Третий пол

Эта формула – женская душа в мужском теле – имеет свою историю. Первым человеком, который произнес ее публично, был уже знакомый нам Карл Генрих Ульрихс, ассесор из Ганновера, первый теоретик и первый поэт гомосексуализма. Напомню, что он и сам был гомосексуалом и считал себя при этом не мужчиной со специфическими половыми потребностями, а существом отдельного, третьего пола, урнингом. С его легкой руки красивая фраза о душе, разминувшейся с телом, замелькала и в других сочинениях, посвященных теме однополой любви, но продолжалось это недолго. Формула не соответствовала самоощущению значительной части гомосексуалов, у которых не было никакого разлада между душой и телом. Их даже оскорбляло предположение, что в них, хотя бы в небольшой дозе, присутствует женское начало: если они ни под каким видом не хотели общаться с женщинами, то уже и подавно не желали ими быть. Зато формула Ульрихса пригодилась как нельзя лучше «эфеминизированным урнингам», как называли их в прошлом веке. Подозреваю, что в эту категорию попадало и немало гермафродитов, которым невозможно было в то время поставить точный диагноз, и транссексуалов, и тренсвеститов – эти явления не выделялись и не рассматривались самостоятельно, даже терминов таких не существовало. Вполне возможно, что и сам Ульрикс был в действительности транссексуалом, и именно благодаря этому ему удалось так точно выразить душевную драму этих людей.

Мне не случайно, однако, пришло в голову понятие «пароль». Когда слово становится паролем, его буквальный смысл теряет значение, оно становится сигналом для каких-то действий. Именно так пользуются транссексуалы формулой Ульрихса. В любом другом случае пациент, сообщая врачу о своем состоянии, предоставляет ему решать, каким образом будет оказана помощь. Транссексуал приходит с готовым решением. Он не нуждается ни в советах, ни в рекомендациях. Врач ему нужен лишь как квалифицированный исполнитель его требования. А сводится оно к хирургической реконструкции тела, оказавшегося в оскорбительном несоответствии с душой. Поэтому нет необходимости в поисках слов, передающих тонкие оттенки переживаний. Достаточно произнести пароль.

Транссексуализм – явление очень редкое, если судить по статистике. Но впечатление обычно складывается такое, что транссексуалов гораздо больше, чем есть на самом деле. Этот обман зрения создается благодаря их исключительно активному, зачастую даже демонстративному поведению. В этом зримое отличие данной разновидности третьего пола: в стремлении быть на виду, привлекать к себе внимание, втягивать окружающих в обсуждение своих проблем.

Что касается меня, то мое знакомство с этим феноменом произошло раньше, чем я что-либо о нем узнал, раньше даже, чем я мог услышать или прочитать это слово – транссексуализм: в 1951 году, года за два до того, как этот термин появился впервые в работах известного исследователя Бенджамина.

Дело было в Сибири. Не помню уже, с какой целью был я командирован в один из крупных лагерей – психические срывы, требовавшие срочного освидетельствования, часто случались и с заключенными, и с охранниками. И вот когда я сделал все, что от меня требовалось, кто-то из местного начальства предложил: «Хотите посмотреть на нашу Дусю?»

Само упоминание женского имени в мужской зоне прозвучало странно. Но еще более удивительным показалось, что этим именем называл себя мужчина.

Я узнал историю этого человека. В лагерь он попал несколько лет назад, по какой-то бытовой статье, не предполагавшей долгого срока. «Я – Дуся», – говорил он всем и старался, насколько это было возможно в той обстановке, внешне выглядеть как женщина.

В бараке вместе с ним жил молодой симпатичный парень. Вскоре все уже знали, что это – Дусин муж. В сексуальном плане их отношения были безгрешны, но во всем остальном поведение Дуси действительно было поведением влюбленной женщины, которая проявляет свои чувства в заботе, в желании ухаживать за любимым и исполнять все его прихоти. Над Дусей посмеивались, но готовность поделиться с «мужем» последним куском трогала всерьез: полуголодные люди в состоянии были оценить чистоту и искренность этого жеста.

