Зарубежная фантастика (изд-во Мир) - Мир-Земле (сборник)

Он не говорит ничего о перспективе, о более отдаленных целях, которые в зародыше уже существуют в его мозгу. Расскажи мужчина о них женщине, это могло бы, естественно, оттолкнуть ее от него. Ничего не говорится и о многих других важных вопросах, в частности, о способности осуществить намеченное, не упоминая уже о процессах подсознания — тут человек сам толком не может разобраться в себе! Выходит, землянин, сообщая вам нечто, при этом скрывает тысячи поблем. Зачастую и говорит-то он затем, чтобы умолчать о множестве важных вещей. Это один из аргументов против землян. Гораздо более веский довод дали результаты наблюдений над землянами, когда удалось установить: люди очень часто говорят не о том, что у них на уме, а о том, чего нет. Без френоскопа совершенно невозможно разобраться, где правда, а где ложь. У людей на этот счет установилось согласие: догадываясь о намерениях друг друга, они прощают партнерам «фальшивую» информацию. Бывает так, что мужская особь, обращаясь к женской, произносит фразу: "Я тебя люблю, моя единственная!" (должно быть, это у людей некая условная формула), хотя на самом деле, как подтверждают наблюдения, добивается вовсе не ее любви, а попросту желает переложить на нее часть своей работы. Понятие «единственная» тоже употребляется неверно. Очевидно, понятийное мышление и общение с помощью акустических символов и не позволяют землянам создать настоящее общество. Без френоскопа и френографа — как ни абсурдно это звучит — может случиться так, что, к примеру, министром связи станет не человек, который пригоден для этого, а тот, кто с помощью акустических эффектов умеет лучше других рассуждать о проблемах связи. Допустим и такой вариант: членом парламента станет не подлинный депутат народа, а человек, который с помощью акустики создаст у избирателей впечатление, будто он лучше других разбирается в вопросах законодательства и управления государством. Проще говоря: мяч у того, кто о нем складнее говорит, а не у того, кто лучше умеет по нему бить. На Венере истинная природа явлений не подлежит сомнению; стоит только венерианам бросить взгляд друг на друга, и они со всей очевидностью знают: этот — трубочист, тот — экономист, а этот — менеджер. Казалось бы, невероятно, но доказано: во время упомянутой отвратительной человеческой бойни среди полководцев землян не оказалось почти ни одного, способного возглавить массы на борьбу. Среди них были прекрасный игрок в рулетку, замечательный орнитолог, отменный биллиардист, прирожденный мясник, недурной математик и т. п. И каждый не на своем месте. Выяснилось, что глава одного земного государства с шестидесятимиллионным населением и территорией в несколько сотен тысяч квадратных миль, престарелый господин с бакенбардами (по своим природным данным-подручный живодера) стал правителем лишь потому, что доводился племянником предыдущему правителю, также совершенно непригодному для этой роли. Нелепость настолько фантастическая, что кажется возможной лишь в обществе самых примитивных одноклеточных существ. Жителям Венеры остается предполагать, что здесь допущена какая-то ошибка, скажем, испортился телефренограф. С другой стороны, тщательные исследования показали: люди, вполне пригодные для руководящей роли (разумеется, в меру способностей примитивного существа), почему-то жгут уголь в котельных или с помощью смехотворных ручных инструментов копаются в земле. Исходя из всего этого, партия антиземлян пришла к выводу: человек, главным образом в силу понятийного мышления, существо ограниченное, способное к коллективной жизни, но бесполезное по сравнению со многими животными, к тому же угрожающее разрушить гармонию высших разумных существ. Правда, земляне ссылаются на науку, искусство, но очень может быть, что все их ученые и мастера искусств в момент возвращения к жизни в виде нефти дадут гораздо больше энергии, чем во время своей так называемой духовной деятельности.
