Одиссея времени (№2) - Солнечная буря

– С этим повременим немного. Как только идея станет чуть более весомой, я сообщу вам подробности электронной почтой. Всем спасибо. Совещание окончено.

Дисплеи, один за другим, мигнули и погасли.

– Ну, вы даете, – ухмыльнулся Тоби.

– Надо обязательно их недокармливать.

– А насчет смарт-скина – это вы серьезно?

– Нужно будет еще хорошенько проработать эту идею, но, думаю, да – серьезно.

– Знаете, – сказал Тоби, – в математическом смысле «эль один» – это поворотная точка. Точка, где кривизна изменяет направление снизу доверху. Вот почему она является точкой равновесия.

– Я это знаю… А, поняла. Вы намекаете, что сегодня мы миновали поворотную точку в деле осуществления проекта?

– А вы как думаете?

– Я думаю, что заголовки надо оставить газетчикам. Ладно. Что там у нас дальше по плану?

23

Хитроу

В марте две тысячи сорокового года – после того как наступило и прошло еще одно унылое Рождество, а до дня солнечной бури осталось чуть больше двух лет, – Мириам Грек решила лично посетить место сооружения щита. Это означало для нее первый в жизни полет в космос.

Водитель вез ее в аэропорт Хитроу от здания «евроиглы», и она чувствовала себя немного виноватой и одновременно взволнованной, как ребенок, прогуливающий школу. Но ей так нужен был отпуск.

«Все так считают – и мои друзья, и враги», – невесело подумала Мириам.

Пригород Лондона Хитроу уже сто лет служил аэропортом, а теперь стал и космопортом. Освещенный неярким солнцем космоплан, стоящий в начале длинной взлетной полосы, снабженной сверхпрочным покрытием, выглядел как-то особенно красиво.

«Боудикка» представляла собой тонкий заостренный цилиндр шестьдесят метров длиной. На носу и хвосте располагались пугающе маленькие стабилизаторы, и даже главные крылья представляли собой короткие, сильно скошенные назад дельта-плоскости. На концах крыльев были установлены объемистые асимметричные капсулы, внутри которых находились основные ракетные двигатели – вернее, они начинали работать как ракеты в космическом вакууме, а в атмосфере Земли действовали как обычные реактивные моторы. Наружная поверхность космоплана была покрыта тускло-белой керамической оболочкой, под которой лежала блестящая черная обшивка – защита от разогрева при обратном входе в плотные слои атмосферы. Эта обшивка была изготовлена из вещества, являвшегося отдаленным потомком термальных плиток, когда-то создававших столько сложностей для достопочтенных космических шаттлов.

Несмотря на машины наземного обеспечения, облепившие космоплан, невзирая на тучи пара, вырывающиеся из цистерн, наполненных криогенным топливом, этот космический корабль и вправду выглядел так, словно принадлежал к другому миру, а на Земле оказался вследствие случайной посадки. Но это был корабль-трудяга, ветеран космоса. Его блестящая наружная обшивка была испещрена раструбами дюз контроля высоты, вокруг которых поверхность была исцарапана и вспучена. Многократные прохождения через плотные слои атмосферы оставили темные следы нагара.

Этим космопланом гордилась Великобритания. На одном борту красовался звездный круг Евразийского союза, на другом развевалось анимационное изображение Юнион-Джека, а на крыльях и на корме были изображены знаменитые концентрические кружки королевских ВВС – как напоминание о том, что эта величавая космическая птица может быть призвана и на военную службу.

Конструкция космоплана уходила корнями в восьмидесятые годы двадцатого века, в первопроходческие исследования таких фирм, как «Бритиш аэроспейс» и «Роллс-ройс». Тогда на бумаге были разработаны «пташки» с такими именами, как «Хотол» и «Скайлон». Но эти исследования оказались отложены до двадцатых годов следующего столетия, когда появилось новое поколение технологий производства материалов и конструкций двигателей. Новый рывок в космос – и в результате флотилия космопланов многоразового использования стала выгодна с коммерческой точки зрения. А когда космопланы действительно начали летать, британцы стали невероятно гордиться своими современными красивыми игрушками.

«Правильно, что выбрали женское имя», – подумала Мириам.

Этот космоплан стал самым красивым детищем британской инженерной аэронавтики со времен «Спитфайра». Имя кельтской царицы, в незапамятные времена одержавшей победу над римлянами, выбрали всенародным голосованием, но оно все же выглядело не слишком тактично теперь, во времена всеевразийской гармонии.