Однажды «муж» в чем-то провинился, и охранник его сильно избил. Парень не выдержал побоев и умер. А вскоре нашли мертвым охранника, повинного в его смерти. Долго вести расследование не понадобилось. Дуся и не пытался что-нибудь скрыть. Он доверчиво рассказывал и показывал, как раздобыл топор («топорчик», говорил он), как вошел в помещение, где находился охранник, как тот, увидев искаженное гневом лицо мстителя, попытался выпрыгнуть в окно, но Дуся оказался проворнее и достал его «топорчиком по головушке»… Похоже было что Дуся вовсе не считает себя преступником и не думает о наказании. Любимый муж погиб, и тот, кто был в этом виновен, тоже должен был умереть.

Дусю судили, проведя предварительно психиатрическую экспертизу. Заключения комиссии я не читал, но поскольку Дуся так и остался в лагере, только с добавочным, практически пожизненным сроком, он был признан вменяемым.

Мне его так и показали – как местную достопримечательность. Все считали его ненормальным – «дурачком», – но общее отношение к нему было добродушным, беззлобным. Начальство ценило его покладистость, безотказность. Дуся охотно выполнял любые приказания, особенно если требовалась от него женская работа – помыть полы, почистить картошку. Поведение его оставалось строго целомудренным: Дуся считал себя вдовой и истово хранил верность покойному «мужу». На окрик «Дуся!» – прибегал стремглав, с сияющим лицом: он получал особое удовольствие, убеждаясь в том, что и окружающие считают его женщиной, и в благодарность рад был угодить любому. А вот дразнить его, называя, как положено, Павлом Сергеевичем, было небезопасно, и это тоже все знали. В кроткой, безответной его душе вспыхивала та же неукротимая ярость, которая однажды уже толкнула его на убийство. Но над дурачками у нас любят издеваться, поэтому всегда находились желающие проделать с ним этот жестокий эксперимент…

В облике и в поведении Дуси мне виделось много признаков серьезных психических нарушений. Его уверенность в том, что он – женщина, и жажду убедить в этом всех я воспринимал всего лишь как один из симптомов нездоровья. Мало ли какие бредовые представления появляются в голове у наших больных! Я просто не знал тогда, что такое нарушение полового самосознания встречается и на фоне полного психического равновесия. Да и откуда мне было это знать, если даже профессор Сумбаев, с его колоссальным врачебным опытом, придерживался того же мнения! Он, по понятным причинам, не имел возможности встретиться с Дусей, но очень внимательно выслушал мой подробный рассказ и задал несколько уточняющих вопросов. Все данные говорят о шизофрении – таково было заключение моего учителя. И с ним, не сомневаюсь, согласились бы все его коллеги-психиатры, включая и самых маститых. Та же история, с которой мы уже сталкивались, говоря о других разновидностях третьего пола: психиатрия лидировала в изучении этих явлений, но при этом в поле зрения психиатров попадали по преимуществу пациенты с целым комплексом психических отклонений, и это порождало невольный обман зрения.

Случая еще раз поехать в этот лагерь мне больше не представилось, дальнейшая судьба Дуси осталась неизвестной. Постепенно этот эпизод забылся, и лишь много лет спустя появился повод о нем вспомнить – уже в Москве, когда я стал сотрудничать с Ириной Голубевой и другими специалистами института эндокринологии.

Танец бабочки

Первым моим пациентом-транссексуалом был Рахим, талантливый танцовщик, приехавший из Ташкента.

Любовь к танцу пробудилась в нем в самом раннем детстве. Как только начинала звучать музыка, этот удивительный ребенок, не научившийся еще толком говорить, пускался в пляс, поражая всех пластичностью и поразительной точностью в передаче настроения, навеянного игрой музыкальных инструментов. Первым номером, который он исполнил публично, был танец бабочки на празднике в детском саду. Рахиму тогда было года четыре, но и теперь он с наслаждением вспоминал, как прекрасен был его костюм – пышная юбочка и крылышки искусно закрепленные на спине, какое счастье он испытывал, словно на самом деле паря в воздухе. Почему с мальчиком стали разучивать танец, явно предназначенный для девочки, я так и не понял. Возможно, Рахим сам натолкнул воспитателей на эту странную идею необычайной грациозностью, присущей ему от рождения. Танец бабочки имел огромный успех.

Поступить в хореографическое училище всегда бывает нелегко, но Рахим конкурсные испытания выдержал с блеском. Учился он очень хорошо. И вновь, по непонятным причинам, педагоги поощряли его увлечение женским танцем. На экзаменах он обычно показывал сольные номера, но иногда выступал и в дуэте, исполняя роль партнерши. Я видел множество фотографий, подтвержадющих это. Особенно хорош был Рахим в колоритных индийских танцах.

