Ветер военных лет

      Но, вдумавшись посерьезнее, понял, что дело вовсе не в везении. Во фронтовых условиях люди полнее и глубже раскрывались друг перед другом, показывая такие душевные глубины, до которых в мирное время и не докопаться. Так что дело не только в том, что обстоятельства требуют от человека поступков, бескомпромиссно показывающих, кто чего стоит. Во фронтовых условиях обостряется еще и способность понимать друг друга, рождается своего рода особое видение, позволяющее глубже и точнее оценить другого человека. Вот чем, мне кажется, объясняется и исключительная глубина взаимных чувств, родившихся на войне, и надежность, нерушимость фронтовой дружбы, которую люди, воевавшие вместе, сохраняют не просто на долгие годы, а на всю жизнь.
      Итак, вместе с Сергеем Сергеевичем Волкинштейном мы планировали мощнейший артиллерийский огонь, стремясь использовать также те восемь или девять танков, которые уцелели от танкового корпуса, приданного нам во время боев на сандомирском плацу. Я с удовольствием смотрел на рослого, статного генерала, склонившегося над картой. Выразительное, приятное лицо его было переменчиво: то засомневается - и нахмурится высокий лоб, прищурятся умные серые глаза; то найдет удачное решение - и разгладятся морщинки у глаз, мягче станет рисунок губ. Право, это огромное удовольствие - наблюдать за лицом человека мыслящего и душевно богатого.
      Мы едва успели привести наш план в действие и не познали еще, так сказать, плодов своего труда, как я получил приказ передать занимаемый корпусом плацдарм войскам 21-й армии. Сами же мы должны были сменить корпус генерала Акимова соседней с нами армии на плацдарме у города Олау, где уже вел бой корпус генерала Родимцева.
      Мы совершили ночной марш, днем уже были на восточном берегу Одера, а с наступлением сумерек 118-я и 15-я гвардейская дивизии приступили к смене войск Акимова на плацдарме, глубина которого достигала километров десять-одиннадцать. Обстановка при этом была очень сложной. Немцы продолжали контратаки, акимовцы, по существу, беспрерывно вели бой. Однако к рассвету все встало на свои места.
      Ранним утром я отправился к генералу Родимцеву, чтобы уточнить расположение его войск и как-то согласовать наши действия.
      Родимцев оказался на наблюдательном пункте и выглядел крайне озабоченным.
      - Что происходит? - спросил я неохотно оторвавшегося от стереотрубы командира корпуса. - Глубоко продвинулись?
      - Плацдарм глубиной километров шесть. Похвастаться нечем, - раздраженно ответил Родимцев. - Лезут с таким упорством, какое и предположить трудно. Видно, совершенно свежие силы ввели. Контратакуют непрерывно. И буквально по всей протяженности нашего участка. А у тебя как?
      Я рассказал.
      - Все ясно, - кивнул головой Родимцев. - Хотят во что бы то ни стало вытеснить наши войска с плацдарма и вновь занять оборону по Одеру. Как ни говори, а водный рубеж - преграда серьезная. Второй раз эту реку форсировать будет тяжко. Надо удержаться здесь.
      С этим нельзя было не согласиться. 16 февраля 1945 года 5-я гвардейская армия перешла в наступление с целью расширения занятого плацдарма и окружения вражеских войск в городе Бреславль (Бреслау). Нашему корпусу предстояло развернуться на север. Но таким образом мы открывали свой левый фланг. Пришлось на это направление выдвинуть 58-ю дивизию и наступать на Бреслау с юга.
      Непосредственно на город наступала 6-я армия нашего фронта, которой командовал генерал В. А. Глуздовский. Сначала она действовала очень успешно, и над Бреслау нависла угроза окружения. Поняв эту опасность, гитлеровцы усилили бреславскую группировку 19-й и 8-й танковой и 254-й пехотной дивизиями.
