Ночью Мейсон снова услышал шум приближающегося моря приглушенный рокот бурунов на соседних улицах. Пробужденный ото сна, он выбежал на улицу, где в лунном свете белые дома казались могилами, стоящими посреди осаждаемых водой бетонных дворов. В двухстах ярдах от него вздымались и бурлили волны, заливая мостовую и тротуары. Пена проникала сквозь прутья оград, и разлетающиеся брызги придавали воздуху терпкий, напоминающий вино привкус морской воды.
Вдали от берега огромные гребни перекатывались через крыши затопленных домов, разбивались об одинокие трубы. Когда холодная пена обожгла ему ступни ног, Мейсон отпрянул назад и бросил быстрый взгляд на свой дом, где спала жена. Каждую ночь море подступало на несколько футов ближе, набегая на пустые газоны, как свистящий нож гильотины.
Он полчаса смотрел на волны, игравшие среди коньков крыш.
Люминесцирующий прибой отбрасывал бледный свет на несущиеся над головой облака, покрывая и его руки матовым блеском.
Наконец море повернуло вспять, и глубокая чаша светящихся вод стала мелеть. Мейсон бросился вперед по оседающей пене, но море ускользнуло от него, исчезая за углами домов, просачиваясь из-под ворот гаражей. Он добежал до конца улицы, когда последний отблеск заиграл в небе вдали за шпилем церкви. Изнуренный, Мейсон вернулся домой, и плеск угасающих волн все еще преследовал его, когда он улегся в постель.
— Сегодня ночью я опять видел море, — сказал он жене за завтраком.
Мириам спокойно ответила:
— Ричард, ближайшее море в тысячах миль отсюда. — Она взглянула на мужа, и ее бледные пальцы стали рассеянно закручивать локон черных волос на шее. — Пойди прогуляйся — там нет моря.
— Дорогая, но я видел его.
— Ричард!
Мейсон встал и медленно поднял руки ладонями вверх:
— Мириам, я чувствовал брызги на руках. Волны разбивались у моих ног. Я не спал.
Мириам прислонилась к двери, как бы не желая выпускать мужа в чуждый, незнакомый мир. Иссиня-черными волосами, обрамлявшими овальное лицо, ярко-красным халатом, оставлявшим открытым изящную шею и белую грудь, она напоминала Мейсону прерафаэлитскую героиню в свите короля Артура.
— Ричард, ты должен показаться доктору Клифтону. Это начинает беспокоить меня.
Мейсон улыбнулся; его глаза блуждали по крышам домов, виднеющихся вдалеке среди деревьев:
— Я не могу ошибиться. То, что происходит, ясно, как день. Ночью я слышал звуки моря. Я выхожу и гляжу па волны, плещущиеся под луной, а затем возвращаюсь домой. — Он замолчал, и смертельная усталость отобразилась на его лице. Высокого роста и хрупкого сложения, Мейсон еще не оправился от болезни, приковывавшей его к постели последние полгода. Все-таки удивительно, — размышлял он вслух, — вода как-то странно светится. Я бы сказал, что ее соленость значительно выше нормы.
— Но Ричард… — Мириам беспомощно оглянулась; его спокойствие изводило ее. — Моря здесь нет. Это только твое воображение. Никто больше не видел его.
Мейсон кивнул, запустив руки в карманы:
— Может быть, его никто и не слышал.
Выйдя из столовой, он прошел в кабинет. Кушетка, на которой он спал во время болезни, стояла в углу, рядом с книжным шкафом. Мейсон сел, снял с полки окаменелого моллюска. Зимой, когда он был прикован к постели, гладкая трубчатая раковина своими бесчисленными ассоциациями с древними морями и затопленными берегами доставляла ему бесконечное удовольствие, как рог изобилия, полный образов и мечтаний. Покачивая ее на руках, такую же совершенную и двусмысленную, как греческая статуя, найденная на дне высохшей реки, он размышлял о том, что она похожа на капсулу времени, заключающую в себе другой мир. Он почти убедился в том, что ночное море, так часто посещающее его во сне, вырвалось из раковины, когда он нечаянно поцарапал ее.
