Религия. Война за Бога - Великий обман. Научный взгляд на авторство священных текстов

Через использование имени Тимофея он надеялся приобрести читательскую аудиторию. Его взгляды казались ему достаточно важными, чтобы воспользоваться чужим именем. Эта история рассказана нам Сальвианом, и из неё не видно, чтобы епископ благосклонно воспринял оправдания своего пресвитера, но если епископ был в данном вопросе обычным человеком своей эпохи, отношение которой к проблеме подлогов нам уже известно, то вряд ли он был так уж доволен Сальвианом.

Техника подлога

Нам неизвестно, каким именно образом епископ Сальвиана узнал, что якобы написанное Тимофеем письмо принадлежит авторству его пресвитера. Но, скорее всего, догадаться об этом было не очень сложно. Основное содержание письма касалось тех же тем, о которых Сальвиан, без сомнения, многократно говорил перед своими прихожанами и другими пресвитерами. Поскольку он был грамотен, то наверняка и раньше писал трактаты по этой и смежным проблемам. Если епископ знал о взглядах Сальвиана и читал его прежние работы, а значит, был знаком с его литературным стилем, то мог понять как дважды два, что новое, внезапно и неизвестно откуда взявшееся произведение принадлежит тому же автору, несмотря на свою псевдонимность.

Но вообще, в Древнем мире по вполне очевидным причинам подделывателей ловили за руку крайне редко[29]. Во-первых, древние ученые, которые могли быть заинтересованы в поиске мошенников, не имели современных нам сложных методов анализа, компьютеров, баз данных, замысловатых анализов авторского стиля и т. п. Древний ученый часто мог сказать, что литературный текст не принадлежит тому же автору, который написал другой текст (например, что книга Откровения не была написана тем же человеком, который написал четвертое Евангелие). Но и в самом деле, гораздо легче сказать, кто не писал книгу, чем сказать, кто её написал (кто написал послание Эфесянам, раз это был не Павел?).

Что ещё важнее, мошенники специально шли на ухищрения, чтобы их не поймали, и по большей части вполне успешно. В одном из современных интереснейших обсуждений проблемы Энтони Грэфтон из Принстонского университета показывает, как с веками утончалось искусство подделки параллельно с улучшением методов обнаружения подделок. Чем лучше ученые определяли подлоги, тем лучше совершали их подделыватели. Ученые постоянно совершенствовали свои методы, а подделыватели постоянно повышали своё мастерство[30].

Обычно древние мошенники использовали несколько приёмов, чтобы их не раскрыли. Первый и наиболее очевидный – самое тщательное копирование стиля и активного словаря известного автора, под которого подделываются. У каждого есть особенности стиля, и в принципе все они могут быть сымитированы. Менее искусные имитаторы просто выделяли для себя необычные слова, которые употреблялись автором, и использовали их постоянно, иногда гораздо чаще, чем это делал сам автор. Другие пытались имитировать примечательные моменты авторской грамматики: длина предложений, характерные причастные обороты, использовали целые фрагменты предложений и так далее. Высокообразованным литераторам практическая имитация чужого стиля была прекрасно знакома: регулярные упражнения в написании работ или составлении речей, копирующих стили известных писателей или ораторов, были частью образовательной программы высшего общества. Образованная часть имперского общества просто училась этому в школах, но большинство этих людей, конечно, никогда не занималось исследуемым нами родом мошенничества[31].

Имитирование авторского стиля может создать известное затруднение для распознания подделок. Но на самом деле далеко не все были так искусны. Точно так же, как большинство людей не смогло бы подделать Рембрандта, даже если бы от этого зависела их жизнь, мало кто способен писать в точности как Аристотель, Плутарх или Павел.