      Несколько дней мы вели трудные бои на подступах к городу. Каждый фольварк с его каменными строениями был превращен немцами в настоящую крепость. Толстые стены не поддавались даже снарядам средних калибров. Артиллерийские орудия, танки, автомашины вязли в весенней грязи. Но поначалу сильно растянутое кольцо окружения постепенно сжималось и сжималось.
      Начались бои на окраинах Бреслау. И опять каждый дом, яростно отплевывавшийся пулеметными и автоматными очередями, надо было брать как крепость.
      13 февраля танковые и механизированные корпуса, приданные 6-й и 5-й гвардейской армиям, наступавшим навстречу друг другу, соединились западнее Бреслау. Подошли гвардейцы-танкисты Рыбалко, и кольцо окружения полностью и надежно замкнулось. Только тогда наш корпус, измотанный боями, сменил корпус генерала Захарова из 6-й армии.
      Мы сдавали свою полосу наступления ночью, как это делалось обычно, чтобы скрыть перемещение войск от противника. В сырой весенней темени смачно чавкали по грязи тысячи солдатских сапог, глухо гудели тягачи, раздавались тихие команды. Мы уходили с сознанием хорошо выполненного долга, а где-то невдалеке навстречу нам в ночи двигались те, кому мы уступали позиции.
      Рано утром мне позвонил по телефону генерал Захаров, мой, так сказать, "сменщик".
      - Глеб Владимирович, - услышал я мягкий, приятный голос, - у тебя нет желания заскочить ко мне? Если, конечно, твои дела позволяют. Я бы хотел, чтобы ты меня поподробнее сориентировал, что да как в твоей бывшей полосе.
      - Почту за приятный долг, - пошутил я.
      Вообще, у нас было принято, сменяя друг друга, снабжать командира вновь прибывающего соединения возможно более подробной информацией. Это нередко помогало избежать серьезных затруднений.
      - А как ваш командный пункт найти? Давайте адрес.
      - Адрес, стало быть, будет такой. Автостраду, думаю, знаешь?
      - Само собой.
      - Ну вот и езжай прямо по ней. Как пересечешь железнодорожный переезд, сразу направо, вдоль домов. Третий дом слева мой. Не заблудишься?
      - Постараюсь,- ответил я и, не откладывая, тут же сел в машину. На этот раз это был почти новый трофейный "опель".
      Выехали на автостраду. Немного задержались, объезжая разбитый снарядами участок. Чтобы наверстать упущенное время, на большой скорости проехали оставшуюся часть пути, проскочили через переезд и повернули направо. Тут я несколько удивился, увидев лежащих в кювете автоматчиков. Было похоже, что они держат оборону. Не успел я подумать, что бы это значило, как послышалась автоматная стрельба. Одна очередь срикошетила по крыше "опеля", другая, видимо, прошила багажник.
      Я успел заметить, что лежавшие в кювете солдаты делали нам какие-то знаки: махали руками, показывали куда-то налево и, вероятно, кричали что-то, чего за шумом мотора и стрельбы мы, разумеется, не слышали. Впрочем, попав под обстрел, мы не могли ни остановиться, ни развернуться, не рискуя стать еще более удобной мишенью, и сделали то, что могли: промчались до первого домика, свернули за него и остановились под прикрытием его кирпичных стен.
      - Чудеса какие-то, да и только! - сказал Федоров, вытирая со лба выступившие капельки пота. - Вот и соображай теперь, где немцы, а где наши.
      Долго соображать не пришлось. В дверях домика показался наш автоматчик. Я сразу спросил его:
      - Где наблюдательный пункт командира корпуса?
      - Наблюдательный пункт рядом, товарищ генерал. Через дом от нас. Только... - Солдат замялся.
      - Что "только"?
      - Да уж и не знаю, следует ли вам туда ехать. Оно хоть и рядом, а немцы все вокруг простреливают.
      - Откуда они тут взялись, немцы-то? - не выдержал, подал голос водитель Федоров.