Мириам последовала за ним и быстро задернула занавески, будто понимая, что Мейсон возвращается в сумеречный мир своей кушетки. Она положила руки ему на плечи.
— Послушай, Ричард. Сегодня ночью, когда ты услышишь волны, разбуди меня, и мы выйдем вместе.
Мейсон осторожно высвободился:
— Мириам, увидишь ли ты его или нет, не имеет значения. Важно то, что его видел я,
Позднее, прогуливаясь по улице, Мейсон дошел до того места, где он стоял в предыдущую ночь, глядя на разбивающиеся волны, накатывавшие на него. Звуки безмятежной домашней жизни доносились из затопленных ночью домов. Трава на газонах поблекла от июльской жары, и брызги воды, парящие в воздухе, играли всеми цветами радуги. Летняя пыль, не потревоженная с поры весенних ливней, лежала между оградами и пожарными гидрантами. Улица, один из десятка пригородных бульваров, расположенных по периметру города, устремлялась примерно на триста ярдов на северо-запад, упираясь в площадь по соседству с торговым центром. Мейсон заслонил глаза рукой и посмотрел на башенные часы библиотеки и церковный шпиль, распознав вспышки на нем — отражения огромных волн. Все было на месте, как и всегда.
Дорога полого спускалась к торговому центру и, по чистой случайности, отмечала кромку берега, который сохранился бы, если бы этот район был затоплен. Примерно в миле от города был невысокий гребень, составлявший часть края огромной природной чаши, заключавшей в себе аллювиальную равнину, и на его вершине на поверхность выходили меловые отложения. Хотя этот гребень был частично скрыт вторгшимися в поле зрения домами, Мейсон сразу же признал в нем мыс, возвышавшийся подобно цитадели над морем. Крутые валы смывали его отвесные бока, выбрасывая вверх огромные плюмажи брызг, которые падали обратно в отступающую воду с гипнотической медлительностью. Ночью мыс казался еще более мощным и мрачным, каким-то неистребимым бастионом, противостоящим морю. И Мейсон обещал самому себе, что однажды вечером он пойдет на этот мыс, а потом позволит волнам разбудить его, когда он заснет на самой вершине.
Мимо проехал автомобиль; водитель с любопытством наблюдал за Мейсоном, стоявшим посреди дороги с запрокинутой головой. Не желая выглядеть еще более эксцентричным, каким и без того все считали его — одинокий, непонятный муж красивой, но бездетной миссис Мейсон, — он свернул на аллею, идущую вдоль гребня. Когда он подошел к меловым отложениям, то заглянул за изгородь, надеясь увидеть там затопленные деревья и увязшие автомобили. Дома были абсолютно сухими.
Впервые видение моря посетило Мейсона три недели назад, но он уже был абсолютно уверен в его реальности. Он узнал также, что после своего ночного нашествия вода не оставила ни следа ни на одном из затопленных зданий, и поэтому не ощутил никакой тревоги за судьбу утонувших людей, которые, в то время как люминесцирующие волны разбивались о коньки крыш, по-видимому, безмятежно спали в чреве необъятного жидкого холодильника моря. Несмотря на этот парадокс, Мейсон был целиком и полностью убежден в реальности существования моря. Это-то и побудило его признаться Мириам в том, что однажды ночью он проснулся от шума волн за окном, а выйдя из дома, увидел, как море катит свои валы по соседним улицам. Поначалу она просто улыбнулась ему, приняв это сообщение за иллюстрацию к его внутреннему миру. Затем, три ночи спустя, она проснулась от стука запираемой двери, а после его возвращения с улицы была удивлена его вздымающейся грудью и блестящим от пота лицом.
Тогда она провела весь день, поглядывая через плечо в окно в поисках признаков появления моря, Что беспокоило ее не менее самого видения, так это абсолютное спокойствие Мейсона перед лицом такого ужасного подсознательного апокалипсиса.
Утомленный ходьбой, Мейсон присел на низкую декоративную ограду, за которой густые кусты рододендронов скрывали от глаз прилегающие дома. Несколько минут он забавлялся пылью у своих ног, разгребая ее обломанной веткой. Бесформенная и пассивная, пыль все же имела отдаленное отношение к окаменевшим моллюскам; она даже излучала странный матовый свет.