      Однако сторонники спасения землян упорно отстаивали свои взгляды, хотя и были в меньшинстве. Но жители Венеры не знают демократии, а следовательно, большинство здесь не навязывает меньшинству своей воли. Вообще понятия принуждения у венериан не существует, исключение составляет лишь сфера науки. Поэтому со стороны Межпланетного Совета вполне естественным было предоставление меньшинству фотонных ракет старого образца. Их с лихвой хватило бы для переселения немногочисленных землян — каких-то четырех миллиардов человек — за оставшиеся до катастрофы несколько десятилетий. Было предварительно оговорено: землян поселят в созвездии Альфа Центавра на необитаемой планете с богатой растительностью, точнее, на самом большом по площади континенте этой планеты, где для жизни потребуется минимальная способность адаптации и самые незначительные духовные усилия.
      Для подготовки операции Межпланетный Совет направил на Землю группу сторонников сохранения человечества в составе тридцати одного гуманоида. Их корабль вошел в иносферу над океаном, а в стратосферу — в зените над Высокой Сьеррой.
      Все, о чем я сообщил выше, предназначается для внутреннего пользования. Публиковать этот материал не советую!
      Я принял участие в реконструкции френографа и прослушивании его «записей», которые были найдены среди обломков сбитого чужого межзвездного корабля. Должен признаться: понятия «записи» и «прослушивание» весьма приблизительны. Рядом с френографом обнаружены весьма подробные схемы, поэтому восстановление прибора не составило особых трудностей. Вероятно, цель создателей состояла как раз в том, чтобы «записи» легко можно было бы «прослушать», к кому бы они ни попали. Изучение прибора и «записей» все еще продолжается. Наши ученые столкнулись с целым рядом проблем, они — я сам в этом убедился — работают по наитию. Например, они и понятия не имеют о материале, из которого изготовлены детали френографа, о принципе его работы. Провода в приборе неподвижны, «записи» не наносятся механически, не фиксируются электромагнитным путем. А поэтому слово «прослушивание» неточно: когда в соответствии с приложенным рисунком мне на голову надели большой шлем, я впал в гипнотическое состояние. И телепатическим путем в течение секунд познакомился с содержанием «записи». И все-таки это был не гипноз, не фантазии, рожденные моим воображением, все участники эксперимента чувствовали то же самое. Разве что рассказывали о своих впечатлениях другими словами! В отношении слов все были в замешательстве. Как ни странно, но пока шлем был у нас на голове, мы отчетливо воспринимали множество вещей, о которых после сеанса не могли рассказать вразумительно. Некоторые оставляли свободные места в отчетах, другие писали: "У нас нет подходящих слов для этих явлений". Иные, вроде меня, пытались подыскать для передачи привычные земные аналогии.
      "Земные аналогии" я беру в кавычки.
      Во всяком случае, я разделяю точку зрения сотрудника министерства информации, специально направленного на место происшествия: "И речи быть не может о ракете, залетевшей к нам с другой планеты. Это хитрый ход нашего противника, и ничего более. Психическая атака. Нам следует учесть, что враг, судя по всему, в некоторых отношениях вновь опередил нас".
      Как истинный патриот, целиком и полностью согласен с запретом на публикацию материалов об этом инциденте и срочным увеличением наших расходов на оборону. Пусть враг видит: таким путем ему ничего не добиться!
      А этот очерк, по-моему, мог бы быть напечатан в воскресном номере.
      Простой, смирный, убогий люд, населяющий долины Высокой Сьерры, привык к непритязательной пище. Здесь в год на душу населения приходится по полтора килограмма мяса. Легко догадаться: мясное блюдо там — настоящий праздник, а поскольку такие пиршества случаются крайне редко, о них вспоминают на протяжении многих лет.
      Запомнилось, к примеру, и то пасхальное воскресенье, когда мне случилось побывать у них в гостях. Повсюду меня встречали с оптимистическим заявлением: "Мы люди бедные, но живем хорошо!" И везде усердно угощали.
      Праздник — дело святое. Но в этих скудных домишках мясо тоже святое дело. И приготовить его надо не абы как. И тут уж всяк изощряется в меру своего умения.
      Готов поделиться с вами кое-какими «рецептами», поскольку я был свидетелем кулинарных изысканий гостеприимных хозяев. Думаю, они интересны и с точки зрения социологии, и с точки зрения Этнографии.