«Но разве лучше было бы выбрать второе имя в таблице рейтинга?» – думала Мириам.

Вторым именем было – «Маргарет Тэтчер».

И все-таки даже во времена объединения Евразии следовало уважать неискоренимую народную сентиментальность – лишь бы только эта сентиментальность впоследствии оборачивалась конструктивностью. Кроме того, как неустанно напоминал Мириам Николаус, две тысячи сороковой был годом выборов. Поэтому она приклеила к губам улыбку и позволила, чтобы ее сфотографировали на фоне сияющей обшивки космоплана.

Поднявшись по небольшому эскалатору, Мириам вошла внутрь космоплана через люк, прорезанный в округлом фюзеляже.

Она оказалась в тесном маленьком помещении. Если бы она ожидала, что внутри ее ожидает элегантность под стать прекрасному внешнему виду космоплана, она бы мгновенно разочаровалась. Двенадцать кресел стояли правильными рядами – совсем как в салоне первого класса в самолете, ничуть не лучше. Даже иллюминаторов в стенках не было.

Мириам приветствовал высокий, необыкновенно подтянутый мужчина в форме пилота компании «Евразийские авиалинии» и фуражке с высоким околышем. Седому пилоту было, наверное, за семьдесят, но черты лица оставались приятными, слегка резковатыми, а голубые глаза – яркими и ясными. Он заговорил уверенно, с легкой хрипотцой.

– Госпожа премьер-министр, я рад приветствовать вас на борту. Я – капитан Джон Перселл, и мне выпала приятная обязанность доставить вас к месту строительства щита. Прошу вас садиться. Сегодня к вашим услугам весь салон, можете выбирать любые места.

Мириам и Николаус сели через один ряд друг от друга, чтобы было побольше свободного места. Перселл помог им пристегнуть угнетающе грубые защитные полукомбинезоны, после чего предложил пассажирам чего-нибудь выпить. Мириам выбрала «Бакс Физз».

«Какого черта? – решила она. – Могу себе позволить».

Николаус от выпивки отказался – несколько раздраженно. Мириам удивляло то, что он порой нервничает.

«Но конечно, каждый имеет право струхнуть перед полетом в космос, – подумала она, – даже в наши дни. Но может быть, здесь кроется что-то еще?»

И она вспомнила о своем намерении попробовать вызвать Николауса на откровенность.

А пресс-секретарь, обернувшись через плечо, проговорил:

– Знаете, это очень напоминает «Конкорд». Этот самолет тоже снаружи выглядел символом последнего слова техники, а пассажирский салон там был маленький и тесный.

Перселл поинтересовался:

– А вы летали на этом старичке, сэр?

– Нет-нет, – покачал головой Николаус. – Несколько лет назад забрался внутрь списанной модели в музее.

– Это, случайно, был не тот самолет, что стоит в Даксфорде? А знаете, я ведь летал на «Конкорде», пока его не сняли с авиалиний в конце прошлого века. Я работал пилотом в старой доброй компании «Британские авиалинии». – Он почти заигрывающе улыбнулся Мириам и пригладил свои серебряные седины. – Вы, наверное, считаете, что я – совсем старик. Но космоплан – совсем другая «птичка». «Боудикка» перевозит людей, но изначально предназначалась для перевозки грузов. На самом деле основная часть веса корабля – ракетное топливо.

– Вот как? – немного нервно переспросила Мириам.

– О да. Из трехсот тонн общего веса только двадцать – это груз. И почти все это топливо мы израсходуем для того, чтобы улететь от Земли. – Он бросил на Мириам заботливый взгляд. – Мэм, я не сомневаюсь в том, что вам высылали ознакомительные материалы. Вы же понимаете, что обратно из космоса мы будем возвращаться с выключенными двигателями? Возвращение на Землю заключается не в трате энергии, а в ее сбросе…

У Мириам совсем не было времени для того, чтобы ознакомиться с содержимым пухлого пакета с документами, но то, о чем только что сказал пилот, ей было известно.

– В общем, мы – просто-напросто летающая бомба, – резюмировал Николаус.

Даже делая скидку на его волнение, Мириам не ожидала, что он ляпнет что-то подобное.

Перселл едва заметно прислушался.

