моих поклонников.

— Стало быть, ты останешься в Лиссабоне, — сказал он. — Вполне разумно.

Разумно, но ужасно скучно.

— Возможно, я там не останусь, а уеду в Англию. Я всегда мечтала уехать в Англию и стать настоящей англичанкой. Ты и представить себе не можешь, Роберт, как утомительно не быть своей ни в одной стране.

Но тут ей вспомнился мальчик, который жил в доме своего отца, но которого даже не знакомили с гостями.

— Нет, пожалуй, именно ты можешь представить себе это. Я хочу стать англичанкой. Хочу жить в Англии, хочу выйти замуж за английского джентльмена и иметь английских детей.

— Вот как? — произнес он, снова целуя ее в макушку.

— Лорд Уаймен — полковник лорд Уаймен — несколько раз делал мне предложение. И конечно, снова попросит моей руки, когда я вернусь в Лиссабон. Возможно, я приму его предложение.

— Ты любишь его? — спросил он.

— Болван! — презрительно воскликнула Жуана. — Я люблю тебя, Роберт. Как я могу любить сразу двух мужчин? Он богат, красив, обаятелен, у него множество других превосходных качеств. Он может дать мне то, чего я всегда хотела.

Он ничего не сказал и лишь прижался щекой к ее голове.

— Я не смогла бы следовать в обозе за армией, — сказала она. — Частая перемена мест, неудобства, опасность и тревога не для меня. Я не смогу выдержать, Роберт.

— Понимаю, — сказал он и совсем тихо добавил: — Я и не прошу.

Слова задели ее за живое. Пока он их не произносил, она и не подозревала, что надеется услышать его просьбу поехать с ним. Она мечтала о несбыточном, чего не делала с тех пор, как была девочкой.

— Я очень, очень богата, — неожиданно сказала она, сознавая, что бесполезно бороться с реальностью. — Ты и понятия не имеешь, как я богата, Роберт. Мы могли бы купить в Англии поместье и жить там…

— Нет, Жуана, — покачал он головой. — Я сделал карьеру в армии и останусь в армии, пока я здесь нужен. Армия — моя жизнь. Мне нравится то, что я делаю.

Она рассердилась на него за то, что он такой несгибаемый реалист, за то, что отказывается разделить с ней хотя бы ненадолго ее несбыточные мечты.

— Значит, для тебя армия важнее, чем я? — Но рука ее, не дожидаясь ответа, взлетела вверх и закрыла ладонью его рот. — Не отвечай. Я говорю глупости. Забудь то, что я сказала. Конечно, ты принадлежишь к миру военных. Ты упал бы в моих глазах, если бы соблазнился богатством и удобствами… и любовью. И нам, конечно, нужно расстаться, как только доберемся до Торриш-Ведраша. Сколько нам осталось быть вместе? Неделю? Две? Мы превратим их в самые незабываемые недели в нашей жизни, не так ли, Роберт?

— Да, — ответил он.

— Отступать вместе с армией, — сказала она, — спать и заниматься любовью в палатке каждую ночь. Едва ли такая жизнь может показаться раем любому, только не нам с тобой.

— Мы превратим ее в рай, — сказал он. — Зачем ты пользуешься духами? Твой естественный запах просто великолепен.

Она фыркнула.

— Если бы я появилась на балу в Лиссабоне, источая такой аромат, как сейчас, вокруг меня создалось бы пустое пространство. И мне бы оно не понравилось. Не заняться ли нам любовью еще раз, Роберт? Или мы всех разбудим?

— Если у нас осталось две недели, а может быть, и того меньше, то нам придется научиться заниматься любовью, не поднимая на ноги весь лагерь. Забирайся на меня.

— Обещаю не кричать, — сказала она, осторожно усаживаясь на него и сжимая коленями его бедра.

Она принялась запоминать его: ощущение теплых, узких бедер, прикасающихся к внутренней поверхности ее ног, ощущение его сильных рук, придерживающих ее бедра, ощущение его внутри своего тела. Она наклонилась к нему, чувствуя прикосновение своих грудей к твердым мускулам его груди, потом отыскала его рот и, прикоснувшись к нему губами, ощутила знакомое вторжение его языка.