Второй уловкой служило включение в текст некоей правдоподобности. Термин «правдоподобность» относится к заявлению, комментарию или неформальному замечанию, которые призваны сделать текст очень похожим на тот, который вы ожидали бы увидеть от предполагаемого автора. Так, подделыватели оставляли личные комментарии адресатам письма, даже если на самом деле они его никому не посылали. Зачем говорить, что вы будете молиться о получателе письма во всё время его преследования, если вы не посылаете его никому, кто подвергается гонениям? Потому что если вы так скажете, это прозвучит именно так, будто вы пишете кому-то, кто гонения испытывает! Зачем просить об одолжении человека, которому вы на самом деле не пишете? («Привет, Иаков, обязательно поприветствуй за меня свою мать и не забудь принести мне книгу, которую я забыл у вас дома».) Потому что нет ничего лучше, что бы могло придать письму вид подлинного. Зачем придумывать имена адресатов, ваши прежние связи с ними, вспоминать какой-то совместный опыт и тому подобное? Потому что всё это придаст письму убедительности, создаст впечатление, что вы и вправду пишете именно этому человеку, именно сейчас и именно при описываемых условиях, даже если пишете вы тремя столетиями позже, ни к кому конкретно не обращаясь.

Мы уже видели один пример «правдоподобности» несколько выше. Во Втором послании Фессалоникийцам и Апостольских Постановлениях спустя три столетия псевдонимный автор призывает своих читателей не читать псевдонимных писаний. Или, если быть более точным, не читать подделок. Зачем? В частности, затем, чтобы дать читателям меньше поводов заподозрить подделку. Да, это тоже род «правдоподобности».

Последняя уловка, к которой прибегают некоторые подделыватели, это рассказ о чудесной находке. Если книга появляется на этой неделе и говорит о себе, что написана двести лет назад, каждый поинтересуется, где же она была всё это время. Поэтому мошенники иногда начинают или заканчивают свой текст описанием событий, приведших к исчезновению и обретению книги. Например, автор может начать книгу с описания сна, в котором ему повелевается глубоко копать с южной стороны дуба, что стоит в поле у ручья близ его фермы. Когда он выкопал яму, то нашёл в ней старинный деревянный ящичек, а внутри ящичка обрёл поврежденный временем манускрипт. Теперь он переписывает этот манускрипт от руки и видит, что это откровение самого Христа, данное апостолу Иакову и доселе скрытое от мира.

Затем книга подписывается именем Иакова, как «переписал» с манускрипта «нашедший» его человек. Книга неизвестна, конечно, поскольку была всё это время скрыта, зато теперь вот она, явилась миру. Вернее, не она, а книга, написанная мошенником, выдающим себя за Иакова и рассказавшим всю эту историю, чтобы объяснить, почему раньше никто об этой книге не слышал.

Взгляды древних на подлог

Я уже упоминал, что ученые иногда решительно избегают употреблять термин «подлог» из-за его смысловой близости к «фальшивке» по отношению к псевдоэпиграфам. Ниже я поясню более развернуто аргументацию ученых, не желающих подразумевать в этих книгах фальшивку. Это будет в четвертой главе, когда у нас уже накопится пара глав материалов, которые помогут разобраться с обоснованностью их мнения. Оказывается, многие специалисты по Новому Завету, высказывающиеся так о подлогах («В этом не было намерения обмануть», «Никто не подразумевал в этом лжи», «Это не было оскорблением читателя»), просто никогда не читали древних источников на данную тему. По мере чтения этой книги должно стать совершенно ясно из самих древних текстов, что хотя подлоги широко практиковались, они так же широко осуждались и расценивались, как ложь. Здесь для начала я хочу просто дать несколько примеров того, что древние думали и говорили о подлогах, а количество этих примеров при желании можно многократно увеличить.

Первый момент, обращающий на себя внимание, заключается в том, что литературные подлоги осуждает практически любой автор, который упоминает о них. Есть несколько исключений, но мы поговорим о них отдельно в четвертой главе, и эти исключения уж действительно чрезвычайно исключительны, как станет видно. В целом же преобладающий дискурс в отношении подлогов в Древнем мире противостоял им и видел в них лишь обман и беззаконие. Это не означает, конечно, что никто не занимался подлогами, ведь адюльтер сейчас тоже обычно рассматривается как предосудительный обман, однако многих это не останавливает. Несмотря на всеобщее осуждение, практика подлогов процветала в Древнем мире.