– Я предпочитаю считать, что мы несколько умнее бомбы, сэр. А теперь, если позволите, я ознакомлю вас с порядком действий на случай чрезвычайных происшествий…

Инструктаж не добавил спокойствия. Одна из процедур, осуществлявшаяся в случае декомпрессии, заключалась в том, что пассажира помещали в герметичный мешок и он становился беспомощным, как хомячок в пластиковом пакете. Смысл состоял в том, что астронавты, облаченные в скафандры, переправят человека, засунутого в надутый воздухом мешок, на борт спасательного корабля.

Капитан Перселл улыбнулся. Это была улыбка опытного пилота, желающего приободрить своих пассажиров.

– Госпожа премьер-министр, мы больше не относимся к нашим пассажирам как к детям. Безусловно, сделано все возможное для вашей безопасности. Я бы мог ознакомить вас с графиком полета, рассказать, как славно потрудились наши инженеры над тем, чтобы закрыть то, что они так неромантично именуют «окнами невыживаемости». Но этот космоплан – детище относительно молодой отрасли техники. Нужно просто немножечко рискнуть, как мы говаривали в наше время, – а потом устроиться поудобнее и наслаждаться полетом.

За это время закончились все наземные приготовления. На стенах и потолке развернулись большие софт-скрины и озарились светом дня. Неожиданно у Мириам создалось такое впечатление, будто она сидит в корабле, с которого сорвали обшивку, и видит перед собой длинную взлетную полосу.

Перселл начал пристегиваться к креслу пилота.

– Пожалуйста, любуйтесь видами – или, если вы пожелаете, мы можем выключить экраны.

Мириам осведомилась:

– А вы разве не должны находиться в кокпите?

Перселл окончательно опечалился.

– В каком кокпите? Боюсь, мэм, времена переменились. В этом рейсе я – капитан. Но «Боудикка» летает сама.

Все дело было в экономичности и надежности: автоматизированные системы управления обходились дешевле, их было проще поддерживать в рабочем состоянии, чем человека-пилота.

«Просто люди инстинктивно боятся доверять машинам на все сто процентов», – подумала Мириам.

А потом вдруг настало время старта. Большущие моторы, установленные на крыльях, заработали, и космоплан затрясся. Невидимая рука прижала Мириам к спинке кресла – и «Боудикка», словно кем-то брошенное копье, помчалась по взлетной полосе.

– Не бойтесь, – послышался голос Перселла, пытавшегося перекричать рев двигателей. – Ускорение будет не страшнее, чем на «американских горках». Наверное, поэтому мне еще позволяют летать. А уж если это способен выдержать такой дряхлый старикашка, то вы уж точно переживете!

Без дальнейших церемоний «Боудикка» оторвалась от полосы, задрала нос и взмыла в небо.

Внизу раскинулся Лондон.

Ориентируясь по сверкающей, словно бы хромированной ленте реки, Мириам отыскала взглядом Вестминстер, стоящий на берегу Темзы в том месте, где река делала резкий изгиб. Говорили, будто бы именно в этом месте Темзу впервые пересек Юлий Цезарь. Корабль поднимался все выше, и стала видна панорама Большого Лондона – километры и километры домов и заводов, колоссальная территория, застроенная бетоном и кирпичом, залитая асфальтом. Весенним утром аллеи в пригородах выглядели, будто цветочные клумбы, усыпанные кирпично-красными цветами, сияющими на солнце. Было видно, как улицы собираются в маленькие узелки. Это остатки древних деревень и ферм, стоящих на этих местах еще со времен саксов, вплелись в урбанистический ковер. Мириам выросла во Франции, в сельской местности, и, несмотря на свою карьеру, городскую жизнь недолюбливала. Но Лондон с высоты, на взгляд Мириам, был необыкновенно красив, хотя никто никогда и не занимался его планировкой с этой точки зрения.

Космоплан набирал высоту, и стал виден купол, периметр которого постепенно окружал сердце мегаполиса. Грандиозные кружевные конструкции были призваны защитить все эти исторические слои. Мириам радовалась тому, что купол строится. Она проникалась все большей любовью к огромному беспомощному городу, распростершемуся внизу, и чувствовала, что обязана спасти его от грядущей катастрофы.

Вскоре Лондон исчез за облаками и дымкой. Мириам устремила взгляд вперед. Цвет неба вместо темно-синего стал лиловым и наконец – черным.

24

ЗТХ

Озаренная светом, заливавшим космическую черноту, «Аврора-2», несомненно, представляла собой великолепное зрелище.

