Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кольцо великого магистра

ModernLib.Net / Исторические приключения / Бадигин Константин Сергеевич / Кольцо великого магистра - Чтение (стр. 8)
Автор: Бадигин Константин Сергеевич
Жанр: Исторические приключения

 

 


Киркор жадно поцеловал худые пальцы жреца и, пятясь задом, вышел.

Великий жрец ликовал. Наконец пришло время уничтожить ненавистных врагов! Раздумывая о мести, он подошел к простенку между окнами. Нажав на рычаг, открыл железную дверь и вынул деревянную шкатулку. Там хранилась склянка с красным порошком.

Гринвуд отсыпал немного в половинку яичной скорлупы и бросил в котел. В комнате запахло пряностями. Из другой склянки Гринвуд достал сухой уродливый корень и тоже бросил в котел.

Варево сделалось молочного цвета и запузырилось. Жрец перевернул песочные часы и с опаской посмотрел на котел. Ядовитые пары выходили через бронзовый раструб наружу, но яд был слишком силен. Если в отваре намочить одежду и надеть на человека, он умрет в страшных мучениях.

Великий жрец умел приготовлять всякие зелья и заговаривать кровь. Много людей он спас от смерти. Искусство врачевания перешло к нему от отца, тоже великого жреца. А отец в свою очередь научился от своего отца. Гринвуд не раз спасал жизнь великому князю Ольгерду и его брату Кейстуту. Однако он не только лечил от многих болезней, но и знал, как отправить здорового человека в лучший мир.

Жрец выжидал, посматривая на песочные часы. Когда песок пересыпался вниз до последней крупинки, Гринвуд закрыл нос и рот тряпкой, смазал руки медвежьим жиром и опустил в отвар княжеское белье.

Пересчитав свои пальцы, он вынул его и повесил на просушку под раструбом. Через два дня должен выветриться неприятный запах.

Задыхаясь в ядовитых парах, чувствуя головокружение, Гринвуд выбежал из комнаты и закрыл дверь на ключ. В спальне он пожевал сухих корешков и запил их освежающей зеленоватой жидкостью.

Когда прошла слабость, великий жрец вспомнил о княгине Бируте. Через три дня должна свершиться казнь. Надо спасти ее, но как?

И вдруг его осенило: подземный ход!

Дворец великого жреца соединялся под землей с храмом великого Перкуна и со священной дубовой рощей. Третий тайный вход заканчивался неподалеку от реки Вильни.

Подземелья были вырыты в прошлом веке пленными орденскими солдатами, захваченными в славной битве при реке Жеймоле. Когда подземелья были закончены, великий князь Гедемин велел отрубить головы всем пленным.

Вырытые в глубокой тайне подземелья должны спасти жизнь великого жреца и всех остальных священников в случае неожиданного нападения рыцарей. Из не посвященных в высокий жреческий сан о подземельях знали только великие князья.

Гринвуд с кряхтением поднялся, подошел к клетке любимца, белого петуха, и бросил несколько кусочков сырого мяса. Священный петух с жадностью склевал подачку, и жрец принял это как добрый знак.

Надев остроконечную шапку, знак княжеского достоинства, Гринвуд медленно, опираясь на свой посох, отправился к Бируте.

Княгиня жила в одном из покоев дворца. К ней никто не смел войти без позволения великого жреца.

Глубоко задумавшись, сидела она на низкой скамье.

Великий жрец несколько раз кашлянул, стараясь обратить на себя внимание. Но все напрасно, княгиня не поднимала глаз.

— Княгиня, — сказал жрец, — прости меня.

— Что случилось, мой верный Гринвуд? — очнулась Бирута.

Она была высока и хороша собой. Время почти ее не тронуло.

— Казнь должна совершиться через три дня, — начал без предисловий жрец. — Я придумал, как спасти тебя.

— Пусть смерть, я готова, — ответила княгиня. — Там, наверху, в небесных обиталищах, я встречу моего Кейстута.

