Записки летчика М.С.Бабушкина. 1893-1938

В этих суровых краях люди еще ни разу не видели, как человек летает, не знали, что воздух так же побежден человеком, как и вода, что человек передвигается на самолетах по воздуху, как и промышленник на своей лодке по морю; разница только в том, что самолет быстрее покрывает расстояние, чем лодка.

И теперь вдруг – как снег на голову свалился – прилетела и опустилась за селом невиданная птица: самолет!

Делая пологий разворот перед посадкой, я заметил на земле несколько человек – очевидно, местных жителей. Но странное дело: когда самолет опустился, все люди, подобно сказочным гномам, внезапно как бы сквозь землю провалились.

Только спустя полчаса вдали за бугром показались человеческие головы. Затем мы увидели, как люди осторожно приближаются к самолету и с других сторон. Это напоминало перебежку бойцов на фронте перед атакой. Кольцо вокруг нас постепенно суживалось.

Впереди, как полагается, авангардом выступали ребятишки. «Ну, это наши будущие друзья-приятели!..»

Я прилетел в то время, когда все охотники-зверобои уже ушли в море, к острову Моржовец, добывать гренландского тюленя. Дома оставались только женщины, дети и древние старики.

Увидев мой самолет, старики с криками «Сатана, сатана!» разбежались по углам, призывая небесные силы избавить от соблазнов лукавого. Женщины скликали детишек по домам. Но где там! Любопытные пострелята храбро бросились к озеру, где опустилась ширококрылая птица.

Перепуганные матери, деды и бабки, набравшись смелости, побежали «выручать» детей. Однако возле озера смелость покинула койдинских жителей.

– Не бойтесь, подходите ближе! – крикнул им мой: бортмеханик.

Он быстро закрыл чехлами мотор и привязал самолет веревками к кольям, чтобы ветер не опрокинул машину. Я остался дежурить у самолета, а механик в сопровождении ребят отправился на село.

Потом он рассказывал, что из хат – то из одной, то и» другой – раздавался окрик:

– Васька! Володька!.. Иди скорей домой, чтоб тебя разорвало, пострел ты этакий!

Невдалеке от меня переговаривались шамкающие голоса:

– От сатана!.. И кожа на ём черная.

Это о моей тужурке.

– А очи, очи-то бесовские, склянные… Зверя сатана распугает. Помянете, братцы родные…

Я поднялся во весь рост. Старцы шарахнулись в стороны. «В этакой чащобе не скоро дорогу пробьешь», подумал я.

Потом я узнал, что «носителями культуры» в ту пору здесь еще были сектантские главари всех мастей, старцы и старицы. С их помощью скупщики обирали честных и доверчивых зверобоев-промышленников. Перед уходом в море на промысел здесь служили молебны. Большую часть добычи выманивали у зверобоев «на бога»; значительные районы промысла объявлялись священными, и добычу с них захватывали вожаки сект, блудливые и жадные деляги. Кулаки владели орудиями промысла и держали в своих руках подлинных тружеников моря.

Мне не раз приходилось изумляться, глядя, как здоровый детина, высокорослый помор, бесстрашный зверобой, человек огромной физической силы, покорно слушает вздорное бормотанье зловредной «пророчицы» или «бати». Дети уже уходили из-под их влияния, но взрослые еще оставались рабами предрассудков.

Все человеческие победы и неудачи, все причуды северной стихии приписывались здесь некоей «божественной силе». Следовательно, и наш прилет в Койду объяснялся «наказанием, ниспосланным за грехи тяжкие». Честный труд, вечные заботы о прокормлении семьи, постоянная борьба с природой на опасном промысле – все это объявлялось «искуплением за тяжкие грехи».

Немало нелепых прозвищ получил тогда наш самолет: его называли «сатаной», «дьяволом», «огненной птахой». Впору было обидеться за машину, да и… за ее экипаж.

Когда мы с механиком шли по селу, нас сопровождала – правда, на известном расстоянии – большая толпа. Ребятишки стали заговаривать с нами и с робостью спрашивать о самолете.