После училища молодого танцовщика приняли в штат республиканского театра оперы и балета. Карьера складывалась благополучно. Рахим участвовал во многих спектаклях, не раз побеждал на конкурсах и смотрах. Публика не догадывалась о мистификации – так убедителен был этот одаренный артист в женском образе.

В повседневной жизни Рахим тоже мог кого угодно ввести в заблуждение. Носить специфическую женскую одежду он не решался, но очень умело использовал возможности моды, создавая нейтральный – столько же мужской, сколько и женский – костюм. Профессия позволяла делать прически в таком же стиле. Женская походка, пластика движений, отточенные танцем, были настолько органичны, что даже не требовали контроля. Все портил голос, которому был свойствен самый нормальный мужской тембр. Рахим приучил себя говорить фальцетом, но это было тяжело, требовало постоянного напряжения.

В мечтах Рахим видел себя только женщиной. Переживал мысленно сцены, целые приключения, в которых отводил себе роль героини. Но поскольку эти фантазии, как он был убежден, осуществиться не могли, то и мучительной боли они не причиняли. Да и работа, дававшая выход затаенному влечению, примиряла с действительностью. В часы репетиций и спектаклей Рахим обретал внутреннюю гармонию и цельность.

Но вот однажды от артистов, побывавших на гастролях за рубежом, Рахим услышал поразительную новость. Оказывается, человека можно переделать – мужчину превратить в женщину и наоборот. Таких операций уже сделано немало. Один рассказчик уверял, что своими глазами видел балерину, которая раньше была мужчиной.

С этой минуты Рахим ни о чем не мог больше думать – только об операции, которая совершит с ним чудо полного перевоплощения. Он не будет больше изображать, подражать, притворяться – он станет настоящей женщиной! До сих пор его положение казалось молодому человеку в целом достаточно терпимым. Но теперь, когда он узнал, что выход есть, выяснилось, что дальше так жить просто невозможно. Стала просыпаться настоящая ненависть к своему телу, разительно отличавшемуся от тела женщины. Любой ценой нужно было избавиться от него!

В своем родном городе Рахим обошел всех врачей, но того, кто мог бы помочь ему хотя бы советом, так и не нашел. Не все даже слышали об операциях по перемене пола. И тогда Рахим решил отправиться в Москву.

Начал он с приемной союзного министерства здравоохранения и постепенно обошел все клиники и институты, хоть каким-то боком соприкасавшиеся с его проблемой. В первом же нашем разговоре меня поразила его осведомленность: он знал по имени и отчеству всех ответственных министерских чиновников, всех профессоров и академиков, всех директоров и главных врачей. Он знал, в каких странах и в каких именно центрах делают такие операции. Известна ему была даже их стоимость! Почти все, к кому молодой человек обращался, относились к нему участливо, думали, как ему помочь. Но решения не находилось.

Дважды Рахима помещали в клинику института эндокринологии на обследование. Может быть, думали специалисты, перед ними какой-то редкий случай гермафродитизма, который требует особых методов распознавания? Это сразу подвело бы какую-то объективную базу под настойчивое желание пациента сменить пол, а кроме того, послужило бы формальным оправданием хирургического вмешательства. Но все усилия оказались напрасными. Рахим был стопроцентным мужчиной. Ни малейших признаков эндокринной патологии, никаких отклонений в строении органов или систем!

Когда меня пригласили на консультацию, сразу же всплыл в памяти эпизод в сибирском лагере. Но в отличие от Дуси, этот пациент производил впечатление вполне здорового психически человека. Обаятельный интеллигентный мальчик, уравновешенный, спокойный, логично рассуждающий – при всем желании не к чему было бы придраться. Кое-что я все же про себя отметил. Ну, представьте себе: до девятнадцати лет жить только искусством, отдавать ему все силы, добиться успеха – и вдруг разом все оборвать. Не пожалеть ни прошлого своего, ни будущего. Век у артистов балета и без того короткий, большинство из них выходят на пенсию, не достигнув и сорока лет. Мне случалось общаться с танцовщиками, вынужденными надолго покинуть сцену из-за полученных травм, и я видел, в какое отчаяние их приводит именно эта потеря, потеря времени. А тут без всяких серьезных причин (так мне казалось по неопытности) артист сам похищает у себя это драгоценное время! Готов скитаться по больницам, обивать пороги всевозможных ведомств. Сроки уже измерялись годами. При этом Рахим говорил, что не отступит и будет добиваться своего столько, сколько потребуется, – и видно было, что это не слова. А сколько еще месяцев, а то и лет, займет адаптация, в случае благоприятного для него исхода? Как-то поневоле настораживала эта готовность пожертвовать карьерой, а возможно, и самой профессией.