Сегодня во сне она снова видела мужа. Князь Кейстут ехал на сером коне, а она шла у стремени. Они прощались перед походом на немецких рыцарей… Сколько раз она шла за стременем мужа и говорила ему прощальные слова! За плечами князя Кейстута не один десяток кровавых сражений. После каждой битвы она, сжав зубы, ждала гонца. Не убит ли, не ранен ли?!

Однажды привезли мужа окровавленного, ослабевшего от ран. Сколько ночей провела она у его изголовья, охраняла его сон! Вспомнила огромные руки Кейстута, страшные для врагов и такие ласковые для нее.

— Я хочу умереть, верный Гринвуд, — повторила княгиня.

— Нет, ты должна жить — только ты можешь спасти Литву, спасти нашу веру… И, может быть, все уладится без большого шума, — добавил жрец, вспомнив ядовитый корень и великокняжеское белье. — Настанет время, и твой сын Витовт будет великим князем.

— О, если бы так! Тогда берегись, Улиана, — отозвалась княгиня, — я припомню тебе все! Мой любимый муж умерщвлен в темнице, родные казнены… Я буду мстить, мстить! Я готова выполнить все, что ты скажешь, верный Гринвуд. — Бирута посмотрела в глаза жрецу. — Что ты придумал?

— Пусть люди Ягайлы, раз того требует великий князь, посмотрят, как мы завяжем тебя в мешок… А дальше жди и ни о чем не беспокойся.

Жрец стоял, опершись на посох, со строгим, будто окаменевшим лицом.

— Это тяжело для меня, Гринвуд.

— Другого выхода нет, — твердо сказал жрец. — Ягайла непреклонен. Он слушает мать, а Улиана хочет окрестить Литву. Ей необходима твоя смерть.

— А если ты не исполнишь требования Ягайлы и не отдашь свою княгиню?

— Тогда он грозит изгнать меня из Ромове, срубить священный дуб и погасить огонь.

— О боги, о великий Перкун, — подняла глаза к небу Бирута, — покарайте бесчестных врагов!

— Да будет так, — склонил голову жрец. — А тебя я переправлю в Жемайтию. Верные кунигасы не дадут в обиду.

— Я согласна. — Бирута подумала, что ее мечта может осуществиться и она вернется в храм Прауримы.

— Завтра совершится обряд, приготовься, княгиня. Из храма тебя повезут в простой телеге на коровах.

— Хорошо, мой Гринвуд.

Криве-кривейте погладил княгиню по волосам, словно маленькую девочку, и поцеловал в лоб.

Кто-то постучал в дверь, у порога возник криве Палутис, главный жрец в храме бога Потримпоса. Он был в желтой длинной одежде наподобие халата, перепоясанной белым жреческим поясом. Остроконечная шапка из грубого сукна тоже белая. Глаза у него были странного фиалкового цвета.

Криве склонился в низком поклоне.

— К тебе пришел Серсил, помощник криве Бутрима из Самбии, — сказал жрец. — Он привел его дочь, так ему приказал криве.

— А где сам Бутрим? — спросил великий жрец.

— На селение старейшины Лаво ночью напали рыцари. Жену криве, русскую женщину, убили, — с бесстрастным лицом сообщил жрец.

Придерживая рукой отвисшую мокрую губу, он говорил коротко и отрывисто. Где Бутрим, он не знает. Может быть, тоже убит, может быть, попал в плен. Его дочь Людмила — христианка, ей семнадцать лет. У нее есть жених.

— Его дочь Людмила! — повторил великий жрец.

И тут ему в голову пришла новая мысль. Не будет ли разумнее спасти княгиню Бируту руками девушки-христианки? Если князь Ягайла узнает, что Бирута избежала казни, пусть не гневается на скромных служителей Перкуна — ее спасла русская девушка-христианка.

Судья судей быстро взглянул на княгиню Бируту, прочел в ее глазах удивление.

— Приведите сюда девушку и вайделота Серсила.

В комнату вошел Серсил, держа за руку белокурую девушку с голубыми глазами. Она была в просторном синем платье почти такого же цвета, как и глаза.

Серсил выпустил руку девушки и распластался на полу, подобно всем увидавшим великого жреца.