      - Откуда они взялись, не скажу. А только знаю, что в лесочке, за поляной, - солдат показал куда-то себе за спину, - все время наши были, а сейчас немцы.
      - Проскочим, - решил я. - Не обратно же ехать.
      Мы вырвались из-за угла дома, который прикрывал нас, промчались мимо следующего и снова юркнули под прикрытие небольшою каменного строения. Во дворе нас встретили автоматчики и проводили к генералу Захарову в подвал, куда он перебрался вместе с несколькими офицерами своего штаба.
      - А у нас, как видите, новоселье, - невесело пошутил Захаров, пожимая мне руку, - из бельэтажа сюда пришлось перебраться.
      - У вас тут вообще полная перемена декораций, - поддержал я шутку комкора. - Немцы откуда-то взялись...
      - Взялись, - посерьезнел генерал. - И потеснили нас. Остановить не удалось. Я попытался позвонить тебе, чтобы не приезжал, да ты уж, видно, в дороге был.
      - Это не так страшно, - успокоил я Захарова. - У моего Федорова уже сложился план, как обратно "задами", по его выражению, проскочить. А вот у вас командный пункт оказался расположенным не очень удобно. И опасно. Тут до немцев, как я понял, метров четыреста?
      - Ты угадал, - улыбнулся генерал Захаров. - Луговину, тянущуюся вдоль домов, видел?
      - Видел.
      - Она у нас вроде нейтральной полосы получилась. По ту сторону, в лесочке, - немцы, а по эту - мы. Так что ты, считай, прямо на передовую попал, вдоль переднего края прокатился. Все изменения так быстро произошли, что и наблюдательный пункт командующего нашей армией тут же оказался.
      - Как?! - удивился и в то же время обрадовался я. - Глуздовский здесь?
      - Здесь. Видал рядом с нами длинное серое здание, бывшую немецкую казарму, первое за забором? Вот там его командный пункт.
      - Ну, теперь я и вовсе не жалею, что приехал, и, конечно, воспользуюсь случаем, чтобы повидаться с Владимиром Александровичем.
      Владимир Александрович Глуздовский накануне Великой Отечественной войны был заместителем командира Московской мотострелковой дивизии. Вместе с ним мы дрались на Березине в первые дни войны, вместе пережили горечь отступления. Потом военная судьба разметала нас, как это нередко бывает, в разные стороны, и теперь чистейшая случайность вновь свела нас не только на одном фронте, но и в соседних домах.
      Обговорив все вопросы, мы попрощались с Захаровым, который не преминул предостеречь меня:
      - Ты уж поосторожней. Тут хоть и рядом, да горячо. А береженого, как говорится, и бог бережет.
      - Я себе не враг, - успокоил я генерала Захарова. Через десять минут мы были уже у Владимира Александровича Глуздовского.
      Бреслау... Обложенный кольцом блокады войск 6-й армии, он капитулировал лишь 6 мая 1945 года. Командующий фронтом маршал Конев предпочел избежать лишних жертв, которые, видимо, были бы немалыми, если бы пришлось штурмовать город и вести уличные бои.
      Немного раньше, после того как мы, проведя несколько дней в боях на подступах к Бреслау, сдали свою полосу войскам 6-й армии, корпус был отведен на отдых в тыл. Затем последовал приказ: оставив 118-ю дивизию генерала Суханова в резерве нашей армии, двумя дивизиями, 15-й и 58-й, сосредоточиться в районе Гродкау и поступить в непосредственное подчинение командующего фронтом.
      Явившись к маршалу Коневу, я встретил у него в приемной командира 4-го гвардейского танкового корпуса генерал-лейтенанта П. П. Полубоярова и командира 3-й гвардейской артиллерийской дивизии прорыва генерал-майора И. Ф. Санько. Мы были хорошо знакомы между собой со времени Висло-Одерской операции, относились друг к другу с симпатией и доверием и теперь весьма откровенно обсуждали вопрос о том, зачем всех нас вызвал маршал Конев, строя самые различные догадки.
