Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Вокзал мечты

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Башмет Юрий / Вокзал мечты - Чтение (стр. 8)
Автор: Башмет Юрий
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


У Гии вся жизнь состоит из таких историй. Однажды он оказался со своей очаровательной женой Люлей в ресторане. Они ужинали, и он слышит: «Чита-гврито, чита Маргарита…» Он доволен. Его музыка к «Мимино». Через десять минут другая песня, потом опять «Чита-гврито…» Короче говоря, исполнена была эта песня, пока они ужинали, восемь раз. Гия Канчели — композитор серьезный, автор симфоний, крупных произведений, но на тот момент популярность музыки к «Мимино» перевешивала все. Гия был в хорошем настроении, они пили вино, смеялись, и он сказал Люле: «Представляешь, какая популярная песня? Значит, так. Сколько ресторанов в Тбилиси? А сколько ресторанов во всей Грузии, а сколько во всем Советском Союзе. Мы с тобой наконец богатые». Они чокнулись, и он быстрым шагом подошел к оркестру: «Скажите-ка, чью это вы песню восемь раз сегодня сыграли?» Солист говорит: «У нас бригадир саксофонист. Он записывает, у него спросите». Гия подошел к саксофонисту. «Как чью? — удивился саксофонист. — Насидзе, конечно».

Фокус в чем? В рапортичку они записывали фамилию автора слов, и отчисления шли по этой фамилии.

«Стикс», написанный к концу 1999 года, к концу века, — просто фантастический подарок. Должен чистосердечно признаться, я сразу решил, что сделаю все возможное, чтобы произведение прозвучало как можно быстрее. До 2000 года. Я хотел поделиться им с московскими любителями музыки, с Большим залом консерватории. И это получилось. Прекрасно был подготовлен хор консерватории под управлением Бориса Тевлина, очень ответственно отнесся оркестр, встретившись с таким изумительным дирижером, как Джансуг Кахидзе. В общем, все как-то удачно совпало.

Мне кажется, что на сегодняшний день Гия достиг какой-то опасной черты. Потому что если человек достигает такой гармонии, то ему дальше ничего не остается делать, как начинать где-то опять ее разрушать, чтобы снова творить и дальше фантазировать. Дело в том, что мастерство его, человеческий опыт, мелодический талант и такой бешеный сегодня взлет популярности (и на Западе тоже) — все сейчас в полном соответствии. Может быть, я немножко преувеличиваю, но думаю, что все ему удается с легкостью Моцарта и Пушкина.

В «Стиксе» много очень интересных находок. Например, когда альт в унисон с хором, но при этом флажолетами, «насвистывает» ту же красивую мелодию. Это что-то заоблачное, нигде раньше такого не слышал.

Образом Стикса, реки, разделяющей в греческой мифологии царство живых и царство мертвых, Гия дал ключ к ясному построению своего сочинения: хор поет о прошлом, обратившемся в незыблемую вечность, оркестр вторгается буйными звуками земного настоящего, а альт непрестанно поет голосом души о страдании и трепете живущего на неизбежном пересечении двух миров. В своей небольшой аннотации автор сообщил, что тексты, исполняемые хором, — это «молитвы, названия грузинских храмов и имена ушедших друзей, а затем монолог о времени из „Зимней сказки“ Шекспира». В финале виброфон имитирует плеск воды, эхом от альта к оркестру проходит отзвук земного веселья (автоцитата песенки из кинофильма «Мимино»), и альт-душа в изнеможении затихает. Все завершается взрывом этой трехсторонней напряженной связи, за которым полное небытие.