      Мюллеры разговлялись потрохами и супом с фрикадельками из мозга, что было очень вкусно и питательно. Кости и большая часть мяса пошли на холодец. Хозяйка дома прихварывает, и при семи детишках где уж тут выкроить время на стряпню. Да и выдумки у нее, сказать по совести, не хватает. И без того с фрикадельками этими наканителилась, сказала она, хорошо, что все миски, тазы да кастрюли в доме до краев заполнены холодцом. "Наконец-то, нажретесь доотвала, утробушки вы мои ненасытные — такими любезными словами пожелала она приятного аппетита усевшимся за праздничный стол домочадцам.
      Зато уж Дюраны, те отличились! Да оно и не удивительно. Ведь Жаклин — хозяйка дома — не только самая привлекательная из всех весьма невзрачных своих соперниц, к тому же она — настоящая волшебница. Из ничего умеет приготовить вкусное блюдо. Она сделала мясо с острой овощной приправой. И тут уж в ход пошли всяческие травы и коренья, что произрастают в огороде, в полях и на лугах. Она парила мясо долго, чтобы оно пропиталось соком овощей и зелени, как и положено по всем правилам. Когда с этим было покончено, Жаклин взбила желтки двух яиц, майонез Жаклин всегда удается, она не жалеет горчицы и перца. Правда, для этого потребовалось еще пол-литра растительного масла, зато праздник должен быть праздником!
      Хозяйка Сач настряпала на несколько дней. Мясо подавала то с овощным гарниром, то с лапшой. "Нельзя есть слишком много мяса, это вредно". За столом она только за тем и следила, чтобы все ели не одно мясо, но и гарнир. Кстати сказать, мясо она основательно нашпиговала чесноком, а затем поджарила на свином жире, так что ему теперь долго не испортиться даже при теплой весенней погоде. Они питались мясом всю пасхальную неделю и никто не жаловался.
      Семейству Бентли особенно удались мозги. Их обжарили в сухарях, сделав большие, размером с ладонь, хрустящие коржи. Ели их с салатом из полыни и кресса.
      Шлезы по возможности всегда употребляли в пищу множество специй. Вот и сейчас хозяйка первым делом поджарила лук в большом количестве жира; когда он доспел, положила туда мелко нарезанное и скворчащее на сковородке мясо. Помешивая, она томила мясо, добавив туда острого перца, и даже в подливку бросила несколько зернышек острого красного перца, чтобы позабористей получилось, застольники так весь обед и проплакали. Зато мясо всем пришлось по вкусу.
      О'Конноры запекли мясо куском, предварительно нашпиговав его дольками чеснока. Для особого вкуса хозяйка здесь поливала мясо бараньим жиром, следя, чтобы оно не особенно пропеклось. Тут предпочитают мясо с кровью, поскольку в нем лучше сохраняются витамины.
      У господина учителя слабый желудок. Его жена выменяла у соседей мозги и потроха на вырезку. Часть мяса она использовала для супа-рагу с морковкой и репой, другую сварила в соленой воде, приготовила к мясу соус бешамель и картофельное пюре.
      Очень вкусная еда получилась у Беднарцев. Хозяйка дома нарезала мясо тонкими ломтиками. Мясо было свежее, с большим количеством коллоидов, резать его было легко, оставалось только следить, чтобы ломтики получались не слишком тонкими, но и не слишком толстыми. Они должны быть толщиной в женскую ладонь, и когда ужарятся, то будут в самый раз. Затем она просолила кусочки мяса, обваляла их в муке и поджарила на растительном масле. (Масло должно быть кипящим, тогда у мяса образуется особая красноватая корочка, и оно не слишком пропитывается маслом.) Перед едой хозяйка выжала на него сок лимона и подала компот. По свидетельству очевидцев, блюдо было прямо объеденье.
      В доме Видаль приготовили мясо так, как у них на родине готовят полипов. Сварили в соусе из уксуса, лука и масла и ели с салатом. Бог его знает — на вкус и цвет товарищей нет.
