Время шло, нас все не было. Теперь уже волновалась не только собака. Люся несколько раз подходила к Владимиру Владимировичу, но по его растерянному виду в конце концов поняла, что меры надо принимать самой… Мелкая дрожь сменилась на сильные, хорошо видные тянущие движения тела, а хозяин в растерянности сидел и смотрел то на бультерьера, то на рюмку с коньяком, все еще полную. А тем веменем прошла еще одна мощная волна по телу Люси. Она подскочила к любимому хозяину, разразилась оглушительным, требовательным лаем и повернулась к нему, как он выразился, задним фасадом. О ужас! Головка щенка уже высунулась наружу и, как ему показалось (а может, и нет), высунула ярко розовый язык. Несчастная мамаша выразительно отвела в сторону хвост и еще более выразительно посмотрела на хозяина. Смысл взгляда был предельно ясен: помогай, я больше не могу!
– Представляете, я тащу, а оно мне палец пытается укусить и пищит. Вытащить-то вытащил, а что дальше делать – черт его знает. Отдал Люське. Дальше она сама разобралась, а попутно мне руки вылизала. Потом щенку что-то отгрызла, съела и на меня смотрит. – Рассказ ненадолго прерывается по причине глотка из рюмки, но уже, по-моему, с коньяком, а не с каплями Вотчала.
– Ну а дальше? – торопим мы.
– Дальше процесс пошел, как по конвейеру. Я вытаскиваю, а она подхватывает. – Счастливого хозяина ну просто раздувает от гордости. И хотя для меня ощущение новизны родового процесса давно уже не новость, мне очень хорошо знакомо это состояние гордости от удачно проведенного дела.
Лена еще продолжает любопытствовать, а во мне проснулся профессионализм:
– Владимир Владимирович, хоть руки-то вымыли?
– А как же, – с победоносным взглядом услышала я в ответ. – Коньяком!
Лена начинает потихоньку сползать с кресла куда-то вниз, давясь беззвучным хохотом.
– А это что? – спрашиваю я, показывая на халат, основательно запачканный кровью и плодными водами, уже принявшими зеленоватую окраску, забавными разводами, расплывшимися на тонкой ткани.
– Ну… Так же положено, – немного смутился новоявленный акушер.
Откуда-то снизу слышится Еленин судорожный всхлип:
– О! Это же мой лучший пеньюар…
Не обращая на нас никакого внимания, уютно расположившись в окружении детенышей, Люська умиротворенно жмурилась и время от времени подталкивала щенков поближе к соскам. Разбуженные мамашей детки возмущенно вопили, но, найдя полный молока сосок, замолкали, и до нас доносилось аппетитное чмоканье: недавно начавшаяся жизнь уже начинала входить в свою колею. Так и должно быть! Как же иначе-то?
Пятерка коньячно-пеньюарных щенков давным-давно выросла. Когда я читаю родословные современных бультерьеров, мне нередко попадаются пять знакомых кличек, а в памяти возникает зимний вечер и решительная морда тигрового бультерьера.
Острый опыт
Наверное, в жизни каждого человека встречались истории, когда что-то происходило вопреки всему: логике, законам, правилам. Мистика, астрология, Его Величество Случай – уж не знаю, что вмешивается и по своим неизвестным нам законам управляет происходящим. То, о чем я хочу рассказать, очень трудно объяснить с точки сугубо материального видения мира и его окрестностей.
Эта история по времени относится к студенческим годам, точнее, к третьему курсу обучения в Московской ветеринарной академии. Занимались мы тогда изучением науки о нормальном функционировании систем и органов животных – физиологией, а в тот день темой занятий была работа желудочно-кишечного тракта. И кроме прочего, значился «острый опыт». Основное большинство молодых «студиозусов» не особенно представляло, что сие означает на практике, и думало, что объектом демонстрации будет лягушка или в крайнем случае кролик. Но все случилось по-другому.
