— Я бы этого не сказал, — заметил Грейнер.
— Это домашний генератор, — пояснил Фэйрбенк.
— Но как вы можете… — начал Хаскелл.
— Смотрите, — прервал его хозяин. — Смотрите на экран.
Он нажал несколько кнопок, покрутил один из дисков, затем взял молчаливый «аккорд» из трех черных клавиш. Экран запульсировал. Сначала чисто белым цветом, затем огненно-красным, темно-синим, золотисто-желтым, и наконец все смешалось в пляске.
— Абстрактное искусство? — спросил Темпл.
Цвета разделились, снова смешались, и неожиданно появилась картинка. Это было очень размытое движущееся изображение самого Фэйрбенка и его пяти друзей. С напитками в руках они сидели перед органом. Профессор тронул диск, и изображение стало четким.
— Домашнее телевидение, — хмыкнул Грейнер, оглядываясь в поисках скрытой телекамеры.
— Подождите, — сказал преподобный Мак. — Это мы, верно, и комната эта, но не сейчас. Смотрите, орган еще закрыт покрывалом. Это то, что происходило здесь пять минут назад!
На экране Фэйрбенк, произнося неслышные слова, срывал с органа покрывало.
— Ну и что? — возразил Грейнер. — Видеомагнитофон. Прокручивается сделанная запись.
— Нет, — ответил Фэйрбенк. — Повторяю, я пригласил вас сюда не для того, чтобы смотреть телевизор, пусть домашний, видеозапись или еще что-нибудь в этом роде. Пожалуйста, прошу внимания.
Он нажал другой клапан и осторожно потянул один из рычагов. Изображение мигнуло, исчезло и вновь появилось. На этот раз на экране была белая дверь.
— Так это же входная дверь вашего дома, — сказал Хаскелл.
Грейнер вздохнул:
— Я все же не вижу…
Фэйрбенк щелкнул выключателем «общий план». Изображение двери отодвинулось, на экране появился дом целиком. Он стоял один, вокруг были пустые участки.
— Да это шесть-семь лет назад! — воскликнул Вейсс. — Тогда еще здесь никто не построился!
— Верно, — кивнул преподобный Мак. — Маркус первым во всем квартале построил свой дом.
— Кино, — буркнул Грейнер. — Любительское кино.
Фэйрбенк улыбнулся.
— Именно зная твой скепсис, я и позвал тебя, Грейнер. Хаскелл, Вейсс, Темпл и Мак — романтики. Они захотят поверить. Их легко облапошить, но если мне удастся убедить тебя, если я не оставлю у тебя никаких сомнений, тогда я буду знать, что световой орган можно показывать всему миру.
Он устроился поудобнее на скамье, и его руки забегали по клавишам и кнопкам. На экране поплыли непонятные абстрактные изображения.
— Проблема управления еще полностью не решена, — заметил Фэйрбенк. — Почти половина изображений — случайные, наудачу, и только вторая половина — то, что я хочу получить. Но я надеюсь, что решу эту задачу, если доживу.
На экране постепенно возникла другая картина.
— Ага, — сказал Фэйрбенк. — То, что надо.
Зрители увидели толпу. Мелькали солдаты в синих мундирах. Все слушали человека, стоящего на заднем плане — долговязого, с бородкой, в высокой, похожей на печную трубу шляпе.
— Ну, как, Грейнер, — спросил Фэйрбенк, — во время Гражданской войны было кино? Да еще цветное? А?
— Очень занятно, — ответил Грейнер. — Кусок из какого-нибудь голливудского исторического фильма Рэймонда Масси, Генри Фонда или еще кого-нибудь.
— Да? Но ведь этот период истории — твоя специальность. Ты — эксперт, признанный авторитет. Стены твоего кабинета увешаны фотографиями, сделанными Мэтыо Брэди. Из всех нас именно ты, и никто другой, можешь отличить загримированного актера от…
Он дотронулся до кнопки «крупный план». Экран заполнило печальное, бородатое лицо. Грейнер медленно приподнялся и едва слышно произнес:
— Господи боже, Фэйрбенк! Это не актер, не подделка. Это же… Он что-то говорит! Звук, дай же звук, черт побери!