По сути, это был заказ, его просили сочинить реквием. Но он не стал его так называть…


…Я понял, что заболел дирижированием

Однажды на фестиваль в городе Туре, во Франции, в последний момент не смог приехать один из моих самых близких друзей — тогда молодой, но уже известный дирижер Валерий Гергиев, и менеджер стал уговаривать меня провести концерт. До этого у меня и в мыслях не было вставать за дирижерский пульт. Я, естественно, отказывался. Но менеджер сумел убедить: исполнители, мол, молодые студенты, они тебя любят, ты им покажешь, научишь… Увидишь, все будет хорошо…

Через три дня у меня сольный концерт в Монпелье, другом французском городе, со Святославом Рихтером. Эти трое суток я репетировал как дирижер, потом улетел в Монпелье и вернулся. Рихтер поддержал: дескать, это дело — мое и я должен провести концерт, но не слишком увлекаться. Он сказал мне, что сам не стал дирижировать по той причине, что у него был бы недостаточно большой репертуар как у пианиста.

В общем, концерт прошел вполне успешно за счет энтузиазма молодых людей; их дебют и мой — в качестве дирижера — все состоялось.

Вернувшись в Москву, я понял, что заболел — заболел дирижированием.


Итак, я стал собирать свой камерный оркестр. Я понимал, что его очень трудно создать практически с нуля и поэтому принципами отбора должны служить высокий профессионализм музыкантов, а также опыт работы в данной области. Вскоре мне удалось объединить в один коллектив ведущих музыкантов различных камерных оркестров страны. Так к нам перешли первые скрипки Киевского камерного оркестра и оперного театра, один из руководителей Львовского камерного оркестра, концертмейстер группы альтистов Кировского театра (а знал я его еще по Львову).

С 1 сентября 1985 года стали готовить первую программу. На чистом энтузиазме, порой ночами, ведь все где-то работали. Мы были готовы к 12 мая 1986 года (в самый разгар чернобыльской трагедии), впервые выступили в Большом зале Московской консерватории в рамках фестиваля «Московские звезды». Я выдержал, так сказать, позицию: до этого момента не обращался ни в какие инстанции с просьбой создать коллектив. Была идея: показаться. И это было мудрое решение. После концерта (который неожиданно для нас имел огромный успех) я был приглашен в Министерство культуры и там услышал желанное: «А вы не хотели бы…» И все быстро и четко оформили.

Потом в Москве мы выступали регулярно. Затем — гастроли по стране, за рубежом. Везде, где только мог, я упрашивал своих менеджеров заменить мои сольные выступления на концерты моего камерного ансамбля.

Так мы просуществовали семь с половиной лет — в почти непрерывных гастролях, но оставаясь по-прежнему российским оркестром. Тем временем в семьях музыкантов настроение стало падать, начались проблемы материального плана. Ведь мы жили в период «перестройки», когда ни у кого не только денег не было, но, даже если они и были, купить на них было нечего. И вдруг появилась возможность уехать.

В этот момент я подписал контракт со знаменитой записывающей фирмой BMG. Я понял, что, если сам не займусь денежным вопросом, каждый оркестрант в отдельности будет решать его для себя и оркестр рассыплется. Многие в этот момент уезжали — кто куда мог. Лиана Исакадзе уже практически договорилась с Германией, с городом Ингольштадт, о судьбе своего Грузинского камерного оркестра. Володя Спиваков занимался вопросом выезда «Виртуозов». Словом, я тоже стал предпринимать кое-какие усилия.

Дело в том, что, если из симфонического оркестра уедет один или два, даже три скрипача, их можно заменить. А в камерном жанре исчезновение одного скрипача из группы первых скрипок и замена его другим, пусть не хуже, будет означать месяца три серьезной работы, чтобы восстановить звучание всего оркестра.

Итак, у меня появилось несколько вариантов, но в конце концов выбор пал на Монпелье, город, в который я улетал семь лет назад к Рихтеру. И я вывез свой оркестр во Францию.

Местные власти во главе с мэром-социалистом месье Фрешем построили в Монпелье замечательный концертный зал — по последнему слову техники, — и им нужен был камерный оркестр, по возможности самый хороший и известный.