«Правда, великолепие уж очень сложное, несуразное», – подумала Мириам.

В отличие от «Боудикки» этот корабль не предназначался для полетов в атмосфере какой бы то ни было планеты – даже Марса и поэтому был напрочь лишен аэродинамического изящества и стройности, присущих космоплану.

«Аврора» чем-то напоминала жезл тамбурмажора. Корпус корабля представлял собой тонкую трехгранную спицу около двухсот метров длиной. При полете с ускорением самая большая нагрузка ложилась на эту часть корабля – его, можно сказать, «позвоночник». Но именно в этом направлении корабль отличался наибольшей прочностью, здесь его корпус был снабжен деталями из наноинженерного искусственного алмаза. К одному концу «позвоночника» крепились генераторы энергии, а среди них – небольшой термоядерный реактор и ионный ракетный двигатель, обеспечивавший небольшое, но постоянное ускорение на всем пути «Авроры» до Марса и обратно. Вдоль «позвоночника» располагались шарообразные топливные баки, антенны, плоскости солнечных батарей. Противоположный конец «позвоночника» венчал раздутый купол, внутри которого находились помещения для экипажа – жилые каюты, отсек управления, системы жизнеобеспечения. Где-то там, в окружении цистерн с водой, создававших дополнительную защиту, ютилось маленькое, тесное, толстостенное убежище, спасавшее от солнечных бурь. Именно там члены экипажа «Авроры» пережили худшие часы девятого июня две тысячи тридцать седьмого года.

А щит, предназначенный для спасения планеты, уже вырастал вокруг «Авроры». Его блестящая поверхность увеличивалась по спирали, как росла бы паучья сеть.

«Аврора» служила «строительным вагончиком» для бригад, прилетавших сюда с Земли и с Луны и трудившихся над завершением грандиозного проекта.

«Благородная должность для любого корабля», – подумала Мириам.

Но изначально «Авроре» была уготована иная судьба: предполагалось, что этот корабль будет кружить по орбите другой планеты. Поэтому немного жаль было видеть «Аврору» в окружении «строительных лесов».

«Интересно, – размышляла Мириам, – уж не завелся ли внутри бортового искусственного интеллекта какой-нибудь тоскующий призрак?»

«Боудикка» причалила к обитаемому куполу «Авроры» и прилепилась днищем к обтекаемому корпусу корабля – словно мушка села на апельсин.

Мириам и Николауса встретил астронавт – полковник Бартон Тук. Бад был одет в комбинезон, одежду исключительно практичную, однако следовало отметить, что комбинезон был свежевыстиранный, отглаженный и украшенный «крылышками» – эмблемой астронавтов, а также различными логотипами и военными нашивками. Бад протянул руку и помог Мириам пробраться по туннелю переходного шлюза.

– Похоже, вы неплохо освоились с невесомостью, – отметил он.

– О, в салоне «Боудикки» я немного повертелась. После двенадцати часов полета наконец хоть что-то развеяло скуку.

– Представляю себе. Космическая болезнь почти никого не щадит. И большинство справляются.

А вот Николаус не справился – и это вызвало у Мириам удовольствие с легкой примесью злорадства. Хоть раз в жизни, внутри этого металлического пузыря, летевшего в межпланетном пространстве, вышло так, что ей пришлось позаботиться о нем, а не наоборот.

Почти все время, пока длился полет, Мириам работала. В результате почти не выбилась из графика и даже сносно отдохнула. Поручив капитану Перселлу перенести на борт «Авроры» свой небольшой багаж, Мириам отправилась с Бадом на небольшую экскурсию. Николаус, твердо решивший не упускать ни единой возможности поснимать, пошел с ними. Видеокамеры, закрепленные у него на макушке и на плече, походили на блестящих птичек.

Они поплыли по узким коридорам «Авроры». Этот корабль предназначался для космоса: тонкие и толстые трубы, съемные панели на стенках, потолке и полу, поручни и скобы, помогавшие передвигаться в невесомости, цветовые коды пастельных тонов, напоминавшие, где верх, где низ. Нелегко было поверить, что это невзрачное рабочее пространство преодолело путь по Солнечной системе – до Марса и обратно.

Несмотря на старательную работу систем переработки отходов жизнедеятельности, чувствовался сильный, почти львиный запах людей. Однако Баду, Мириам и Николаусу никто не повстречался: то ли члены экипажа избегали общения с большими шишками, то ли (что более вероятно) просто-напросто занимались той или иной работой. Все очень сильно отличалось от обычных министерских визитов и выглядело на редкость непублично – и уж конечно, Мириам вовсе не скучала по толпам журналистов и зевак всех сортов.