Один из известных примеров есть у древнеримского врача Галена, которого мы уже упоминали. В дошедшем до нас автобиографическом очерке он рассказывает, как однажды подлог попался ему самому. Как-то раз он шел по римской улочке и увидел в окне книжной лавки двух людей, спорящих о книге, якобы написанной Галеном. Один горячо доказывал авторство Галена, другой настаивал, что авторский стиль совсем не его и Гален этого не писал. Сам Гален чрезвычайно разволновался, поскольку не писал той книги, и, придя домой, немедленно сел писать трактат, который нам хорошо известен поныне и иногда называется «Как отличить книги, написанные Галеном».

Думал ли Гален, что кому-то позволено писать от его имени книги? Очевидно, что нет. Как и любой другой, кому попадались подделки с его собственным именем. Мы уже упоминали о поэте Марциале, разгневанном попытками других поэтов выдать их стихи за его. Среди христиан возмущенные жалобы на подлоги мы видим у Оригена, Иеронима и Августина. Подлоги так широко осуждались в древности, что их порицали даже их создатели, как в случае с 2 Фес и Апостольскими Постановлениями.

Некоторые ученые настойчиво, хотя и бездоказательно настаивали, что в философских школах это было обычным делом – написать философский трактат и подписать его именем мастера этой школы: Платона, Пифагора и т. д., а не своим, и никто, дескать, не смотрел на это неодобрительно. В четвертой главе мы увидим, что это безосновательные утверждения, и если попросить такого ученого процитировать древний источник в подтверждение подобной античной практики, тот сразу почему-то онемеет[32].

Что подлоги всеми осуждались, можно увидеть даже из того, в каких словах описывалась эта практика; по большей части они вполне соответствуют слову «фальшивка». В Греции два самых используемых слова для обозначения литературного подлога звучали как «псевдо», т. е. «фальшивый» или «ложный», и «нофос» (?????), что значит «незаконнорожденный». В последнем случае с коннотациями, близкими знакомому нам слову «бастард» (ублюдок)[33].

В защиту первого слова некоторые ученые настаивали, что «псевдо» не обязательно имеет негативный смысл заведомой лжи, поскольку иногда использовалось для обозначения просто неверной информации. Да, в некоторых контекстах так и есть. Но с оговоркой, что только в тех контекстах, когда говорящий неправду не понимает сам, что ошибается. А если говорящий неправду прекрасно знает, что это неправда, то «псевдо» имеет то же значение, что и в нашей речи имеет слово «ложь»: намеренный обман или введение в заблуждение читателей и слушателей. И у нас не может быть сомнений относительно коннотаций, связанных здесь с употреблением слова «псевдо» древними. Понимал ли человек, написавший Евангелие от Петра через шестьдесят лет после смерти апостола и утверждающий, что он и есть апостол Петр, что на самом деле он не апостол Петр? Конечно, понимал, если только не был лунатиком. Но он намеренно называл себя чужим именем. По-гречески это называется «псевдо», по-нашему – ложь.

Второй термин, «нофос», может немного сбить с толку. Само слово нередко переводится как «фиктивный», что может быть и вполне точно, но не передаёт коннотаций, имеющихся в греческом оригинале и связанных с незаконнорожденным ребёнком. Если внебрачного ребёнка растят его мать и её муж, не являющийся отцом ребёнка, то по происхождению ребёнок не принадлежит к роду своего мнимого отца, они не являются родственниками. Более того, в античности у такого ребёнка не было законных прав. То же относится и к литературному произведению. Если оно идёт под именем автора, который его не писал, то оно не связано с ним никакими узами родства или закона, а связано с кем-то другим, почему и называлось нофосом, незаконным отпрыском.

Оба эти определения негативны, совсем не нейтральны и вполне демонстрируют отношение древних к практике подлогов. Автор подлога производит на свет «фальшивое писание», «ложь», «незаконнорожденного» или «ублюдка». Аналогичные слова, использовавшиеся латинскими авторами по отношению к изготовлению подложных текстов, также переводятся как «лгать», «фальсифицировать», «фабриковать», «подделывать».