      Наконец из кабинета вышел начальник оперативного управления фронта генерал В. И. Костылев.
      - Прошу заходить, - сказал он, слегка кивнув головой в сторону двери кабинета.
      Мы вошли и сели против маршала. Лицо командующего было непроницаемым. Разговор начался издалека.
      - Ну, как дела? - обращаясь сразу ко всем нам, спросил Конев. - Как чувствуют себя войска?
      Мы довольно дружно заверили маршала, что все нормально.
      - А что можете, товарищи, сказать об укомплектованности вверенных вам войск?
      Тут каждый ответил сам за себя, но оказалось, что и здесь у всех дело обстоит примерно одинаково - нормально.
      - А настроение, настроение у личного состава как?- не унимался маршал. Устали? Или уже отдохнули?
      Пришлось каждому довольно подробно рассказывать о состоянии войск. Командующий фронтом слушал внимательно, наклонив голову к правому плечу и щуря свои острые, проницательные глаза. Выслушав каждого, маршал молча пожевал губами, легко коснулся рукой головы, у самого виска, словно прогоняя какую-то мысль или, может быть, головную боль, потом решительно заговорил:
      - Противник накапливает силы с целью деблокировать Бреслау. Необходимо упредить его своими действиями, решительными и быстрыми.
      Выдержав паузу, Конев четко сформулировал задачу нашему корпусу. Нас должны были поддерживать корпус Полубоярова и артдивизия Санько. Всю подготовку к наступлению следовало закончить через три дня.
      Понимая, что срок очень невелик, а сделать придется много, я поспешил в расположение корпуса, и тут же началась напряженнейшая подготовительная работа.
      В ночь перед наступлением маршал Конев снова вызвал нас троих к себе в штаб фронта, выслушал, какие приняты нами решения, и вновь спросил о степени готовности войск.
      - Ну, удачи вам, - закончил разговор командующий фронтом.
      Мы приступили к выполнению задачи.
      Передний край обороны гитлеровцев в полосе обеих дивизий нашего корпуса шел по опушке леса. Это затрудняло использование танков в самом начале наступления.
      Однако лес, уходивший вглубь километра на четыре, был невелик, так что на обоих флангах танкам ничто не мешало. Более того, фланговые действия танкистов создавали для фашистов угрозу окружения в лесу. Вообще, этот лес доставил страшно много хлопот и при планировании боя, и в самом ходе атаки. Посудите сами, как можно было обеспечить поддержку пехоты артиллерийским огнем, когда практически вести наблюдение просто не представлялось возможным.
      Не буду входить в подробности и описывать, какие головоломные задачи возникали перед комдивами Чирковым и Русаковым, а в особенности перед артиллеристами: командующим артиллерией корпуса Дубовым, его начальником штаба артиллерии подполковником Г. Т. Мацюком (кстати, я, кажется, не сказал, что Г. Т. Мацюка перевели из 13-й гвардейской дивизии в корпус вскоре после меня) и командиром 3-й артдивизии прорыва Санько. Скажу только, что наши совместные усилия увенчались успехом. Это, безусловно, вознаградило нас за все волнения и переживания, связанные с организацией наступательных действий.
      Мы довольно быстро выбили гитлеровцев из леса, пересекли широкую лощину, а к вечеру вдруг подверглись контратаке свежей мотострелковой дивизии противника. Удар был сильный. К тому же противник занимал господствующие высоты, наши же войска оказались внизу. Особенно тяжелые бои вела дивизия генерала Чиркова, на которую обрушился главный удар врага.
      На следующий день рано утром мы с Полубояровым решили съездить на наблюдательный пункт Чиркова и вместе с ним решить, чем можно ему помочь.