Темпл впился глазами в губы человека на экране и как бы прочел: «Сорок семь лет назад…»
Фэйрбенк щелкнул выключателем. Изображение исчезло.
— Постой! — крикнул Грейнер. — Я хочу еще посмотреть!
— Ты увидишь все это, — сказал Фэйрбенк. — Столько раз, сколько захочешь. Общий план, крупный план, ускоренная или замедленная съемка и даже стоп-кадр. Жаль, конечно, что нет звука, но это уже следующий этап. Пока достаточно и того, что удалось решить проблему света.
Фэйрбенк теперь повернулся ко всем.
— Что такое свет? Волны различной длины, перемещающиеся с огромной скоростью — сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду. Это знает любой школьник. Но что же происходит со светом? Куда он девается? Исчезает как дым? Превращается во что-то иное? Или же просто… продолжает перемещаться? Да, именно так.
— Элементарно, дорогой Ватсон, — ухмыльнулся преподобный Мак.
— Не сомневаюсь. Но позвольте мне остановиться кое на чем, не таком уж элементарном, чего не знает любой школьник, чего не знал и о чем не подозревал никто до тех пор, пока мы с Телмой не сделали этого открытия.
Там, высоко вверху, за тысячи миль от поверхности земли существует странное явление, о котором вы, наверное, слышали, даже не будучи физиками, как я. Пояса Ван Аллена. Их природа, их свойства и качества — об этом мы имеем туманное представление. Но одно из свойств мне известно, — это ловушка, ловушка света. Свет, ушедший с нашей планеты, а значит и изображение всего на ней происходящего, схвачен там лишь на мгновение, перед тем как уйти и кануть в глубины космоса. И именно в этот момент свет, изображения как бы навсегда записываются или копируются заряженными радиоактивными частицами поясов Ван Аллена. Учтите, джентльмены, записано все, что когда-то было видимым.
— Вот ключ, — кивнул он в сторону органа, — который открывает сокровищницу поясов Ван Аллена. Орган, который доносит до вас не музыку, а… историю… предысторию, играет величественную и безграничную симфонию прошлого.
В подвале воцарилась тишина, нарушаемая только гудением генератора. Наконец преподобный Мак спросил:
— Как далеко в прошлое ты можешь заглянуть?
— В те времена, когда уже были пояса. В сущности, можно увидеть самое начало. Вот например…
Он повозился с переключателями и кнопками. На экране появились все, кто был сейчас в подвале, но одетые в черное. Они находились в комнате наверху.
— Так это же день похорон Телмы! — воскликнул преподобный Мак.
Фэйрбенк кивнул.
— Но это не то, что я хотел вам показать. Аппарат явно стремится воспроизводить события, имевшие место здесь в недавнем прошлом. Именно в этом доме. Чтобы это преодолеть, нужно больше работать с машиной, особенно если хочешь увидеть очень далекое прошлое. Ага! Смотрите!
На экране проплывали влажные непроходимые джунгли, поднимались густые испарения, кое-где даже били струйки пара. Среди зарослей показалась огромная голова, похожая на голову ящерицы, за ней длинная змеиная шея, позволявшая животному легко доставать высокие зеленые побеги деревьев. Голова и шея принадлежали гигантскому туловищу на слоновьих ногах, заканчивавшемуся длинным хвостом, который тянулся по земле.
— У бронтозавра на завтрак салат, — улыбнулся Фэйрбенк.
Изображение заколебалось, затуманилось и исчезло.
— Еще одна проблема — устойчивость, — пробормотал ученый. — Изображение может произвольно появляться и исчезать.
— Фэйрбенк, как вы думаете, Шекспира можно увидеть? Например, его репетиции в «Глобусе»?