Придя на кафедру, мы увидели сидящую в клетке для подопытных животных молодую собаку. Без всякого сомнения, это был прекрасный курцхаар – немецкая гладкошерстная легавая. Откуда эта несчастная попала в академический виварий – неизвестно. Скорее всего, потерялась, и ее «сцапали» отловщики. Службы поиска потерявшихся животных в то время, увы, не было, и поэтому в виварии различных научных учреждений частенько попадали прекрасные экземпляры породистых собак.
Мне и в голову не приходило задуматься над вопросом о гуманности проведения опытов над животными в таких гигантских размерах и в далеко не всегда оправданных случаях. Просто так было до нас, и мы это принимали как должное, не очень-то задумываясь – может, что-то можно изменить? Но до того злополучного занятия на кафедре физиологии все было абстрактно. А тут перед нами въявь стояла клетка. И собака, живая и здоровая, которая через несколько часов должна была закончить свою жизнь на лабораторном столе. А для меня все было еще острее. Сколько себя помню – животные меня притягивали. Как магнит, а особенно собаки и лошади. И в академию я поступала только из-за них. Строго говоря, по призванию. Перечитав, выучив почти наизусть кучу книг о собаках, я уже прекрасно представляла – за породистым животным стоял труд и фанатизм многих людей, чьими усилиями на протяжении многих десятилетий в породу вносились и закреплялись различные качества и признаки, и именно человеческий труд создавал дополнительную ценность животному, и ценность эта определялась далеко не в рублях… Ни тогда, ни сейчас я не допускаю мысли о том, что эта собака была просто предана своим хозяином… Хотя…
Ребята из группы с восхищением разглядывали «объект острого опыта», и восхищаться было чем: крупная, прекрасно выращенная собака светилась здоровьем, короткая, блестевшая, несмотря на грязную клетку, шерсть была классического для этой породы окраса – на пестром бежево-кремовом фоне отчетливо выделялись большие пятна темно-кофейного цвета. Большие коричневые глаза доверчиво, но растерянно смотрели на нас…
По-моему, не только мне исход этого опыта леденил душу, надо было что-то делать, но что? Животному через полчаса будет дан наркоз, тогда это был эфир через специальную маску, потом широким разрезом будет вскрыта брюшная и часть грудной полостей и, предельно расширив рану специальными расширителями, в течение нескольких часов будет демонстрироваться работа живых работающих органов. Боли при этом животное не будет чувствовать. Хоть что-то будет милосердным! Но все остальное, в моем понимании, будет называться коротко и точно – убийство! И именно его под предлогом обучения собирались демонстрировать нам – будущим ветеринарным врачам! Очень хорошо помню, что меня трясло, как в лихорадке, при мысли о том, что уже через несколько часов это прекрасное молодое животное превратится в груду мертвого хлама. В голове стучала мысль: «Надо что-то делать! Ну, хоть попытаться! Эх, времени мало…» Глубоко вздохнув, я шагнула в кабинет ассистентов кафедры:
– Скажите, так ли необходим этот острый опыт?
В кабинете на несколько минут повисло молчание. Меня внимательно и спокойно разглядывала женщина в белом халате, высокая, из-за роста угловатая, подтянутая. Крупные, решительные черты лица, тронутые сединой волосы в химической завивке. Она была симпатичной, но не для меня: холодной волной поднималась ненависть к ее равнодушию, я с трудом сдерживалась. Якорем была мысль, что на эмоций нет времени в самом академическом смысле этого слова…
– Деточка, вы что-то не понимаете. Это же учебный процесс…
– Но ведь то, что сегодня будет демонстрироваться, можно увидеть в хирургии, когда оперируют животных по действительно необходимым поводам… – я уже понимала, что цепляюсь за соломинку.
– Ну, мы не хирургия, а физиология, – терпеливо и спокойно начала она, но я невежливо перебила:
– Что может спасти эту собаку?
– Только адекватная замена, – уже сухо и лаконично ответила она и вышла.