      Говарды приготовили мясо под маринадом. Но, честно говоря, что это за мясо под маринадом, если к нему нет даже красного вина, а вместо мадеры подают нечто вроде винного уксуса? Мясо здесь ели с повидлом из шиповника.
      Я описал лишь основные рецепты, а ведь в каждом доме готовили по-своему. Мяса досталось вволю для поселка, в котором жило от силы двести человек. Его обнаружили на скалах, в кустарнике, на лужайках, полях вокруг деревни; было собрано мясо тридцати неизвестных зверей, рыбин или бог знает каких тварей. И все здоровые отличные экземпляры. Хотя из-за прочной кожи извлекать мякоть было очень и очень нелегко, овчинка стоила выделки. Мясо свежее, костей в нем мало, они хрупкие, ткани рыхлые, а самая большая радость: в огромном черепе прекрасный, дрожащий как желе мозг, много мозга! Добыча напоминала какое-то морское чудище, скорее всего полипа. Но как мог очутиться в Съерре морской полип? Некоторые высказывали такое предположение: случалось и раньше, что продовольствие для Крепости сбрасывали с вертолетов да, верно, какой-нибудь мешок не туда скинули, и он разбился. Радуйтесь и держите язык за зубами! Другие говорили: воровать негоже, главное — соблюдать честность; но мясо предназначено вовсе не Крепости, а деревне. Свершилось божественное чудо. Да, чудо, ведь нашли этот замечательный дар небес утром в великую субботу, как будто господь специально к празднику еще послал им эту благодать. Из-за прошлогоднего неурожая большинство семей в деревне не могли этот самый святой праздник встретить за подобающим торжественному случаю столом. Ниспославший дар знал об их заботах из молитв. Свершилось чудо: и тот факт, что им досталось мясо никому не известного зверя, даже господин учитель о таких не слыхивал, еще раз доказывает божественное происхождение подарка.
      Мясо разделили по справедливости, большим семьям досталось по целой туше, маленьким — по половине.
      Об этом чуде они еще будут рассказывать своим внукам. И о чудесном пиршестве тоже. Люди в Высокой Сьерре привыкли к непритязательной пище. Здесь на человека в год приходится всего полтора килограмма мяса. Понятно, что люди даже во время праздников обращаются с ним весьма экономно. А по обычным воскресеньям тамошний смиренный, убогий люд довольствуется телом господним в виде кусочка пресного хлеба.

ИНГМАР БЕРГМАН
СТЫД И ПОЗОР

(сценарий фильма)

 
Все исчезает, обращаясь в сны.
Виланд
 
      Ландшафт. Белый двухэтажный дом на опушке леса, оштукатуренный, но изрядно облупившийся. Несколько теплиц, огород. Старые фруктовые деревья. Во дворебольшой «форд», знававший лучшие дни. Справа от дома — уборная, сараи, курятник, клетки для кроликов.
      Все это обнесено полуразрушенной каменной оградой. Вдоль ограды тянется проезжая дорога, которая затем сворачивает в дюны, к морю.
      Утро на исходе лета. Тишина и покой. Шум моря вдалеке. Старая лохматая такса дремлет на солнышке. Куры на крыльце. Толстая кошка ловит у ограды полевок.
      В доме звонит будильник.
      На широкой железной кровати спят Эва и Ян Русенберг.
      Яну Русенбергу за сорок, это худой долговязый человек с нервным лицом, мягкими, выгоревшими на солнце волосами и испуганным взглядом.
      Фру Русенберг годами помоложе, но худа и угловата. У нее круглое, по-детски наивное лицо, решительный подбородок, прямой взгляд широко распахнутых глаз. Густые волосы заплетены на ночь в тугую косу. Она спит в более чем скромной сорочке, муж-в истрепанной, линялой пижаме. Солнце светит сквозь дырявые шторы, по стеклам, громко жужжа, мечутся большущие мухи.
      От звона будильника оба просыпаются. Эва встает, спускается на кухню готовить завтрак. Муж долго сидит, ссутулясь, на кровати, разглядывает свои ноги. Зевает и почесывает грудь.