Оркестранты выехали с мамами, детьми — и получилось восемьдесят с чем-то человек на круг, хотя в оркестре было всего двадцать. Средний возраст чуть выше сорока. Все довольны — теплая Франция, море, продукты питания есть, деньги тоже есть. Ну, счастье безмерное!

А в это время надо было по контракту записывать пластинку с музыкой Шуберта и Бетховена. Я с ними встретился за неделю до записи и пришел в ужас: проведя два месяца в Монпелье, они совершенно потеряли форму!.. Понятно, что люди обустраивались, происходила адаптация, но здесь-то надо было держать марку — от этого зависело все дальнейшее. Мы записались. Результат оказался хороший, но дался буквально кровью. Отклики музыкальных критиков были достаточно высоки, однако… Однако через полгода между нами произошло серьезное столкновение, и выяснилось, что мы стали совершенно разными, что у меня и музыкантов оказались различные цели.

Раньше музыканты жили в Москве, а я, возвращаясь с гастролей домой, репетировал с ними. Человек, много работающий там, в «райских кущах», имел в их глазах определенный авторитет. Теперь все поменялось. Теперь они сами почувствовали себя европейцами, и то, что я — человек из какой-то там Москвы — требовал от них нелимитированной отдачи в работе, их совершенно не устраивало. Понадобились невероятные усилия, чтобы снова расставить все по своим местам и работать, как того требовал уже завоеванный профессиональный авторитет. Дело осложняли и местные власти. Они тоже желали руководить, причем не считаясь с нашим менталитетом, нашими традициями.

В Кройте проводился первый фестиваль памяти Олега Кагана, где все выступали бесплатно, и оркестру, естественно, фестиваль тоже ничего не мог заплатить, не было средств. Вот этого не мог понять новый французский директор «Солистов Москвы — Монпелье». Он стучал кулаком, я отвечал соответственно. Он снова стучал кулаком, я тоже… Я ему просто сказал — ну, тогда и делай что хочешь. Разумеется, другими словами.

Это была последняя капля! На фестиваль памяти моего друга и изумительного музыканта, который, к сожалению, так рано ушел из жизни, я не мог поехать со своим оркестром. К сожалению, оркестранты поддержали нового директора. Я понял, что оркестр стал не моим, а французским и что новый жизненный уклад, ориентированный только на получение материальных благ, оказался превыше всего.

Я был просто потрясен. Мне казалось: как же так — ведь это люди, которые со мной выступали в Мюзикферайн, в Концертгебау, в Карнеги-холл, в лучших залах мира, познали славу, обласканы прессой! Я-то думал, что для музыканта это остается самым важным критерием, но… В общем, я понял, что многим совершенно неважно, где работать, в каком оркестре и где гастролировать. А лучше вообще не гастролировать, а просто сидеть на одном месте… Это был горький урок.

Наверное, в этом есть какая-то житейская мудрость, но мне она недоступна. Откуда тогда возьмется полет на сцене, и какой будет градус импровизации? Кончилось тем, что я был вынужден оставить оркестр сам. Я объявил, что на прежних условиях согласен продолжать работать, но никакие новые не принимаю. Я готов действовать так, как мы договаривались, и остаюсь верен данному слову. Если не можете или не хотите, значит, я с вами больше не работаю.

Так в декабре 1991 года я оказался в Москве, в Большом зале консерватории с тремя назначенными концертами в рамках фестиваля «Русская зима», но без оркестра. Надо было что-то делать. Ну, один концерт заменили на сольный, чему, похоже, публика была рада, поскольку я давно не играл сольные концерты в Большом зале. Затем на помощь со своим камерным оркестром пришел Александр Рудин, и мы сыграли программу, которая была объявлена. И Витя Третьяков помог. В общем, вышли из положения. Я тогда давал гневные интервью, почти политического характера: про оркестр, который остался за границей. И про себя, который остался без оркестра.

«Юрочка, вы им очень нужны»

Это было тяжелое время. Дал себе слово, что никогда больше никакого собственного ансамбля создавать не буду. Хватит с меня. Достаточно быть солистом, альтистом — огромный репертуар, много новых произведений и никакой ответственности перед другими людьми!