      Поскольку окапываться было некогда, да и трудно, так сказать, на глазах у противника, Чирков оборудовал свой наблюдательный пункт в поселке, на чердаке небольшого домика, метрах в трехстах от переднего края. Скажем прямо, далеко не самое безопасное место, потому что весь крошечный поселок, состоящий из десятка домишек, конечно, был хорошо пристрелян противником. Но, повторяю, у Чиркова выбора не было. Так что, устроившись на чердаке, он приказал выбрать несколько черепиц из крыши, установил стереотрубу и вел наблюдение за полем боя.
      Мы выехали затемно и взобрались по шаткой лесенке, ведущей на чердак к Чиркову, когда серенький рассвет едва пробивал темноту. И тут же начался мощный артобстрел. Пришлось спуститься в неглубокий подвал, стены которого подрагивали при каждом бухающем разрыве снарядов.
      Двадцати минут, в течение которых над нашими головами бушевала вражеская артиллерия, оказалось достаточно, чтобы провести совещание, и, едва огонь поутих, мы с Полубояровым решили ехать на мой наблюдательный пункт, до которого, по моим подсчетам, было километра три. Собственно, готов ли этот пункт, я еще не знал, потому что лишь накануне отдал распоряжение отрыть его за ночь, показав место на карте. Но мы все-таки поехали.
      Выбрались от Чиркова благополучно, проехали по прикрытой реденьким леском дороге километра два и собрались повернуть непосредственно к моему НП. Вдруг из-за поворота навстречу нам выкатилось несколько "виллисов" с высшим армейским начальством, их адъютантами и даже, как выяснилось потом, с корреспондентом одной из центральных газет. На первой машине мне сразу бросилась в глаза плотная фигура командующего фронтом, его до блеска выбритое широкое лицо и прищуренные глаза.
      Мы выскочили из машины и по форме доложили маршалу, где были и что делали.
      Конев слушал хмуро.
      - Сколько, говорите, до этого самого чирковского наблюдательного пункта? спросил он, немного помолчав.
      - Километра два, товарищ маршал, - ответил я, еще не поняв, зачем Конев спрашивает об этом.
      - Ну, разворачивайтесь, - решительно сказал командующий. - Поедем к Чиркову, поглядим оттуда, что немцы поделывают.
      - Товарищ маршал, - возразил я,- туда вам ехать никак нельзя.
      - Это почему же? - саркастически взглянул на меня Конев.
      - Как я уже докладывал, это всего метрах в трехстах от переднего края. К тому же место немцами пристрелянное, и они бьют по поселку почти непрерывно.
      - Ишь ты, бьют! А генералы уж и испугались!.. Давно ли ты, Бакланов, трусом стал? Что-то раньше за тобой этого не замечалось.
      - Товарищ маршал, - говорю, - я не за себя. Я вас туда везти не рискую. Опасно очень. Может быть, лучше на мой наблюдательный пункт поедем?
      - Ах, вот оно что! За меня беспокоишься! За меня беспокоиться не надо. Я сам о себе побеспокоюсь. А вот если ты просто-напросто боишься, то так и скажи. Страшно, мол, мне ехать, товарищ командующий. И корпусом командовать страшно. Я тебе тогда быстренько помогу спокойное местечко подыскать.
      Вижу, маршал рассердился. А тут еще оказавшийся в числе сопровождающих командующего корреспондент хитро и испытующе из-за маршальского плеча посматривает. Думаю, делать нечего, надо везти, а там видно будет.
      В это время еще одна машина подъезжает. Смотрим - командующий нашей армией Алексей Семенович Жадов. Оказывается, меня разыскивает. Я уже говорил, что 42-й корпус в это время вышел из оперативного подчинения армии и подчинялся непосредственно командованию фронта, но Жадов решил все же проехать на мой наблюдательный пункт, посмотреть, как идут дела и что за обстановка на нашем участке.
      Поехали все вместе. Предупредить Чиркова по рации успел только уже при въезде в поселок. На большой скорости подлетели к его домишку. Наблюдатели кинулись доложить Чиркову, что большое начальство на одиннадцати "виллисах" пожаловало. А он в это время брился. Так и выскочил нам навстречу, вытирая мыльную пену с невыбритой щеки. Докладывает. Маршал смотрит хмуро, светлые брови к переносью свел, на щеках желваки двигаются. А сопровождающие едва сдерживаются от смеха, до того у генерала Чиркова вид потешный: одна щека выбрита до блеска, а на другой черная щетина шевелится и клочья пены свисают.