И еще один штрих обращал на себя внимание. Говоря о себе, Рахим постоянно подчеркивал свою нерешительность, непрактичность – слегка даже не от мира сего. И это подтверждалось фактами. Молодой человек плохо представлял себе, как решаются элементарные житейские проблемы, кругозор его заметно ограничивался специфическими рамками балетного театра. Отношения с коллегами и особенно с руководителями он строил не как взрослый мужчина, а скорее как инфантильный подросток. Но все его поведение в Москве выдавало другой рисунок характера. Это дьявольское упорство, эта непреклонность в достижении поставленной цели, деловитость – откуда что бралось? И при этом в том, что не имело отношения к пробиванию заветной идеи, Рахим оставался таким же, каким его знали всегда…

Как оценить эти детали в поведении пациента? Далеко не сразу удалось мне найти ответ. В какой-то момент я вдруг понял, что ответ этот целиком зависит от того, как мы воспринимаем целевую установку: сочувствуем ей или считаем капризом, непонятной блажью. Представим, что речь идет о спасении жизни – собственной или кого-то из близких. Разве покажется нам чрезмерной любая жертва, если она способна отвратить беду? И разве не видим мы порой, как преображаются люди в минуты, когда что-то бесконечно важное поставлено на карту? В трусах просыпается храбрость, робкие и нерешительные собирают волю в кулак… Я впервые задумался: может быть, то, что мне кажется странным в поведении пациента, следует рассматривать не под углом нарушений в психике, а лишь как объективный показатель испепеляющей силы его желания?

Я пытался представить себе будущее Рахима. Он не сдастся, я уже понял это. Будет с тем же фанатичным упорством добиваться разрешения на операцию. Получит ли он его? Сомнительно. Ни один чиновник, ни один академик не возьмет на себя такую ответственность. Зато очень велика вероятность того, что в каком-нибудь высоком кабинете настырность юноши покажется подозрительной, и его направят психиатрам «на проверку». А результат такой проверки был в значительной степени предопределен, в особенности если направление подписывало высокое начальство. Поставить психиатрический диагноз было для врача намного безопаснее, чем написать в заключении «здоров». Если начальство отдало такое распоряжение, значит, у него были на то основания, некое мнение уже сложилось: проситель (чуть не написал «подозреваемый») был чрезмерно настойчив, осаждал занятых людей, отрывал их от дела, не слушал увещеваний, да и вообще, кто он такой, чтобы так навязываться со своими проблемами? И что же вы хотите сказать, это, по-вашему, адекватное поведение? Не подтвердить предположения начальства означало бросить ему вызов, косвенно обвинить в некомпетентности, в невнимании к просьбам трудящихся, в формализме, в бюрократизме. Ну, зачем врачу лишняя головная боль? Тем более, что от него вовсе не требовалось грубо сфабриковать диагноз. Разве нельзя интерпретировать идею перемены пола как бредовую, навязчивую? Разве нельзя назвать эмоциональной неадекватностью леденящее равнодушие, с каким Рахим стал воспринимать все остальные аспекты своей жизни, так много значившие для него раньше? Ну, а его упорство с которым он, вежливо выслушав аргументированный отказ, тут же записывался на прием к другому влиятельному лицу, – оно самым красноречивым образом говорило о снижении критики…

Я слишком хорошо знал, что ожидает молодого человека, если к нему прилипнет ярлык тяжелого психического заболевания. Спасти его можно было только предупредив события, заранее подготовив благоприятное врачебное заключение. Рахим (очко в его пользу!) без колебаний согласился лечь на обследование в клинику нашего института, и я помог ему этого добиться.

Ни врачи, ни медсестры отделения, наблюдавшие за ним в течение долгого времени, не могли ни к чему придраться. Рахим держался спокойно, приветливо, здраво оценивал происходящее. Он даже отдавал себе отчет, каким нелепым должно выглядеть со стороны его желание перейти в другой пол, и очень терпеливо, без малейшего раздражения старался убедить всех нас в том, что природа действительно создала его женщиной, только почему-то допустила странную путаницу в отношении его тела.