— Встань, Серсил, — приказал Гринвуд.

Он подошел к девушке и внимательно посмотрел ей в глаза.

Людмила очень боялась главного перкунщика, как она называла Гринвуда, и только Серсил, которому она верила, смог уговорить ее пойти во дворец.

— Садись, дитя мое, — ласково сказал жрец, указывая девушке место возле себя.

Людмила села. Серсил поднялся с пола и молча стал рядом.

— Я знаю твою печаль, — продолжал жрец. — Матери ничем не поможешь, душа ее в другом мире. Но тебе, дитя мое, помогут наши боги.

Людмила заплакала, закрыв руками лицо.

Княгиня Бирута ласково обняла девушку. Людмила доверчиво к ней прижалась.

— Боги укажут возлюбленному, где тебя искать, — прошептала княгиня, целуя ее. — Не плачь, моя девочка, успокойся.

— Я такая несчастная! — всхлипывая, сказала Людмила, подняв на Бируту заплаканные глаза. — Я такая несчастная!

В объятиях княгини девушка понемногу успокоилась.

— Расскажи нам, дитя, что случилось с вами, — спросил судья судей, когда Людмила перестала плакать.

И девушка стала рассказывать про страшную ночь в селении старейшины Лаво и про то, что случилось раньше в Альтштадте.

— Плохо, — выслушав, сказал жрец, — очень плохо!

— Я буду молить богиню Прауриму о мести, — прошептала княгиня.

Гринвуд сморщил лоб и стал думать. Наступило продолжительное молчание.

Людмила уставилась на голову великого жреца. Его ушная раковина была необычна. Девушка увидела в ней глубокую темную дыру. Казалось, что через эту дыру она заглядывала куда-то в глубь головы старика.

— Дитя мое, — вдруг повернулся к девушке великий жрец, — княгиня Бирута недавно потеряла мужа. Ей самой грозит смертельная опасность. Ты можешь помочь… Согласишься ли ты спасти княгиню Бируту?

— Я помогу княгине, — тихо сказала девушка.

Слова эти вырвались из глубины сердца.

Строго поглядывая на Серсила, великий жрец начал растолковывать, что надо сделать для спасения княгини. Он рассказал про ее страшную судьбу и про смерть Кейстута.

Людмила слушала жреца с широко открытыми глазами.

— Вы с Серсилом спасете княгиню, боги помогут, — закончил жрец и поднялся с кресла. — Ты, девушка, останься с княгиней Бирутой, а Серсил нужен мне.

И, опираясь на плечо молодого вайделота, он вышел из комнаты.

Великий жрец решил спуститься в подземелья. Он хотел знать наверняка, можно ли из тайного хода у реки Вилии проникнуть во дворец. Бывало, что дожди размывали землю и подземный ход заливало грязью. А может быть, вход был чем-нибудь завален сверху. Всякое могло быть.

Подземелья были сложены из кирпича и каменных плит почти сто лет назад. Время понемногу их разрушало.

Серсил пойдет с ним. Юноша должен посмотреть своими глазами на подземелья. Захватив с собой удобные, закрытые слюдой фонари, они спустились по крутой каменной лестнице.

Великий жрец шел медленно, опираясь на посох и постукивая железным наконечником. Шаги гулко разносились под каменными сводами. Серсил нес фонарь. За ними по плитам двигались косые черные тени.

В подземельях оказалось сухо. Переходы, комнаты, многочисленные лестницы сложены из крупного кругляша и каменных плит на крепкой, как камень, известке. Двери дубовые, скреплены железными полосами и утыканы острыми гвоздями.

В разных местах встречались потайные двери. Стоило нажать на дубовый рычаг, находящийся в десяти шагах, и невидимая дверь, падая сверху, преграждала дорогу.

Длинный подземный ход тянулся почти до самой реки Вилии и оканчивался в густом кустарнике. Когда великий жрец и Серсил вышли на поверхность земли, они увидели брод через реку и рижскую дорогу. Рядом шумел иглами молодой сосновый лесок. Вдалеке расстилались пестрые луга. Под синим небом дышалось легко. Запахи хвойного леса, душистых трав и горьковатого дыма радовали душу.