Затем дорога делала поворот и ныряла прямо к полям внизу. Меловое плечо, покрытое мантией зеленого дерна, вздымалось в ясное небо. На его склоне была сооружена металлическая постройка, и человеческие фигурки суетились у входа в шахту, налаживая деревянный подъемник. Пожалев о том, что он не приехал на машине жены, Мейсон наблюдал за тем, как одна за другой фигурки исчезали в шахте.
Эта расплывчатая пантомима не покидала его весь день в библиотеке, отодвинув в сторону воспоминания о темных водах, катящихся по полуночным улицам. Что придавало силы Мейсону, так это его убежденность в том, что вскоре остальные тоже почувствуют присутствие моря.
Когда в тот вечер он ложился спать, то увидел, что Мириам, все еще одетая, сидит в кресле у окна; на ее лице было написано выражение спокойной решимости.
— Что ты делаешь? — спросил Мейсон.
— Жду.
— Чего?
— Моря. Не беспокойся, постарайся не обращать на меня внимания и засыпай. Я не против, чтобы посидеть одной в темноте.
— Мириам… — Усталым жестом Мейсон взял в свою ладонь ее хрупкую руку и попытался вытянуть жену из кресла. — Дорогая, чего ты этим добьешься?
— Разве не ясно?
Мейсон присел в ногах постели. По какой-то причине, вроде бы совсем не связанной с желанием защитить ее, ему хотелось держать жену подальше от моря.
— Мириам, разве ты не понимаешь? Ведь я могу и не видеть его на самом деле, в буквальном смысле. Быть может, это… галлюцинация, мечта, игра воображения.
Мириам покачала головой, вцепившись руками в подлокотники:
— Я так не думаю. В конце концов, я хочу выяснить.
Мейсон улегся в постель.
— Хотелось бы знать, выбрала ли ты правильный путь…
Мириам выпрямилась в кресле:
— Ричард, ты воспринимаешь все слишком спокойно, ты считаешь это видение чем-то вроде непонятной головной боли. Вот это и пугает меня. Если бы тебя ужасало это море, меня бы это не тревожило, но…
Полчаса спустя он заснул в затемненной комнате, и тонкое лицо Мириам было обращено к нему из тени.
Волны бормотали что-то за окнами; отдаленное шипение пены вывело Мейсона из состояния сна — приглушенный рокот валов и плеск глубоких вод застучали в ушах. Он выкарабкался из постели, быстро оделся под гул воды, отступающей по улицам. В углу, в отблесках света, отбрасываемого далекой пеной, Мириам спала в кресле, и полоска света пересекала ей горло.
Беззвучно касаясь босыми ногами тротуара, Мейсон побежал навстречу волнам. Он споткнулся о блестящую границу прилива, когда одни из валов с гортанным ревом рассыпался у его ног. Оказавшись на коленях, Мейсон ощутил прохладу блестящей воды, насыщенной микроскопическими водорослями; затем вода утратила свою упругость, а потом отступила, всасываемая в пасть очередного буруна. Мокрый костюм Мейсона прилип к телу; но он всматривался в море. В лунном свете белые дома, стоящие в воде, казались дворцами призрачной Венеции или мавзолеями на мощеных дорожках некрополя какого-то Острова. Только шпиль церкви был еще виден. Море почти достигло высшей отметки, оно было в каких-то двадцати ярдах от Мейсона, и брызги летели чуть ли не до его дома.
Он дождался интервала между двумя волнами, а затем пошел вброд через отмель к дорожке, которая вилась к отдаленному мысу. К тому времени вода уже пересекала шоссе, заливала темные газоны и стучалась в двери домов.
В полумиле от мыса Мейсон услышал рев мощного прибоя и вздохи глубоких вод. Переводя дыхание, он прислонился к забору, когда холодная пена резанула его по ногам, а отливное течение постаралось повалить. Неожиданно он увидел освещенную мятущимися облаками бледную фигуру женщины, стоявшую над морем на каменном парапете на самом краю утеса, — черное платье развевалось у нее за спиной, волосы в лунном свете были белыми. Далеко внизу, под ее ногами, светящиеся волны прыгали и кувыркались, как акробаты.
