Всевидящее око

– Зачем?

– Сказали, что в доме накопилось много старья. Нужно выбросить, пока темно и никто не видит.

– Кто выносил чемодан?

– Артему с. Лея ему помогала… У них были заняты руки, и я открыл им дверь…

Он и сейчас открыл дверь на крыльцо. Шагнул вперед, вглядываясь в темноту, будто надеялся увидеть там своих детей.

– Я не…

Маркис повернулся ко мне. Наши глаза встретились. Лицо доктора было белым. Руки зажимали уши. Этот жест напомнил мне сцену в саду Костюшко, где я однажды встретил чету Маркисов. Доктор и тогда сидел, плотно зажав уши. Как же он хотел отгородиться от всего!

Я схватил его за руки и насильно их распрямил.

– Сказку про выбрасывание старья расскажите кому-нибудь другому. Я знаю, кто находился в чемодане. Отвечайте, куда они его потащили?

Маркис пытался мне сопротивляться, но я крепко держал его за руки.

– Думайте, доктор, – сказал я, стараясь говорить спокойно. – Чемодан тяжелый. Далеко не унесешь. Так куда отправились ваши дети?

– Я не…

– Куда?

Я хотел прокричать этот вопрос ему прямо в ухо, но из горла вырвался лишь шепот. Доктору хватило и шепота. Его лицо сморщилось. Он закрыл глаза и с трудом выдавил из себя:

– К леднику.

Рассказ Гэса Лэндора

37

13 декабря

Равнина встретила нас с доктором Маркисом колючим западным ветром. Он свистел в голых ветвях. Отчаянная совка ухала и кувыркалась почти над самыми нашими головами. Неподалеку бормотал кедровый свиристель, и его монотонные рулады напоминали бессвязную речь старого, выжившего из ума монаха. Доктор Маркис тоже бормотал. Он задыхался на бегу, но рта не закрывал.

– Нам не нужно… не нужно никого больше звать… Это ведь семейное дело. Мистер Лэндор… я сумею… я сумею с ними поговорить… Никто, никто больше… не пострадает.

Я подгонял его. Конечно, доктор очень боялся, что я дам знать Хичкоку, а тот поднимет на ноги вооруженный отряд. Но у меня имелись свои основания обойтись без лишнего шума. Не получая от меня ответа, Маркис опять принимался бормотать.

Мы находились совсем близко от ледника, когда перед нами выросли двое кадетов. – Стой! Кто идет? – почти хором спросили они.

По приказу Хичкока, с недавнего времени в караул ходили только вдвоем. Ремни, полные патронные сумки, мушкеты с примкнутыми штыками. И страх в глазах. Доктор схватился за мою руку.

– Вы должны меня знать. Я – Лэндор, – представился я, стараясь говорить как можно спокойнее. – Со мной доктор Маркис. Мы с ним засиделись за беседой и решили проветрить головы.

– Подойдите и назовите пароль.

Меня к этому времени многие кадеты знали в лицо. Днем или ранним вечером караульные попросту прошли бы мимо. Но, во-первых, сейчас была ночь, а во-вторых – недавние события побуждали не верить глазам своим. Караульный постарше так и поступил. Ломающимся, совсем еще мальчишеским голосом он повторил:

– Подойдите и назовите пароль! Я сделал шаг вперед.

– Тикондерога.

Караульный стоял не шевелясь. Услышав, как кашлянул его напарник, он опустил мушкет и нехотя произнес:

– Проходите. – Молодцы, ребята! – крикнул им вслед доктор Маркис. – С такими, как вы, чувствуешь себя увереннее.

Кого я никак не ожидал встретить в столь поздний час – так это Цезаря, чернокожего слугу из столовой. Он стоял на вершине невысокого холма и махал нам. Наверное, тоже решил проветрить голову. Нам было некогда отвечать на приветствие Цезаря. Вскоре мы остановились у скромного сарая с каменными стенами и соломенной крышей. Это и был ледник. Я вспомнил, как По, забравшись на крышу ледника, искал в траве следы ритуального действа, а я помечал камешками лунки. Никто из нас и подумать тогда не мог, что сердце Лероя Фрая спрятано в буквальном смысле у нас под ногами.