Она старалась запомнить все, хотя знала, что тем самым отнимает у себя часть удовольствия, потому что любовь нельзя разложить на составные части или сохранить про запас. Наслаждаться ею можно было только здесь и сейчас. Нельзя отложить на будущее ни наслаждение, ни боль.

Ей вдруг захотелось умереть, и ее поразила абсурдность этого желания. Ей хотелось умереть, пока она еще с ним. В тот самый момент, когда он обнимает ее, когда нашептывает ей всякие милые нежности, когда их тела все еще слиты воедино, когда они, насытившись, готовы расслабиться.

— Роберт, — прошептала она, — мне хочется умереть. Сию минуту.

— У нас впереди еще целая неделя, — напомнил он. — А может быть, даже две. Целая вечность, Жуана. Кому, как не солдату, знать, что день, неделя так же драгоценны, как целая жизнь.

— Но ведь я не солдат, — возразила она, прижавшись лбом к его плечу и закрыв глаза. — Я всегда буду любить тебя, Роберт. И когда тебе исполнится восемьдесят два года, знай, что есть где-то на свете восьмидесятилетняя женщина, которая любит тебя. И пусть такая приятная мысль помогает тебе жить в течение примерно пятидесяти следующих лет.

— Наверное, к тому времени ты все еще будешь окружена толпой поклонников и тебе будет совсем не интересно знать, что какой-то восьмидесятидвухлетний старик все еще любит тебя.

Она вздохнула.

— Я так устала, что могла бы проспать целую неделю.

— Ну так засни, — сказал он. — Только не на целую неделю, Жуана.

Когда оба они уже засыпали, она подумала: почему нельзя остановить время? Почему нельзя сделать так, чтобы какой-то особенно приятный момент длился вечно? Глупо устроена жизнь. Будь она на месте Всевышнего, уж она придумала бы что-нибудь получше.

Маршал Массена быстро понял свою ошибку. Он недооценил численность и мощь объединенных вооруженных сил и атаковал их, когда на их стороне были все преимущества. Он решил больше не атаковать, а отыскать другой путь, в обход центра Португалии. И он нашел его в горах Сьерра-де-Карамула, расположенных на севере, где труднопроходимая дорога вела к прибрежной равнине в нескольких милях от Коимбры.

Лорд Веллингтон знал о существовании обходной дороги и распорядился, чтобы португальские отряды милиции защищали ее. Однако им было не по силам задержать переброску целой армии. Французская армия неумолимо вторгалась на территорию Португалии.

Поэтому объединенные вооруженные силы начали неизбежное отступление, сопровождавшееся ворчанием и жалобами тех, кто полагал, что одержанная победа имеет решающее значение. Армия, перевалив через хребет Буссако, осуществляла переброску к югу, на главную дорогу в Коимбру. Настроение в войсках было подавленное. Всем казалось, что командование предало их, украв победу.

Отступление началось вечером 28 сентября, на следующий день после сражения. Большая часть армии снялась, оставив небольшой арьергард и множество горящих костров, чтобы французы не заметили, что они ушли. Они направились в сторону Коимбры и наконец вышли на дорогу в Лиссабон.

Стрелки составляли часть арьергарда, обстреливая небольшие группы французов, следовавших за ними по пятам, и наблюдая, не подтянется ли основной костяк армии.

Население Коимбры, большая часть которого пренебрегла приказами Веллингтона оставить врагу выжженную землю, слишком поздно осознало свою оплошность. Теперь ее жители побежали к югу впереди армии, нагруженные пожитками, которые удалось спасти, и бросившие все остальное на разграбление и предание огню. Французов не покидало чувство, что они вторгаются на опустошенную территорию.

Дивизион легкой артиллерии одним из последних покинул университетский городок, большая часть которого была охвачена пожаром. Именно там Жуана снова встретила своего единоутробного брата. Он сказал, что приезжал туда специально, чтобы найти ее и убедиться в ее целости и сохранности. Карлоту, вопреки ее просьбам, он отправил с малышом в горы.

— Она в конце концов поняла, что неразумно тащить сюда малыша, — усмехнувшись, сказал он. — А там, где Мигель, придется находиться и Карлоте, по крайней мере в течение ближайших нескольких месяцев — хочет она того или нет.

Дуарте обнял Жуану, пожал руку капитану Блейку и дружески хлопнул его по спине.