Я тупо стояла в кабинете и соображала, что еще можно сделать. Вошла лаборантка. Обычно студентам не разрешается звонить по служебным телефонам, но лица на мне не было, и она не возразила, когда я, схватив телефонную трубку, стала лихорадочно набирать номер телефона:
– Наталья! Быстро на физиологию! Жду у входа!
Наташка – моя самая близкая подружка. Мы дружим и сейчас. Она тоже ветеринарный врач. Но тогда, не пройдя по конкурсу при поступлении в ветеринарную академию, она устроилась работать лаборантом на кафедру оперативной хирургии. Она такая же заядлая собачница, как и я, поэтому все уловила с полуслова, объяснять долго не пришлось. Поразмыслив минуту, она сказала:
– А может, попробуем зашить? Ведь все равно ничего не успеем сделать, да и замены так быстро не найти. А вдруг получится?
– Ну ты даешь! Я себя считала генератором бредовых идей, но до тебя мне шагать и шагать! Мы ведь хирургию еще не изучали, разве что анатомию. Ты хоть представляешь, как эту псину разрежут, да не стерильными инструментами, и до кучи – передозировка общего наркоза? Мало не покажется…
– А я видела, как сшивают. Правда, сама не делала… Кабы знать – смотрела бы в оба глаза. Чего уж теперь! Другие варианты есть? – мы поглядели друг на друга. – Других вариантов нет! Как я понимаю, штопать будем у нас. – И она скрылась за дверью.
Следующие два часа были не из легких. Ребята из группы хоть и сочувствовали участи собаки, но бунтовать по этому поводу явно не собирались. Прозвенел звонок, и занятие началось. На курцхаара надели маску и влили в нее эфир. Собака отключилась быстро: дыхание стало редким и глубоким. Тело обмякло и замерло в неподвижной позе, фиксированной на лабораторном столе. Я заставляла себя смотреть, но далеко не с целью, предусмотренной нашим «милым» учебным процессом… Чем дольше я смотрела, тем яснее понимала, что после такой экзекуции у собаки нет ни малейшего шанса выжить, а зато возможность не выйти из наркоза или получить заражение крови – это состояние носит звучное и красивое название: сепсис – возрастала с каждой минутой. Но собака была жива и дышала. Пока… Прошел час, начался другой… Собака дышала глубоко, редко, но ритмично. Кровотечение было на удивление относительно небольшим.
«Нет, все-таки надо попробовать зашить! Чем бы это ни кончилось – шанс у нее должен быть», – думала я, глядя то на стол, то на часы – сколько еще осталось до спасительного звонка на перерыв.
Наконец он прозвенел. Ребята стянули с себя халаты, похватали сумки, и аудитория быстро опустела.
Собака дышала! И пока достаточно размеренно и глубоко… Сквозь наполовину стеклянную дверь я заметила Наталью. Она с каким-то свертком под мышкой маячила по коридору. Поймав ее взгляд через дверь, я помахала рукой, и она вошла.
– Ну, как? Жива? – деловито спросила она.
– Она – да! Я – вроде тоже! – попыталась пошутить я.
– Где будем шить?
– Здесь нельзя. А как у тебя?
– Можно. Все отвалили на какое-то совещание. Я вроде все приготовила, и учебник тоже.
– ???
– А у кого совета будем спрашивать? Подумала? – съязвила она.
– А там что, есть советы по этому поводу? – парировала я, и мы принялись за работу.
Сначала надо было перенести собаку на другую кафедру. В другой корпус, по улице метров триста–четыреста. В нашем распоряжении было два халата. Один мы использовали в качестве повязки на живот, чтобы по дороге не потерять кишки. В другой положили собаку и застегнули халат на все пуговицы. Наталья поинтересовалась:
– А выдержит? Ну… ее вес выдержит?