Я остановился и начал с увлечением рассказывать, как строят самолеты и почему они летают. Вдруг передо мной появилась «божья старушка» – ни дать, ни взять «баба-яга» из детской сказки. Старушенция стукнула о землю деревянной клюкой, потом ткнула ею в меня, будто хотела проколоть, как пикой, и начала исступленную проповедь:

– Слыхано было от дедов, что придет большущий корабль и пролетит над ним птица мерзкая, сатанинская… На шее у той птицы – страшенный дьявол. Наведет он и на зверя мор, и на людей мор, и на землю, и на воду… А из брюха той птицы – струи огненные…

«Э-э, – думаю, – это про выхлопную трубу мотора. «Техническая» старушка, хорошо разбирается».

– Брось, бабка, ругаться. Слетай-ка лучше в небеса. – шутливо предложил бортмеханик. – Главный дьявол прокатит весело.

– Тьфу, окаянный, проклятущий, вот я вам… – отплевываясь, бормотала старуха.

Парнишки захохотали, но бабка так свирепо на них взглянула, что смех замер. Здесь привыкли ни в чем не прекословить старшим. Смеяться над этой бредовой старухой считалось кощунством.

Знакомство с поморами

Впервые дни, где бы мы ни появлялись, за нами шла толпа молодежи. Останавливаешься. Беседуешь с ними. Если хочешь подробно узнать что-либо, надо всегда расспрашивать «на миру», когда кругом много народу, – тогда скорее получишь ответы на все вопросы. Из разговоров мы узнавали, что разные «божие» старушки, пророчицы, продолжают распускать всевозможные слухи.

Чтобы проверить наше «бесовское» происхождение, старушки нам и в спину по три раза плевали и воздух крестили – видимо, изгоняли беса. А мы, как назло, не исчезали, продолжали невредимыми ходить по деревне. Базировались мы не только в Койде, но довольно часто и на острове Моржовец.

Потом, через несколько лет, когда изменилась сама жизнь в Беломорье, а летчики завоевали полное доверие населения, о всех этих происшествиях весело вспоминали и мы и наши друзья – старые промышленники. Но все это давалось с большим трудом, приходилось много думать о том, как найти общий язык с койдинским населением. Надо было во что бы то ни стало завоевать доверие людей, доказать, что мы прилетели для помощи в их тяжелом труде, что мы – друзья.

Присматриваясь к жизни промышленников и разговаривая с ними, я увидел, как этих людей закаляют опасности промысла.

Как-то раз подогнало зверя на льдинах к берегу острова Моржовец. Время было промысловое – март. На остров съехались промышленники из разных сел, человек триста. Все они работали по лодкам, каждая лодка самостоятельно. Некоторые собирались семьей, побогаче – отправляли лодку и нанимали покрытчиков (рабочих, которые таскали лодку, снимали шкуры со зверя и подтаскивали их к лодкам). Чтобы заинтересовать покрытчиков большей добычей, им платили с головы зверя.

Небо было в тучах, дул крепкий норд-ост. Когда приливным течением стало поджимать лед к берегу, пошел снег, который постепенно перешел в пургу. Вдруг с моря послышался рев молодого зверя – белька. Промышленники бросились на пловучий лед.

Ветер с каждой минутой крепчал, откуда-то нагнало туман. Туман, снег, ветер – все это смешалось в какой-то хаос. И в этом хаосе мелькали, словно привидения, люди. Они прыгали с льдины на льдину, тащили за собой лодки, подбирали зеленцов (белек и зеленец – детеныши тюленя; зеленец только что родился – дня два, а белек уже прожил несколько дней, и его шкурка приняла белый цвет).

Вот тут-то и сказывался опыт промышленника. Он должен был знать, куда итти, твердо помнить направление, где оставил землю, учитывать, как далеко ушел от берега, с какой скоростью и куда несет его льдину, не забывать, что после прилива начнется отлив. И горе тому, кто забывал о времени отлива: прозеваешь, во-время не выберешься на землю, тогда прощай все – и промысел и товарищи, которые тщетно будут поджидать ночами и жечь сигнальные костры. Море беспощадно, льды коварны. Они редко выпускают жертву из своих холодных объятий.