С огромным интересом отнесся к этому необычному пациенту профессор Снежневский, величайший в то время авторитет в психиатрии. Поначалу его приговор звучал категорично: шизофрения, и думать нечего! Но тут как раз сказались преимущества стационарного обследования, благодаря которому человек предстает как на ладони. И в конце концов Снежневский вынужден был снять роковой диагноз, хотя это противоречило всем его давно выношенным взглядам.

Так впервые в нашей клинике, а возможно, и в стране в официальном медицинском документе был зафиксирован новый, непривычный диагноз – транссексуализм.

Житие святой Аполлинарии

Как и все другие разновидности третьего пола, явление, о котором идет речь, известно человеческому роду на протяжении всей его истории. В художественной литературе, а еще раньше – в преданиях и легендах можно найти множество упоминаний о странных людях, отказывающихся признать над собой власть того пола, в котором они рождены. Далеко не все из них решались, по вполне понятным причинам, открыто обнаружить это свое греховное свойство. Транссексуалы, как правило, прятались, душу отводили за крепко запертыми дверьми, но все же нередко попадались и с позором изгонялись из общества. Но самым решительным и отважным хватало душевных сил прожить жизнь в дерзко присвоенном себе образе. Женщины, которых все вокруг принимали за мужчин, мужчины, в которых никто не подозревал изящную женщину, оставили заметный след в исторических хрониках. Порою только после смерти, во время подготовки к обряду погребения, раскрывалась эта жгучая тайна. Но я не сомневаюсь, что было немалому числу транссексуалов удалось унести эту свою тайну в могилу.

Благодаря одному из своих пациентов я узнал об одной удивительной истории, случившейся полторы тысячи лет назад.

Сначала о самом моем пациенте, точнее сказать – о пациентке, поскольку природе было угодно создать обычную, нормальную девочку. Но с самого начала эта девочка, которую назвали Майей, вела себя как непоседливый, озорной мальчишка. Увлекалась только подвижными, силовыми играми, лазала по деревьям, не упускала случая подраться. Необходимость носить форменное платье с фартуком выводила ее из себя. Может быть, поэтому у нее никак не складывались отношения со сверстниками. Обычно в подобных случаях, когда рано проявляется неустойчивость половой идентификации, «казакам в юбке» лучше удается найти в детской среде свою нишу, чем «маменькиным сынкам». Мальчишки считают такую девочку «своим парнем», подчас даже внушают ей уверенность, что она лучше своих изнеженных, капризных подруг: на нее можно во всем положиться, она понимает толк в настоящих удовольствиях, и эта высокая самооценка помогает безболезненно переносить отчужденные, а то и пренебрежительные взгляды юных дочерей Евы. Но Майе и с этим не повезло. Ей довелось сполна пережить страдания гадкого утенка, которого травят и свои, и чужие. Это надломило ее характер, сделало замкнутой и недоверчивой. Но попутно сформировалась и особого рода независимость: что бы ни думали и ни говорили окружающие – считаться с этим не следует.

О периоде детства в памяти у Майи осталось только несколько радостных эпизодов, и все они были связаны с появлением где-нибудь подальше от дома и от школы, среди незнакомых людей в мальчишеском костюме. Такие дивертисменты всегда ей удавались. И вот когда облик полностью соответствовал внутреннему самоощущению, а впридачу еще было видно, что окружающие принимают все за чистую монету – это и создавало ощущение прорыва в какую-то лучезарную, восхитительную реальность. Но школьнице, ведущей размеренную жизнь под строгим родительским контролем, нечасто удавалось совершить такой побег.

Голова у девочки работала прекрасно, училась она хорошо и без всяких осложнений поступила в институт. Но ведь надо было не только читать, конспектировать и сдавать зачеты – надо было еще и жить в окружении однокурсников, среди которых, как это было и в школе, ей опять не нашлось места. Девушкой она себя никак не чувствовала, а сказать всем «я мужчина» – не могла. Вокруг завязывались дружбы, складывались компании, беспрерывно кто-то влюблялся, кто-то отчаивался, ревновал. Сама эта атмосфера, полная расцветающего эротизма, приводила Майю в отчаянье. Не проучившись и года, она бросила институт.