– А с чего бы ему не выдержать? Халат новый, мой… Истрепать еще не успела… Бери уже! Ты – за рукава, я – за полы. Понесем, как носилки. – И мы пошли.
По дороге студенческая братия, разбегаясь по своим делам после окончания занятий, любопытствовала, но мы шли, не останавливаясь, и на ходу отвечали особо любознательным, что несем декана или что-то вроде того. Между прочим, метода оказалась отличной: излишнее любопытство отсекалось на корню, народ замирал в изумлении, что позволяло нам не терять скорости передвижения. В общем, мы дотащили нашу ношу в хирургию без приключений и даже довольно быстро. На кафедре действительно никого не было, и мы расположились в операционной. Инструментов был самый необходимый минимум: несколько гемостатических зажимов, ножницы, пара иглодержателей. Ну и иголки, конечно. Кетгута, помню, не было. Да мы и не знали точно, в каких случаях его применяют. Был еще шелк, антибиотики…
Дело двинулось. Собака не проявляла никаких попыток выйти из наркоза, и нам это было на руку, если и стало бы проблемой, то позже. А пока – ни дыхание, ни сердце не давали сбоев, и мы начали накладывать швы.
– Интересно, ей год или больше? – между делом поинтересовалась Натка.
– А тебе на что? Для памятника? – мрачно пробурчала я.
– Похоже, ты не очень-то веришь в благоприятный исход? – прокомментировала Наталья и хитро прищурилась.
– Ну кто в здравом уме в это поверит? – продолжала я ворчать себе под нос.
Изредка перекидываясь мрачноватыми фразами, мы продолжали накладывать шов за швом, и дело потихоньку двигалось, а тело собаки начинало приобретать вполне благопристойный вид. Мы все-таки разыскали в учебнике нечто более или менее похожее и периодически косились на картинку. Благо она была большая и цветная. Наше настроение тоже начинало подниматься по причине близившегося конца работы и того, что собака пока не собиралась помирать. По крайней мере, ничего на это не указывало. В очередной раз присыпав рану антибиотиками и наложив еще несколько швов, мы с облегчением посмотрели друг на друга: все, зашили…
Пока все шло неплохо, но впереди еще был выход из наркоза. И насколько удачным он будет – мы узнаем только утром. За работой и хлопотами по обустройству места ночлега собаки мы и не заметили, как наступил вечер. Усталости мы вроде и не чувствовали – еще не отпускало нервное напряжение, и очень хотелось, чтобы побыстрее наступило это завтра. И не только для нас…
Пожалуй, именно тогда мы с Натальей впервые столкнулись с одним из самых трудных факторов работы ветеринарного врача: ждать результатов, трезво оценивать ситуацию и не вмешиваться в процесс по причине срыва собственных эмоций. Этот первый урок оказался не из легких. Мы ехали в метро и по дороге в десятый раз проигрывали ситуацию и в десятый же раз приходили к тому, что шансов у псины очень немного, если они вообще есть. Потом, с опытом, придет и профессиональная оценка и уверенность в себе, но тогда у нас в запасе было только огромное желание, чтобы справедливость восторжествовала, и кое-какие знания. Их явно недоставало для подобного случая. Так уж получилось.
На следующее утро занятия у нашего курса начинались с лекций в главном корпусе, и попасть в хирургический корпус я могла лишь во второй половине дня. Наталье везло больше – она работала в хирургии и уже с утра могла навестить нашу подопечную или то, что…
С такими мыслями я подъезжала утром к академии. Главный корпус очень красив хотя бы потому, что он старинной постройки. Огромное серое здание с колоннами на входе было расположено чуть в глубине всего академического комплекса, остальные здания – поздней постройки – выгодно оттеняли главенство и монументальную значимость основного корпуса. Окруженное газонами и невысоким бордюрным кустарником, оно отлично просматривалось со всех сторон и производило весьма величественное впечатление. Почему-то мне всегда вспоминалось ощущение первого раза. Помню, как мы с подружкой приехали сдавать документы на поступление в академию. И, оказавшись перед главным входом, под его колоннадой, мы долго не решались войти: одолевала робость, свойственная любому абитуриенту. Но здесь ощущение было сильнее, и к нему примешивалось благоговение от, казалось, уходящих в небо колонн.