Через некоторое время они оказались около крышки люка, ведущего на обсервационную палубу «Авроры». Бад открыл дверь – и лицо Мириам залил солнечный свет. Видовое окно оказалось пластиной из бронированного перспекса и размерами значительно уступало любому из окон лондонского кабинета Мириам. Однажды за этим окном промелькнули красные ущелья Марса – а теперь за ним открывался вид на черную пустоту космоса.

В космосе кипела работа. Прямо под окном был виден стеклянный каркас, конструкции уходили далеко в пространство. Астронавты в скафандрах с разноцветными нашивками-кодами передвигались вдоль «лесов», придерживаясь за скобы и тросы. Некоторые перелетали с места на место с помощью небольших реактивных ранцев на спине. На первый взгляд Мириам насчитала человек сто и примерно столько же автономных многоруких машин, и все они перемещались по залитому солнцем трехмерному лабиринту каркаса. Несмотря на всю сложность, зрелище производило удивительное впечатление.

– Расскажите мне, чем они занимаются.

– Хорошо. – Бад указал вдаль. – Там, вдалеке, вы видите мощное оборудование, с помощью которого балки доставляются на место.

– Они похожи на стекло. Это и есть каркас щита?

– Да. Лунное стекло. Мы наращиваем каркас по спирали вокруг «Авроры», чтобы в любой момент центр тяжести всей ЗТХ находился ровно в точке «эль один».

– ЗТХ? – переспросила Мириам.

Бад сильно смутился.

– Ну да. Центр тяжести щита. Знаете, у нас, у астронавтов, принято все на свете награждать прозвищами.

– И это сокращение означает…

– Здоровенная тупая хреновина. Такая, знаете… шутка для внутреннего употребления.

Николаус сделал большие глаза.

Бад поторопился продолжить объяснения.

– Балки изготавливают на Луне. А здесь мы производим покрытие – нет, не тот «умный» материал, который присылают с Земли. Я говорю о пленке со стеклянными призмочками, которой будет покрыта большая часть поверхности щита.

Он указал на астронавтку, сражавшуюся с каким-то неуклюжим оборудованием. Все выглядело так, будто она вытаскивала большущего надувного зверя из клетки-упаковки. Зрелище было почти комичное, но Мириам постаралась сохранить серьезное выражение лица.

Бад пояснил:

– Мы используем в качестве форм самонадувающиеся модули из милара. Изготовление этих модулей – само по себе искусство. Приходится учитывать динамику развертывания. Когда модуль надувается, нельзя, чтобы он потерял свои очертания. Милар не толще бытовой пленки для замораживания продуктов. Поэтому мы имитируем обратный процесс – позволяем модулю «сдуться» и улечься в упаковку, чтобы затем он надулся ровно, не спутался, не растянулся…

Мириам молчала и слушала. Бад явно гордился идущей здесь работой, где окружающая среда невероятно затрудняла выполнение самых простых операций типа надувания шарика, где на каждом шагу поджидала неизвестность. Но какая-то частица души Мириам – та, где обитало ее восхищение всем космическим, – испытывала подлинное наслаждение от терминов типа «динамика выдувания» и тому подобных слов.

– А когда форма готова, – разглагольствовал Бад, указывая на другой участок работ, – мы разбрызгиваем пленку.

Астронавт наблюдал за работой неуклюжего на вид робота, катившегося вдоль рельса, протянутого перед большим надувным диском. С помощью валика робот наносил стекловидную массу на миларовую поверхность и разглаживал ее. Робот работал так спокойно, будто не делал ничего особенного, а, к примеру, красил стену.

– Милар доставляют с Земли в твердых блоках, – объяснил Бад. – Для того чтобы изготовить пленку, нужно нагреть материал и пропустить его через горячее сито. Получаются пучки волокон. Этим волокнам дается положительный электрический заряд, а поверхность, предназначенная для обработки, представляет собой отрицательный электрод, поэтому полимерное волокно вытягивается с бешеной силой и в процессе становится в сотни раз тоньше. На Земле это сделать невозможно. Все испортит сила притяжения. А здесь просто разбрызгиваешь материал, потом сдуваешь форму и вытаскиваешь.