Вопреки утверждениям некоторых ученых, подделыватели древности пытались именно обмануть читателей, приписывая авторство авторитетным лицам. Это уже давно установлено действительными специалистами в вопросе древних подлогов[34], да и здравое рассуждение лишь утвердит в этой мысли. Вспомним мотивацию подделывателей, о которой говорилось выше: тем из них, кто просто хотел посмотреть, как у них это получится, вовсе не было интересно делать свои уловки прозрачными и очевидными, они-то уж действительно хотели обмануть. Те, кто хотел заработать деньги на «подлинном» экземпляре, скажем, диалогов Платона, не заработали бы ни гроша, если бы их подлог был известен. Ну а для тех, кто желал утвердить политический институт или религиозное установление, ссылаясь упомянутым способом на взгляды авторитетного лица, или хотел бы свои взгляды представить в виде авторитетного источника, и вовсе не имело никакого смысла называться собственным, никому не известным именем.

Что подлог совсем не был очевидной вещью, свидетельствуется и теми отрицательными суждениями, которые высказывали о нем древние. Как я говорил раньше, практика подделки осуждалась практически в каждом случае, когда она упоминалась. Более того, реакция на авторов подлогов, когда их всё-таки ловили, показывает совершенно ясно, что в них видели обманщиков и что люди отнюдь не были рады обнаружить, что их водили за нос. Гален и Марциал были в ярости от того, что кто-то подписывал свои произведения их именами, а порой реакция была и более жесткой.

Самые первые сведения о поимке подделывателя встречаются у известного греческого историка Геродота в V в. до н. э.[35] У него есть не совсем понятный отрывок, рассказывающий об Ономакрите из Афин, толкователе оракулов (т. е. священных прорицаний), который собрал и обнародовал пророчества Мусея – мифического персонажа, по поверьям предсказывавшего будущее. Одно из пророчеств гласило, что некая группа островов исчезнет в морской пучине. Неизвестно, зачем Ономакрит подделал это предсказание и чем оно так расстроило людей, но правитель Афин Гиппарх изгнал за это Ономакрита из города, так что тот вовсе покинул Элладу и пристал к персам. Были и другие случаи, в которых Ономакрит подозревался в подделке оракулов и резко осуждался другими античными авторами, например Плутархом[36].

Иногда наказание за подлог было и более жестоким. Раньше я упоминал о пятидесяти письмах развратного содержания, которые философ Диотим написал и распространил от имени Эпикура, чтобы запятнать его репутацию. Согласно древним источникам, последователям Эпикура это настолько не понравилось, что один из них, по имени Зенон, выследил и убил Диотима[37]. Кстати будет вспомнить и рассказ Иосифа Флавия о казни секретаря царя Ирода за подделку письма сына царя Александра, в котором тот якобы делится планами отцеубийства.

Из всех древних повествований на эту тему мы вполне можем сделать несколько основных выводов. Подлоги широко практиковались в Древнем мире среди язычников, иудеев и христиан. Подделыватели в силу различных мотиваций намеренно обманывали своих читателей. Древние авторы, упоминавшие о подлогах, осуждали их и рассматривали как обман. Подделыватели, которых ловили за руку, подвергались осуждению или ещё более суровому наказанию.

Вероятные оправдания подлогов

В написанном австрийским ученым классиком Вольфгангом Шпейером самом полном труде по древним подлогам, какой только есть, говорится так: «Любой подлог даёт представление о положении дел, не соответствующее реальности. Поэтому подлог принадлежит царству лжи и обмана»[38]. Этот взгляд полностью соответствует тому, который я пытался изложить в настоящей главе, но он создаёт нам некую проблему. Когда мы рассматриваем именно христианские подлоги, мы имеем дело с писаниями, оставленными нам последователями Иисуса, т. е. людьми, которые очевидно являлись приверженцами его нравственного учения и более ранних моральных норм Ветхого Завета. Безусловно, они знали, что неправильно лгать и обманывать. Зачем же они делали это? Конечно, вопрос касается и язычников с иудеями, чьи этические нормы в целом были такими же. Почему же они шли против собственных нравственных установок?