– Где они? – спросил я Маркиса. Доктор сжался.

– Я… я не вполне уверен.

– Как это понимать?

– Я там не бывал. Лея и Артемус обнаружили это место очень давно, когда еще были детьми. Какие-то катакомбы. Или тайник. Не знаю, я их не расспрашивал.

– Но где хоть этот тайник? – спросил я, повысив на него голос.

– Полагаю, внутри, – пожал плечами он.

– Доктор, ледник – это квадратный сарай. Длина каждой его стороны не превышает пятнадцати футов. Вы считаете, что там есть подземелье?

Маркис виновато улыбнулся.

– Простите, мистер Лэндор. Я сказал вам все, что знал.

К счастью, мы догадались взять фонари, а в моем кармане лежал коробок с фосфорными спичками[165]. И тем не менее, отворив дверь, обитую овечьей шкурой, мы встали на пороге. Внутри ледника было еще холоднее, чем на улице. Чувствовалось, доктор вообще не настроен что-либо искать. Но что удерживало меня? Ведь когда-то Артемус и Лея нашли вход в подземелье. Почему я не могу его найти?

Поиски начались с неудачи. Никто из нас не был готов провалиться на четыре фута вниз. Отряхнувшись и подняв фонари, мы с Маркисом не увидели ничего, кроме… самих себя.

Мы стояли возле сверкающей ледяной башни. Ее сложили прошлой зимой, нарезав ледяных брусков в ближайшем пруду. Таких запасов с лихвой хватало на целый год.

Кривое ледяное зеркало искажало наши лица, а фонари выглядели в нем маленькими тусклыми солнцами.

Лед, обыкновенный лед. Благодаря ему не тухло и не горкло масло, он сохранял деликатесы для гостей полковника Тайера. Льду было все равно, что сохранять; с таким же усердием он уберегал от разложения человеческий труп, если покойника не могли похоронить сразу. И в самих этих брусках не было ничего таинственного: обыкновенная замороженная вода. Тем не менее я ощущал… не скажу, что страх. Но мне было как-то не по себе. Почему? Честно сказать, сам не знаю. Может, на меня подействовал тяжелый запах мокрых опилок. Или шелест соломы, плотно напиханной во все щели. Или мышиная возня внутри двойных стен. Или капельки влаги – это «дыхание» льда, оседавшее на лице. Мне начинал казаться нелепым и сам наш приход «из зимы в зиму».

– Они должны быть где-то поблизости, – прошептал доктор, высветив фонарем длинную полку, где лежали топорики и громоздились щипцы для льда.

Он дышал тяжелее, чем на улице. Наверное, из-за здешнего воздуха. Мое первое ощущение было ошибочным: воздух внутри ледника оказался теплее, чем я предполагал. И плотнее. Тем временем в желтое пятно моего фонаря попал ледяной плуг с его острыми зубцами, напоминавшими акульи зубы. Мне вдруг подумалось, что мы с доктором находимся внутри гигантской ледяной пасти.

Из вентиляционных отверстий в потолке струился ночной воздух. Блестели крапинки звезд. Я отошел на шаг, чтобы полюбоваться этим странным зрелищем, и вдруг почувствовал, что моя нога куда-то проваливается. Чтобы не потерять равновесие, я тут же отставил в сторону другую ногу, однако и она тоже проваливалась. Я попытался за что-нибудь схватиться – вокруг был только лед, и моя рука прошлась по нему широким мазком, будто малярная кисть. Я неуклонно сползал по невидимому желобу вниз.

Фонарь ударился о стену и погас. За несколько секунд до этого я увидел испуганное лицо доктора Маркиса. На нем ясно читались страх и полное бессилие. Доктор запоздало протянул мне руку, хотя понимал, что ему меня не удержать. Я падал…

Удивительно, но я ни разу не перекувырнулся и упал довольно удачно, приземлившись на четвереньки. Я поднялся и вытянул руку. Она уперлась в каменную стену. Я вытянул вторую руку. Похоже, я находился в коридоре с каменными стенами и каменным полом. Возможно, это были остатки какого-нибудь подземного хода, ведущего к форту Клинтон или куда-нибудь еще. Я прикинул, что пролетел футов двадцать или около того.