– Вот бы один из этих роботов мне стены в квартире покрасил.

Бад рассмеялся, но немного натянуто.

«Наверное, почти все, кто сюда прилетает, произносят эту шутку», – догадалась Мириам, и ей стало немного не по себе.

– Роботы, механизмы, поточные линии – все работает очень хорошо. Но сердце этой стройки – люди. – Бад посмотрел на Мириам. – Я родом с фермы в Айове. В детстве я ужасно любил читать истории про то, как в космосе и на Луне трудятся простые работяги, похожие на моего отца и его приятелей. Что ж, так быть не может и еще долго так не будет. Это по-прежнему космос, смертельно опасная окружающая среда, и занимаемся мы здесь работой высочайшего инженерного уровня. Все эти замызганные обезьянки там, за окном, имеют ученые степени не ниже доктора философии. Назвать их простыми работягами язык не поворачивается. Но они работают с душой – понимаете? Работают сутками, чтобы поспеть с этой работой вовремя. Некоторые здесь уже несколько лет. А без души тут ничего бы не получилось, несмотря на все наши замечательные игрушки.

– Понимаю, – негромко произнесла Мириам. – Полковник, я получила сильное впечатление. Вы вселили в меня уверенность.

Она не покривила душой. Шиобэн много рассказывала ей о Баде, Мириам знала о том, что у них завязался роман. Отчасти поэтому она и решила прибыть сюда, осмотреть «строительную площадку» лично и сделать выводы. И ей понравилось все, что она увидела, понравился и сам этот резковатый, исполнительный и энергичный американский летчик, ставший такой важной фигурой для будущего человечества; она испытала большое облегчение, убедившись в том, что проект находится в столь верных руках.

Но конечно, ее евразийская гордыня не позволила бы ей именно так все и сказать президенту Альварес.

– Надеюсь, чуть позже мне удастся познакомиться с некоторыми из ваших сотрудников.

– Они будут очень рады.

– Я тоже. Не стану делать вид, что для меня это не повод для удачной газетной фотосессии. Но хорошо это или плохо, однако эта чудовищная конструкция станет моим наследием. Я решила увидеть щит и людей, которые его строят, до того как меня вышибут из моего кресла.

Бад торжественно кивнул.

– Мы тут тоже следим за предвыборной борьбой. Не могу поверить, что к вам могут так плохо относиться. Сюда бы прислали свои анкеты, – процедил он сквозь зубы, сжав кулаки.

Мириам искренне тронули его слова.

– Так уж все устроено, полковник. Предвыборные рейтинги показывают, что основная масса населения Земли – за строительство щита. Но вместе с тем люди то и дело испытывают терзания из-за того, какие колоссальные суммы уплывают с планеты в эту гигантскую космическую мошну. Им нужен щит, но им не нравится то, что за него приходится платить. Наверное, за всем этим прежде всего стоит нежелание вообще верить в солнечную бурю.

Николаус проворчал:

– Классическая психология завсегдатаев бара. Узнав дурную весть, люди сначала не желают в нее верить, а потом злятся.

Бад спросил:

– Значит, они ищут виноватого?

– Что-то вроде этого, – кивнула Мириам. – И может быть, они правы. Строительство щита будет продолжаться, что бы ни случилось со мной; мы уже зашли слишком далеко для того, чтобы теперь сворачивать в сторону. А что касается меня… Знаете, Черчилль проиграл выборы сразу после победы во Второй мировой войне. Люди решили, что он свое дело уже сделал. Может быть, моему преемнику повезет больше: не придется так страдать каждый день.

«А может быть, – задумалась она, – люди почувствовали, насколько я устала, как меня вымотала эта работа – и как мало я могу им дать».

– Вы вкладываете в это слишком много философии, Мириам, – буркнул Николаус.

– Угу, – кивнул Бад. – Самое дурацкое время устраивать выборы! Может быть, их следовало бы отложить на пару лет…

– Нет, – решительно покачала головой Мириам. – О, наверное, в крупных городах еще до начала выборов будет объявлено чрезвычайное положение. Но демократия – наше самое главное сокровище. Если мы станем от нее отказываться в трудные времена, может случиться так, что назад мы ее не вернем. А потом все у нас закончится, как у китайцев.

Бад искоса взглянул на Николауса – это был испытующий взгляд человека, привычного к работе в условиях секретности.

– Кстати говоря… Как вам известно, мы отсюда следим за китайцами.

– Были еще запуски?