Впервые тогда я увидел колоссальные нагромождения льда у берега острова Моржовец. Я был поражен. Как могло случиться, что куски, обломки льда весом в десятки тонн, подымало на много метров вверх? Кое-где на берегу острова образовывался вал из льда высотой до десяти метров. И на самом верху такого вала были огромные ледяные глыбы. Люди, живущие на севере, каждый день наблюдают льды, привыкают к ним и зачастую не замечают прекрасной картины, какую создает природа. А мне хорошо запомнились они.

Во время отлива вода уходит от берега, обнажаются пески. На них и высятся колоссальные нагромождения. Человек теряется среди них. Он кажется маленьким, пигмеем. Вы видите вокруг не просто горы льда, а как бы развалины величественного города; тут есть и пирамиды, и колонны, гроты, перекидные висячие мосты ажурной работы. Солнце переливается на них разными цветами, В пещерах висят гигантские ледяные сосульки.

Немудрено, что человек, впервые попавший в такой ледяной город, бывает потрясен величием дел природы.

В другой раз, не то в конце марта, не то в начале апреля, снова испортилась погода. Мы отменили разведку. Вечером я пошел на берег посмотреть, как мимо острова сильным ветром несет лед. На берегу стояла группа промышленников. Некоторые смотрели вдаль на лед в бинокль. Я присоединился к ним. Спросил, что они высматривают. Они ответили, что таким ветром, наверно, к берегу прижмет залежку молодняка – ту, которую мы за два дня до этого видели в районе Кедовских кошек.

Меня это очень заинтересовало. Раньше я почти: не видел вблизи живого зверя, в особенности белька. Сверху, во время полетов, можно хорошо разглядеть только взрослого тюленя, но и то лишь в общих очертаниях. Детенышей совсем невидно – они белые и сливаются со льдом.

Я решил провести эту ночь с промышленниками в землянке, поджидая прихода зверя. К ночи разыгрался шторм. Когда дозорные, дежурившие на берегу, сообщили наконец, что к берегу поджало зверя, мы бросились на лед. Староста артели догнал меня у самого берега. Он категорически запретил мне спускаться на лед с промышленниками, так как весной очень опасно ходить по льду, особенно в сильный ветер.

– Оторвет льдину от берега, и тогда ты пропал. Никто тебя не спасет, – уверял он меня.

Такие случаи были частенько даже с опытными зверобоями. Я сделал вид, что послушался, и повернул в сторону. Отошел шагов триста. Вижу, поблизости никого нет. Тогда я быстро повернул, спустился с обрыва и подошел к самому краю припая. И хотя в своей летной жизни я не раз бывал во всяких переделках и не могу причислить себя к робкому десятку, но на этот раз испугался. На меня лезла какая-то гора. Сверху к моим ногам катились с грохотом глыбы льда. Я бросился назад.

В темноте казалось, что произошло землетрясение, берег провалился, море вместе со льдом поднялось выше острова и начинает заливать его. Я пришел в себя, лишь когда подбежал к обрыву берега и увидел, что остров стоит на месте, все в порядке. Правда, сзади продолжал приближаться глухой рокот наступающего ледяного вала. Ветер дул с прежней силой. Темно. Ничего не видно. Только с моря доносились треск ломающегося льда и душераздирающие вопли бельков. Их матери – утельги – ушли в воду, почувствовав приближение людей.

Утром я увидел на берегу то, что так напугало меня в ночной тьме. Оказалось, что за ночь штормом нагнало колоссальный барьер льда высотой метров двадцать пять. Вот тут я и понял, как на такую высоту попадают громадные обломки льда.

Ночной промысел закончился не совсем благополучно. Двух промышленников оторвало на льдине и унесло в море. Это были два брата Клюевы из Койды, самые опытные и смелые промышленники. Мы сильно волновались за их жизнь. Весь следующий день продолжался сильный ветер с туманом и снегопадом. Вылет для поисков пропавших был невозможен. С берега подавали сигналы, стреляли из пушки, зажгли вращающийся маяк; ночью по берегу в нескольких местах горели сигнальные костры. Так в тревоге за две человеческие жизни прошли весь день и следующая ночь. А наутро прилив пригнал льдину, на которой были Клюевы, на другую сторону острова. Они вернулись сильно утомленные, но совершенно здоровые и невредимые.

Так началось мое знакомство со льдами на Севере.

Я понял, что надо быть опытным ходоком по льдам, знать их особенности и направление течений.