Мейсон побежал по тротуару, на миг потеряв из вида женщину за изгибом дороги. Затем вода чуть отступила, и он в последний раз мельком увидел ледяной профиль незнакомки сквозь пелену брызг. Прилив начал спадать, и море потекло вспять среди домов, словно осушая саму ночь от ее света и движения.
Когда последние пузырьки воды лопнули на влажном тротуаре, Мейсон снова обыскал взглядом мыс, но освещенная фигура уже исчезла. Мокрая одежда сохла на нем словно сама по себе, когда он возвращался назад по пустынным улицам. Терпкий привкус соленой воды был унесен из города полночным потоком воздуха.
Утром он сказал Мириам:
— Все-таки это был сон. Думаю, что море теперь ушло. Так это или нет, но прошлой ночью я не видел ничего.
— Слава богу, Ричард. А ты уверен?
— Убежден. — Мейсон ободряюще улыбнулся. — Благодарю за ночное бдение надо мной.
— Сегодня я тоже посижу, — она протянула руку. — Я настаиваю. После прошлой ночи я чувствую себя отлично, и мне хочется прогнать это наваждение раз и навсегда. — Она нахмурилась, разливая по чашкам кофе. — Странно, но раз или два мне показалось, что я тоже слышу море… Оно звучало так, будто было очень старым и слепым, подобно чему-то пробуждающемуся снова после миллионов лет.
По дороге в библиотеку Мейсон сделал крюк к меловым отложениям и поставил машину в том месте, откуда видел залитую лунным светом фигуру женщины с белыми волосами. Солнечные лучи падали на бледный дерн, освещали вход в шахту, вокруг которой продолжалась все та же беспорядочная деятельность.
Еще минут пятнадцать Мейсон колесил по обрамленным деревьями улицам, всматриваясь через ограды в окна домов. Почти наверняка эта женщина должна проживать в одном из этих домов, пряча свое черное платье под домашним халатом.
Позднее в библиотеке он узнал водителя автомобиля, который видел на мысе. Этот пожилой мужчина в твидовом костюме разглядывал образцы местных геологических пород.
— Кто это был? — спросил он Феллоуза, хранителя древностей, когда машина отъехала. — Я видел его на утесах.
— Профессор Гудхарт из партии палеонтологов. По-видимому, он обнаружил интересный пласт. — Феллоуз показал жестом на коллекцию бедренных костей и осколков челюстей. — В случае удачи мы получим от них новые экспонаты.
Мейсон уставился на кости.
Каждую ночь, как только море появлялось на темных улицах и катило волны к дому Мейсона, он просыпался около спящей жены, выходил под открытое небо и пробирался вброд к мысу. Там он видел белокурую женщину на краю утеса — ее лица не достигали взлетающие брызги. Но ему никогда не удавалось приблизиться к ней до отлива, и тогда он в изнеможении падал на колени посреди влажного тротуара, покуда затопленные дома и улицы выходили на поверхность вокруг него.
Однажды полицейская патрульная машина осветила Мейсона фарами, когда он стоял, прислонившись к столбу у проезжей части дороги. Другой раз он забыл закрыть входную дверь после возвращения. Во время завтрака Мириам со своей прежней настороженностью пристально наблюдала за ним, заметив синие круги у него под глазами.
— Ричард, думаю, тебе надо прекратить ходить в библиотеку. Ты выглядишь усталым. А может быть, это снова море?
Мейсон покачал головой, изобразив на лице вымученную улыбку:
— Нет, с этим покончено. Наверное, я перетрудился.
Мириам взяла его за руки.
— Ты что, упал вчера? — Она осмотрела его ладони: — Милый, да они все в ссадинах! Это случилось всего несколько часов назад. Разве ты не помнишь?
Напрягши воображение, Мейсон наспех придумал какую-то историю, чтобы удовлетворить ее любопытство, затем перенес свою чашку кофе в кабинет и там стал всматриваться в утренний туман, окутавший крыши домов, — зыбкое озеро, совсем темное, лежавшее в пределах контуров полуночного моря. Туман растаял в солнечных лучах, и на мгновение все уменьшающаяся для Мейсона реальность нормального мира вновь заявила о себе, наполнив его душу острым ностальгическим чувством.