– В погожие дни они видны невооруженным глазом. Скрыть запуск ракетоносителя «Лонг марч» невозможно. Но как бы мы ни старались, мы не можем проследить за ними после запуска – не помогают ни оптическая аппаратура, ни радары. Мы даже пробовали лучом лазера слежение осуществить – никакого толку.

– Технология «невидимки»?

– Мы думаем, да.

Это продолжалось уже год. Мощная, непрерывная программа запусков с громадной территории Китая. Один за другим тяжелые космические корабли уходили в безмолвие космоса, а куда – неизвестно. Мириам и сама участвовала в попытках выяснить, что происходит. Но премьер-министр Китая в ответ на ее вопрос только вздернула крашеные брови.

– Так или иначе, для нас это значения не имеет, – сказала Мириам.

– Может быть, – пожал плечами Бад. – Но мне не очень приятно думать о том, что мы тут вкалываем, чтобы спасти и их тощие неблагодарные задницы. Прошу прощения за грубость.

– Вы не должны так думать. Просто не забывайте о том, что основная масса населения Китая либо совсем не знает, либо знает очень мало о том, что на уме у их руководителей, и уж тем более никто не может указывать лидерам, что делать, а что нет. Так что трудитесь вы ради них, а не для горстки геронтократов из Пекина.

Бад усмехнулся.

– Пожалуй, вы правы. И знаете, поэтому я за вас проголосую.

– Конечно, я должна… Бад ее уже не слушал.

– Если вы посмотрите вверх, сразу поймете, что к чему.

Мириам пришлось присесть и выгнуть шею.

Вверху была Земля. Голубой шар, похожий на плафон ночника, висел в небе прямо напротив Солнца. Мириам находилась в полутора миллионах километров от дома, и отсюда родная планета выглядела примерно так, как выглядит с Земли Луна. И конечно, она была полной – ведь Мириам смотрела на Землю из точки L1, находящейся на линии Земля – Солнце.

Земля словно бы нависала над щитом, и ее бледно-голубой свет блестел на стеклянной поверхности, простиравшейся до далекого горизонта. Выраставший на глазах щит еще предстояло установить так, чтобы его плоскость была правильно повернута к Солнцу. Это должны были сделать в самые последние дни перед солнечной бурей.

Удивительное, потрясающее по красоте зрелище. С трудом верилось, что этот объект в далеком космосе – деяние человеческих рук.

Мириам импульсивно обернулась и посмотрела на своего пресс-секретаря.

– Николаус, забудьте вы о своей треклятой видеокамере. Вы должны это увидеть…

Николаус примостился к окну у дальней стенки отсека. Его взгляд был злобным. Такого она прежде за ним никогда не замечала. Но он быстро взял себя в руки. А ей еще предстояло вспомнить об этом выражении лица Николауса. Это случилось через три дня, когда «Боудикка» возвращалась на Землю.

По пути с обсервационной палубы Мириам заметила плакетку, второпях высеченную из лунного стекла:

АРМАГЕДДОН ОТКЛАДЫВАЕТСЯ

С ЛЮБЕЗНОГО РАЗРЕШЕНИЯ

ИНЖЕНЕРНО-КОСМИЧЕСКИХ ВОЙСК США

25

Дымящееся ружьё

На обратном пути к Земле, перед входом в атмосферу планеты, Николаус предпочел в салоне космоплана сесть рядом с Мириам. Он держался напряженно и почти все время молчал с самого начала полета. Да и всю неделю, которую они провели на месте строительства, он большой разговорчивостью не блистал.

А у Мириам, хотя она и ужасно устала, настроение было превосходное. Она сладко потянулась. Большие софт-скрины, окружавшие ее, показывали огромный серо-голубой диск Земли, лежавшей внизу. По мере того как увеличивалась плотность воздуха, вокруг крыльев «Боудикки» начало образовываться розовое свечение. Но ощущения замедления скорости не возникало, чувствовалась только самая легкая вибрация и чуть-чуть покалывало в груди. Так красиво – и так комфортно.

– После семи дней в космосе я чувствую себя просто чудесно, – призналась Мириам. – Я могла бы к этому привыкнуть. Как жаль, что все закончилось.

– Все должно кончаться.

Эти слова Николаус произнес каким-то странным тоном. Мириам взглянула на него. Он сидел неподвижно, скованно, его взгляд был равнодушным. В сознании у Мириам словно бы сработала сигнализация.