Так жил дня три-четыре. Затем встретился с Ниной Львовной Дорлиак (она меня обожала, я ее тоже любил очень. В каком-то смысле она была мне как вторая мама), и она сказала: «Юрочка, вы знаете, сколько у нас талантливой молодежи, сколько талантливых студентов, молодых музыкантов. Сейчас тяжелое время, вы им очень нужны! По-моему, надо создать новый камерный оркестр».

Я ее послушался и очень благодарен за этот совет.

Через месяц после «развода» мы с моим учеником Ромой Балашовым, теперь он директор коллектива, начали составлять список, искать среди студентов лучших.

Еще один список, от администрации консерватории, подготовила декан Татьяна Алексеевна Гайдамович. Наконец, был еще третий список, который для меня готовили по секрету. 75 процентов совпало. По всем трем спискам.

Так был собран оркестр. Концертмейстера не было. Я сразу объявил, что мы уже в процессе решим, кто будет первой скрипкой, кто первым альтом, кто первой виолончелью. И действительно, довольно долго придерживались этого правила, потому что я хотел, чтобы, например, пятый скрипач играл с такой же активностью, как играет первый. Но это утопия, есть свои законы — пятый не может так играть, ничего из этого не получится. И тем не менее уметь лидировать он должен. В этом была идея.

Незабываемый первый день. Когда я вошел в зал и встал за пульт, они вдруг все, как один, синхронно встали, ну просто как в армии. Я был потрясен и смог только произнести: «Ну что, мне тогда сесть, что ли?» И вот один из самых ответственных первых концертов в Париже в зале Плейель. Серия называлась «Prestige de la music». Абонемент состоял из шести концертов, и один из них был мой с «Солистами Москвы», запланированный в свое время, естественно, со старым составом. В это время еще шло и судебное разбирательство — за кем остается имя…

Меня поддержал мой ближайший друг Виктор Третьяков. Мы с ним должны были исполнять с молодыми солистами Концертную симфонию Моцарта. Буквально в последние три минуты куда-то исчезли ноты альтовой партии. Ноты, мои ноты исчезли! Я, конечно, знаю наизусть это произведение, но психологически это был шок. Кто-то решил, что это диверсия со стороны прежнего коллектива. Я так не думаю, однако ведь еще на репетиции ноты были, а на концерте их нет… Времени не остается купить или позвонить кому-то, чтобы привезли. Нашли партитуру, но в ней партия альта выписана в другой тональности. Мало того, она очень толстая, а значит, по ней невозможно играть — нет времени переворачивать страницы. Катастрофа! Все говорят, что я был абсолютно зеленого цвета. А Виктор Викторович от ужаса малинового. Он страшно за меня переживал. А можете себе представить, как чувствовал себя каждый из моих юных коллег.

Хотите знать, сколько из того объединенного списка осталось сегодня? Почти все. Несмотря на все сложности и даже драмы. Если кто уходил, то по личным мотивам. Как правило, из-за женщин. Из-за жены, например, которая заявляла: «Не поедешь со мной во Францию — разведемся». А он ее очень любил и выбрал семью. Бывает… Но у него не хватило духу предупредить нас, как принято, хотя бы за два месяца, чтобы мы успели подготовить и ввести замену.

Я вспоминаю первый концерт уже без него. Все ужасно нервничали на сцене…

Потом была еще одна утрата. Хороший парень уезжал в Америку (по тем же причинам) и плакал. И мы вместе с ним рыдали. Не хотел он уходить, никак не хотел. А мы держать его не имели права. И переживали. Что делать — это жизнь. Только не подумайте, что я, как старый моряк, не терплю женщин на борту. Раньше какие-то похожие неписаные правила были. Ни в «Виртуозах Москвы», ни в старом составе «Солистов Москвы», который потом был переименован в «Солистов Монпелье», — нигде не было женщин.