      Растопив плиту, Эва возвращается в спальню и начинает шумно умываться. Обтирается до пояса большой тряпицей, потом чистит зубы. Ян уныло наблюдает за ней. Эва расплетает косу и широкими сильными взмахами гребня расчесывает волосы. Теперь на ней просторная вязаная кофта и потертые брюки.
      Ян. Нет, ты подумай, мне такой странный сон приснился. Знаешь о чем?
      (Эва не отзывается.)
      Ян (продолжает). Ну так вот, мне снилось, будто мы опять в оркестре, сидим рядом на репетиции, играем Четвертый Бранденбургский концерт Баха, медленную часть. Утро, эстрада пахнет свежим лаком, за дирижерским пультом — Дорати. А все нынешнее — уже в прошлом. Только память осталась, как о страшном сне, и мы радовались, что сумели стряхнуть с себя этот кошмар. Я проснулся от слез… нет, ты подумай! А заплакал, еще когда мы играли… медленную часть, ну ты знаешь, вот эту (тихо напевает).
      Эва. Ты, надо полагать, решил сегодня не бриться?
      Ян (грустно). Почему? Побреюсь, если хочешь.
      Эва подкалывает волосы и возвращается на кухню.
      Ян сует ноги в старые тапки, сокрушенно вздыхает. Эва разливает по чашкам какой-то зеленоватый напиток.
      Кроме чашек на столе вазочка с сухарями и несколько вареных яиц.
      Ян. Сначала эта паршивая трава вместо чая никак в горло не лезла. А теперь даже кажется по-настоящему вкусной. Почему ты злишься?
      Эва. Ничего я не злюсь.
      Ян. Еще как злишься, черт побери! Последнее время ты вечно не в настроении. Будто я во всем виноват.
      Эва. Ян, миленький, доедай быстрее. Нужно отвезти бургомистру землянику, я обещала до девяти.
      Ян. Если получим сегодня деньги, не мешало бы купить бутылочку вина.
      Эва неожиданно улыбается. Ян берет ее за руку и быстро целует в ладонь.
      Ян. Похоже, у меня режется зуб мудрости. Как ты думаешь, зубной врач из города не уехал? Может, заглянем к нему, а? Ну, когда ягоды отвезем. Скверная штука — зубы мудрости. Был у меня один вот здесь, вверху справа, так врач его по кускам тащил. Несколько часов. Без заморозки. Я потом две недели температурил. И ведь корень до сих пор ноет, к перемене погоды. Вдруг и этот зуб такой же сволочной? Веселенькое будет дело. Посмотри, флюса нет? Эва, ну взгляни, пожалуйста. Эва. Ничего не заметно?
      Эва смотрит ему в лицо. И ничего особенного не замечает. Быть может, она и не старается смотреть внимательно.
      Они вышли на косогор. Старая такса, проснувшись, отчаянно виляет хвостом и путается у них под ногами. Эва в черных деревянных башмаках. Ян в изношенных сандалиях.
      Эва. Ты за телефон уплатил?
      Ян. А, черт, забыл. Вообще чушь собачья — платить за то, чего нет. Ведь этот треклятый телефон никогда не работает.
      Эва. Нам нельзя без телефона, ты. же знаешь.
      Ян. Да-да. Конечно. Хотя заказов у нас негусто.
      Эва. Без телефона нельзя. Не будет телефона пиши пропало.
      Ян. Ну это тебе так кажется.
      Ян исчезает в теплице. Эва идет в курятник. Такса умудряется проводить обоих, снует от одного к другому, уткнувшись носом в землю и сторожким крючком вздернув кверху хвост.
      Эва подбирает свежие яйца, Ян складывает штабелем ящики с земляникой, стоящие в теплице со вчерашнего вечера.
      Слышен далекий звон церковных колоколов.
      Ян. Слышишь, Эва? Колокола. Разве нынче праздник? По-моему, самая обыкновенная пятница. Или нет? Ей-богу, жутковато колокольный звон в будний день. К чему бы это, а?
      Эва. Ни к чему. Знаешь, давай-ка побыстрее. Мы опаздываем.