Я шагнул вперед, и сейчас же под ногами что-то захрустело. Не скажу, чтобы громко, однако звук был достаточно отчетливым. Я чиркнул спичкой… Я стоял на костях. Весь пол был усеян ими.

Целые россыпи мелких косточек (я сразу вспомнил лягушачьи останки во дворе Папайи). Скелеты белок, полевых мышей, опоссумов и множества птиц. Отнюдь не коллекция натуралиста, ибо здесь не было и намека на какую-то систему. Скорее всего, у костей было совсем иное назначение – сигнальное. Даже если передвигаться на цыпочках, хруста не избежать.

Я не стал передвигаться на цыпочках. Вместо этого я опустился на колени и пополз. В одной руке я держал спичку, а другой осторожно расчищал себе путь. Несколько раз между пальцами застревала кость или маленький череп. Я осторожно отбрасывал их и полз дальше.

Когда первая спичка догорела, я зажег вторую. У меня над головой, под потолком, висело сообщество летучих мышей, похожих на черные мешочки. И тут я услышал звуки, долетавшие из темноты. Слабые, едва различимые. Я прислушался. Мне показалось, что я слышу человеческий голос, бормочущий какие-то слова. Бормотания сменились криком, затем шипением, которое перекрыл стон. Спичка обожгла мне пальцы. Стало темно, а я все вслушивался. Нет, мне не почудилось. Я слышал человеческие голоса.

Я пополз быстрее. Спички гасли одна за другой. В какой-то момент я заметил, что пламя очередной спички вдруг потускнело. Я поднял голову. Впереди на стену падал отблеск другого света.

Я задул спичку и пополз к светлой полосе, что лежала в десяти футах от меня.

Свет был холодным, но меня удивило не это. Он как будто сплетался из множества нитей. Чем ближе я подползал, тем шире разворачивалась светящаяся сеть. Появлялись все новые островки и полосы света… Еще один шаг, и мне открылось пространство огня.

Я не преувеличиваю, читатель. Стены этого помещения опоясывали ряды канделябров, и в каждом горели свечи. Пол освещали размещенные по кругу факелы. Внутри круга светился треугольник из свечей. Мало того: в углу пылала жаровня, пламя которой тянулось едва ли не до потолка. Рядом с жаровней, прямо на камнях пола, горело сосновое бревно… Здесь было столько света, столько огня, что моим глазам стоило немалого труда отыскать хоть какой-то предмет, не излучавший свет. Мои поиски не были напрасными: у основания треугольника я заметил черные перевернутые буквы:

Среди факелов и свечей тихо и сосредоточенно двигались три фигуры: щуплый монах в серой домотканой сутане, священник в рясе и стихаре, а также… офицер американской армии, на котором была форма Джошуа Маркиса.

Я поспел вовремя. В семейном театре Маркисов только-только подняли занавес.

И что же за представление давали этой ночью? Где кощунственные ритуалы, которые я видел на гравюре в одной из книг Папайи? Где крылатые демоны с новорожденными младенцами в когтях? Где старые ведьмы на метлах, принаряженные скелеты и пляшущие чудовища? Я ждал увидеть (и хотел увидеть) олицетворение Греха во всех его проявлениях, а вместо этого попал на… костюмированный бал.

Монашек повернулся в мою сторону. Я спешно отступил в темноту, но и оттуда разглядел под монашеским капюшоном бесстрастное кроличье лицо миссис Маркис.

В ней не осталось ничего от порывистой улыбающейся женщины. Видом своим она напоминала тупую послушницу, ожидавшую очередного приказания. Ждать ей пришлось не меньше минуты. Офицер наклонился к ней и мягким приятным голосом произнес:

– Скоро.