Витя Третьяков говорил мне тогда:

— Почему у тебя нет ни одной женщины в оркестре?

— Так сложилось. Потому что мы их любим и жалеем. Поездки. Чемоданы…

— Тут ты не прав, звук другой. Теплее звук становится в оркестре.

Первой в «Солистах Москвы» появилась изумительная Ниночка Мачарадзе. Моя любимая ученица — ЦМШ, потом консерватория, аспирантура — со мной всю жизнь. Ниночка довольно долго была единственной девушкой в ансамбле. Потом пришли и другие. А сегодня даже первая скрипка, наш лидер, — талантливая скрипачка, очаровательная Елена Ревич. Она с детства одержима музыкой и скрипкой. Ее яркая эмоциональная игра вносит особый колорит в звучании оркестра.

Есть такое выражение: человек рождается для любви. Я могу сказать, что люблю каждого в ансамбле. И при словах — «Солисты Москвы» — передо мной возникает не ансамбль, а лица. Каждое в отдельности и все вместе.

Мы никогда не говорим между собой громких слов о счастье совместного музицирования, просто обсуждаем удачи и неудачи. Но есть внутри нас счастливое ощущение факта рождения совместной творческой идеи и цели. Цель — это любовь. А вдохновение на сцене равно предчувствию любви.

Довольно часто, особенно в последнее время, в связи с 10-летием ансамбля, меня спрашивают: в чем, собственно, секрет «Солистов Москвы», что нового я им дал? Всякий раз я в затруднении. Искренне. Без кокетства. И всякий раз отвечаю примерно так: не надо забывать о самом главном. Эти музыканты — выпускники лучшей школы в мире, Московской консерватории. Все они прекрасно обучены и талантливы. Они мне дали молодость. А я… В общем, думаю, дал им успех. Они поняли, что такое радость творчества, да еще подкрепленная восторгами публики — российской, японской, американской, французской, итальянской. Я иногда слушаю, как они играют без меня, в ансамбле или соло, — и радуюсь…

Словом, мы живы и процветаем. У нас постоянно расширяется репертуар и география наших гастролей. Самое главное — не только появиться наконец там, где не был, в каком-нибудь мировом культурном центре. Главное, чтобы потом тебя умоляли приехать снова.

Из гастрольных впечатлений

Принцесса Диана

Все произошло неожиданно. 1988 год. Я репетировал с оркестром в филармонии, когда за мной приехал мой администратор Игорь Чистяков с фраком и альтом. И сказал, что я должен срочно лететь в Лондон. Я удивился. Оказалось, что мой английский менеджер Ван Валсум решил организовать концерт памяти жертв землетрясения в Армении, которое произошло несколькими днями раньше. Менеджеры Англии объединились в связи с этой акцией, он стал президентом ассоциации, и в один день все было решено. Пригласили Ростроповича и множество интересных музыкантов.

Я играл вторую часть «Концертанте» Моцарта с талантливым китайским скрипачом — Чо Лианг Линем. Концерт транслировали по телевидению и параллельно показывали интервью знаменитых музыкантов масштаба Айзека Стерна и Клаудио Аббадо. Тут же собирались средства от концерта, продажи дисков и пожертвования.

Патронировали концерт принц Чарльз и принцесса Диана. После концерта состоялся прием, народу — уйма! Мы со Славой появились в зале, когда уже шел банкет, и, конечно, хорошо его отметили. Как известно, двоих на бутылку водки мало, и третьим был у нас… принц Чарльз. Слава уже был с ним дружен и даже дал ему несколько уроков на виолончели, а я лично общался первый раз. Принцессы не было. Пили-кутили довольно много. Потом вдруг появился наш посол Замятин. Он очень образованный человек, профессионал, настоящий дипломат. Тогда редко были на этих местах такие люди — больше выдвиженцы по линии партии. А он говорил на многих языках, имел прекрасные манеры. И вот он стоит, и весь дипкорпус — помощники, атташе, их жены. Все стоят рядком, и Замятин вдруг обращается к Славе (а Слава еще был опальным, но уже вроде бы наметился небольшой просвет):

— Мстислав Леопольдович, спасибо, что вы приехали.