Не задумываясь, он потянулся к раковине, стоявшей на полке, но рука невольно отдернулась, так и не прикоснувшись к ней.
Мириам стояла рядом:
— Отвратительная вещица, — сказала она. — Послушай, Ричард, как ты думаешь, что вызывает твои сновидения?
Мейсон пожал плечами:
— Возможно, это что-то вроде воспоминаний… — Он подумал, стоит ли рассказывать Мириам о волнах, которые он продолжал слышать во сне, о белокурой женщине на краю утеса, которая, казалось, манила его к себе. Однако, подобно всем женщинам, Мириам верила, что в жизни ее мужа должно быть место только для одной загадки. Она чувствовала только, что зависимость мужа от ее доходов и утрата самоуважения давали ему право все же что-то скрывать от нее.
— Ричард, в чем все-таки дело?
В его мозгу вдруг раскрылся прозрачный веер брызг, и волшебница волн повернулась лицом к нему.
Глубиной по пояс, море играло на газоне, кружась в водовороте. Мейсон стянул с себя пиджак и швырнул его в воду, а затем пошел вброд через улицу. Выше обычного, волны наконец-то достигли его дома, вода переливалась через порог, однако Мейсон забыл о жене. Все его внимание было сосредоточено на мысе, непрерывно орошаемом штормом брызг, почти скрывающих фигуру на гребне.
Покуда Мейсон торопливо пробивался вперед, порой проваливаясь в воду по самые плечи, космы люминесцирующих водорослей кишели в воде вокруг него. Соленый от брызг воздух ел глаза. Он достиг подножия мыса, но выбился из сил и упал на колени.
Высоко над ним — он отчетливо слышал это — пели брызги, расшибаясь о внешние углы утеса; глубокие басы валов заглушались дискантом причитающего воздуха. Влекомый этой музыкой, Мейсон вскарабкался наверх по боку утеса — тысячи отражений луны играли в разбивающемся о камни море. Когда он достиг гребня, развевающееся на ветру платье женщины скрыло от его глаз ее лицо, но он все же рассмотрел высокую прямую фигуру и изящно очерченные бедра. И вдруг, казалось, не прилагая к этому никаких усилий, женщина двинулась прочь по парапету.
— Подожди!
Его крик затерялся в шуме волн. Мейсон рванулся вперед, и тогда женщина обернулась и посмотрела на него. Белые волосы скрывали ее черты подобно серебристому пару, затем они чуть разошлись, чтобы обнажить лицо с пустыми глазницами и щербатым ртом. Рука, подобная связке белых палочек, клешней протянулась к нему, а сама фигура взмыла вверх в крутящемся воздушном потоке, словно гигантская птица.
Сам не сознавая, вырвался ли крик у него изо рта или же он исходил от этого призрака, Мейсон отшатнулся назад. Едва успев прийти в себя, он перелетел через деревянное ограждение и, под звон цепей и стук блоков, полетел в шахту — грохот моря эхом отдавался в ее темноте, проносящейся мимо со свистом.
Выслушав рассказ полицейского, профессор Гудхарт покачал головой:
— Боюсь, что нет, сержант. Мы работаем на самом дне всю неделю. Никто не падал в шахту. Однако, благодарю за предупреждение. Нам надо поставить более надежное ограждение на тот случай, если этот малый продолжает бродить во сне.
— Не думаю, что ему заблагорассудится забраться сюда, сказал сержант, — здесь довольно высоко. — Подумав, он добавил: — Там, в библиотеке, где он работает, мне сказали, что вчера вы откопали парочку скелетов. Я понимаю, прошло всего два дня, как он пропал, но, может быть, один из них — его?
Профессор Гудхарт вогнал каблук в дерн, прикрывающий мел.
— Чистый карбонат кальция, примерно в милю толщиной, отложился здесь в триасовый период 200 миллионов лет назад, когда здесь было большое внутреннее море. Скелеты, которые мы нашли вчера, мужчины и женщины, принадлежат рыбакам-кроманьонцам, которые жили на его берегу прежде, чем оно высохло. Был бы рад удовлетворить вашу любознательность — очень интересно выяснить, как оказались останки этих людей в пласте, потому что разработка шахты была прекращена и она затоплена всего тридцать лет назад. Однако это моя проблема, а не ваша.