Через брод переправлялись телеги, груженные бочками. Пустые, новые бочки лежали на телегах высоко. Возницы весело покрикивали на лошадей и щелкали бичами. Серсил посмотрел в другую сторону. На высоком зеленом холме краснели кирпичные стены верхнего княжеского замка. На замок со всех сторон наступали темные дремучие леса.

— Здесь, юноша, я буду ждать тебя с Бирутой. — Жрец показал на груду камней, лежавших неподалеку. — Вместе с христианской девушкой вы приведете сюда княгиню. Остальное ты знаешь.

На свету странной показалась Серсилу красная борода великого жреца, заплетенная в косички. На обратном пути великий жрец решил для острастки показать Серсилу владыку подземного царства.» Если он увидит бога Поклюса, — думал жрец, — он никому не расскажет о подземельях «.

В большой комнате с темнеющими в каждой стене входами Гринвуд незаметно нажал рычаг, и большая тяжелая плита опустилась вместе с ним и Серсилом на шесть локтей.

Начались подземелья нижнего яруса. Здесь все было покрыто толстым слоем пыли. Свечи в фонарях начали коптить: не хватало воздуха.

О нижних подземельях ходили страшные слухи. Литовца, поступившегося обычаями предков, изменившего своей вере, усыпляли и в бесчувственном состоянии приносили сюда на суд великого жреца. В подземелье попадали несговорчивые кунигасы из жемайтской знати и литовские бояре.

Повернув огромный ключ, торчавший в замочной скважине, жрец стал открывать тяжелую дверь. Проскрипев, дверь открылась. Жрец и Серсил вошли в комнату, окрашенную в черный цвет.

— Сын мой, — сказал Гринвуд, — здесь живет повелитель смерти бог Поклюс.

И Серсил увидел страшное великанье лицо во всю стену, огромные глаза и рот. Страшилище уходило по плечи в землю. Серсил ужаснулся.

— Подожди здесь, сын мой, — сказал великий жрец, будто не заметив испуга юноши, — я сейчас вернусь. — И он скрылся за массивной дверью рядом с головой бога.

Неожиданно засветились зеленым огнем глаза чудовища, и из его рта вывалился язык и пошел дым.

— Что ты здесь делаешь, жалкий червяк? — загремела голова. — Ты проник в тайну богов!

Серсил не узнал голоса великого жреца, искаженного воздушными трубами.

— Ты умрешь, если посмеешь слово сказать о моем подземелье! — продолжал страшный бог.

Уродливая пасть божества медленно раскрылась, обнажились острые зубы величиной в турий рог. Бог щелкнул зубами, изо рта полыхнуло зеленое пламя.

Серсил был отважным юношей и в битвах не знал страха, но то, что он увидел, его потрясло. Он вскрикнул, закрыл от ужаса глаза и потерял сознание.

Очнулся Серсил на холодных плитах. Великий жрец держал возле его носа тряпку, смоченную чем-то очень пахучим.

— Бог Поклюс никогда не обидит хорошего человека, — утешал его жрец, — не бойся.

Он помог Серсилу встать, выйти из черной комнаты и подняться по лестнице. Но Серсил так и не мог побороть дрожь в ногах.

— Я видел бога Поклюса, — повторял Серсил, выйдя из подземелья на солнечную поляну, — он говорил со мной.

Юноша пошатнулся и, чтобы не упасть, оперся о стену. У него пересохло во рту и кружилась голова… Страшные зубы бога Поклюса щелкнули еще раз, изо рта снова полыхнуло зеленое пламя.

Сердце бесхитростного Серсила не выдержало. Тихонько вскрикнув, он замертво свалился на землю.

Глава двенадцатая. КОМУ БЫТЬ КОРОЛЕМ ПОЛЬШИ?

Шляхетский съезд в июне был еще более многочислен, чем прежний. Происходил он не в главном соборе, а в доминиканской церкви, под охраной грозного ордена. Епископ Николай по-прежнему благоволил Зимовиту.