Оторванную от берега льдину море дважды поджимает к берегу и каждый раз с другой стороны. Первый раз приливом льдину подает на расстояние трех-четырех километров. Второй раз – дальше, километров на десять и больше. И кажется, что море дразнит человека: то покажет ему берег, то снова унесет в ледяное пространство. Если человек не сумеет выбраться за это время, течением угонит льдину в Северный ледовитый океан. Тогда уж окончательно пропадает человек – не было случая, чтобы оттуда вернулся унесенный на льдах. Море платит дань человеку, как побежденный победителю, но в то же время каждую минуту словно подстерегает, следит, – чуть человек зазевался, оно захватывает его в ледяные тиски.

Среди поморов много смельчаков, людей с крепкими нервами, ловких, сильных. Они удивительно красивы в своей ловкости и силе. Такие люди пользуются своеобразной игрой моря и всегда возвращаются на берег. Море любит таких людей – оно им благоволит. У них и промысел всегда лучше и больше. Я таких людей видел, видел, как они идут по льду, и даже сам ходил с ними. Да, в работе они очень красивы!

Спасение зверобоев

Во время зверобойки в следующем году произошло несчастье. Наш самолет в это время находился в Койде.

На Белом море опять разгулялся жестокий шторм. Огромные свинцовые валы били о берег. Свирепый ветер гнал ледяные поля. Они с грохотом сталкивались и ломались.

Население Койды укрылось по домам, молясь о своих близких – «плавающих и путешествующих».

На третье утро в нескольких километрах от села выбросило на берег лодку. В ней находился полузамерзший, голодный и измученный человек. Это был один из койдинских охотников. Он бессвязно рассказал, что два его товарища зверобоя перебрались на льдину, где была залежка тюленя; внезапно разразился шторм и унес льдину с двумя людьми далеко в море. Ему одному удалось спастись, остальные, вероятно, погибли…

В Койде наступило уныние. Тяжело было глядеть на осиротевших ребят и подавленных несчастьем жен.

– Не горюйте, мы будем искать ваших мужей, – обнадеживали я и бортмеханик неутешных женщин, хотя сами мы мало рассчитывали на успех.

«Если даже охотники не утонули, то за прошедшие штормовые дни, наверно, они погибли от голода и стужи», думал я.

Вскоре, чуть утихла пурга, мы вылетели на поиски. Кружа над районом, где произошло несчастье, я всматривался в обломки ледяных полей, на которых могли оказаться пропавшие охотники. Напрасно. На другой, на третий и на четвертый день мы снова летали, но, как и прежде, безуспешно. С каждым разом все больше тускнела надежда.

Как больно было возвращаться в Койду, где нас нетерпеливо ожидало все население!

«Зачем только понадобилось нам внушать надежду несчастным семьям?» досадовал я.

На восьмой день после начала шторма мы опять отправились в полет.

Помню, выдался чудный день. Облака рассеялись, исчез туман, выглянуло солнце. Бирюзой отливало небо. Я с летчиком Михеевым вылетел и взял курс на Колючинскую губу. Уже сорок минут самолет кружил над Белым морем. И вдруг на одной из пловучих льдин бросились в глаза две крошечные черные точки. Они двигались к середине льдины. Звери или люди? На это с высоты восьмисот метров было очень трудно ответить. Но тюлень обычно держится по краям ледяного поля…

– Давай посмотрим, – сказал я Михееву.

Снизившись, самолет стал описывать над льдиной все более и более мелкие круги. Люди! Койдинские зверобои… Живы!..

Промышленники отчаянно махали шапками. Им казалось, что самолет удалится, не заметив их. Камнем полетел вниз вымпел с запиской:

«Не беспокойтесь. Будем следить за вами. Вот бросаем вам часть продуктов. Не набрасывайтесь сразу на еду, так как это опасно для жизни. Ешьте понемногу. Через два часа привезем вам одежду».

Мы сбросили им мешок с провизией. Он упал близко от людей. Я продолжал кружить над льдиной, пока зверобои не подняли мешок. Определив точно место, где они находились, мы следующим рейсом доставили охотникам теплую одежду и дрова. На всякий случай сбросили записку с указанием, в каком направлении им надо итти.

Скоро на льдине уже потрескивал костер. Промышленники, утолив голод и обогревшись, начали устраиваться «со всеми удобствами».