Форма покойного дяди сидела на Артемусе не столь ладно, как на По, однако Маркис-младший носил ее с гордостью, подобающей капитану Восьмого стола.

Нетрудно угадать, кем был священник с опущенной головой и вздрагивающими плечами, который сейчас направлялся к грубому каменному алтарю. Леей Маркис и больше никем. В ее наряде недоставало лишь белого воротничка, оторванного мною.

Лея что-то говорила. Быть может, это ее голос я слышал, пока полз сюда по усеянному костями коридору. Голос ее звучал более чем странно. Я не ахти какой знаток иностранных языков, но некоторые из них могу узнать на слух. Так вот, читатель: слова, которые произносила Лея, не были ни латинскими, ни французскими, ни немецкими. Они не принадлежали ни одному существующему языку. Мне кажется, это был язык, изобретенный Леей Маркис и Анри Леклером.

Если попробовать записать слова новоизобретенного языка, получится нечто вроде скралликонафахирено… Полная чушь. Да, но с одной лишь разницей: эта чушь обладала каким-то воздействием на все остальные языки, превращая их в бессмыслицу. И слова, которые ты произносил десятки лет, вдруг начинали казаться комьями земли.

Отмечу, что для других участников спектакля этот язык имел какой-то смысл. Через несколько минут голос Леи зазвучал громче. Все трое разом повернулись и устремили глаза на предмет, лежавший поодаль от магического круга.

Что ж, свое актерское ремесло они знали. Семейная труппа Маркисов сумела настолько завладеть моим вниманием, что я только сейчас увидел этот предмет. А ведь его никто не прятал. Груда старой одежды. Такой ее видел доктор Маркис. Такой ее видел сейчас и я. Груда старой одежды с торчащей из-под нее голой рукой.

Артемус опустился на колени. Он медленно снял все тряпки. Под ними лежал кадет По.

Он лежал без мундира, видом своим напоминая мертвеца, над которым вот-вот раздастся прощальный салют. Глядя на его бледное лицо и окаменевшие пальцы, я почти не сомневался, что парень уже мертв. Но потом его тело вздрогнуло. Я искренне обрадовался холоду, царившему в этом странном зале.

Да, здесь было очень холодно! Холоднее, чем в леднике или на горных вершинах. В таком холоде вырезанное сердце может храниться несколько недель.

Артемус закатал рукав рубашки По и раскрыл медицинский саквояж (скорее всего, отцовский). Оттуда он достал жгут, мраморную бутылочку и тонкую стеклянную трубку. Последним извлеченным предметом был.!, ланцет.

Нет, я не вскрикнул и не бросился к ним. Но Лея, словно почуяв мое присутствие, произнесла:

– Ш-ш-ш!

Ну как же! Она ведь говорила мне не далее как днем, что «все образуется». Я не верил ее словам, однако не вмешивался в ритуал. Вот ланцет Артемуса коснулся тонкой синей вены возле плеча По… Артему с вставил в надрез трубку, и кровь закапала в подставленную бутылочку. Я стоял и молча смотрел.

Все, что я описываю, заняло у Артемуса не более пяти секунд (он умел обращаться с ланцетом и другими медицинскими принадлежностями). Однако боль от надреза разбудила По. У него шевельнулись ноги, затем плечи.

– Лея, – пробормотал он.

Светло-карие глаза удивленно раскрылись и увидели… собственную кровь, исчезавшую в мраморной бутылочке.

– Странно, – сказал По.

Он попытался было встать, но силы оставляли его. Мне показалось, что я даже слышу, как они уходят. По каплям, будто дождь, просачивающийся сквозь потолочные балки: кап, кап, кап… Едва кровь прекращала капать, Артему с сжимал жгут.

«Он умрет», – подумал я.

По все-таки сумел приподняться на локте.

– Лея, – уже громче произнес он.

Потом еще громче и настойчивее. Он увидел свою возлюбленную. Разглядел ее среди блеска свечей и факелов, узнал под священнической одеждой.