На ступенях под колоннами я еще издалека увидела знакомую тоненькую фигурку – Наталья стояла в белом коротеньком по моде халате, и утренний ветерок ерошил ее темно-рыжие волосы. Я не сомневалась, что она поджидала меня. Только вот по какому поводу? Я ускорила шаги и помахала рукой, а она, едва заметив мои жесты, не обращая внимания на разделявшую нас толпу, заорала: «Она стоит! И выпила молока!» На лице ее сияла такая блаженная улыбка, какую я и потом не часто встречала. Моя физиономия, без всякого сомнения, была зеркальным отражением Натальиной: получилось! Все-таки получилось! Надо ли говорить, что первый час лекций я, не раздумывая о последствиях, прогуляла. И со счастливой совестью!
Мы вприпрыжку побежали к хирургическому корпусу. Занятия начались, асфальтированные дорожки между корпусами опустели, а мы, повизгивая от нетерпения, не чуя под собой ног и обгоняя друг друга, влетели в хирургический корпус, вихрем пронеслись через него и, наконец, замерли перед небольшим вольером, где мы вчера оставили нашу подопечную…
Покачиваясь, широко расставив дрожащие от напряжения лапы, она стояла, повиливая нам хвостом. Мы замерли на пороге, не в силах оторвать взгляда от этого чуда! Не могу сказать, сколько это продолжалось, первой заговорила Наталья.
– Чего застыла, как столб? Надо швы посмотреть, – и она наклонилась над собакой. Вдвоем мы осторожно положили собаку на бок. Она не сопротивлялась, но с любопытством повела носом на свой живот. Края раны нигде не разошлись, кровотечения не было. Но на свежий взгляд, длина шва впечатляла. Потом в моей практике попадались и более впечатляющие варианты, но всегда на память приходила именно эта картина, потому что она была первой, а нам тогда до получения диплома врача было еще ой как далеко.
Обработка операционных ран, если не возникает дополнительных осложнений, не представляет больших трудностей: на стоящей собаке мы промыли шов марганцовкой, просушили его тампонами и аккуратно промазали раствором йода. Введя нашей пациентке еще необходимую дозу пенициллина внутримышечно и пару кубиков кофеина подкожно, мы опять надели на нее попону, чтобы сохранить операционную рану в чистоте и покое. И задумались – пенициллин надо вводить каждые четыре часа, и уже одно это создавало целую проблему. Кормление и поение, кстати, тоже. Короче, надо было срочно искать хозяина для нашей красавицы. И с этой мыслью, уложив собаку на подстилку, мы разбежались: Наталья – на работу, а я – на занятия. Через четыре часа мы опять встретились у нашей подопечной. Новости были ну просто прекрасные: молоко было все выпито, а приличная лужица характерного соломенно-желтого цвета на полу убедительно свидетельствовала о том, что система выделения восстановилась.
– Знаешь, меня не отпускала мысль: а вдруг мы что-то не так зашили? – облегченно вздохнула Наташа, увидев лужу на полу. Меня эта мысль тоже не отпускала. Не имея опыта, мы ненароком могли повредить и кишечник, и мочевой пузырь.
– Мы много чего могли, – быстро согласилась я.
– Чуть не забыла, – перевела разговор на другую тему Наташа, – я нашла ей нового хозяина. В моем же доме. Отличный старикан… Охотник. Вечером мы ее отсюда и заберем.
Про себя я подумала, что у нашей крестницы все-таки появился ангел-хранитель…
Вечером все образовалось как нельзя лучше. У собаки появился и новый дом, и заботливый хозяин. Выздоравливала она удивительно быстро и без осложнений. Как положено, через две недели сняли швы, и очень скоро не осталось и следов от страшного острого опыта. Разве что в памяти, может быть!