На что Слава повернулся к Гале, стоявшей неподалеку, и сказал:

— По-моему, он офигел. Это он приехал, а я играл.

Посол отреагировал феноменально. Просто никак. На лице ничего не отразилось, он продолжал смотреть доброжелательно, а члены дипкорпуса опустили головы.

Тут вдруг кто-то подошел ко мне и шепнул, что сейчас придет принцесса и имей в виду: когда будут тебя ей представлять, не целуй руку — это не положено по этикету. Я удивился: с детства думал, что как раз нужны всякие реверансы, как в сказках перед королями и принцессами.

И тут появился, весь красный, мой менеджер под руку с принцессой Дианой, и минут пять они двигались в моем направлении, останавливаясь и разговаривая с другими артистами. Когда они наконец оказались совсем близко от меня, я совершенно обомлел: у нее была какая-то аура невероятная. Нельзя сказать, что Диана была первой красавицей мира, но то, что это была фантастическая женщина, — безусловно. Она излучала силу и свет. И я, что нечасто со мной бывает, почувствовал себя скованно. Принцесса поздравила меня и поблагодарила за участие в концерте.

Я стою как вкопанный и смотрю на нее. Молча. Пауза. Она видит, что я никак не реагирую, смотрю на нее как остолоп, и добавляет:

— Когда вы играли соло, я особенно сильно почувствовала всю трагедию несчастных пострадавших и их близких, и я плакала, вы тронули мою душу. Большое вам спасибо.

Тут я осмелился и произнес:

— Благодарю, Ваше высочество, Вы очень добры, и коль скоро я удостоился такого исключительного внимания, могу попросить Вас еще об одном исключении?

Она чуть-чуть покраснела и выжидательно посмотрела на меня.

— Разрешите мне поцеловать Вашу руку.

Принцесса отвечает:

— Of course, — и протягивает руку.

Скандал. Все фоторепортеры, все, кто там были, тут же стали щелкать, щелкать, щелкать. Потом я пытался достать эти фотографии, но они, видимо, были уничтожены спецслужбами. Думал, когда-нибудь дети покажут внукам. Жаль, не придется.

Через несколько лет после этой встречи я был назначен президентом конкурса альтистов имени сэра Лайонела Тертиса — это не должность, а своего рода титул, навсегда данный королевской семьей. Я так понимаю, что здесь не обошлось без участия принцессы Дианы. Я бывал в Лондоне несколько раз, оказывался на приемах, где была и она, но не хотел казаться назойливым и сам к ней не подходил. Иногда мы встречались взглядами, и легкий кивок с ее стороны означал, что она меня помнит…


Испания, Канары, Квартет Бородина

Эту историю нужно начать издалека. С Мити Шебалина, моего замечательного друга и альтиста из Квартета Бородина.

Именно с Митей мы отпраздновали мое первое лауреатство после конкурса в Будапеште. Пошли в ресторан Союза композиторов. Денег с собой не было, но у него имелся там «кредит». Мы сидели, праздновали, и всем, кто входил, он говорил:

— Это лучший альтист. В соло лучше, чем я, а в квартете я пока еще лучше.

Мы праздновали по-настоящему. Потом он заставил меня сесть в жутко пьяном виде за руль его вишневого «мерседеса», у которого была сломана коробка передач и ручка застряла на второй скорости. То, что я приехал куда надо, на Малую Зосимовскую, — это просто чудо. Митя буквально на руках втащил меня в дом и бросил в постель. Вот так я отпраздновал первую премию.

Там, в ресторане, я познакомился с очень интересными людьми: композиторами Микаэлом Таривердиевым и Кареном Хачатуряном. Потом Митя пригласил меня на дачу, и я впервые побывал на Николиной Горе.