— Я слышал о сражении. Счастливчики! Многое бы я отдал, чтобы быть там. Ты тоже была поблизости, Жуана? Так и не удалось убедить тебя уехать в безопасное место?

— Уехать в безопасное место? — презрительно воскликнул Блейк. — Жуане? Да она была практически в самой гуще сражения. Снаряды и пули не смогли убить меня, но увидев ее стоящей в полный рост на линии огня и размахивающей моей винтовкой, я едва Богу душу не отдал. — Он обнял ее одной рукой за плечи. Дуарте вытер взмокший лоб.

— Моя сестра и моя женщина — одного поля ягоды.

— Дуарте, я должна была находиться там во время сражения. Я должна была убить его.

— Его? — Он не сразу понял, но постепенно глаза его округлились.

— Я узнала его в Саламанке. Полковника Марселя Леру я слишком хорошо запомнила. Я должна была убить его, Дуарте, и убила — из винтовки Роберта. Мне еще никогда не приходилось стрелять из винтовки, но я знала, что не промахнусь. Он был моей добычей.

— Жуана, — прошептал он. — Боже милостивый, я мог потерять и тебя. Почему ты, глупенькая, не сказала мне? Это должен был сделать я, а не ты.

— Он мертв. И теперь они могут спать спокойно. Они, наконец, обретут покой. Я убила его, Дуарте.

Дуарте обнял ее, и капитан Блейк тактично отвернулся и увидел, как сержант кивнул ему, подтверждая, что все здания на нужной им улице проверены и что там не осталось ни пищи, ни других припасов. А брат и сестра тем временем плакали у него за спиной в объятиях друг друга.

— Значит, ты сейчас отправляешься в Лиссабон? — спросил Дуарте, когда они наконец оторвались друг от друга.

— Да, — улыбнулась она.

— Надеюсь, что там ты будешь в безопасности. А вы, капитан?

— Наверное, я до Лиссабона не доберусь. Думаю, что, не доходя до столицы, мы займем оборону.

— Кстати, — сказал Дуарте, переводя взгляд с капитана на сестру. — Надеюсь, Жуана наконец убедила вас, что говорит о себе правду? Однако, как видно, судьба и обстоятельства заставляют ваши пути разойтись? Ну что ж, так уж устроен мир — по крайней мере тот мир, в котором мы живем. Мне, пожалуй, пора идти. Я всего лишь хотел убедиться, что с Жуаной все в порядке.

Он обнял сестру, подал руку капитану Блейку и снова, переведя взгляд с одного на другого, пожал плечами.

— Я еще увижу вас обоих, — сказал он. — Может быть, вместе, а может — по отдельности. Я не буду счастлив, пока не закончится проклятая война, пока французы не уберутся восвояси, туда, откуда пришли, и пока наша жизнь не станет снова нормальной. Мне не по душе, что война делает с нашими жизнями. Ну а теперь отправляйтесь в путь, не то за вами увяжутся французы.

И они вместе с дивизионом легкой артиллерии продолжали свой путь к югу.

Осенние дожди не начинались до 7 октября, последнего дня, когда армия целый день была на марше, зато потом зарядили с такой силой, словно разверзлись небесные хляби. Ливень нещадно хлестал длинную вереницу беженцев и еще более длинную вереницу усталых, обтрепанных солдат, с трудом тащившихся по раскисшей дороге местами по колено в грязи. И французы подходили все ближе, появляясь иногда в пределах видимости дивизиона легкой артиллерии то справа, то слева от дороги.

Люди продолжали идти, ожидая позорного поражения.

А потом, когда они достигли Торриш-Ведраша, перед ними неожиданно возникли в горах мощные оборонительные линии, существование которых хранилось в самой строжайшей за всю историю войн тайне и которые даже вблизи можно было заметить не сразу. Каждая дорога, каждая горная тропа была непроходимой для противника. Орудия были спрятаны за земляными укрытиями, в каждой башне, в каждом старом замке; каждая высота была превращена в грозный редут. Были прокопаны траншеи, перекрыты и превращены в непроходимые болота ручьи, строения и деревья были снесены, чтобы приближающейся вражеской армии было негде укрыться.

Оборонительные сооружения тянулись от моря на западе до реки Тахо на востоке в виде трех концентрических окружностей. А британский военный флот стоял наготове и в море, и в русле реки.