— Я его видел, — ответил профессор. — Увидишь и ты. Ты, Вейсс, увидишь Баха, а ты, Темпл, — Микеланджело, расписывающего Сикстинскую капеллу. Не какого-нибудь модерниста, а Мнкеланджело. Но не сегодня. Прибор быстро перегревается, и его придется выключить. Завтра…
— Маркус, подожди, — преподобный Мак умоляюще взглянул на Фэйрбенка. — Пока ты еще не выключил аппарат, не мог ли бы ты показать…
Фэйрбенк заколебался, потом ответил: «Конечно» и повернулся к клавиатуре. Через несколько секунд па экране появилось четкое изображение. Они увидели валявшиеся на земле черепа, толпу людей под мрачным небом, три пыточных столба в виде буквы «Т». Фэйрбенк взялся за переключатель, и средний столб медленно приблизился. Все молчали. Преподобный Мак, пораженный и потрясенный, опустился на колени, его губы тряслись: «Мой бог», — прошептал он. Изображение запрыгало и пропало.
Преподобный Мак поднялся с колен. Принужденно откашлялся и произнес тоном, несколько не вязавшимся с только что пережитыми им эмоциями:
— По-моему, Маркус, здесь возникает некая нравственная проблема. Этот орган, это великое чудо, может показать нам все, что когда-либо случалось на Земле?
Фэйрбенк кивнул.
— Он может заглянуть даже в закрытое помещение?
— Да. Свет проникает всюду, его не удержишь.
— Ты можешь, например, показать нам, как Джордж Вашингтон ухаживал за Мартой?
— Без труда.
— Тогда ты должен спросить себя, Маркус, имеешь ли ты, мы или кто-то другой право видеть Джорджа и Марту в любой момент их жизни.
Фэйрбенк нахмурился.
— Кажется, я понимаю, куда ты клонишь, Мак, но…
Священник перебил его:
— Сейчас мы много слышим и читаем о вмешательстве в личную жизнь. Если этот орган попадет в грязные руки, не будет ли он использован для самого грубого вмешательства в личную жизнь, какое только можно себе представить? Бесстыжее подглядывание за великими людьми и за простыми смертными, живыми и мертвыми, заглядывание в их спальни и ванные комнаты?
— Вы кое в чем правы, святой отец, — начал Хаскелл, — но даже…
— Кстати, о ванных комнатах, — вмешался Вейсс, указывая на экран.
Все подняли глаза. Фэйрбенк забыл выключить орган, и на экране появилась ванная комната в доме Фэйрбенка. В ванне спокойно сидела седая женщина — Телма Фэйрбенк.
— Выключи, Маркус, — мягко сказал преподобный Мак.
Фэйрбенк шагнул к органу.
— Постой, — Грейнер схватил профессора за руку. — Это надо посмотреть.
Хаскелл взорвался:
— Послушайте, Грейнер, что вы за человек…
— Помолчите и смотрите. Вы что, не помните, от чего умерла Телма?
На экране в комнату вошел Фэйрбенк и остановился возле ванной. Охваченные ужасом, гости смотрели, как он погрузил голову жены под воду и держал ее там, пока на воде не перестали появляться пузырьки воздуха. Женщина не сопротивлялась. Казалось, прошла вечность. Фэйрбенк на экране выпрямился и отвернулся от ванной.
Экран потемнел.
Живой Фэйрбенк дрожал крупной дрожью, в ужасе пятясь от органа.
Первым пришел в себя преподобный Мак:
— Да простит тебя господь, Маркус.
Из горла Темпла вырвался лишь хриплый вопль:
— Почему?
Фэйрбенк стал как-то меньше ростом, он стоял посередине подвала, подавленный, уничтоженный, среди пораженных друзей, на лицах которых было написано презрение и осуждение.
Вейсс повторил вопрос Темпла:
— Почему ты это сделал, Маркус?
Несколько секунд царило молчание.
— Это все из-за денег, понимаете? — Голос ученого был еле слышен. — Мы были уже так близки к завершению нашей работы… к нашему успеху… но кончились деньги. Мы не могли ждать, мне было почти семьдесят, Телме — шестьдесят пять, мы не могли позволить себе роскошь ожидания. Тогда она вспомнила о своей страховке. Двадцать тысяч долларов! Более чем достаточно, чтобы закончить работу. Она сказала: «Я уже стара, Маркус. Позволь мне сделать это. Ради тебя, ради нас, ради нашей работы». Но я не мог согласиться.