А потом Митя стал невыездным. Для того чтобы отбить его, у квартета появилась идея — ни в коем случае не останавливать гастрольный ход, ведь, если весь квартет «положат под сукно», «высвобождать» Митю станет еще сложнее. В общем, нужен был кто-то, кто мог бы заменить его. К счастью, у меня было тогда свободное время, и, когда предложили мне, я сказал, что мысль интересная, но надо всем вместе встретиться и все обсудить. И главное — чтоб я услышал об этом от самого Мити.

Когда я пришел в филармонию, было три члена квартета, не было лишь Мити. Они подтвердили, что Митя «за» и сам скажет мне об этом. Я согласился.

— Для меня это большая честь — играть с вами. Но нам придется порепетировать, потому что я эти произведения не играл.

Программа была очень маленькая, но сложная — Пятнадцатый квартет Бетховена и Пятнадцатый квартет Шостаковича. Всего — шесть концертов.

Митя передал мне на Николиной Горе ноты, свою партию. Я его переспросил:

— Митя, ты правда тоже видишь в этом смысл? Ты согласен?

Он ответил — да, но слеза была.

Я-то твердо знал: это лишь эпизод, по многим причинам — и человеческим, и профессиональным, я не собираюсь играть в квартете, даже если это Квартет Бородина. У меня была абсолютно ясная установка — сольная деятельность, и все.

Гастроли на Канарах принесли мне огромную пользу и массу удовольствия, прошли замечательно. А потом был прощальный ужин. Мы сидели в прекрасном ресторане с большими окнами-витринами, с аквариумом, где живет двухметровая черепаха Маша, ей двести лет. Постучишь в окно, она станцует перед тобой. Ресторан был ниже уровня моря. Одно окно выходило прямо в море, другое — в аквариум, и всякие чудища проплывали в пяти сантиметрах. На рояле играл сухой, педантичный, отменно стильный англичанин с бабочкой. Пианист высочайшего класса. Людей много, потрясающая еда. Он играл, а мы пили. В конце концов, когда уже хорошо выпили, Валя Берлинский мне говорит:

— Слушай, он же «Катюшу» играет, он уже понял, что мы русские, а не слабо тебе сыграть?

— Вряд ли я смогу сейчас что-то извлечь из этого инструмента.

— Ну давай, давай!

Я подошел к англичанину и подыграл ему сверху правой рукой. Он интеллигентно так встал и показал мне на стул: мол, хотите — пожалуйста. Я сел, стал наигрывать. Спросил — откуда он? Из Англии. Думаю, надо что-нибудь английское, он же играл «Катюшу» и «Подмосковные вечера». «Битлз» пусть будут, и сыграл «Yesterday». Сорвал аплодисменты публики, поиграл еще минут десять, и тут подходит хозяин, толстый такой дядя, и говорит:

— Беру тебя на работу.

Я отвечаю:

— Не могу. Занят.

— Ты не понял, я беру тебя на работу, ты лучше его играешь.

Тот побледнел. Я говорю:

— Да нет, я не могу, я правда занят. Предложение ваше принять не могу.

— Ты не понимаешь, я тебе буду платить в два раза больше.

Пианист уже совсем побелел. Когда я снова отказался, хозяин говорит ему:

— Ты не имел права давать инструмент другому, и я вычту из твоей зарплаты это время, которое ты не играл.

Тут уж я по-мальчишески выступил:

— Хорошо, но музыка была, и зал был доволен, деньги все равно нужно платить, заплатите их мне, а я отдам их пианисту.

Тот стал совсем сизого цвета, начал что-то кричать, в это время подошла принимающая нас девушка. Оказалось, она была дочерью «электрического короля» на этом острове и сказала что-то типа:

— Мужик, мы завтра электричество тебе выключим.

В общем, он потом извинялся, и все кончилось благополучно.