Только когда батальоны были встречены на дороге и направлены на свои новые позиции, солдаты начали понимать, что ожидает их и что будет ожидать неприятеля, который буквально дышал им в спины. Только тогда глубокая депрессия сменилась эйфорией.

Когда подошла французская армия, насквозь промокшая под дождем, несчастная и голодная, потому что негде было взять продовольствия, а ее обоз с продовольствием остался где-то далеко позади, когда путь к отступлению был отрезан отважными борцами из «Орденанзы», поджидавшими их в горах, а путь вперед был наглухо перекрыт линиями обороны, Массена наконец понял, что его заманили в ловушку, что его советники ошиблись и дали ему неправильные рекомендации. И только тогда некоторые офицеры начали понимать, на чьей стороне в действительности находилась маркиза дас Минас.

Массене ничего не оставалось, как начать продолжительную осаду и ждать, не найдется ли какой-нибудь выход из создавшегося положения.

Дивизион легкой артиллерии прибыл в Торриш-Ведраш промокший, грязный и измотанный, но на долгий отдых пока нечего было надеяться. Им еще предстояло добраться до оборонительной позиции в Арруде, неподалеку от реки Тахо, а прежде чем продолжить путь, было разрешено несколько часов отдыха.

— Ну что ж, — улыбнулась капитану Блейку Жуана. — Не думаю, что мы могли бы сильнее, чем сейчас, промокнуть или испачкаться. Еще несколько миль уже не играют роли.

Однако Роберт находился в глубокой депрессии. Хотя он единственный из своих людей знал о существовании линий обороны и знал, что они направляются в безопасное место, он не мог испытывать радости, которую должен был чувствовать. Он, конечно, промок, вымазался в грязи и устал, но не физические неудобства угнетали его. Он давно уже привык спокойно переносить их. Нет, его подавленное настроение имело прямое отношение к прибытию в Торриш-Ведраш — пункт назначения, добраться до которого все хотели как можно скорее. Но Блейк не испытывал общей радости — он ожидал его с ужасом. Торриш-Ведраш символизировал конец земного рая, конец всего, для чего ему стоило жить.

Он боялся, что у него не хватит мужества сказать то, что пришлось сказать.

— Дальше ты не пойдешь, Жуана, — тихо сказал он, отведя ее в сторону от людей своей роты и жестом попросив лейтенанта Рида на время заменить его.

— Что такое ты говоришь? Я иду с тобой в Арруду, Роберт.

— Нет. — Он умышленно смотрел не на нее, а куда-то вдоль улицы, по которой они шли. — У тебя здесь есть друзья. Отсюда есть прямая дорога в Лиссабон. Здесь наши пути разойдутся, Жуана.

— Нет! — Она вырвалась из его рук и взглянула ему в лицо. — Мы не должны так расставаться, Роберт. Я пойду с тобой. Мы проведем вместе еще несколько ночей. И погляжу, где тебя расквартируют на зиму. Я уйду, когда сама сочту нужным. Скоро.

— Сейчас, — сказал он и, снова взяв ее за руку, повел дальше.

— Нет. Отпусти меня. — Она снова попыталась вырваться из его рук, но он не ослабил хватки. Тогда она пнула его в пах. Да так, что он выругался. — Как мы можем расстаться у всех на виду, не попрощавшись как следует? Неужели ты хочешь прощаться на улице? — Она оглянулась вокруг, поняв, что он ведет ее к дому ее друзей.

— В другом месте и в другое время нам будет не легче. Так что давай простимся сейчас, Жуана. Расстанемся навсегда. Иди к своим друзьям и забудь обо мне. Поезжай в Лиссабон и выходи замуж за своего полковника.

— Идиот! Варвар! Сукин сын! — шипела она сквозь стиснутые зубы, но он решительно тащил ее вдоль по улице. Чтобы не отставать от него, она почти бежала. — Не делай так, Роберт! Прошу тебя, я еще не готова. — В голосе ее была паника.

— Разве ты смогла бы приготовиться? — спросил он. — Если бы мы провели вместе еще ночь, зная, что завтра наступит конец, ты смогла бы наслаждаться ночью? И была бы готова попрощаться утром?

— Только не сейчас, — твердила она. — Только не сегодня, Роберт.

— Сегодня и сейчас, — резко сказал он, не рискуя смягчить тон, чтобы самому не поддаться панике. Они завернули за угол, и она увидела в конце улицы белый забор, окружавший домик ее друзей. — Так будет лучше, Жуана.