Фэйрбенк повернулся к священнику:
— Ну хоть ты-то понимаешь, почему я не мог позволить ей сделать это, а? Ведь, по-вашему, самоубийство — смертный грех! Тогда грех на себя взял я и совершил убийство.
Он закрыл лицо руками, его сухонькое тело сотрясали конвульсии. Наконец он отнял руки от лица, бормоча что-то непонятное. Он звал дьявола. Повернувшись к священнику, он спросил, как выглядит дьявол. Он указывал на орган, и голос его вдруг поднялся до визга. Он кричал, что дьявол похож на это, на машину с ее проводами, шкалами и переключателями, что дьявол смеется, показывая ему свои зубы — клавиши… что это он соблазнил его, во имя святой Науки… что он заставляет придумывать благородные оправдания для свершения грязных поступков… даже убийства.
Потом, выкрикивая что-то нечленораздельное, словно безумный, Фэйрбенк набросился на орган.
— Дьявол! — кричал он. — Будь ты проклят! Будь проклят!
С исказившимся лицом он рвал провода, разбивал лампы, вырывал соединения.
— Маркус! — крикнул священник.
— Не надо, не ломайте! — бросился вперед Хаскелл. Но в этот момент вслед за ослепительной вспышкой показался сноп ярких искр, на мгновение всех просто ослепило; едко запахло горелой резиной. Фэйрбенк был мертв.
Позднее, когда ушла полиция, пятеро друзей, потрясенные, сидели в ближайшем баре. Преподобный Мак осипшим голосом спросил Хаскелла:
— Ваш друг Шекспир что-то говорил на эту тему, не так ли?
— Гм? — Хаскелл пытался раскурить свою потухшую трубку.
— Убийства не скрыть, — процитировал священник.
— А-а, да, — зачмокал Хаскелл. — Я понял вас, но это неточная цитата. На самом деле Шекспир сказал так: «Убийство выдает себя без слов, хоть и молчит».
Курт Воннегут
Как быть с «Эйфи»?
Леди и джентльмены, я высоко ценю предоставленную мне возможность выступить перед вами, перед Федеральной комиссией связи.
Мне очень жаль, можно даже сказать, я глубоко удручен тем, что эта новость стала общим достоянием. Но раз уж слухи все равно просочились и даже привлекли к себе ваше высокое внимание, мне остается лишь изложить напрямую все, что я знаю, и да поможет мне бог убедить вас в том, что нашей стране это открытие совершенно ни к чему.
Нет, я не отрицаю, мы трое — Лю Гаррисон, радиодиктор, Фред Бокмен, физик, и я, социолог, — ощутили душевный мир и покой. Да, ощутили. И я не уверяю, что это дурно — обрести душевный покой. Но если кто-нибудь пожелает мира и покоя по нашему рецепту, так уж лучше пусть пожелает себе тромбоза коронарных сосудов.
Лю, Фред и я ощутили душевный покой, развалившись в креслах и включив устройство размером с портативный телевизор. Не понадобилось никаких снадобий, никаких особых правил; не пришлось ни самоусовершенствоваться, ни копаться в чужих делах, чтоб отвлечься от своих собственных; и никто не навязывал нам ни увлечений, ни редкостных религий, ни физзарядки, ни созерцания лотоса. Устройство это именно таково, каким, мне кажется, многие его себе смутно представляли: вершинное достижение цивилизации, электронная штучка, дешевая и несложная в массовом производстве. Щелкни выключателем — и обретешь душевный покой. Я вижу, вы уже обзавелись таким приборчиком.
Впервые я ощутил искусственный душевный покой полгода назад. Тогда же я познакомился с Лю Гаррисоном, о чем весьма сожалею. Лю — ведущий диктор на единственной в нашем городе радиостанции. Он зарабатывает себе на жизнь своей луженой глоткой, и я был бы очень удивлен, если к вам в комиссию обратился бы не он, а кто-то другой.