Как потом выяснилось, они решили терпеливо ждать. Раз их заметили, значит спасут.

Но опасность подкарауливала с другой стороны.

На четвертый день льдину раскололо пополам. Образовалось два острова, и на каждом из них по одному жителю: в момент «поломки» поморы находились в разных концах льдины. Мы сбросили третью записку:

«Спокойствие. К вам идет ледокол».

В тот же вечер к зверобоям пробился ледокольный пароход, который был направлен к ним по нашему указанию. А еще через несколько дней спасенные охотники вернулись в свою родную Койду. В жарко натопленной избе, окруженные близкими, поморы рассказывали о своих переживаниях. В тот самый день, когда мы их заметили, они готовились покончить жизнь самоубийством…

Нет нужды более подробно рассказывать об этой встрече.

За такие минуты счастья людей стоит жертвовать своей жизнью. Мы приобрели доверие и дружбу.

– Вот видите, и «сатана» пригодился, – шутил бортмеханик.

– А ты старое не поминай, – отвечали койдинцы.

Первая посадка на лед

Трудно было завоевать доверие жителей Койды, но еще труднее оказалось заставить капитанов ледоколов уверовать в правильность наших указаний и в целесообразность авиаразведки зверя.

Капитаны на ледоколах были «старыми морскими волками», людьми с большим зверобойным стажем. Промышленники их любят и ценят. Если опытный капитан хорошо знает ледовую обстановку, то промышленник спокоен, уверенно ходит по льду и работает. Он знает, что капитан не потеряет его и он, промышленник, вернется к семье с хорошим заработком.

Уважение и внимание окружающих нередко делали людей самоуверенными и немного самонадеянными. Поэтому неудивительно, если капитан, плавающий несколько лет во льдах, знающий все привычки зверя, недоверчиво относился к самолету. «Как это так? Летчик, который впервые попал на север, будет указывать ему, капитану, куда плыть и где промышлять? Выдумки всякие, нос свой суют, куда не следует. Разгонят зверя, и останемся без промысла. Ишь шумит как…» Приблизительно так рассуждали иные капитаны, глядя на кружащийся над ледоколом самолет.

А вокруг капитана всегда сотни две промышленников. Люди всюду, где только можно приткнуться. Они тоже впервые смотрят на самолет.

Однажды мы нашли громадную залежку зверя в Мезенском заливе и сообщили об этом по радио на ледокол. Капитан усомнился: итти ему туда или нет? По его мнению, там зверя не должно быть, а если и есть, то немного. Места же там опасные, много «кошек», отмелей, и уж если рискнуть пойти, то только за большим количеством зверя. Проглядывало определенное недоверие ко всем нашим сообщениям, передаваемым по радио.

Вот я и решил во что бы то ни стало сесть у корабля и в личной беседе с капитаном доказать ему правильность наших сообщений; от этого зависел успех промысла.

Думал я об этом и раньше. Но как сесть на лед? Ледяных полей очень мало, а главное, я ни разу не садился на лед.

Вдруг провалишься с самолетом? Или сесть – сядешь, а льдина расколется? Тогда и не поднимешься… Да и лед сверху казался хрупким и ненадежным.

Попробовал я как-то заикнуться о своем намерении моим спутникам (а их было у меня трое: два штурмана и бортмеханик) – дескать, хорошо бы сесть у ледокола и поговорить лично с капитаном о звере. Неожиданно для меня штурманы согласились (после я узнал, что их больше всего интересовала не посадка и не разговоры с капитаном о звере, а свидание с приятелями штурманами, которые находились на ледоколе). Но бортмеханик так яро запротестовал, что я отказался от намерения его уговорить.

До этого полета я несколько раз ходил на берег и все присматривался, какой лед гонит мимо. Смотришь, подходит громадное поле, а как только коснется берега – пошло трещать «по всем швам». Получалось такое впечатление, что лед никудышный – где там садиться! Поговорил с береговыми промышленниками. Представление о крепости льда после их слов стало совсем иным.

– Что ты, товарищ, не только твой самолет удержится, а вот даже ледокол иногда ударит в льдину, вскочит на нее, а она как ни в чем ни бывало. Нет, товарищ, таких птиц, как твоя, хоть сотню ставь, так и будут плавать, пока самую льдину не размоет.