А она уже стояла возле него на коленях, распустив волосы по плечам и улыбаясь неземной улыбкой. Казалось бы, эта улыбка должна подарить ему блаженство, но По вел себя так, словно ему нанесли глубочайшую рану. Он попытался отпрянуть, но не смог. Тогда он привстал и тут же рухнул. А кровь исправно лилась по трубочке: кап, кап, кап.

Лея, будто заботливая жена, провела рукой по его грязным спутанным волосам, затем коснулась подбородка.

– Все скоро кончится.

– Ч-что? – заикаясь, спросил По.

– Ш-ш-ш. – Она приложила палец к его губам. – Еще несколько минут, и все кончится. Я буду свободна, Эдгар.

– Свободна? – шепотом повторил он.

– Да. Я буду свободна и стану твоей женой. Что может быть лучше?

Она рассмеялась и подергала рукав рясы.

– Но вначале я должна окончить свое священническое служение!

По глядел на нее так, будто каждое произнесенное ею слово меняло ее облик. Он протянул руку и, указав на стеклянную трубочку, совсем детским голосом спросил:

– А это что? Лея, что это?

Все во мне рвалось ответить ему. Я хотел, чтобы мой голос разнесся по подземелью, всколыхнув сонных летучих мышей…

«Наивный парень, неужели ты до сих пор не догадался? Им ведь нужен был девственник!»

Рассказ Гэса Лэндора

38

Честно говоря, до меня только сейчас дошло, что к чему. Я часто вспоминал слова Артемуса, произнесенные в темном вестибюле казармы: «…Сдается мне, что ты еще ни разу не был с женщиной»… И только здесь, в этом подземелье, я сообразил: Артему с задавал свой вопрос не из пошлого любопытства. Он спрашивал, потому что об этом хотел знать Анри Леклер. А тот, как всякий уважающий себя чародей, требовал для ритуала только чистую кровь.

– Послушай меня, – сказала Лея. Она приподняла голову По и наклонилась к его лицу. – Пойми, это должно произойти.

По кивнул. Не знаю, сам ли кивнул, или же кивок вызвали ее пальцы, но я видел этот кивок. Он перевел глаза на мраморный сосуд в руках Леи. Бутылочка наполнилась почти до краев. Лея встала и с величайшей осторожностью понесла ее к алтарю. Там мисс Маркис повернулась, обвела взглядом комнату и поочередно взглянула на брата и мать. Затем она подняла бутылочку и… спокойно опрокинула.

Кровь выплеснулась Лее на макушку и несколькими ярко-красными струями хлынула по лицу. Волосы, прилипшие к ее лбу, создавали подобие бахромы. Казалось, Лея, словно персонаж какого-нибудь водевиля, вместо шляпки надела абажур. Но слова, которые она стала произносить, были отнюдь не водевильными, и произносила их Лея не на том диковинном языке, а на английском.

– Великий отец. Освободи меня от твоего дара. Освободи меня, о милосерднейший отец.

Лея обогнула алтарь. За ним, в стене, была расщелина. Сунув туда руку, Лея достала небольшую деревянную коробку. Думаю, то была обыкновенная коробка из-под сигар, которую она позаимствовала у отца. Она открыла коробку, внимательно заглянула внутрь, а затем, как добросовестная учительница, показала содержимое своим родным.

Да, читатель. Там лежало человеческое сердце. Хрупкое человеческое сердце величиной с кулак (доктор Маркис был прав). Невзрачный кусок плоти, вряд ли заслуживающий столько внимания.

Но это сердце было началом всего. И оно же стало концом.

Из уст Леи полился новый поток слов. Наверное, то были… клятвы, которые она произносила на придуманном языке. Она выплевывала согласные, словно каждый звук ей мешал. Не знаю почему, но мне показалось, будто ее речь изобилует отборными непристойностями. Затем ее голос стих. Артемус и миссис Маркис молча наблюдали, как Лея подняла коробку с сердцем над головой.

Я чувствовал: сейчас должно что-то произойти. Дальнейшее выжидание становилось опасным. Если я хочу спасти По, нужно действовать, и немедленно.