Конечно, при поверхностном взгляде этот вопрос выглядит глупо. Все люди делают вещи, о которых они знают, что их делать не следует. Но я бы хотел рассмотреть его глубже. Считали ли все эти подделыватели свою ложь оправданной? Имеет ли ложь оправдание вообще? Я вернусь к этому вопросу в восьмой главе, а сейчас просто хотел бы подготовить площадку, задав более общий вопрос. Что люди древности думали о лжи и обмане?

Спрашивать, что думали о лжи древние люди, всё равно что спрашивать современных людей, – всё зависит от того, кого именно спросить. Некоторые думают, что никакая ложь неприемлема ни при каких обстоятельствах. Другие полагают, что при некоторых обстоятельствах ложь нравственно оправдана. И остальные вообще не задумываются на эту тему, используя ложь, когда им это удобно.

Некоторые древнегреческие философы, в частности, Аристотель, подчеркивают важность правдивости как нормы[39]. Но большинство философов считает, что могут быть исключения. Ксенофонт, например, передаёт слова Сократа, что справедливо лгать другу, который хочет совершить самоубийство, если это позволит его остановить[40]. Сократ говорит также, что справедлива ложь полководца, если она поднимет упавший дух его воинов на поле брани сообщением о приближении союзников и заставит их сражаться отважнее; справедлива и ложь отца, обманом заставляющего больного сына принять нужное лекарство, от которого тот отказывался. И Платон учил, что некоторая ложь бывает полезна, вроде той, что врачи могут сказать своим пациентам для их блага, или правители могут сказать своему народу для его спокойствия. Как выразился античный писатель Гелиодор: «Ложь хороша, когда она приносит пользу тому, кто лжёт, и не наносит вреда тому, кто её слушает»[41].

Но что насчёт христиан? Разве их не учили всегда говорить правду? Именно об этом говорил великий богослов V в. н. э. Августин в двух своих трактатах, посвященных лжи: никогда и ни при каких условиях непозволительно лгать. Этот взгляд отца церкви был не простым упрощением, дескать, всегда хорошо говорить правду, а плодом глубоких богословских размышлений об отношениях истинного человека с Богом истины, который сам стал человеком[42].

Но множество других христианских мыслителей, как до, так и после Августина, думали иначе. Такие, как Климент Александрийский в конце второго века и его соотечественник Ориген в начале третьего – возможно, самый великий богослов до Августина, – соглашались с Платоном в его «медицинской лжи»: если ложь врача заставит пациента принять нужное лекарство, то она этически оправдана[43]. Оба они также указывали, что в Ветхом Завете сам Бог иногда говорит неправду. Когда Бог сказал Ионе возвестить жителям Ниневии, что через сорок дней их город погибнет, он совершенно очевидно знал, что после этой новости горожане начнут каяться и он удержит свою десницу от суда над ними. Соответственно, Бог никогда не имел планов уничтожить город, хотя и приказал пророку говорить о его уничтожении. Порой лживое заявление может принести колоссальную пользу.

В Писании есть много других примеров того, как ложь избранников Божиих приносит добро. Если бы Авраам не солгал о своей жене Саре, что она его сестра, его бы убили, и не появился бы народ Израиля (Быт 12). Или если бы блудница Раав не солгала и не укрыла бы израильских шпионов, те были бы убиты, и никогда дети Израиля не наследовали бы Обетованную землю (Нав 2). Можно привести много примеров того, что иногда самое правильное – это солгать.

Не это ли думали и подделыватели? Что их ложь стоит того? Что положительный эффект от их обмана перевесит их грех? Что цель оправдывает средства?

Боюсь, никогда мы не узнаем, что заставляло этих людей делать то, что они делали. Мы просто не можем проникнуть в глубину их сердца и разума, чтобы увидеть, о чем они думали, когда решили обманом выдать себя за кого-то другого. Скорее всего, если бы их читатели знали об их обмане, они бы назвали авторов лжецами и осудили их писания. Но в собственных глазах их совесть вполне могла быть свободна от угрызений и их намерения могли быть белы как снег. Они обладали истиной, в которой надо было убедить остальных, и они были счастливы солгать ради этого.