Лю ведет около тридцати всевозможных программ, в том числе еженедельную научную программу. Каждую неделю он выкапывает какого-нибудь профессора из колледжа Вайандотт и берет у того интервью по его узкой специальности. И вот полгода назад Лю надумал сделать передачу про молодого звездочета — моего приятеля студенческих времен Фреда Бокмена. Я подвез Фреда до радиостанции, и он позвал меня с собой — посмотреть, что и как. Черт бы меня побрал, я согласился.
Фреду Бокмену тридцать лет, а выглядит он восемнадцатилетним мальчишкой. Жизнь не оставила на нем следов, поскольку он не удостоил ее своим вниманием. Львиную долю его внимания съедает предмет, которому Лю Гаррисон и намеревался посвятить свое интервью, — зонтик весом в восемь тонн, помогающий Фреду слушать звезды. Зонтик этот — большая радиоантенна, прицепленная к телескопической установке. Насколько я понимаю, вместо того чтобы рассматривать, звезды в телескоп, Фред нацеливает свою конструкцию в космос и ловит радиосигналы, идущие с других небесных тел.
Разумеется, ни радиостанций, ни радистов там нет. Просто многие небесные тела испускают огромные количества энергии, и часть ее можно уловить в диапазоне радиочастот. Польза от приспособления Фреда состоит хотя бы в том, что мы устанавливаем местоположение звезд, скрытых от телескопов облаками космической пыли. А радиосигналы от звезд проходят сквозь облака и беспрепятственно достигают антенны Фреда.
Но это отнюдь не все, что можно выудить из такого устройства, и в своем интервью с Фредом Лю Гаррисон приберег самое замечательное на конец программы.
— Все это очень интересно, доктор Бокмен, — заявил Лю. — А скажите, не обнаружил ли ваш радиотелескоп во Вселенной чего-нибудь еще, чего не открыли с помощью обычных световых телескопов?
Вопрос был задан без предупреждения.
— Да, обнаружил, — ответил Фред. — Мы выявили в пространстве примерно пятьдесят точек, не скрытых космической пылью, откуда исходят мощные радиосигналы. Хотя никаких небесных тел в этих точках вроде бы и нет…
— Неужели? — Лю разыграл притворное удивление. — Я бы сказал, что это уже кое-что… Леди и джентльмены, впервые в истории радиовещания мы передаем для вас сегодня шумы, исходящие из таинственных точек доктора Бокмена. — Оказывается, Гаррисон и его подручные успели протянуть линию в городок колледжа, к антенне Фреда. — Леди и джентльмены, слушайте голос пустоты!..
Слушать было, по правде говоря, нечего — пронзительный свист, словно бы покрышка спустила, и только. Предполагалось транслировать его в течение пяти секунд. Когда техник выключил трансляцию, Фред и я ухмылялись бессмысленно, как дурачки. Во всем теле ощущалась расслабленность, позванивало в ушах. Лю Гаррисон скалился, будто нечаянно затесался в женскую раздевалку на пляже Копакабана. Потом он глянул на часы, висевшие в студии, и пришел в ужас. Монотонный свист передавался в эфир целых пять минут! Не зацепись нечаянно техник манжетой за тумблер, вся эта передача могла бы продолжаться и поныне.
Фред издал нервный смешок, и Лю лихорадочно принялся искать в своем тексте место, на котором остановился.
— Свист ниоткуда, — произнес он. — Доктор Бокмен, а эти необыкновенные точки никак не окрестили?
— Нет, — ответил Фред. — На сегодняшний день для них нет ни объяснения, ни названия.
Объяснения этому явлению до сих пор не нашли, но я предложил название, которое, кажется, прижилось — «эйфория Бокмена». Может, мы и не узнаем, что это за точки, зато прекрасно знаем, какое они оказывают воздействие, стало быть, название вполне удачно. Эйфория — то есть чувство абсолютного благополучия, чувство полноты жизни — действительно, это самое подходящее слово.
После передачи Фред, Лю и я благоволили друг к другу до того, что просто в пору расплакаться.
— Не помню, чтобы передача когда-нибудь доставляла мне такое удовлетворение, — сказал Лю. Искренность — не его конек, но на сей раз он говорил то, что думал.