Лада – так назвал собаку ее новый хозяин – прожила после своего второго рождения еще пятнадцать лет. Больше никогда и ничем не болела. Была любимицей не только своего хозяина, но и всего двора, особенно детей. Ее историю знали все… Лада и мне частенько попадалась на глаза. А однажды Наталья продемонстрировала один из ее удивительных фокусов. Мы сидели на подоконнике и пытались что-то вразумительное усвоить из учебников: зачеты не любят шуток, но настроения не было никакого. Была весна, светило солнце! Ну какие, скажите на милость, могут быть занятия? На ура принимался любой предлог, от них, от занятий, отвлекающий. Свесившись из окна, Наташка вдруг сказала:
– А ну, посмотри! Может, узнаешь старую знакомую?
– Какую еще знакомую? – отвлеклась от книги я и тоже выглянула во двор. Сквозь не полностью распустившуюся листву хорошо была видна внутренность двора. Прямо под окнами виднелась детская площадка с «дежурной» песочницей посередине. А в ней, позевывая, но явно наслаждаясь хорошей погодой и в ожидании приключений сидела собака. Одного взгляда на нее было достаточно.
– Натка! Неужели она?
– А то кто же? – смеясь, запрокинула голову Наталья.
– Пойдем посмотрим на Ладушку поближе!
– А вот гляди-ка, что сейчас будет! – напустив на себя таинственный вид, прищурилась Наталья и крикнула: – Ладуля!
Я вопросительно посмотрела на Наталью. От этой вертихвостки можно было ожидать чего угодно, но она на удивление спокойно и обыденно сказала:
– Иди, открывай дверь!
Входная дверь от черного хода была рядом с ее комнатой, хорошо было слышно, как дверь энергично и требовательно царапали собачьи лапы.
– Ну, что ты копаешься? Иди! Она сейчас дверь снесет! – прикрикнула на меня Наталья. Я распахнула дверь, и к нам в комнату влетел метеор, изо всех сил вращающий хвостом. В считанные секунды Лада успела пронестись по комнате, заодно облизать нас горячим языком и замереть, выжидательно глядя нам в глаза. Ну и дела!
– Наташ! А что, она всех так знает? Или только тебя?
– Представляешь, всех, живущих в доме, и еще ни разу не ошиблась адресом. Каково?
Псина тем временем аппетитно хрустела сушкой, на лету поймав ее из рук Наташки. А потом так же весело умчалась обратно во двор.
Прошло несколько лет. Как-то я спросила у Наташи, как поживает Лада.
– Представляешь, жива! Ей ведь почти пятнадцать лет! – живо откликнулась Наталья. – Кто бы мог подумать?
– Да! Но что меня по-настоящему удивляет, так это то, что она с тех пор ничем не болела! Вот ведь судьба!
– А знаешь, все соседи очень жалели, что у нее никогда не было щенков, – задумчиво произнесла Наташа. – Почему? Может быть, были повреждения во время опыта, а может, мы все-таки что-то не так зашили?
Не в этом главное! Главное – что в тот далекий день вмешалась судьба.
Джейси
Прием пациентов в лечебнице близился к концу, когда на пороге кабинета возникла мужская фигура с собакой на поводке. Солнце, с утра затоплявшее терапевтический кабинет ярким светом и нестерпимой жарой, уже давно переместилось на запад и забавно высвечивало контуры каждого входящего, не давая разглядеть ни лица хозяина, ни морды пациента. На этот раз собаку и без солнечных причуд разглядеть было трудно. Очередным пациентом был малый пудель черного окраса. Длинная и хорошо начесанная челка закрывала почти всю морду собаки, скрывая глаза, а интенсивный черный окрас усиливал ощущение «силуэта без подробностей». Что было видно хорошо и бросалось в глаза – пес не опирался на правую переднюю лапу, вытягивая ее вперед в жесте попрошайки. Я перевела глаза выше и встретилась с изучающим меня взглядом хозяина черного очаровашки. Он неожиданно спросил:
– Вы любитель риска?