      Ян. Который час?
      Эва. Полвосьмого, даже тридцать пять.
      Они пакуют ящики с земляникой в большие мешки и ставят в багажник «форда». Ян заправляет машину бензином. Эва, накинув в доме жакет, запирает дверь и кладет ключ под каменную плиту возле крыльца. Оба садятся в машину. Старая такса устраивается на заднем сиденье. Кошка бежит по гравийной дорожке. Ветер гуляет на опушке леса, помрачневшей от облачной тени.
      Эва. Погода, что ли, портится. Может, кожаную куртку прихватишь? На случай дождя.
      Ян вылезает из машины, достает ключ из-под камня, отпирает дверь, входит в дом. Эва некоторое время сидит в машине. Однако терпения ей хватает ненадолго.
      Она обнаруживает Яна наверху, он сидит на стуле, у самой стены. Смотрит куда-то вбок. Кожаная куртка валяется на полу.
      Эва. Ну что еще стряслось?
      Ян определенно плакал. Он не отвечает, только покачивает головой и поднимается со стула. Проходя мимо Эвы (она стоит на пороге), он поворачивается и с опаской смотрит на нее.
      Эва. Нельзя быть таким сентиментальным. Это невыносимо. Надо крепиться. Бери пример с меня. Ян. А помолчать ты никак не можешь?!
      Вид у него теперь вконец перепуганный. На миг Эву захлестывает волна презрения. Не говоря ни слова, она выходит на лестницу, Ян за ней.
      Ян. Ну вот, куртку забыл.
      Выйдя во двор, Эва слышит нарастающий рев моторов. Пять автомашин с вооруженными до зубов солдатами грохочут мимо, туча белой пыли плывет от дороги к дому.
      Ян. То и дело ездят в последнее время.
      Эва. А я, между прочим, вовсе и не думала злиться. Так вышло нечаянно.
      Ян. Ой, ну что ты, это я вечно огрызаюсь да ворчу.
      Неуклюже и осторожно «форд» переваливается по дорожным ухабам. Он оглушительно громыхает и весь посерел от пыли и грязи. Одного крыла не хватает, где-то потерялось. Эва, сняв темные очки, жмурит глаза.
      Эва. Завтра будет ровно четыре года, с тех пор как мы перебрались сюда. А позавчера минул год со дня смерти деда. Не забыть бы сходить на кладбище, положить цветы на могилу.
      Суровая местность, поросшая истерзанным ветрами низколесьем, пересеченная зигзагами каменных оград. Пыльный, ухабистый проселок. Два-три крестьянских двора, скудные пашни и время от времени — промельк свинцового моря.
      Эва берет таксу на колени, поглаживает собаку по голове. Ян, долговязый, тощий, сутулый, пригнулся к баранке; козырек фуражки затеняет его глаза.
      Ян. Вот ты меня ругаешь, и правильно. Но музыкантом я был хорошим, этого ты отрицать не можешь. И те годы, когда мы играли в оркестре, — как было здорово! Ты все время твердишь, что я бесхарактерный, любому готов уступить. Не человек, а один сплошной изъян. Иногда я просто диву даюсь, почему ты меня не бросишь.
      Эва. Ты уже тысячу раз это говорил, а толку чуть: как был пустой звук, так и остался. (Смеется.) Устала я от тебя, до смерти устала. Да и ты, наверно, устал от меня. Или нет?
      Ян. Еще бы не устал, из сил выбился.
      Эва. Стоит ли рассуждать о чувствах и тому подобных материях. Проку-то кот наплакал… Черт! Гляди, клеща подцепила. Вот здесь, прямо за ухом.
      Она пробует вытащить клеща. Воцаряется спокойное молчание.
      Машина въезжает на узкий деревянный мостик. Под ним течет неглубокая, но весьма быстрая речушка. Какой-то мужчина, стоя на большом камне, удит рыбу. Эва просит Яна остановиться. Выскакивает из «форда», перегибается через перила.
      Эва. Здравствуй, Филип! Как дела? Поймал что-нибудь?