2. Подлоги под именем апостола Петра

До сего момента в своем рассказе о лжи, обмане и подделках в Древнем мире я использовал слово «истина» в самом простом смысле для обозначения корректной информации. Однако в жизни истина и противоположная ей ложь выглядят сложнее. Я думаю, внутренне мы все прекрасно это понимаем, даже если никогда об этом не задумывались. Когда мы смотрим фильм, мы часто спрашиваем: «Это настоящая история?» То есть мы имеем в виду: «Это то, что происходило на самом деле?» Если ответ положительный, то мы как-то успокаиваемся на том, что события фильма действительно когда-то имели место и, таким образом, его история оказывается правдивее, чем некий вымысел. Но даже в этом случае мы не думаем, будто абсолютно всё, что составляет фильм – действующие лица, диалоги, отдельные сцены и т. д., – представлено совершенно так, как это было на самом деле. Мы всегда оставляем место для творческого домысла, даже когда признаём историю подлинной.

Хотя можно и представить дело так, что в более глубоком смысле фильм может быть правдивым, даже если рассказывает о том, чего никогда не было. Этой точкой зрения я много лет сбивал с толку своих детей. Например, мы смотрим кино, и дети спрашивают: «Пап, а это правда?» И почти всегда я отвечал утвердительно. Но тут они вспоминают, что иногда у меня бывает иной взгляд на вещи, и переспрашивают: «Не, пап, ну в смысле, это правда было на самом деле?» Тогда я отвечал отрицательно, и они оставались в недоумении. Как и сейчас, возможно, некоторые мои читатели. Как история может быть правдой, если её никогда не было? На самом деле, есть самые разные правдивые истории, которые никогда не происходили, и это признает любой, если хоть немного задумается. Чтобы проиллюстрировать это своим студентам, я обычно пересказываю историю о Джордже Вашингтоне и вишневом дереве.

Истинные истории, которые никогда не происходили

Каждый школьник знает историю про вишневое дерево. Ещё мальчишкой Джордж Вашингтон зачем-то срубил отцовскую вишню. Когда отец вернулся домой и увидел срубленное дерево, то спросил: «Кто это сделал?» Юный Джордж ответил: «Не смею врать. Это сделал я». Обычно на этом история заканчивается, так что мы не знаем, что было потом, может, Джорджа заперли в чулан. История заканчивается признанием Джорджа[44].

Мы знаем, что эта история никогда не происходила на самом деле, потому что тот, кто её придумал, позже в этом признался. Это был человек по имени Парсон Уимз, некогда церковный прислужник и книготорговец. Позже, став биографом Вашингтона, Парсон Уимз признал, что выдумал историю с вишней, хотя до этого и заявлял, будто узнал о ней от её свидетеля, которому можно доверять. (Забавный парадокс: он буквально сказал неправду в этой истории о том, что следует говорить правду.)

Итак, этот сюжет, как мы знаем, неисторичен. Но мы по-прежнему пересказываем его своим детям. Почему? Не потому, что мы пытаемся научить их американской истории, а потому, что хотим научить их правде. Эта история претендует на истину в нескольких смыслах. Во-первых, она является хорошим образцом американской пропаганды. Кем был Джордж Вашингтон? Он был отцом американской нации. Что он был за человек? Он был честным человеком, который никогда не лгал. Правда? Насколько честным? Ну, однажды, когда он был ещё мальчишкой… Вывод ясен. Эта страна основана на честности. Это честная страна. Эта страна никогда не скажет неправду. Или так гласит легенда.

Но легенда о Джордже Вашингтоне и вишневом дереве имеет и другой смысл, благодаря которому родители в основном и рады её рассказывать детям. Эта история о личной нравственности и ответственности. Я рассказал её своим детям потому, что хотел их видеть такими же, как юный Джордж. Даже если бы они что-то натворили, я хотел, чтобы они были честны и имели силы в этом сознаться. Лучше быть честным и не бояться последствий, чем жить бесчестно. Лучше не говорить неправды.