      Однако Конев насчет странного вида генерала ничего не сказал. Сердито обвел взглядом помещение и резко спросил:
      - Где у вас этот самый наблюдательный пункт?
      Ему указали на лестницу, ведущую на чердак. Маршал взялся за хлипкие перила. Ступеньки сердито заскрипели под весом его плотного тела,
      - Ну, откуда тут немцев посмотреть можно? - обратился к вытянувшемуся по форме офицеру, едва ступив на последнюю ступеньку.
      - Вот, пожалуйста, взгляните в стереотрубу, - торопливо ответил офицер.
      - "В стереотрубу"... - проворчал Конев. - До противника рукой подать, каких-нибудь триста метров, а они в стереотрубу...
      И, отстранив предложенную офицером трубу, маршал прильнул к отверстию, проделанному в черепице.
      Только Коневу стали было показывать расположение противника, как начался очередной налет артиллерии. Дававший объяснения офицер замолчал на полуслове. Маршал, слегка отпрянув от смотрового отверстия, стоял с каменным лицом. На чердаке воцарилось гробовое молчание. А снаряды рвутся совсем рядом с домиком: справа, слева, впереди.
      Ну, думаю, следующий может прямо сюда пожаловать, место-то пристрелянное. Набрался смелости и, стараясь говорить просто и деловито, обратился к Коневу:
      - Товарищ маршал, придется спуститься вниз.
      - А что у вас внизу? Бомбоубежище, что ли?
      - Бомбоубежище не бомбоубежище, а подвал есть. Все-таки не одна черепица над головой. И тут маршал возмутился:
      - Устроили себе курятник какой-то, а не наблюдательный пункт! Сидят как куры на нашесте и от страха дрожат! Зачем забрались сюда, если боитесь? Не знаете, где наблюдательные пункты делать надо? Так хоть не тряситесь теперь, аники-воины.
      Однако вниз спустился вместе со всеми.
      В подвале пришлось просидеть минут сорок. Сначала Конев продолжал ворчать на нас, а потом уж было не до того. Снаряды рвались один за другим. По грохоту и содроганию земли мы понимали, что бьют прямо по нашему домику. Когда канонада несколько утихла, мы поднялись наверх. Один из снарядов отвалил угол дома, и внутренние помещения смотрелись как сцена из зрительного зала. Другой разорвался сзади дома, во дворе, разбив машину генерала Жадова. При этом были ранены шофер и автоматчик из охраны командарма.
      Понимая, что медлить нельзя, все расселись по машинам, водители дали полный газ, и мы вырвались из зоны обстрела. Когда, отъехав на приличное расстояние, машины остановились, командующий фронтом сказал как ни в чем не бывало:
      - Ну что, генерал Бакланов, ты, кажется, к себе на наблюдательный пункт приглашал? Он у тебя тоже на курином нашесте?
      - Как будто бы нет, товарищ маршал, не на нашесте... - неуверенно ответил я, потому что, хоть и знал, что для моего наблюдательного пункта должны отрыть землянку, но, насколько она приспособлена для наблюдения, мне было неизвестно. К тому же дорогу я мог определить лишь по карте, поскольку сам еще не был там.
      - Чего мнешься? - резко спросил Конев.- Выезжай вперед, показывай дорогу.
      Я пошел к машине, заранее представляя себе, что будет, если я собьюсь с дороги и не сразу найду свой собственный наблюдательный пункт.
      Меня выручил генерал Жадов, видимо догадавшийся, что происходит со мной. Он сел в мою машину, так как его осталась подбитой у Чиркова во дворе, успев шепнуть:
      - Поехали спокойно. Я уже побывал на твоем наблюдательном пункте. Дорогу помню. Поехали.