Перебрав несколько профессий, девушка остановилась на работе шофера. Ее устраивало одиночество за рулем. На трассе, вдали от конторы, где лежали ее документы и где каждый человек в администрации знал о ней правду, она могла освободиться от мучительного напряжения. Но тем более ужасные минуты приходилось переживать, когда машину останавливали гаишники. «Ты чего, парень, спятил? – орал милиционер. – Как смеешь ездить по чужим документам?» И нужно было вступать в объяснения, выслушивать пошлые шуточки…

Один раз, еще до встречи со мной, пациентке пришлось полежать в психиатрической больнице. Врачи сошлись во мнении, что она страдает психопатией. Но облегчить ее состояние они не смогли.

Помощь пришла неожиданно, причем, с такой стороны, что предвидеть это было невозможно.

Однажды девушка проходила мимо церкви, когда там шла служба. Ее привлекло тихое пение, теплый свет, лившийся из неплотно притворенной двери. Она вошла. Народу в храме было немного, похоже, все знали друг друга, но на этот раз Майя не ощутила привычного отчуждения. И хоть обряд, совершавшийся на ее глазах, был ей совершенно непонятен, возникло чувство, что она здесь, в храме, своя. Долго отсутствовала, но давно уже знала, что вернется обратно.

И вот тут история моей пациентки, современной девушки, переплетается с судьбой Аполлинарии, царской дочери, жившей в пятом веке. «Житие святой Аполлинарии» дала прочесть Майе богомольная старушка, с которой она познакомилась в храме. Старушка не задавала никаких вопросов, но почему-то Майе, впервые в жизни, захотелось рассказать о себе все. Ответом на исповедь и послужило предложение раскрыть священную книгу на нужной странице.

Царь Анфелий, дочерью которого была Аполлинария, был несчастлив в родительстве. Младшая сестра Аполлинарии была одержима бесами. Старшая же дочь, хоть она и отличалась с малых лет удивительным благочестием, преподнесла родителям другой сюрприз: категорически отказалась выходить замуж. На все мольбы она твердо отвечала: «Не хочу вступать в брак, но надеюсь, что Бог и меня сохранит в страхе перед ним чистою, как соблюдает в непорочности святых дев своих». В конце концов царь с царицей смирились и пригласили опытную инокиню, чтобы та подготовила царевну к пострижению в монахини. Но прежде, чем принять монашеский обет, Аполлинария решила совершить паломничество в Иерусалим, к святым местам. Путешествие было обставлено с подобающей пышностью. Аполлинария везла с собой много золота, серебра. Ее сопровождали толпы рабов.

В Иерусалиме Аполлинария стала одного за другим отпускать на волю своих рабов, щедро награждая их за службу и поручая себя их молитвам. Потом с двумя оставшимися рабами, один из которых был евнухом, отправилась почтить мощи святого великомученика Мины. По пути, в Александрии, она тайно купила монашеские одежды. Поклонившись мощам, царская дочь объявила, что хочет еще заехать в расположенный неподалеку скит, к святым отцам. В пути ее застал вечер, но Аполлинария велела рабам продолжать путь. Ближе к полуночи слуги задремали. Тогда святая облачилась в одежды мужчины-монаха и со словами «Ты, Господи, дал мне начаток сего образа, способи же мне до конца приобрести его, но по Твоей святой воле!» спряталась в болоте. Рабы, очнувшись, кинулись искать свою госпожу, но в болото, естественно, не полезли. Громко рыдая, они отправились в обратный путь.

В скит Аполлинария не пошла. Она так и осталась возле болота, в пустыне, и прожила там в полном одиночестве несколько лет. Бог охранял ее от всяческих напастей, помогал найти пропитание. Тело девушки, прежде нежное и слабое, стало похоже на броню черепахи – так закалила она его трудами, постом и бдением. Ни беспощадное солнце, ни полчища комаров не могли принудить ее отступить от своего замысла, который, как можно понять, заключался не только в том, чтобы удалиться от мира, но и совершить это именно в образе мужчины.

Наконец, Господь убедился, что дьявол, который тоже вел неустанную борьбу за душу Аполлинарии, окончательно побежден, и послал к святой ангела. Посланец Всевышнего вывел ее из болота и повелел идти в скит, где и поселиться под именем Дорофея.