В Серадзе царило оживление. По городу прохаживались приехавшие на съезд вельможные паны в красных жупанах. Их окружали толпы гербовых приверженцев. Среди панской свиты было много духовных лиц в сутанах, с бритыми макушками.

Тайные сторонники венгерского двора, приехавшие на съезд, из страха перед Зимовитом на все лады уговаривали архиепископа Бодзенту не короновать князя. Они грозили бедами и новой кровью для польской земли, умоляли, просили…

Малопольский пан Вежбента из Смогульца, разгорячившись, стал грозить самому архиепископу и бранные слова произносил многократно.

— Из-за вас мы потеряем Галицкую Русь! — кричал Вежбента, размахивая кулаками. — А потом, мы не забыли шляхетское обвинение…[3] На него вы ответили не совсем вразумительно.

В другое время Вежбента из Смогульца немало поплатился бы за свои слова, но сейчас архиепископ не обращал внимания на брань. Он даже не показал виду, что понял угрозу. Еще при жизни короля Людовика он доказал свое шляхетское происхождение, но враги и завистники продолжали играть на слабом месте.

— Венгерский двор, — говорили другие малопольские паны, — не остановится перед войной, но все равно добьется своих прав на корону. Венгерский двор сделал Бодзенту архиепископом, он же и лишит его архиепископского кресла.

А великопольская шляхта шумно выражала свое желание избрать королем Польши князя Мазовецкого.

Костел был набит народом, от духоты оплывали свечи. На сеймовый круг шляхтичи дружно выходили с одним требованием — короновать князя Зимовита.

Когда архиепископ, поддерживаемый под руки канцлером и гофмаршалом, садился на свое золоченое кресло, он твердо решил воздержаться от коронования молодого Семко. Он и на этот раз малодушно изменил своему стороннику, так же как перед этим изменил Сигизмунду Бранденбургскому. Бодзента чувствовал себя виноватым и боялся грозной папской руки.

Съезд единогласно провозгласил князя Зимовита Мазовецкого польским королем. Шляхтичи бросились к архиепископу с требованием немедленно короновать князя.

Архиепископ сидел с каменным лицом, не замечая кричащих и грозящих шляхтичей. Когда терпеть стало невозможно и надо было сказать прямо» да» или «нет», Бодзента поднялся с кресла и вышел из костела. За ним вышли прелаты и прочее духовенство. Но в душе архиепископ по-прежнему оставался сторонником князя.

Возмущенные шляхтичи после ухода владыки еще раз провозгласили королем Зимовита Мазовецкого. Посадив его на трон, сделанный на скорую руку из архиепископского кресла, они торжественно, под приветственные крики и колокольный звон обнесли его вокруг костела. В костеле шляхтичи присягнули Зимовиту на верность.

Не хватало только короны на его голове.

Разгневавшись на архиепископа, Зимовит не захотел даже с ним разговаривать. Собрав войска, он решил силой завоевать признание несогласных. На помощь к нему поспешили верные соратники: князь Конрад Олесницкий и Бартош из Венцборга, храбрый и опытный воин.

Великопольская шляхта с почетом, как короля, встречала князя Мазовецкого, и многие вступали в его войско. В день Иоанна и Павла великомучеников князь подступил к городу Калишу и осадил его.

Как только распространились слухи о походе князя, в лагерь под Калишем все больше и больше собиралось шляхты, признавшей его королем. Все больше и больше усиливалась его слава и влияние во всей польской земле. Молодой Семко почти сидел на королевском троне. Почти… Но малопольские паны не дремали. Королеве венгерской Елизавете они в черных красках описали события в Польше и требовали военной помощи. А с Зимовитом краковчане повели иной разговор. Притворившись, будто сочувствуют ему и готовы признать королем, пригласили в Краков на совет и для заключения договора.

И архиепископ Бодзента был приглашен на совет в Краков.