– Многообещающее начало… Допустим – да, но я пока не очень понимаю, при чем тут риск?
– Собаке нужно ампутировать переднюю конечность чуть ниже локтевого сустава, – профессионально поставил задачу он.
– А может, вы все-таки сначала расскажете, что случилось, и я сама посмотрю?
– Куда его поставить? – деловито произнес он. – А рентгеновский снимок – вот…
Пудель, подхваченный сильной рукой, перышком взлетел на смотровой стол и замер там, не меняя позы. Из-под челки заблестели внимательные глаза, а лапа доверчиво протянулась мне для осмотра. Хотите верьте, хотите – нет, но у меня почему-то сразу создалось впечатление, что пес прекрасно понимает человеческую речь – настолько мудрым и понимающим был его взгляд. Как потом оказалось, все имело более прозаическое объяснение: собаку так часто смотрели врачи, что у нее уже выработался прочный рефлекс. Но тогда я этого еще не знала, и мгновенно протянутая мне лапа вызвала искреннее восхищение сообразительностью пса. Пока я прощупывала вежливо поданную мне лапу, хозяин продолжил рассказ, точно, четко и без излишних подробностей излагая самое необходимое.
Несколько месяцев назад пудель попал в автомобильную аварию. Остался жив, но травмировал переднюю лапу. Сутки спустя был сделан рентген, который показал незначительную трещину лучевой кости. Она казалась настолько неопасной, что даже не стали накладывать гипс, а ограничились обычной лубочной повязкой. Спустя дней десять сняли и ее, но хромать собака не перестала. Более того, лапа ниже трещины стала терять чувствительность и как бы усыхать. Я слушала хозяина, а про себя комментировала: «Правильно! Диагноз в данном случае поставить несложно: парез лучевого нервного ствола и как следствие – возможная парализация». Этот диагноз прозвучал и в рассказе хозяина. А я тем временем продолжала осмотр и через густую шерсть прощупала шрам, идущий вдоль лучевой кости:
– А это откуда? – не замедлила поинтересоваться я.
– Это уже продолжение истории… – торопливо продолжал хозяин, – мы как-то услышали по радио передачу о новых разработках в области медицины. Речь, в частности, шла о восстановлении нервных стволов при помощи пересадки нервной ткани. Ну… мы с Джейси и поехали в этот институт. В общем, он побывал у них в роли подопытного кролика.
– Судя по вашему предложению об ампутации, полагаю, что пересадка не принесла желаемого эффекта?
– Если бы вы только знали, как после операции намучился пес! Про нас я уже и не говорю…
Взяв в руки обычную иголку, я принялась легкими покалываниями определять, в каких точках лапы сохранилась болевая чувствительность. Получалась невеселая картина: в любом месте ниже точки травмы собака вообще не ощущала боли. Другими словами, паралич уже наступил, а в дальнейшем можно было ожидать ухудшения трофики (питания) тканей ниже травмированного участка. Два глаза хозяина и два собачьих, одного – коричневого – цвета и с одинаковым выражением ожидания внимательно смотрели на меня.
А меня, надо сказать, раздирали сомнения. Нет, не то чтобы я сомневалась в диагнозе! Да ни секунды! Но этот диагноз диктовал только один выбор – ампутация. Ничего другого. К тому же мне никогда не приходилось самой проводить подобные операции. Только ассистировать. Тут было о чем подумать!
– А вас не смущает, что я еще очень молодой специалист и мне может просто не хватить опыта?
Несколько минут мы молча смотрели друг на друга. Уж не знаю, остался ли хозяин пуделя доволен результатами изучения, но мне он понравился, хотя внешность его не бросалась в глаза: не очень высокий, кряжистый, не очень молодой, копна вьющихся волос, слегка тронутых сединой. Разве что очень добрые карие глаза и открытая располагающая улыбка.