Играть с «бородинцами» было, конечно, интересно, но оставаться с ними и дальше я не собирался. Ведь я их всего лишь выручил. А на верхах посчитали так: квартет в порядке, ездит на гастроли, есть альтист. Проблема снята. Так решили все, включая и первого замминистра по фамилии Барабаш. Тогда мне пришлось подключить Нину Львовну Дорлиак, которая на приеме у Барабаша сказала, что Юрочка спасал Квартет Бородина, он — солист и никогда не будет работать в квартете, занимайтесь Шебалиным. После чего Митя был «открыт» и квартет ездил дальше своим прежним составом.


Дорога в Японию

Первый заместитель директора Госконцерта Иван Иванович Елисеев (умнейший человек, бывший генерал-полковник КГБ, он отвечал за внешние связи артистов) уговаривал меня ехать на гастроли с «Виртуозами Москвы» в Германию. Разговор был один на один. Он уламывал меня ехать, а я принципиально отказывался, пытался объяснить, что не вижу себя работающим в оркестре. Я вижу себя солистом. Он долго слушал и словно не понимал. Он был одноглазый и всегда разговаривал, не глядя в лицо собеседнику. Наконец вдруг резко поднимает свой единственный глаз и говорит:

— А скажи мне откровенно, как мужик мужику, что, для тебя не престижно поехать на гастроли с «Виртуозами Москвы»?

Я только выразительно посмотрел и сказал:

— Иван Иванович, вот если бы ваша жена переспала с Брежневым, престижно было бы?

Пауза… А потом:

— Ну ладно. Я тебя лично прошу — поезжай, а я тебе это отработаю. По сольной линии в Госконцерте.

Я, окрыленный, ушел из Госконцерта и поехал на эти гастроли в Германию. Там, в Мюнхене, встретился с Гидоном Кремером, уже эмигрантом, и мы с ним всю ночь проговорили у него дома, в гостиницу пришел только под утро. Тут так и напрашивается сказать: стукачи, мол, не дремали, но, к счастью, все было ровно наоборот.

Когда я вернулся от Гидона, стукач, который ездил с нами, просто спал в кресле в фойе отеля. Самое смешное было дальше: поскольку я-то всю ночь не спал, то, не собрав вещи, свалился в постель; думал — посплю полчаса, а потом соберусь и поеду. Но меня не смогли разбудить по телефону. Естественно, первая реакция — сбежал! Автобус стоит, прославленные «Виртуозы», Володя Спиваков, сопровождающие — Елисеев, Андриянко, еще два человека — все сидят в автобусе и видят, что только одного нет — меня. Звонят — не отвечаю. Нашли Мунтяна. Он сказал:

— Да спит, наверное, разбудите его.

Тут же появилось несколько человек, которые хотели оказаться первыми. Побежали наверх вместе с портье, который взял запасной ключ. И когда они открыли дверь и вошли, то увидели, что я сплю, уткнувшись ухом в орущее радио. Портье подумал, что я умер… Меня разбудили, собрали… Когда я вошел в автобус, все злились. С одной стороны — не сбежал, с другой — жуткое разочарование и наказать не за что. Вот так я выполнил просьбу Елисеева, а дальше было все совсем неожиданно.

Прошло несколько месяцев. И — никакой отдачи. Я пришел в Госконцерт без приглашения, просто по каким-то своим делам. И вдруг мы сталкиваемся с Елисеевым. У него сидела японская делегация, и он просто вышел в коридор. Увидел меня:

— О, гениально! Можешь ко мне зайти?

Я захожу, сидят три японца. Он им начинает говорить:

— Это наша молодая звезда, солист, мы очень его рекомендуем.

Это был единственный случай в моей жизни, когда Госконцерт что-то предлагал, обычно — наоборот: не пущал. Так вот, Елисеев этим японцам что-то говорит, они: «О-о-о! Солист!» — и что-то записывают. Полчаса все это длится. Наконец он говорит мне:

— Все. Ты свободен. В Японию поедешь.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11