В то время в Малой Польше поползли слухи о вражеских лазутчиках, будто бы пойманных в Кракове и других городах. Говорили, что великий князь литовский Ягайла собрал большое войско и поведет его на польскую землю. О приготовлениях литовского князя к военному походу в Краков писали вильненские францисканские монахи: «Князь Ягайла будет мстить за города Драгочин и Мельник, захваченные Яношем Мазовецким, и отбивать Галицкую Русь у Польши».

Говорили о разрушенных замках на границе с Литвой, о захваченных пленных…

Но некому было кликнуть клич и собрать войско для отпора могучему врагу. Никто не обращал внимания на тревожные вести. Польша горела в братоубийственной войне. Кому быть королем Польши — вот что волновало сейчас князей, духовенство, вельможных панов и шляхетство.

Князь Зимовит и архиепископ Бодзента приехали в Краков. В конце июля там был заключен договор, и Зимовит, поддавшись на обман, обязался сохранять нерушимый мир до дня святого Михаила следующего года. Свято выполняя обещание, он тут же отправил приказ Бартошу в лагерь под Калишем снять осаду, а потом поскакал туда сам.

Как только войска Зимовита отправились по домам, из Венгрии выступил маркграф Сигизмунд Бранденбургский, тот самый юноша, которого совсем недавно с позором изгнали из Польши. Он вел с собой двенадцать тысяч отборного войска.

Жаркое лето было в самом разгаре. И в этом году урожай успели собрать только немногие. Люди разбегались, прятались в лесах, а тугой, почти созревший колос на нивах топтали всадники. И волки осмелели. Они выходили из леса и днем нападали на человека. На дорогах от запаха мертвечины тяжко было дышать.

А в это время над архиепископом собирались грозные тучи. Многие решили ему отомстить. За переход на сторону князя Мазовецкого он навлек на себя гнев королевы Елизаветы и ее сторонников. А за измену в решительную минуту князю Зимовиту ему хотели отомстить сторонники князя. И малопольская придворная партия тоже желала свести счеты с архиепископом.

Начался грабеж и разгром архиепископских владений.

Воликопольские гжемалиты Вежбента из Смогульца, Гжимала из Олесницы и Вулко из Жарнова осадили архиепископский город Жнин вместе с замком как будто по причине, что-де архиепископ хочет отдать его мазовшанам.

Бодзента, желая спасти город — жемчужину архиепископского престола — и окружающие его обширные и доходные имения, приехал в лагерь осаждающих и заключил с ними договор. Он заплатил гжемалитам за снятие осады сорок пять гривен серебром отступного и пообещал на год десятину со всех доходов.

Мазовецкие конники под командованием Михаила из Курова напали на архиепископские земли у Кветишева и разграбили их дотла. Владыка сидел в это время в откупленном у гжемалитов городе Жнине, оберегая его от новых нападений.

Другие мазовецкие отряды, под командованием плоцкого старосты Винцента и Сендевоя Свивды из Накла, мстя архиепископу за несчастный краковский договор и в то же время мстя гжемалитам, напали на город Жнин, но, несмотря на все усилия, не могли его взять. Зато мазовшане уничтожили все окрестные архиепископские имения и все имения гжемалитов и гнезненского костела по дороге в город Гнезно. А у самых стен Гнезна сожгли архиепископский дворец.

Но больше всех досадил архиепископу Домарат, бывший великопольский староста, с тестем своим Войцехом Гжемалой, Вежбентой из Смогульца и с другими рыцарями. Они неожиданно приехали в замок Жнин. Архиепископ принял их гостеприимно, но без особого доверия. Домарат вошел, раскланиваясь и приятно улыбаясь. За обедом он сказал Бодзенте:

— За ваши грехи, владыка, ждет вас кара не на небесах, а на земле.

Архиепископ слушал хмуро, с брезгливым вниманием, стараясь не смотреть на Вежбенту из Смогульца, который без конца мигал глазами и причмокивал.

— Ее величество королева Елизавета, — продолжал Домарат елейным голосом, — узнав о вашем намерении открыть князю Зимовиту все замки и архиепископские города, отправила посольство в апостольскую столицу…

Домарат остановился и хитро посмотрел на Бодзенту. Архиепископ виду не подал, но у него похолодело внутри.