– Не стоит, доктор, тратить время на разговоры. Когда будем оперировать? – еще шире улыбнулся он и тут же продолжил: – Через неделю у меня начинается отпуск, значит, оперируем через десять дней. Согласны? Вот и славненько!
Он уже исчез за дверью, а я все еще не могла прийти в себя от подобного предложения, на которое, впрочем, даже не успела согласиться. Авантюра чистой воды! Ведь под боком Москва с опытными хирургами, клиники ветеринарной академии, наконец… Ладно. Впереди десять дней и, в крайнем случае, не поздно отказаться, подумала я и сосредоточилась на оставшихся в очереди пациентах.
Если бы я могла заранее знать, какими для меня будут эти следующие десять дней! Я бы… Впрочем, я все равно не знаю, что бы я сделала, даже если бы и знала. Вечером, придя домой и наскоро перекусив, я зарылась в учебники. Толстенный том «Анатомии» провел со мной полночи, а вторую половину – под подушкой. Оказалось, что я его зря потревожила. Память не подводила, я могла послойно представить себе и нарисовать, какие ткани, сухожилия, нервы и сосуды будут проходить под ампутационным разрезом. Следующим был том «Оперативной хирургии». С одним лишь исключением – ночевал он все-таки на книжной полке. Убедившись, что я все прекрасно помню, можно было и успокоиться, да не тут-то было. Днем на работе мысли занимали другие пациенты, вечером – мои собственные собаки и домашние дела, но ночи превратились в наваждения. Несколько раз во сне я уже проделывала эту ампутацию, причем один раз – на себе. Жаль, что проснулась на самом интересном месте: отпилила кость и проснулась, разбудив при этом мужа. Он спросонья пробормотал:
– Что случилось? Пора вставать? – и перевернулся на другой бок, собираясь еще подремать, но услышав мой ответ:
– Да ничего особенного – я себе ногу отрезала, во сне, правда, – подскочил в изумлении.
– Что за кошмары тебе снятся! Рассказывай, что в конце концов случилось!
Я облегченно вздохнула, потому что сон все равно пропал, но зато появилась возможность все кому-то рассказать. И совсем ничего, что муж – не врач, он ведь тоже собачник! Он на удивление (что может ночью заинтересовать нормального человека, кроме сна?) азартно включился в обсуждение. Как и следовало ожидать, его интересовала чисто техническая сторона вопроса.
– А чем в вашей ветеринарной епархии отпиливают кости? – полюбопытствовал он, окончательно просыпаясь.
– Чем? Конечно, пилой, а чем же еще?
– Да это понятно. А какая она, эта пила?
– Ну… специальная… медицинская. Из нержавеющего металла, чтобы надежно можно было стерилизовать, а что?
– Есть ножовки по металлу, есть – по дереву, они отличаются зубьями. А ваши какие? – не унимался он, по-восточному сидя на кровати, закутавшись в одеяло.
– Ох, уж лучше бы ты спал! Ну откуда, скажи на милость, мне знать разницу между медицинской пилой, ножовкой по дереву и еще какой там? – возмутилась было я, но мысль уже заработала, и я спросила:
– А какая пила меньше травмирует материал при работе?
– А это зависит от структуры материала… – начал было он свои объяснения, которые явно грозили перейти в двухчасовую лекцию, но, уловив мой сразу поскучневший взгляд, тут же предложил:
– А давай проведем свой собственный эксперимент?
– Как это? Где же я тебе возьму собачьи кости? – растерянно проговорила я, но задумалась: – А, впрочем, это я беру на себя.
– Послезавтра будут тебе все ножовки. Тогда и проверим, – муж взглянул на часы и сорвался с кровати. Мы за обсуждением и не заметили, что начинаем выходить из утреннего графика. Что называется, нескучной вам ночи, господа!