— Одно из самых незабываемых впечатлений всей моей жизни, — заявил Фред. Вид у него был озадаченный. — Чрезвычайное, ни с чем не сравнимое…
Мы оказались в таком замешательстве от переполнявших нас чувств, так сбились с толку, что поспешили разойтись. Я побежал домой пропустить рюмочку-другую, но и там застал ситуацию, не менее не обычную.
В доме было тихо, и я дважды прошел по комнатам, прежде чем обнаружил, что там кто-то есть. Жена моя, Сьюзен, милая и заботливая хозяйка, всегда гордилась своим умением накормить нас вкусно и вовремя; а тут она улеглась на кушетке, мечтательно уставившись в потолок.
— Дорогая, — позвал я осторожно, — я уже дома. Пора ужинать…
— Сегодня по радио выступал Фред Бокмен, — рассеянно отозвалась она.
— Знаю. Я был с ним в студии.
— Он увел нас в иные миры, — она вздохнула. — Вот именно, в иные миры. Этот шум из космоса… когда он включил шум, все словно бы ушло от меня далеко-далеко. С тех пор я лежу и никак не могу избавиться от впечатления…
— М-м-гм, — я прикусил губу. — Тогда я, наверное, лучше пойду поищу Эдди…
Эддн — это мой десятилетний сын, капитан непобедимой в масштабах ближайшей округи бейсбольной команды.
— Побереги силы, пап, — послышался тихий голос из полумрака.
— Ты дома? Что стряслось? Игру отменили по случаю атомной войны?
— Да нет. Мы разыграли восемь подач.
— И так их расколошматили, что они решили не продолжать, а?
— Они держались вполне прилично. Счет был равный, двое у них были в игре, двое вне игры. — Он говорил так, словно пересказывал сон. — А потом, — глаза у Эдди расширились, — у всех вроде как пропал интерес, взяли и пошли прочь. Я вернулся домой, смотрю — наша старушка устроилась здесь на кушетке, так я лег прямо на пол…
— Но зачем? — с недоверием спросил я.
— Пап, — ответил Эдди задумчиво, — будь я проклят, если я знаю…
— Эдди!.. — воззвала к нему мать.
— Мам, — откликнулся Эдди, — будь я проклят, если ты сама знаешь…
Будь я проклят, если кто-либо смог бы что-либо объяснить, но я ощутил какое-то саднящее подозрение. Я набрал номер Фреда Бокмена.
— Фред, я не оторвал тебя от обеда?
— Было бы от чего, — ответил тот. — В доме ни крошки, я как раз сегодня разрешил Марион взять машину, чтоб закупить провизию. Теперь вот ищет магазин, который был бы еще открыт.
— Что, конечно, машина не заводилась?
— Машина-то завелась, — ответил Фред. — Марион даже добралась до магазина. А потом вдруг почувствовала себя такой счастливой, что вышла из магазина обратно на улицу. — Голос у Фреда был унылый. — Ох, уж эти мне женщины! Настроение у ник меняется ежеминутно, но досадно, что она еще и врет…
— Марион врет? Быть не может!
— Она пыталась меня уверить, что вместе с ней из магазина вышли все продавцы и все покупатели, все до одного…
— Фред, — сказал я, — у меня есть новости. Могу я подъехать к тебе после ужина?
Когда я приехал к Фреду Бокмену, тот сидел, уставившись в вечернюю газету.
— Весь город свихнулся, — сообщил мне Фред. — Без всякой видимой причины все машины поостанавливались, будто пожарную сирену заслышали. Здесь пишут, что люди замолкали на полуслове и молчали пять минут подряд. А сотни других выходили на холод с закатанными рукавами да еще и скалились во весь рот, словно зубную пасту рекламировали. — Он пошуршал газетой. — Уж не об этом ли ты собирался со мной говорить?
Я кивнул.
— Все это происходило, пока транслировался свист, вот я и подумал, что, наверно…
— Не наверно, а точно. Шансы против — не выше чем один на миллион, — заявил Фред. — Время совпадает с точностью до секунды.