      Мужчина поднимает голову, улыбается. Что-то говорит, но за плеском воды его не слышно. Эва громко переспрашивает, он подносит руку к горлу: дескать, охрип. Кивнув, Эва кричит, что сейчас подойдет к нему, и спускается по крутому речному берегу; такса бежит за ней. Ян остается в машине. Он только приветственно машет рукой и смотрит на жену, которая что-то оживленно говорит. Она вдруг повеселела, заулыбалась рыжеватый отблеск в волосах, порывистые жесты, смех.
      Теперь вот Эва покупает у Филипа форель. Они торгуются, и Филип хрипло смеется. Эва выуживает из брючного кармана большущий бумажник, достает оттуда один банкнот. Сделка состоялась. Филип очищает рогульку, ловко нанизывает на нее рыбу. Эва с рогулькой в руках взбирается вверх по косогору. Филип говорит что-то ей вдогонку, она оборачивается; положив на землю удочку, он подходит к ней. На этот раз они разговаривают совершенно серьезно.
      Ян ничего не слышит: журчит речушка, шумят на ветру деревья. Наконец те двое кивают друг другу, и Филип возвращается к своим удочкам.
      Эва садится, в машину, завертывает форель в старую газету. Такса прыгает на заднее сиденье.
      Ян. О чем это вы говорили?
      Эва. Часа два назад Филип слушал радио. Оповещали о высадке морского десанта. И о воздушных боях.
      Ян. Насчет десанта они уже чуть не пять лет талдычат.
      Эва. Так или иначе, по радио дали оповещение. А наш приемник, черт побери, как всегда, сломан. Зря ты без конца сам в него лазишь. Отдал бы кому-нибудь, кто понимает в радиотехнике.
      Ян. Лучше вовсе ничего не знать.
      Эва. Лучше вовсе ничего не знать. Твой эскепизм просто восхитителен. Напрасно я тебя ругаю. Так или иначе, рыбы на обед я купила. Достать бы еще бутылочку вина.
      Ян. Пока ты стояла там внизу и разговаривала с Филипом, я прямо снова влюбился в тебя, честное слово. Ты такая красивая.
      Эва. Конечно, издали-то. (Смеется.)
      Она ерошит ему волосы на затылке. Машина громыхает и подпрыгивает в туче известковой пыли. Погода окончательно нахмурилась, на ветровое стекло падают первые капли дождя.
      Эва. Видишь, дождь пошел. Что я говорила!
      Дом бургомистра расположен в двух-трех километрах от города, среди ухоженного парка. Землянику принимают с черного хода и платят наличными.
      Эва с Яном возвращаются к машине и уже готовы двинуться в обратный путь, но кто-то их окликает. Это бургомистр Якоби, он только что вышел во двор. Ею служебный автомобиль — большой, черный — подкатил к крыльцу, шофер (в мундире) стоит, положив ладонь на ручку дверцы. Якоби идет навстречу Русенбергам с улыбкой, дружески протягивая руку. Ему лет шестьдесят. Тяжелое, непроницаемое лицо, невозмутимо — сумрачный взгляд, иронически опущенные углы рта. Рука у него сухая и жесткая. Одет элегантно, хотя и без чопорности.
      Минуту-другую Якоби непринужденно толкует о погоде, о ветре, о грампластинке, которую только что достал. Выражает надежду, что скоро Ян с Эвой придут отобедать и тогда вечерком они все вместе помузицируют. Из увитой розами беседки выходит его жена, здоровается, приветливо и чуть церемонно. Якоби замечает, что жена стала заправским садовником, с тех пор как штатного работника призвали в армию. Жена подхватывает: и людей, мол, все труднее найти, и в упадок все кругом приходит, однако ж, как бы там ни было, надо изо всех сил, до последнего поддерживать порядок.