— …отправила посольство в апостольскую столицу, — повторил Домарат, — с требованием освободить клятвопреступника Бодзенту от сана архиепископа.

Бодзента поверил словам Домарата и пришел в ужас.

— Ложь, все ложь! — теряя самообладание, сказал он. — Я готов присягнуть на святом Евангелии… я не предавал королевские интересы, все ложь!

Домарат посмотрел на товарищей и усмехнулся.

— Никто не поверит вам, ваше священство, если не будет доказательств, — сказал он.

— Что я должен сделать?

— Отдайте жнинский замок в руки гжемалитов.

Архиепископ склонил голову и задумался. Он хотел сохранить за собой архиепископское звание во что бы то ни стало и даже думать не мог о бесчестье. Отдать замок гжемалитам?! Но ведь тогда Жнин разграбят наленчи или мазовшане.

Но другого выбора не было.

— Если я, желая рассеять подозрения королевы, отдам тебе Жнин, — воскликнул Бодзента со слезами, — его уничтожат твои противники! Если же я этого не сделаю, ты сам его разграбишь.

Архиепископ с ненавистью смотрел на огромный кривой нос Домарата.

— Ваше святейшество говорит правильно, — отозвался Домарат, — во втором случае это будет обязательно, я ручаюсь.

— Тогда пусть Жнин уничтожат наленчи, — воскликнул архиепископ, — это лучше, чем терпеть обвинения в измене королевской семье!

Всю ночь Бодзента советовался с гнезнинскими прелатами и канониками, находящимися в Жнине. Утром замок был отдан под командование двух панов — Войцеха Гжималы и Вежбенты из Смогульца.

Архиепископ, удрученный убытками и страшным разорением церковных земель, хотел сохранить для себя хотя бы Жнин. Он решил поехать к маркграфу Сигизмунду, осаждавшему город Брест-Куявский, и объясниться с ним. Бодзента извинился перед Сигизмундом за свои колебания и неожиданно был очень хорошо принят. Из его уст он узнал, что жалоба королевы Елизаветы была выдумана Домаратом.

— Никому и не снилось лишать ваше преосвященство архиепископского сана, — успокаивал Сигизмунд взволнованного владыку. — Какая глупая шутка! Домарат должен за нее поплатиться.

— Да, глупая шутка, — прошептал высохшими губами кардинал Дмитрий венгерский, — напрасно ты утруждал себя опасной дорогой, брат мой.

Сигизмунд отправил Домарату письмо за своей печатью с повелением вернуть Жнин архиепископу.

Успокоенный и обласканный, Бодзента поспешил восвояси. «Погоди, настанет время, — шептал он про себя, казнясь, что поверил кривоносому Домарату, — бог накажет тебя, злодей!» Усевшись в свой возок, он вспомнил шлем Сигизмунда с непомерно высоким плюмажем из павлиньих перьев и улыбнулся. «Отрок, ему бы потешаться еще в военные игры».

Архиепископ опять стал склоняться к прежним помыслам. Если уж не суждено полякам иметь своего короля, думал он, пусть будет иноземец, только бы кончились безвластие, грабежи и разорение. Люди совсем сошли с ума!.. На полях скоро некому будет работать.

И снова пришли сомнения. Он вспомнил, как в прошлом году мальчишка Сигизмунд назначил святителем в большой приход человека, не говорившего по-польски… «Нет, лучше Зимовит. Но что я могу сделать?! Малопольские паны съедят меня».

Бодзента тяжело вздохнул, поудобнее уселся, сунул мягкую подушку под локоть и задремал, не чувствуя ни толчков на ухабах, ни покрикиваний ездовых.

А войска маркграфа со страшной жестокостью разбойничали во владениях князя Зимовита. Неслыханные прежде насилия прокатились волной по мазовецким землям. Опять угонялись в рабство мужчины, женщины и дети.

С победами венгров возросла уверенность сторонников венгерского двора. Пылала междоусобица, брат шел на брата, отец — на сына.