      До моего НП добрались благополучно. Но маршал Конев никак не мог успокоиться. Выслушав сообщение, что и на нашем участке немцы усилили натиск, маневрируя мощным артиллерийским огнем, он опять обрушился на нас:
      - Вот, понимаете, генералы! Сами залезут на нашесты, подставят головы под немецкий огонь, а потом со страху уж и не видят ничего! Недаром говорится, что у страха глаза велики. Так им и мерещится повсюду, что неисчислимый противник на них движется. Вы глаза-то протрите хорошенько да оглядитесь: где он, противник-то ваш? Сколько его? А потом уж панику поднимайте!
      Мы понимали, что далеко не все упреки по нашему адресу справедливы, но знали, что командующий и сам не думает о нас так уж плохо. Было очевидно, что наши промахи и ошибки вывели его из равновесия, и теперь он не остановится, пока не выльет своего раздражения.
      А он, осыпая нас упреками, уже завладел всеми телефонами сразу, слушая доклады о положении дел в других армиях.
      - Соедините меня с Красовским, - услышали мы. (Красовский - командующий воздушной армией).
      И через две минуты:
      - Слушай, что там у тебя есть в резерве? У меня генералы прямо погибают, немцы по ним прямой наводкой бьют. Сколько? Одна дивизия, говоришь? Ладно, давай ее Бакланову,
      И ко мне:
      - Куда тебе бомбардировщиков присылать?
      Я быстро дал координаты, сообщил свои опознавательные знаки ракетами. Маршал снова обратился ко мне:
      - Сколько тебе времени на подготовку надо?
      - Думаю, часа будет достаточно, - ответил я и стал прикидывать, какие и кому мне следует дать распоряжения по телефону. Но командующий фронтом и не думал освобождать телефоны. Он связывался то с одним, то с другим, давал указания, требовал объяснений. А я уже сидел как на иголках: время шло, так сказать, из моего бюджета, и, если я не успею связаться со своими немедленно, могут произойти самые неприятные последствия.
      Конев продолжал говорить по телефону. Тогда я не выдержал, набрался смелости и, чуть не перебивая командующего фронтом, взмолился:
      - Товарищ маршал, разрешите мне воспользоваться телефоном, мне необходимо дать указания своим дивизиям.
      Коне.в быстро закончил разговор, но зато снова заворчал:
      - Пользуйся, пользуйся! Давай свои указания! Как дети малые! Ничего сами сделать не могут!
      Тут в поле его зрения попал командующий артиллерийской дивизией генерал Санько, и маршал напустился на него:
      - А вы, генерал Санько, что смотрите? Курам на смех! Один генерал сидит на нашесте и дрожит от страха, а другой всей своей артиллерией не может какую-то вонючую батарею подавить!
      - Позвольте, товарищ маршал... - начал было Санько, и его смуглое худощавое лицо порозовело от обиды. В самом деле, при той обстановке, которая сложилась у генерала Чиркова, когда немцы потеснили его войска, совершенно неожиданно обрушив на него ураганный огонь, и лишили возможности вести визуальное наблюдение, а грохот боя не позволял звуковой разведке определить расположение батареи, бившей непосредственно по его домику, артиллеристам сориентироваться было очень трудно, почти невозможно. Видимо, об этом и хотел сказать Санько маршалу. Но командующий ничего не желал слушать и продолжал бушевать:
      - Нянька им нужна, нос утирать! Командующий фронтом должен им налаживать взаимодействие родов войск, авиацию им вызывать!
      Мы с Санько переглянулись, и по его лицу пробежала легкая лукавая улыбка. Вероятно, мы подумали об одном и том же: мы бы и без маршала сумели воспользоваться авиацией, кабы она у нас была, и взаимодействие любое нам нетрудно было бы наладить, обладай мы той полнотой власти, которой пользуется командующий фронтом. Мне показалось, что у склонного к юмору Санько уже готова на этот счет какая-то шутка, но он смолчал и только выразительно поглядывал на меня.