      С папкой под мышкой из дома быстро выходит молодой офицер; он приветливо кивает и направляется к своей спортивной машине, припаркованной поодаль, ближе к воротам. Тотчас Эву и Яна уведомляют, что сын приехал домой в краткосрочный отпуск, но уже отозван в часть и что он, хоть и молод, а в чинах. Бургомистр с озабоченным видом говорит, что, мол, похоже, обстановка накаляется. Впрочем, может, и на сей раз бог милует. Ведь до сих пор беда обходила стороной здешний островок, сказала бургомистерша. Кошмар — эта гражданская война. На несколько минут воцаряется молчание, осенние галки бестолково носятся над дубами парка. Ее беженка сестра, добавляет фру Якоби, живет теперь у них, так вот она рассказывает жуткие вещи.
      Бургомистру пора ехать. Он пожимает Русенбергам руки, благодарит за землянику. Если удастся, говорит Эва, они купят бутылку вина. Якоби смеется, желает им удачи. Усаживается в черный автомобиль. Шофер, козырнув, захлопывает дверцу и отъезжает, увозя бургомистра. Эва и Ян прощаются с фру Якоби, она повторяет мужнино приглашение на маленький вечерний концерт. Даже собака и та получает напоследок увесистый, но вполне дружеский шлепок.
      Ян с Эвой отправляются восвояси. В машине пахнет рыбой.
      Ян. Черт, ну и запашок.
      Эва. Мог бы поставить машину в тени.
      Ян. Когда мы приехали, шел дождь.
      Эва. Если бы ты поставил машину ближе к дому, она в любом случае была бы в тени. Но ты ведь сперва сделаешь, а уж потом думаешь. И почему в мужья достаются такие недотепы!
      Городок объят суматохой. Движение на улицах перекрыто. Кругом грузовики, фургоны, тягачи, автобусы и прочие транспортные средства. Солдаты с тяжелой походной выкладкой. Военные полицейские на гоночных мотоциклах. Там и сям кучки людей с узлами и дорожными сумками. Патрули с мегафонами время от времени что-то неразборчиво кричат.
      Ян с Эвой, оставив машину, пробираются в толчее. На маленькой площади, заваленной армейским снаряжением, между двумя солидными доходными домами притулился старый особняк. За чахлым палисадником — вход в антикварную лавочку. Когда звонит дверной колокольчик, из боковушки выходит мужчина лет шестидесяти в мешковатом мундире. Он невесело посмеивается, приветствуя визитеров. Тонкая шея, словно цветочный стебелек, торчит из черной ямы ворота.
      Лобелиус. Видали, как меня вырядили. А ведь я сорок лет ружья в руках не держал. Хорошо тебе, Ян, с твоим-то больным сердцем. Ну а мне завтра в путь. И магазин без присмотру останется. Хотя и прибыли от него не бог весть сколько. Итак, чем могу служить?
      Эва. Бутылка вина у тебя найдется? Можем заплатить наличными.
      Лобелиус. Кое-что найдется. Погодите, я сейчас. А пока что взгляните вот на это!
      Лобелиус ставит на прилавок фарфоровую статуэтку. Она изображает влюбленную пару в изящном, но несколько фривольном объятии. Лобелиус касается пальцем какого-то выступа, и из фигурки слышится мелодия (звук чуть надтреснутый).
      Хозяин уходит в подвал за вином. Ян и Эва слушают музыкальную шкатулочку, огласившую хрупкой мелодией комнатный полумрак. Ах, вещи-вещицы — кичливые, бессмысленные, ломкие, уродливые, необходимые. Оба слушают, молчаливо и с грустью.
      Возвращается Лобелиус с двумя бутылками вина. Приглашающим жестом ставит их на прилавок. Одна бутылка откупорена. Он достает из-под прилавка три высоких хрустальных бокала, наливает, все трое безмолвно пьют. Раз, потом другой — жадно, большими глотками. Мелодия умолкает. И здесь, вдали от улицы, наступает тишина.
      Лобелиус. Непонятно, зачем все это. Вчера наше радио грозило им самыми страшными карами. А нынче утром их радио в ответ поздравило нас с нашим же истреблением. Уму непостижимо.
      Лобелиус утирает глаза и пьет большими глотками. Где-то в тишине бьют часы. Эва сидит на черном стуле. Ян стоит, облокотившись о прилавок.