Предводитель гжемалитов Домарат с помощью наемных солдат из иноземцев грабил и жег Куявы, занятые раньше Зимовитом. Горел хлеб на полях, горели дома крестьян и шляхты, замки рыцарей.

Многочисленная польская шляхта требовала короля, надеясь, что он прекратит войну, защитит от немецкого засилья и от жадных вельможных панов и прелатов.

И власть папы Урбана VI пошатнулась в Польше. Климентий VII, антипапа из Авиньона, старался еще больше ее раскачать. Он обратился с заманчивым предложением к родственнику польского короля Казимира Великого, Владиславу Белому, князю из Гневкова. Князю Владиславу было много лет. Он давно отрекся от греховного мира и находился в монастыре. Но папа из Авиньона освободил старика от всех монашеских обетов и выдвинул его в соискатели руки и сердца тринадцатилетней Ядвиги. Владислав Белый, по замыслу авиньонского папы, должен сделаться польским королем.

Пришло время вмешаться римскому апостольскому двору.

Глава тринадцатая. СМЕРТЬ ПОСТУЧАЛАСЬ В КНЯЖЕСКИЕ ХОРОМЫ

Покинув пепелище литовского селения, московские бояре несколько дней шли лесами по едва заметным тропинкам. Они переправлялись вплавь через Неман, опять шли лесами. Иногда лошадям приходилось идти напролом по кустарниковым зарослям. Конь Василия Корня чуть не погиб в топком болоте. Руки и лица бояр были в царапинах. Андрейше досталось больше всех — он часто задумывался и не обращал внимания на ветки, хлеставшие его.

Когда всадники выбрались на дорогу и увидели огоньки Кернова, древней литовской столицы, на душе у них сделалось веселее. До Вильни оставались считанные версты. Дорога шла пашнями со скошенными и сложенными в копны хлебами, часто встречались многолюдные селения. В жаркий полдень бояре перешли вброд реку Вилию и очутились у дубовой заповедной рощи. Вдали, на зеленой горе, они увидели краснокаменный княжеский верхний замок с высокой башней.

— Господа купцы, — сказал проводник Любарт, — мое дело сделано, перед вами Вильня. Теперь я должен распрощаться. Моя родина, Жемайтия, восстала.

Не ожидая благодарных слов, он поклонился, повернул коня и ускакал. Бояре, не успев открыть рта, только покачали вслед головами. Расспросив встречного жителя, как лучше проехать, всадники проскакали через литовскую половину города и свернули на Замковую улицу. Улица оказалась немощеная, вся в рытвинах и ухабах. Только возле русских церквей и у гостиных дворов уложены бревенчатые мостовые.

Бояре остановились в доме у настоятеля православной церкви Пресвятые Троицы отца Федора, румяного и жизнерадостного человека. Поп был верным слугой бога и великого князя Дмитрия и обо всех литовских делах тайно давал знать в Москву.

Отпустив Андрейшу поглядеть на город, бояре вместе с отцом Федором заперлись в маленькой верхней горнице. Пододвинув гостям дубовую лавку и обмахнув ее полотенцем, поп скромно присел на самом кончике.

Посмотрев на Романа Голицу, он негромко спросил:

— Кто ты есть?

— Окольничий боярин московского князя Роман Голица, — ответил посол.

— Ага! — признал поп. — Говори, друже, здесь никто не услышит.

— От великого князя Дмитрия Ивановича ко князю Ягайле по вельми важному делу, — сказал боярин Голица.

— Грехи наши тяжкие, — покачал головою отец Федор.

— Ягайла сватает дочь великого князя Софью Дмитриевну, — переглянувшись с боярами, продолжал Голица. — Тебе одному, человече, о том сказано. Смотри не обмолвись — не сносить тогда головы, хоть и сан на тебе священный. А знать нам надобно, что на Литве про Ягайлу говорят.

— Грехи наши тяжкие, — опять сказал поп. Он волновался и потирал руки, будто ему было холодно. — Много натворил Ягайла, ох, много!.. Князь Кейстут убиен. То дело рук Ягайлы.

— А где князь, Витовт, сын Кейстута? — спросили в один голос бояре.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26