      Дальше все пошло как по расписанию. В назначенный час волна за волной прилетели бомбардировщики, обрушили на вражеские позиции свой смертоносный груз, подавили артиллерийские батареи, и соединения корпуса пошли в наступление, тесня противника по всему участку.
      До сего времени помню выражение удовлетворения на широком лице командующего 1-м Украинским фронтом Маршала Советского Союза Ивана Степановича Конева, когда он уже совершенно спокойно и даже благодушно говорил мне:
      - Ну вот, оказывается, для успешных военных действий надобно приехать командующему фронтом, выгнать своих генералов из курятников, где они сидят, трясясь от страха перед гнусными фашистами, и наладить взаимодействие войск. А дальше солдат свое дело сделает! Это вам не фриц какой-нибудь!..
      Прежде чем уехать, маршал Конев отдал еще распоряжение о том, чтобы нам придали штурмовую дивизию, и распрощались мы самым сердечным образом.
      Однако в тот же вечер в корпус прибыл приказ по фронту довольно неприятного содержания. Командующий фронтом жестко указывал на недопустимость устройства наблюдательных пунктов в строениях, тем более на чердаках. Не называя, правда, фамилий, маршал Конев сослался при этом на имеющие место факты, когда командиры, избрав такие неприемлемые для наблюдения места, не обеспечивающие надежного укрытия, поддаются страху при виде опасности, впадают в панику, теряют способность объективно оценивать обстановку и руководить военными действиями. Далее в приказе предписывалось впредь неукоснительно оборудовать наземные наблюдательные пункты, обеспечивая максимальную безопасность для офицеров и генералов, руководящих боевыми действиями.
      Тон приказа был беспощадно суров, но указания, содержащиеся в нем, безусловно, справедливы. И, я думаю, для многих командиров, в том числе и для генералов, они явились хорошим уроком основ воинского искусства.
      - Да, пропесочил старик, - раздумчиво сказал генерал Чирков, когда мы при встрече обсуждали этот злополучный случай. - Ну да впредь наука! Лично меня теперь на чердак никакими калачами не заманишь...
      А наступление советских войск продолжалось. Шли последние месяцы войны, последние бои. Но менее трудными, чем все предыдущие, они не были. Отчаяние поражения придавало фашистам силы, и они оказывали яростное сопротивление. Советские люди по-прежнему отдавали все для фронта, для победы...
      Глава шестая.
      Знаменосцы, вперед!
      Наступил апрель сорок пятого. Последняя военная весна. Она была тревожной и радостной. Близился конец войны. Проснулись и перемешались, запутались в сложный клубок острые, волнующие, горькие чувства: страстное желание дожить до победы, доставшейся, нет, еще достающейся такой дорогой ценой, добить врага, в смертельной агонии конвульсирующего в Берлине; тоска по любимым, семье, родному дому...
      В первых числах апреля началась долгожданная перегруппировка сил 1-го Украинского фронта для участия в Берлинской операции.
      К 10 апреля наш корпус занял новую полосу, и сразу же началась энергичная подготовка к наступлению. Исходные позиции корпуса оказались на левом фланге ударной группировки 5-й армии. Мне следовало бы добавить: оказались на левом фланге, как всегда, потому что, в самом деле, на протяжении всей войны соединения, которыми я командовал, в силу неизвестно каких причин и обстоятельств находились, как правило, на флангах ударной группировки. Фланговое положение всегда трудно отсутствием локтя товарищей по оружию и вытекающей отсюда необходимостью решать одновременно две задачи: наступать, не отставая от общей линии наступления, и прикрывать частью сил основную группировку корпуса и армии на случай контратак противника с открытого фланга.
      Наш корпус должен был занимать участок по берегу реки Нейсе. Причем непосредственно вдоль самой реки шла полоса лишь 58-й гвардейской стрелковой дивизии.