— Отпусти меня, — попросила вдруг она, перестав вырываться из его рук, и остановилась. Он отпустил ее руку и тоже остановился.

— Ладно, — сказала она неожиданно холодным, равнодушным тоном. Мокрые пряди волос прилипли к ее лицу, мокрое платье облепило тело, но она вздернула подбородок и показалась ему царственно прекрасной. — Если я так мало значу для тебя, Роберт, то не трудись даже провожать меня до дверей. Со мной ничего не случится. А теперь прощай.

— Прощай, Жуана.

Она повернулась и не спеша пошла по улице, даже не оглянувшись. Он смотрел ей вслед, пока она не исчезла за белым забором.

Потом он стоял и смотрел на пустую улицу, и дождевые капли, сползавшие по его щекам, были почему-то горячими и солеными. Не могло все закончиться так неожиданно. Не могло все закончиться.

Но закончилось.

Глава 29

Жуана не уехала в Лиссабон из Торриш-Ведраша даже тогда, когда ее друзья, владельцы дома, в котором она остановилась, перебрались в более безопасное место. Жуана осталась в доме вместе со слугами.

Жить одной не означало оставаться в одиночестве. От одиночества она не страдала. Она снова стала маркизой дас Минас. У Матильды хватило здравого смысла оставить в доме сундук с ее одеждой и другими вещами. Жуана вновь посещала всякого рода увеселения. Толпа окружающих ее поклонников была больше, чем обычно, и она, как всегда, ярко блистала в их окружении.

И все-таки она была страшно одинока, потому что Роберт уехал и, вероятнее всего, она уже никогда его не увидит. Она даже хотела, чтобы они больше не увиделись, потому что у них не было будущего, однако она мучительно надеялась хоть одним глазком увидеть его, когда вдруг, может быть, его пошлют в Торриш-Ведраш с каким-нибудь поручением.

Она не простила ему столь сухого и неожиданного расставания, между тем вполне понимала, почему он так поступил. Но простить его она не могла. Хотя он, может быть, правильно решил закончить все одним махом. Провести еще одну ночь с ним, зная, что наутро ей придется уйти навсегда, означало бы лишь продлить агонию. Но агония все равно была — так или иначе, потому что ей нужно было, чтобы между ними произошло нечто такое, о чем она могла потом оставить приятное воспоминание. Однако этого не случилось. И опустошенность, которую она чувствовала, была, пожалуй, пострашнее агонии.

Но Жуана была не из тех, кто чахнет от горя, жалуясь на судьбу, пребывая в бездействии. К тому времени как она добралась до дома своих друзей — насквозь промокшая, заляпанная грязью, в изодранной одежде, — она уже обрела свой обычный жизнерадостный вид и рассмеялась, глядя на их изумленные лица.

На публике она улыбалась и смеялась, но когда оставалась одна в своих комнатах, погружалась в глубокую депрессию. Однако даже в одиночестве она не позволяла себе плакать, чтобы не оставлять никаких улик, свидетельствующих о ее горе, чтобы никто не заметил ее припухших век и покрасневших глаз.

Но как она тосковала по нему! Господи, как ей его не хватало!

И тут лорд Веллингтон решил дать большой обед, бал и ужин в честь лорда Бересфорда, который был посвящен в рыцари. Приглашения получили несколько знакомых Жуане офицеров из Торриш-Ведраша. Еще несколько человек должны были приехать из Лиссабона. Вполне возможно, подумала она, что среди них окажется и полковник лорд Уаймен.

Приятно будет снова увидеть его, навсегда оставить свои мечты и вновь погрузиться в реальность. Кстати, не такую уж неприятную реальность. Дункан был ей симпатичен. Неплохо будет выйти за него замуж и жить с ним.

Жуана приняла приглашение. Вспомнив о Роберте, находившемся за много миль отсюда, в Арруде, она печально улыбнулась. Ей вспомнилось его неприязненное отношение к блестящим увеселениям, каким обещал быть предстоящий бал. Она не позволила бы себе даже самой маленькой надежды. Но разве можно приказать сердцу прислушаться к голосу разума?

— Неужели вы не пойдете? — спросил старшего офицера лейтенант Рид, с недоверием глядя на него. — Вам выдали, можно сказать, приз, а не приглашение, сэр.