Возвращаясь к машине, сержант покачал головой. Отъезжая, он посмотрел на бесконечный ряд банальных пригородных домишек.
— По-видимому, когда-то здесь было древнее море. Миллион лет назад. — Он взял с сиденья помятый фланелевый пиджак: Теперь я понял, чем пахнет пиджак Мейсона, — морской водой.
Перевод с англ. А. Кондракова
Трое вместе с ребенком.
…Одиннадцать часов. Наверное, Хансон уже приехал. Элизабет! Черт возьми, почему она никогда не торопится?
Спустившись с окна, откуда открывался вид на дорогу, Фримэн добежал до своей постели и прыгнул в нее, затем расправил одеяло на коленях. Когда его жена просунула в дверь голову, он простодушно улыбнулся ей и притворился, что читает журнал.
— Все в порядке? — спросила она, пристально разглядывая его. Она двинулась всем своим телом матроны к нему и стала поправлять постель. Фримэн засуетился и с раздражением оттолкнул жену, когда та попыталась приподнять его с подушки.
— Ради Бога, Элизабет, я не ребенок! — запротестовал он, с трудом сдерживая свой звонкий голос.
— Что случилось с Хансоном? Он должен был появиться полчаса назад.
Жена покачала крупной красивой головой и подошла к окну. Свободное хлопчатобумажное платье скрывало фигуру, но, когда она потянулась к шпингалету, Фримэн все же увидел, как под тканью обозначилась округлость беременности первой половины.
— Наверное, он опоздал на поезд.
Скупым движением руки она надежно задвинула верхний шпингалет, с которым Фримэн провозился целых десять минут.
— Мне показалось, что я слышала здесь какой-то стук, подчеркнула она. — Нам совсем не нужно, чтобы ты простудился.
Фримэн терпеливо дожидался ее ухода и взглянул на ручные часы. Когда жена остановилась в ногах постели, внимательно изучая его, он едва сдержался, чтобы не накричать на нее.
— Я собираю вещи для ребенка, — сказала она, размышляя вслух. — Это напомнило мне, что тебе нужен новый халат. Старый совсем истрепался.
Фримэн прикрыл голую грудь отворотами, чтобы спасти честь халата.
— Элизабет, я ношу его много лет, и он устраивает меня. Ты одержима манией заменять все на свете. — Он сделал паузу, осознав всю бестактность своего замечания — ведь жена явно льстила ему, отождествляя с ожидаемым ребенком. И если несколько насторожившие его слова жены были слишком выразительны, то, по-видимому, оттого, что она ожидала своего первенца сравнительно поздно, ведь ей было за сорок. Кроме того, сам Фримэн болел и лежал в постели почти месяц — а каковы были его подсознательные мотивы? — и это лишь усилило его смущение.
— Извини, Элизабет. Очень мило с твоей стороны заботиться обо мне.
— Может быть, вызвать врача?
«Нет!» — Что-то запротестовало в его душе. Словно услышав этот внутренний голос, жена отрицательно покачала головой, соглашаясь с ним.
— Ты скоро поправишься. Доверимся природе. Считаю, что тебе не нужно пока встречаться с врачом.
— Пока?
Фримэн прислушался к звукам ее шагов, покуда она спускалась по застланной ковром лестнице. Через несколько минут из кухни донесся шум стиральной машины.
Пока! Фримэн выскользнул из постели и прошел в ванную. Шкаф рядом с умывальником был забит купленной или связанной самой Элизабет детской одеждой, тщательно простиранной и отстерилизованной. Большой квадратный кусок марли прикрывал аккуратные стопки на каждой полке, и Фримэн видел, что там преобладал голубой цвет, было немного белого, но совсем отсутствовал розовый.
«Надеюсь, Элизабет права, — подумал он. — Если так, то ребенок будет наверняка одет лучше всех в мире. Кажется, вся легкая промышленность работает только на нас».