— Но большинство людей и не думали слушать радио!..
— Да, но если моя теория верна, им и не надо было его слушать. Мы приняли из космоса слабые сигналы, усилили их примерно в тысячу раз и ретранслировали. Каждый, кто находился не слишком далеко от передатчика, получил добрую дозу такого усиленного излучения, хотел он этого или не хотел. — Фред пожал плечами. — Словно бы все мы прогулялись поблизости от горящего поля марихуаны…
— Почему же ты раньше не ощущал ничего подобного?
— Потому что я никогда не усиливал сигналы и не ретранслировал их. Мощный передатчик — вот что дало сигналам новую жизнь.
— И что же ты теперь намереваешься делать?
Фред удивился:
— Делать? А что тут, собственно, можно сделать? Разве что выступить со статьей в каком-нибудь журнале?..
Без всякого предупреждения входная дверь распахнулась, в комнату ворвался Лю Гаррисон, побагровевший и задыхающийся, и жестом тореадора сорвал с плеч пальто.
— Решили взять его в долю? — спросил Гаррисон, показывая на меня. Фред непонимающе заморгал.
— Его? Куда?
— Это же миллионы! — продолжал Лю. — Миллиарды!..
— Чудеса, — вымолвил Фред. — О чем вы говорите?
— Звездный свист! — воскликнул Лю. — Он им понравился. Он свел их с ума. Вы видели газеты? — Лю даже протрезвел на мгновение. — Ведь это же свист наделал переполоху, правда, док?
— Мы полагаем, что да, — ответил Фред. Он явно встревожился. — А как, по-вашему, мы можем заполучить эти миллионы и даже миллиарды?
— Недвижимость! — в упоении продолжал Гаррисон. — «Лю, — спросил я себя, — как обратить этот фокус в звонкую монету, если невозможно монополизировать Вселенную? И еще, Лю, как продать то, что каждый может получить бесплатно, едва ты начнешь передачу?..»
— А может, это как раз такое явление, которое не обращается в звонкую монету? — предположил я. — Мы ведь знаем не слишком много о том…
— Плохо ли быть счастливым? — прервал меня Лю.
— Нет, конечно, — вынужденно согласился я.
— То-то. Мы дали людям эту звездную петрушку, и она сделала их счастливыми. Теперь скажите мне: что же тут, по-вашему, плохого?
— Люди должны быть счастливыми, — сказал Фред.
— То-то и оно. — Лю просто раздувался от гордости. — Мы и собираемся их осчастливить. А они выразят нам свою признательность. Самое лучшее — это недвижимость. — Он выглянул в окно. — Тут есть сарай — прекрасно! Можем начать прямо здесь. Поставим в сарае передатчик, протянем к нему линию от вашей антенны, и вот вам, доктор, предприятие по эксплуатации недвижимости!
— Извините, — сказал Фред. — Что-то я за вами не поспеваю. Не годится это место для делового предприятия. Дорога сюда плохая, ни торгового центра вблизи, ни автобусной остановки, вид никудышный, земля каменистая…
Лю несколько раз подряд подтолкнул Фреда.
— Док, док! Разумеется, у этого места есть недостатки, но, установив передатчик в сарае, вы дадите людям самую большую ценность во всем мироздании — счастье!
— Чертоги эйфории, — вставил я.
— Превосходно! — одобрил Лю. — Я займусь вербовкой клиентуры, а вы, док, расположитесь в сарае у рубильника. Едва клиент попадает в пределы ваших владений, вы подкинете ему маленькую порцию счастья, и не будет такой цены, которой бы он не заплатил за порцию побольше…
— Рай в шалаше, пока не иссякнет энергия, — снова вставил я.
— Затем, — продолжал Гаррпсон с сияющими глазами, — когда мы покончим с делами здесь, перевезем передатчик куда-нибудь еще и откроем новое предприятие. Может статься, создадим целый дивизион передатчиков. — Он щелкнул пальцами. — Ну конечно же! Мы поднимем их на колеса…
— Вряд ли полиция оценит нашу деятельность слишком высоко, — сказал Фрод.