— Не идешь? — воскликнул капитан Роландсон. — Из всех офицеров батальона они пригласили одного тебя, Боб, не считая самого генерала, а ты с полным безразличием пожимаешь плечами и заявляешь, что не пойдешь?

— Моего отсутствия никто не заметит, — сказал Блейк. — Не думаю, что лорд Веллингтон, не увидев меня, расстроится. Меня пригласили только потому, что я имел возможность оказать ему маленькую услугу.

— Маленькая услуга заключалась в том, что ты отправился в Саламанку и позволил французам взять тебя в плен, с тем чтобы заманить их в ловушку с помощью ложной информации, — сказал капитан Роландсон. — Не думаю, что все подробности твоего подвига остались тайной, Боб. Ты настоящий герой, дружище, а боишься на людях показаться.

— Что ты говоришь? Какой тут страх! — нетерпеливо перебил его Блейк.

— Сходи, — продолжал Роландсон. — Дай своим людям передышку. С тех пор как мы оказались здесь, ты на них рычишь, придираешься по пустякам.

— Неправда, — огрызнулся Блейк.

Но его друг лишь кивнул в подтверждение своих слов и призвал в свидетели лейтенанта Рида:

— Ведь правда, Питер?

— Люди не возражают, — сказал лейтенант, — они знают, что в случае опасности он всегда о них позаботится. А кроме того, они понимают, что он скучает по той леди, извините, что напомнил, сэр.

— А я, черт возьми, не извиню! — рявкнул Блейк и, вскочив на ноги, уронил стул. — Я солдат, лейтенант, а не какой-нибудь мерзкий бабник.

— Боб, — настойчиво повторил Роландсон, — сходи на бал. А возвратившись, расскажешь нам все подробности, чтобы мы умерли от зависти. Если мы зазимуем здесь, жизнь обещает быть скучной. Можно было бы ожидать, что Массена попытается снова атаковать, хотя бы из гордости. Но он пока ничего не предпринимает. Абсолютно ничего. Сходи на бал, старина.

Блейк вздохнул.

— Извини, Питер, — обратился он к лейтенанту, — не знаю, что на меня нашло в последнее время. Наверное, во всем виноваты проклятые дожди. Ладно, почищу мундир, выстираю сорочку, наведу глянец на сапоги, подстригу волосы и поражу местную элиту своим видом. Я даже танцевать буду, пропади все пропадом. Теперь довольны вы, оба?

Его друзья переглянулись, усмехаясь. — Радуется, счастливчик, что приглашен на бал, — сказал Роландсон. — Не может сдержать возбуждения.

Блейк выругался, и его друзья громко расхохотались. Бал и ужин. Может быть, они поднимут его настроение. Ему вспомнились два последних бала, на которых он присутствовал: в Лиссабоне и в Висо. Он постарался отогнать мысли о прошлом.

Не будет он вспоминать. Но как? Ослепительно прекрасная Жуана вся в белом. И та же самая Жуана, которая шла с ним через горы и переносила вместе с ним все невзгоды пути, не жалуясь и всегда пребывая в хорошем настроении. Жуана — женщина, которая была его любовницей. Все. Он больше не будет вспоминать.

Интересно, находится ли она еще в Лиссабоне или Уаймен уже отправил ее в Англию? Помолвлены ли они? А может, уже поженились на скорую руку перед ее отъездом? Нет, он больше не будет ни о чем думать.

Он пойдет на бал. Возможно, бал для него — самое лучшее средство прийти в себя. И танцевать он тоже будет. Там, несомненно, найдется немало португальских красавиц. Он будет танцевать и флиртовать. И возможно, найдет какую-нибудь женщину, с которой переспит. Может быть, дьяволы, терзавшие его душу, оставят его в покое, если он сможет вернуться к нормальной жизни, которая была у него в течение одиннадцати лет его армейской службы?

Он сказал Жуане, что будет любить ее всю жизнь, и верил, что говорит чистую правду. Но тосковать по ней он не намерен. Он не намерен испортить свою жизнь и превратить в сущий ад жизнь своих подчиненных из-за того, что расстался с нею. Как бы там ни было, она осталась в прошлом. А ему надо жить в настоящем и, возможно, даже заглянуть в будущее.