Стыдно сознаваться, но меня удерживала не опасность, а дурацкое чувство гордости. Я не хотел становиться еще одним актером в пьесе Маркисов – актером, который даже не знал своей роли и имел весьма смутное представление о сюжете…

Думаю, Лея тоже не представляла до конца развитие действа. И это было слабым звеном в их семейной цепи. Пора вмешиваться. Главное – не терять самообладания, тогда есть шанс, что я провалю их спектакль, спасу По и уцелею сам.

И в то же время, читатель, никогда еще я не чувствовал себя таким старым. Я стоял в темном коридоре и глупо мечтал: если бы сейчас рядом со мной оказался кто-нибудь моложе и проворнее. Но рядом никого не было. А Лея Маркис запрокинула голову, как хозяйка, укладывающая белье на высокую полку. Это движение и заставило меня вмешаться в ход их спектакля.

Я быстро вошел и встал возле огненного круга, ожидая, когда меня заметят.

Долго ждать мне не пришлось. Вскоре миссис Маркис повернула голову в мою сторону. Следом туда повернули головы и ее дети. Даже По (кровь все еще текла из надреза на его руке)… даже он ухитрился встретиться со мной глазами.

– Лэндор, – шепнули его губы.

Огонь факелов не мог сравниться с огнем устремленных на меня глаз. Они сверлили меня насквозь и единодушно требовали объяснения. Мое появление застопорило спектакль.

– Добрый вечер, – произнес я и достал карманные часы. – Прошу прощения, уже доброе утро.

Я старался говорить своим обычным голосом, без малейшего оттенка угрозы. Но даже если бы у меня был ангельский голос, он все равно остался бы голосом постороннего, явившегося сюда без приглашения. Услышав мои слова, Лея Маркис вздрогнула. Она опустила сигарную коробку на пол и шагнула ко мне. Я обманулся: жест ее протянутых рук не был приветствием. Он выражал крайнее возмущение.

– Вам здесь нечего делать, – отчеканила Лея.

Но я смотрел не на нее, а на миссис Маркис. У той тряслись губы.

– И вы здесь, миссис Маркис, – учтиво проговорил я.

Услышав свое имя, она сбросила капюшон и тряхнула локонами. Веришь ли, читатель, – она даже улыбнулась мне! Казалось, мы находились не в подземелье, а у них дома и она вот-вот предложит нам сыграть партию в вист.

– Миссис Маркис, я хочу задать вам один вопрос. Внимательно подумайте, прежде чем отвечать. Кого из своих детей вы хотели бы спасти от виселицы?

В ее глазах блеснуло недоумение. Такой же недоумевающей стала и ее улыбка. Скорее всего, миссис Маркис подумала, что ослышалась.

– Мама, молчи! – крикнул Артемус.

– Он тебя запугивает, – добавила Лея.

Я по-прежнему игнорировал молодых Маркисов. Все мое внимание было приковано к их матери.

– Боюсь, миссис Маркис, что у вас нет выбора. Кому-то придется отвечать за все содеянное. Это-то вам понятно?

У миссис Маркис забегали глаза. Она поджала губы и продолжала молчать.

– Думаю, вам понятно и то, что кадетов нельзя безнаказанно убивать, а потом совершать надругательство над их телами. Там, где ослабевает власть закона, начинается произвол.

Теперь, когда улыбка сошла с губ миссис Маркис, ее лицо утратило всякую привлекательность.

– Вам здесь нечего делать! – крикнула мне Лея. – Это наше святилище.

Я скрестил руки на груди и вновь даже не взглянул в ее сторону.

– Увы, миссис Маркис, я вынужден не согласиться с вашей дочерью. Возможно, все эти свечки и факелы, ваши наряды и алтарь действительно не имеют ко мне никакого отношения. Но вот сердечко, которое ваша дочь хранит в этой коробочке… и обстоятельства его появления в вашем святилище… вынуждают меня вмешаться. Так что ваше дело становится моим делом. – Я постучал пальцем по губам. – И делом академии.