— Ну и пусть! Едва они явятся сюда выяснить обстановочку, вы включите свой рубильник и дадите им попробовать счастья. — Лю пожал плечами. — Черт возьми, я мог бы даже набраться великодушия и взять их в долю…
— Нет, — спокойно ответил Фред. — Если я в один прекрасный день приобщусь к святой церкви, я не смогу взглянуть священнику в глаза.
— Так мы и ему дадим попробовать! — радостно сообщил Лю.
— Нет, — отрезал Фред. — Извините, нет.
— Ладно, — сказал Гаррисон и, поднявшись, принялся мерить комнату шагами. — Я был готов к отказу. У меня есть и другое предложение, и уж оно-то полностью в рамках законности. Мы сконструируем портативный усилитель с передатчиком и маленькой антенной. Обойдется не дороже пятидесяти долларов за штуку, так что цена окажется по карману среднему покупателю — пятьсот зелененьких, скажем. Заключим соглашение с телефонной компанией, чтобы передавать сигналы с вашей антенны в те дома, где есть такие приборы. Прибор снимает сигналы с телефонной линии, усиливает и транслирует с тем расчетом, чтобы все, кто есть в доме, чувствовали себя счастливыми. Вы меня поняли? Вместо того чтобы включать радио или телевизор, каждый захочет попросту включить счастье. Ни актеров, ни декораций, ни дорогостоящих камер — вообще ничего, кроме свиста…
— Мы могли бы назвать прибор «эйфориафон», — предложил я, — или, для краткости, «Эйфи».
— Грандиозно, грандиозно! — подхватил Лю. — Что скажете, док?
— Не знаю. — Вид у Фреда был встревоженный. — Это не по моей части.
— Каждый из нас должен сознавать границы своих возможностей, — доверительно сообщил Гаррисон. — Я возьму на себя коммерческую сторону вопроса, а вы — техническую. — Он сделал движение, словно собирался надеть пальто. — А может, вы совсем не хотите стать миллионером?
— Да нет, почему же, хочу, — быстро ответил Фред. — Конечно, хочу.
— Ну, и порядок, — Лю потер ладони, — тогда прежде всего надо построить и испытать хотя бы один такой прибор.
Уж что-что, а это было по части Фреда и — я сразу увидел — заинтересовало его.
— Да в общем, сделать такой прибор несложно, — сказал он.
— Думаю, мы сможем спаять все на скорую руку и провести испытание не позже чем на следующей неделе.
Первое испытание «эйфориафона» — иначе «Эйфи» — состоялось в гостиной у Фреда Бокмена в субботу после обеда, спустя пять дней после сенсационной радиопередачи.
Нас было шестеро подопытных кроликов — Лю, Фред и его жена Марион, я, моя жена Сьюзен и мой сын Эдди. Наши стулья кольцом окружали карточный столик, на котором покоилась серая стальная коробочка. Из коробочки торчал, доставая до потолка, длинный, как ус насекомого, хлыст антенны.
Пока Фред хлопотал возле коробочки, остальные нервничали, толковали о том о сем и подкреплялись бутербродами с пивом. Эдди, разумеется, пива не пил, но успокоительное ему отнюдь бы не повредило. Он злился, что вместо бейсбола его привели сюда, и собирался, того и гляди, выместить свой гнев на мебели в гостиной. Он затеял лихую игру с самим собой, лупил кочергой по старому теннисному мячу, гонял его по полу, бил влет — и все это в двух шагах от стеклянных дверей.
— Эдди, — позвала Сьюзен в десятый раз, — пожалуйста, перестань!..
— Не волнуйся, ничего не случится, — небрежно отвечал Эдди, посылая мяч в стенку и подхватывая его одной рукой.
Марион, материнские инстинкты которой нашли свое воплощение в любви к стильной мебели, не сумела скрыть от нас страданий, какие причинил ей Эдди, превративший гостиную в спортивный зал. Лю попытался ее утешить на свой манер:
— Да пусть его разнесет все вдребезги. Вы на днях переедете во дворец…
— Все в порядке, — тихо произнес Фред.