После этих разговоров я решил при первом случае посадить самолет на подходящую льдину около ледокола.

Такой случай представился очень скоро. Наутро мы отправились в разведку. Новых залежек не обнаружили и пошли посмотреть, что стало с открытой ранее залежкой.

День стоял особенно хороший, почти безветреный. Небо было чистое, солнышко грело по-весеннему. Мы подлетели к месту расположения зверя и были просто ошеломлены, – тюлени собрались греться в таком количестве, что с высоты семисот метров не видно было края залежки. Куда ни посмотришь – все зверь и зверь…

Мой механик, сильно возбужденный, то бросался к окну кабины, крича штурманам: «Смотрите, зверь! Зверь! Много зверя!», то снова переваливался через борт, рассматривая тюленей. На обратном пути я предложил посмотреть поближе ледокол, – продвигается он или нет. Корабль попрежнему стоял неподвижно. Около него было хорошее ледяное поле. Досадуя, что ледокол медлит, я решил во что бы то ни стало сесть на льдину и поговорить с капитаном. Предварительно я покружил над ледоколом, чтобы отвлечь внимание механика, который мог помешать мне при посадке. Кружа над ледоколом, я снизился, выбрал удобный момент, зашел против ветра, сразу убрал газ и пошел на посадку. Механик не успел, что называется, и рта раскрыть, как самолет уже плавно скользил на лыжах по поверхности ледяного поля. И тут же нас окружили промышленники. Один из них крикнул:

– Да ведь он железный, ребята!

После этого возгласа каждый старался потрогать руками и лично убедиться, правда ли, что самолет «железный».

Пришлось тут же устроить маленький митинг и объяснить, зачем мы летаем, как устроен самолет и какую пользу приносит нам воздушный флот.

После митинга пошли осматривать ледокол и знакомиться с командой. Капитан «Малыгина» Д. Т. Чертков встретил нас с напряженным любопытством.

После приветственных слов и похвального отзыва о посадке капитан пригласил нас к себе в каюту, а не в кают-компанию, где принимаются только официальные гости. Это уже хороший признак. Но начать с животрепещущего вопроса я не решился. Попробовал «пуститься в дипломатию». Сначала я уверил капитана, что прилетел из Москвы только помогать ему, а указывать, как промышлять, я и не собираюсь. Он же, со своей стороны, не должен стесняться при заданиях по разведке зверя ни расстоянием, ни временем. Пока же, на первое время, мы сообщили ему о нашей главной находке – громадной залежке зверя. Правда, зверь находится в очень опасном месте, но капитан с таким колоссальным опытом (а это, между прочим, было верно), мы не сомневаемся, дойдет туда и получит хорошую добычу.

Показал я капитану карту. У старого охотника-промышленника буквально разгорелись глаза. Он как бы весь переродился. Созвал своих штурманов и начал наводить у них справки о времени прилива и отлива, скорости и направлении ветра. Видно было, что он увлекся предстоящим походом.

Когда я вышел на палубу, меня остановил старший штурман:

– Что вы сделали с нашим капитаном? Он прямо неузнаваем. Давненько мы его таким не видали.

– Подождите, товарищи, еще и не то будет с ним, когда начнете зверя бить. Между прочим, сообщите потом, сколько найдете в этом месте зверя.

Через час после нашего отлета ледокол снялся с якоря и всю ночь пробивался к зверю. Несколько дней спустя мы получили радиограмму от капитана:

«Нахожусь в квадрате № 264, бил зверя в течение четырех дней, а пять дней подбирал и погрузил 10000 голов».

Эта телеграмма доставила нам огромную радость.

Постепенно наша воздушная разведка завоевывала доверие. Суда шли в указанные нами районы, и промышленники брали хорошую добычу. Капитанам поневоле пришлось сдаваться, когда охотники, находившиеся на борту корабля, настойчиво требовали вести судно в те места, где самолет обнаруживал залежки. Все же борьба с неверием в воздушную разведку тянулась долго…

До сих пор свежо чувство, которое я испытал при первой посадке на лед. Странная привычка у человека – ходить по земле и чувствовать твердую почву под ногами… Мы так к этому привыкли, что просто не обращаем внимания, а вот когда самолет сел на лед и он не провалился, я все же не был уверен в прочности моего аэродрома. Какое-то невольное напряжение владело всем существом, с опаской я делал каждый шаг.