Я стал расхаживать по залу. Я не боялся, что они набросятся на меня. Куда тревожнее было мне слушать стук капель крови По. Кап-кап-кап.

– Но дело это – печальное, – продолжал я. – Очень печальное, миссис Маркис. В особенности для вашего сына, которого ждала такая блистательная карьера. И вдруг – это сердце в сигарной коробке. Оно наверняка принадлежит одному из убитых кадетов. Мало того – налицо все признаки покушения на жизнь другого кадета, которого чем-то опоили и силой притащили сюда. Я прав, кадет По?

По равнодушно смотрел на меня, будто речь шла вовсе не о нем. Его дыхание стало сбивчивым и неглубоким…

– Как видите, миссис Маркис, выбор у меня невелик. Надеюсь, это вам вполне понятно.

– Вы одно забыли, – угрожающе произнес Артемус, выпячивая челюсть. – Нас тут больше.

– Вы так уверены? – спросил я.

Я сделал шаг в сторону Артемуса, по-воробьиному вскинув голову. Но мои глаза все так же глядели на его мать.

– Думаете, ваш сын отважится меня убить, чтобы увеличить число своих преступлений? Вы благословляете его на это?

Миссис Маркис поправила волосы. Наверное, когда-то она была весьма кокетливой. Сейчас я видел жалкий отблеск ее давнего кокетства. Потом она заговорила мягким, извиняющимся тоном, словно мы находились на балу и она забыла, что обещала танцевать со мной.

– Успокойтесь, мистер Лэндор. Никто никого не убивал. Дети мне сказали… они заверили меня, что никто…

– Молчи! – прошипел Артемус.

– Не слушайте сына, миссис Маркис. Я должен услышать ваши слова. Может, вы не совсем поняли то, что я сказал? Я повторю: я должен знать, кого из ваших детей спасать от виселицы.

Я уловил первый ее ответ на мои слова. Миссис Маркис поочередно взглянула на сына и дочь, затем мысленно поставила их на весы. Представляю весь ужас подобного «взвешивания»! Она прижала руку к горлу, откуда с неимоверным трудом выталкивала слова:

– Я не… не понимаю… зачем…

– Да, миссис Маркис, я вполне представляю, как вам трудно сделать выбор. Если вас заботит дальнейшая карьера вашего сына, значит, вы считаете, что все это было задумано и приведено в исполнение вашей дочерью, а Артему с – наивный мальчик, одураченный собственной сестрой. В таком случае вы должны признать, что Лея одурачила и вас. Если это так и мы дадим ход делу о виновности Леи, Артему су, возможно, придется провести несколько дней в карцере, но не более того. Весной он сдаст выпускные экзамены, получит чин и назначение. Вас это устраивает?

Я хлопнул в ладоши и, подражая манере судейских, произнес:

– Слушается дело о виновности Леи Маркис. Начнем с вопроса: кому понадобилось вырезать сердца из тел повешенных кадетов? Ответ очевиден: вашей дочери, миссис Маркис! Зачем? И на этот вопрос имеется однозначный ответ: чтобы ублажить своего дорогого предка, обещавшего избавить ее от ужасной болезни, которой Лея страдает с рождения.

– Нет, – прошептала миссис Маркис. – Лея ни за что…

Лее нужны были человеческие сердца. Она знала, что ее брат… что у ее брата, если говорить простонародным языком, кишка тонка убить человека. И тогда Лея попросила об этом его ближайшего, закадычного друга – кадета Боллинджера. Но Лероя Фрая нужно было выманить из казармы. Чего проще! Поздним вечером двадцать пятого октября он получил записку, написанную Леей и приглашающую его на тайное свидание. Представляете состояние Фрая? Наконец-то красавица Лея ответила на его ухаживания. Не чуя под собою ног, Фрай помчался в условленное место… И как же он был разочарован, увидев там вместо Леи Боллинджера с веревкой. Я выразительно посмотрел на По.

– Рослый и крепкий Боллинджер быстро справился с Фраем и выполнил поручение красавицы Леи.