Он нагнулся, чтобы заглянуть в нижнее отделение, и вытащил из-под бака небольшие весы. Выше он заметил какое-то коричневое одеяние — комбинезон на шестилетнего ребенка. Рядом был набор курточек необычно большого размера, годного чуть ли не для самого Фримэна. Он снял халат и встал на платформу весов. В зеркале за дверью он рассмотрел небольшое, почти лишенное волос тело с худыми плечами, узкими бедрами и длинными, как у жеребенка, ногами.
Вчера было шесть стоунов
девять фунтов. Он отвел глаза от циферблата, прислушался к шуму стиральной машины внизу, затем дождался, когда стрелка весов замрет на месте.
Шесть стоунов два фунта! Путаясь в полах халата, Фримэн засунул весы под бак. Шесть стоунов два фунта. Потерять в весе семь фунтов за сутки! Он заторопился обратно в постель и уселся там; его била нервная дрожь, он пытался нащупать пальцами исчезнувшие усы.
Всего два месяца назад он весил больше одиннадцати стоунов. Семь фунтов в день, с такой скоростью…
Его мозг отказывался верить в это. Пытаясь сдержать дрожь в коленях, он потянулся за журналом, рассеянно перевернул несколько страниц.
Двое вместе с ребенком. Он заметил следы трансформации шесть недель назад, почти сразу же после того, как подтвердилась беременность Элизабет.
Бреясь на следующее утро в ванной, прежде чем отправиться в офис, он обнаружил, как поредели его усы. Обычно жесткая щетина стала мягкой и податливой, приняв прежнюю рыжеватую окраску.
Волосы бороды тоже посветлели. Обычно темные и густые, отраставшие всего за несколько часов, теперь они уступили первому же напору бритвы — кожа на лице была розовой и нежной.
Фримэн подумал, что это очевидное омоложение связано с ожиданием ребенка. Он женился на Элизабет в сорок лет и был на два — три года моложе ее; тогда же он предположил, что, по-видимому, слишком стар для того, чтобы стать отцом, тем более, что нарочно избрал Элизабет как идеальную замену своей матери и поэтому считал себя скорее ее ребенком, а не равным партнером. Однако теперь, когда ребенок становился реальностью, он не испытывал к нему ревности. Поздравив самого себя, он решил, что просто вошел в новую фазу зрелости и теперь может от души играть роль молодого родителя.
Отсюда исчезновение усов, редеющая борода, пружинистая юношеская походка. Он стал напевать тихонечко:
— Просто Лиззи и я — Трое вместе с дитя.
Позади себя в зеркале он видел все еще спящую Элизабет; ее крупные бедра заполняли почти всю постель. Он с удовольствием наблюдал, как она отдыхает. Вопреки тому, что он ожидал, она больше думала теперь о нем, чем о будущем ребенке, и даже не разрешала ему готовить самому себе завтрак. Причесывая волосы — богатую белокурую поросль — отбрасывая их со лба назад, чтобы прикрыть облысевший купол головы, он вспомнил, криво усмехаясь, осененные веками поговорки в книгах о материнстве о сверхчувствительности будущих отцов. По-видимому, Элизабет приняла их слишком близко к сердцу. Он на цыпочках вернулся в спальню и стал у открытого окна, купаясь в терпком воздухе раннего утра. Внизу, дожидаясь завтрака, он вытащил из шкафа в холле свою старую теннисную ракетку и окончательно разбудил Элизабет, когда, взмахнув рукой, случайно разбил стекло барометра.
Поначалу Фримэн упивался вновь обретенной энергией. Он катал Элизабет на лодке, неистово работая веслами, вверх и вниз по течению, растрачивая физическую силу, которую не израсходовал из-за занятости в молодые годы. Он ходил вместе с Элизабет за покупками, нагружался всеми пакетами, предназначенными для ребенка; его плечи расправились, он стал словно на десять футов выше ростом.
Однако именно тогда он ощутил первые признаки того, что происходило на самом деле.
Элизабет была крупной, по-своему привлекательной женщиной с широкими плечами и могучими бедрами; она привыкла носить высокие каблуки. Фримэн, среднего роста, коренастый мужчина, был чуточку ниже ее ростом, что, однако, никогда не смущало его.
Когда он обнаружил, что теперь едва достигает ее плеча, то стал внимательно присматриваться к самому себе.