Никто из святых старцев так и не узнал, что среди них живет женщина. Вскоре Дорофей занял в скиту особое место благодаря строгости своего послушания и ниспосланному Богом дару исцелять болезни. Узнав, что младшая сестра по-прежнему мается, не в силах освободиться от нечистого, Дорофей отправился в отчий дом и вылечил несчастную. Царь Анфелий и его супруга сразу угадали в суровом монахе свою старшую дочь и со слезами счастья заключили ее в объятия. Но во дворце удерживать не стали, чтобы не перечить высшей воле.

После трудной и благочестивой жизни, в 470 году святая с молитвой на устах отошла в вечность. И только тут, перед положением в гроб, монастырская братия узнала, что преславный старец Дорофей был женщиной. Но это открытие не заставило их возмутиться обманом – наоборот, с небывалой силой ощутили они, как трудно человеку понять до конца чудо высшей мудрости, и в едином порыве склонили головы перед этим чудом: «Слава тебе, Христе Боже, имеющий много сокровенных святых у себя!» От святых мощей Дорофея в дальнейшем совершилось множество замечательных явлений, полностью оправдавших канонизацию. Но примечательно, что приобщение к лику святых произошло все же не под мужским именем, хотя под ним и был совершен весь подвижнический путь Аполлинарии. В истории христианства она осталась женщиной, принявшей, по решению самой высокой инстанции, мужской облик.

Историю Аполлинарии Майя прочитала по-своему. То, на чем спотыкается обычное человеческое восприятие, – зачем понадобилось девушке совершать переход в другой пол, – для Майи не содержало ничего непонятного или загадочного. Вступая в особые отношения с Богом, принося клятву посвятить всю жизнь служению Ему, девушка эта испытывала потребность быть самой собой, а это для нее означало – быть мужчиной. Вот почему она не могла выйти замуж, то есть вступить на путь, предначертанный женщине. Но и жить по мужским правилам и законам ей, рожденной с телом женщины, было не дано. А в мире можно жить, будучи либо мужчиной, либо женщиной, для таких, как Аполлинария и как сама Майя, места не приготовлено… Аполлинария нашла для себя выход, и Бог ее на это благословил.

Граница времени стерлась. Через толщу полутора тысяч лет перед Майей открылся ее путь. «Если Господь допускает мое бытие, то я существо особого пола. Все, что происходило со мной раньше, было испытанием. Сейчас я продолжаю жизнь Аполлинарии-Дорофея».

Можно написать детективный роман о том, как Михаил – отныне для Майи существовало только это имя – преодолевал пропасть, отделявшую в те годы общество от церкви, и еще более глубокую пропасть между мужским и женским полом в понимании православной церкви. Во многом мне удалось ему помочь. Подобных случаев не было в моей практике, но интуитивно я чувствовал, что найдено верное решение. Так и получилось. Вскоре Михаила послали в один из сибирских монастырей. Пробыв полгода келейником, он получил направление в духовную семинарию, был затем посвящен в иеромонахи. Идея деятельного служения людям во имя Божие была воспринята им органично и с полным ввнутренним убеждением. Никто вокруг не знал, кто он на самом деле, но опасения, что тайна раскроется и многие от него отвернутся, Михаила не терзали, – новое мироощущение надежно защищало его от переживаний такого рода.

Была ли Аполлинария лицом историческим? Я не прояснял специально этого вопроса, но полагаю, что да. Люди, заносившие на бумагу жития святых, трансформировали в духе канона реальность, украшали ее фантастическими подробностями, но «из ничего» их творчество, насколько я понимаю, не возникало. И даже большее можем мы предположить: едва ли это был единственный, уникальный случай в анналах христианства. Если монастырская братия не содрогнулась, как от кощунства, обнаружив обман (чудовищный обман, если вдуматься!), если нашла ему самое возвышенное обоснование, то это, скорее всего, говорит о том, что прецеденты уже бывали и отношение к ним выработалось, обрело силу традиции. В монастырском уединении, в условиях максимальной дезактуализации всех проблем пола транссексуал и вправду обретает тихую пристань. Личные переживания здесь вообще утрачивают напряженность, «Я» растворяется в идее Бога. Принося обет безбрачия, отказываясь от всех радостей плоти, монах воспитывает в себе ощущение бесполости, непричастности ни к одному из активно проживающих отпущенные земные сроки полов.