То есть я хочу сказать, что вымысел, даже исторический вымысел, может в некотором смысле сообщать истину, даже если это что-то, чего не было. Истина – это больше, чем просто корректная информация.

Это не значит, конечно, что такой вещи, как неправда, вообще не существует. Как раз наоборот, есть множество разных неправд: некорректная информация, заведомый обман, истории, смысл которых мы не принимаем в качестве истины, основанной на нашем понимании мира[45]. Если бы мне пришлось читать книгу о детстве Сталина, в которой подчеркивались бы его кроткий нрав, добрый и мягкий характер, а также глубокая обеспокоенность всеобщим благоденствием, я бы сказал, что всё это неправда.

Люди древности тоже имели развитое чувство истины и неправды. У них тоже были легенды, которые они принимали как истину в некотором роде, не думая при этом, будто они происходили на самом деле[46]. В основном современные ученые осознают, что большинство образованных людей Древних Греции и Рима не воспринимали события своей мифологии буквально. Они понимали, что миф призван сообщить некое истинное понимание божественного царства и его связи с человеком. И ещё у древних была своя беллетристика. Многими подчёркивается, и это действительно так, что современные представления о художественной литературе гораздо сложнее и тоньше, чем они были в античности. И всё же в дополнение к мифам у людей древности были эпосы, легенды, романтические произведения, которые во многом соответствуют современным повествовательным формам. Люди рассказывали и пересказывали, читали и цитировали все эти произведения не потому, что думали, будто они точно передают описываемые в них события, а по тем же причинам, по которым и мы сейчас читаем беллетристику: чтобы развлечься, что-то узнать, научиться лучше понимать себя и окружающий мир.

Очень интересно представление о вымысле. Если мы читаем книгу, являющуюся официальной биографией Рональда Рейгана, то ожидаем увидеть в ней четкое следование фактам и полное отсутствие некорректной информации. А вот если мы читаем роман о президенте 1980-х гг., который является просто беллетристикой, нам достаточно некоторого исторического правдоподобия (например, президент в этом романе не будет шарить по Интернету и проверять, что ему написали в Фейсбуке). Но мы не ожидаем встретить там точных исторических фактов и реальных исторических деятелей. Древние эквиваленты современной развлекательной литературы работали по тому же принципу. Читатели рассчитывали на некоторое историческое правдоподобие повествования, но никогда не рассчитывали на его точное соответствие историческим событиям.

Разница между современной биографией и современным романом, конечно, является вопросом литературного жанра. Оставим специалистам пространные дебаты о том, чем характеризуется жанр, нам же будет достаточно приблизительного определения. Жанр – это тип литературы, который подходит какому-то заданному формату. Короткий рассказ, например, должен быть коротким; роман гораздо длиннее. В обоих есть герои, сюжет и другие особенности, отличающие их от хайку. Лимерик обладает двумя парными рифмами и неожиданной ударной строкой в конце. Белый стих ничего этого не имеет, но для передачи смысла опирается на глубину языка. И так далее. В каждом жанре как бы заложено некое соглашение между писателем и читателями. Это напоминает контракт, в котором автор обязуется соответствовать тому роду литературы, который ожидают встретить читатели, а читатели обязуются не ожидать ничего нехарактерного для этого рода.

Когда речь идёт практически обо всех видах развлекательной литературы, читатели снисходительно относятся к исторической неточности, но при этом ждут исторического правдоподобия[47]. Чтобы беллетристика доставляла удовольствие, все следуют этим негласным принципам.

Совсем другое отношение мы видим к биографическим или историческим работам. Здесь другие условия контракта: автор придерживается исторических фактов насколько возможно точно, и читатели ожидают именно этого. Любое отступление от этих правил всеми осуждается.

В древних исторических трудах всё было несколько сложнее. По большей части из-за того, что в античности просто не существовало научного инструментария, которым мы владеем сегодня. Не было широкого доступа к надёжным источникам информации, обилия самих письменных источников, баз данных, поисковых систем, не было возможностей, которые нам сейчас предоставляют СМИ и электронные средства коммуникации. Древние историки работали почти на ощупь, собирая такие рассказы о событиях прошлого, которым можно было бы верить.