– Лея, – простонала миссис Маркис. – Лея, скажи ему…

– Будучи добрым другом вашей семьи, – продолжал я, – Боллинджер был готов выполнить любую просьбу вашей дочери. Он даже согласился… повесить человека, а потом… следуя указаниям Леи, вырезать у мертвеца сердце. Только одного он не сумел – вести себя тихо. И потому его пришлось убрать.

«Держи их в напряжении, Лэндор».

Я повторял этот мысленный приказ, двигаясь между факелами и слушая стук капель вытекающей из По крови… Я твердил его, с улыбкой глядя на белое сморщенное лицо миссис Маркис.

«Не останавливайся, Лэндор!»

– И тогда ваша дочь решила прибегнуть к помощи кадета Стоддарда, – сказал я, продолжая обвинительную речь. – Он ведь тоже был одним из ее многочисленных поклонников. И Стоддард, что называется, «позаботился» о Боллинджере. Единственно, он не стал дожидаться, пока кто-то проявит аналогичную «заботу» о нем, и решил сбежать.

Впервые за все это время у По нашлись силы возразить.

– Нет, – бросил он мне. – Нет, Лэндор.

Однако его слабые слова потонули в холодном, с присвистом, голосе Артемуса:

– Вы – мерзкий подлец, Лэндор.

– Таково вкратце обвинительное заключение против вашей дочери, – сказал я, вновь обращаясь к миссис Маркис и снисходительно улыбаясь, точно престарелый дядюшка, читающий мораль своей легкомысленной племяннице. – Как вы, надеюсь, поняли, весьма серьезное обвинение. Пока не найдут Стоддарда, оно остается единственной правдоподобной версией. Конечно, – тут я слегка повысил голос, – я буду только рад, если вы исправите мои возможные ошибки и внесете дополнительную ясность. Если в чем-то я был не прав…

Теперь я намеренно встретился глазами с Артемусом и выдержал его взгляд.

– Если я в чем-то был не прав, вам следует незамедлительно сказать мне об этом. Я должен передать властям лишь одного виновного. Остальные члены вашей семьи не пострадают. Хотя, по моему мнению…

Кивком головы я указал на факелы, пылающее бревно и жаровню, огонь которой поднимался чуть ли не до потолка.

– По моему мнению, вам всем место в аду.

И здесь, читатель, на сцену выступило Время, взяв в свои руки дальнейшее управление ходом пьесы.

Не знаю, что за доводы приводило оно Артему су Маркису. Но Время добилось своего: Артемус наконец понял, перед каким жестким выбором он стоит. У него опустились плечи, на румяных щеках появились складки. Даже его голос неузнаваемо изменился.

– Лея тут ни при чем, – запинаясь на каждом слове, сказал он. – Это была моя затея.

– Нет!

Ее глаза были влажными от слез. Указательный палец напоминал острую рапиру. Лея Маркис кинулась к нам.

– Я не допущу этого!

Честно сказать, я ожидал, что она бросится на меня. Но Лея, обхватив брата за шею, оттащила его на несколько шагов. Заслонившись складками ее рясы, они оба начали лихорадочно перешептываться. Я сразу вспомнил сцену на заднем дворе, описанную мне По. Те же всплески шепота. Я улавливал лишь отдельные слова:

– Не торопись… это шантаж… разлучить нас.

Трудно сказать, сколько бы продолжалось их перешептывание, если бы Время не покинуло сцену (мое тело ощутило его уход). Управление ходом пьесы вернулось ко мне.

– Мисс Маркис, хватит шептаться! – крикнул я ей. – Пусть ваш брат сам выскажется. Все-таки кадет первого класса.

Едва ли они оба слышали меня, и вовсе не мои слова наконец оторвали Артемуса от сестры. Его собственное молчание. Я не оговорился, ибо очень скоро их перешептывание сменилось шепотом одной только Леи. Артемус молчал. И чем больше она говорила, чем упорнее старалась убедить брата, тем яснее становилось, что он уже принял свое решение и вступил на свою дорогу. Мне оставалось лишь ждать.