Потом я неоднократно садился на пловучие льдины и постепенно овладел этим искусством. Вначале я все старался более или менее точно распознать характер льда сверху, определить, какой он толщины и годен ли для посадки. Сделав наблюдения сверху, я садился на ледяной остров и обязательно потом проверял свои наблюдения. После нескольких таких сравнений я мог безошибочна определять толщину и характер ледяного поля с самолета. Эта работа над изучением льда мне очень пригодилась. Я неоднократно попадал в густые туманы, вынужден был садиться и выжидать прояснения.

Ледяные поля, плавающие в Северном ледовитом океане, разнохарактерны по прочности и по происхождению. Толщина полей, у которых кромка загромождена торосами, доходит иногда до трех метров. На такие поля можно безопасно садиться.

Есть и другой вид ледяных полей. Края у них ровные, как ножом обрезанные. Этих полей нужно избегать – они молоды и тонки. Когда толстые ледяные поля сходятся краями друг с другом, между ними образуется чистый: плес воды. Потом плес замерзает, покрывается снегом. Так образуется молодой лед. На первый взгляд он мало чем отличается от крепкого, старого поля; торосы успокаивают глаз, внушают доверие. Но манящая гладкая поверхность поля может стать для самолета роковой.

Надолго запомнились мне белые ночи Севера, дыхание беломорских льдов, последняя борьба зимы с наступившей весной.

В 1926 году М. С. Бабушкин работал в Марийской аэрофотоэкспедиции. Он летал над сплошным массивом леса, не имеющим ни одной посадочной площадки. Малейшая оплошность могла стоить жизни всем участникам экспедиции. В этом сплошном и сильно запущенном лесном массиве было очень трудно ориентироваться. Аэрофотосъемка позволила начать лесоустройство и правильную эксплоатацию огромных богатств Волжско-Камского края.

Если бы съемка производилась обычным путем, она потребовала бы трех-четырех лет. Бабушкин произвел эту работу в течение нескольких месяцев. Было заснято около миллиона десятин леса.

Работая на зверобойке в 1927 году, М. С. Бабушкин летал на самолете «Латышский стрелок» пассажирского типа, с мотором в сто восемьдесят пять сил. Экипаж самолета состоял из летчика, бортмеханика, научного сотрудника Института рыбного хозяйства и штурмана-наблюдателя Совторгфлота. За три месяца работы М. С. Бабушкин сделал двадцать три воздушные разведки. Зачастую он вылетал при морозе 25 – 30° и проходил за один рейс по шестисот километров. Всего самолет «Латышский стрелок» прошел тринадцать тысяч километров. Авиаразведкой было обнаружено пятнадцать колоссальных стад гренландского тюленя.

Зверобойная кампания закончилась с огромным успехом. Промышленники добыли сто семьдесят тысяч голов зверя.

Экспедиция 1928 года продолжалась с 14 февраля по 11 мая. Работа ее была признана рекордной по количеству налетанных часов, числу разведок и по небывалым размерам добычи зверя. М. С. Бабушкин произвел пятьдесят три разведки, налетав сто пятьдесят два часа. Работа протекала в неимоверно трудных условиях. Разведки производились, несмотря на частые туманы и штормы, сильную пургу и морозы. Когда Бабушкину не удавалось пробиться к базе, на остров Моржовец, он улетал на материк и там пережидал шторм. Однажды во время полета над открытым морем самолет «Юнкерс» чуть было не утонул. Мотор его давал частые перебоя; И все же Бабушкин «дотянул» до земли.

В конце операции семнадцать норвежских зверобойных судов были затерты льдами между Каниным полуостровом и островом Колгуев и стали дрейфовать на север. По указанию пилотов, к судам подошел ледокол, который вывел их в открытое море.

1928

В конце мая 1928 года в газетах появилось тревожное телеграфное сообщение:

«До сих пор ни одна радиостанция не принимает сигналов от итальянской экспедиции Умберто Нобиле, вылетевшей на дирижабле «Италия» к Северному полюсу. Как известно, последняя радиограмма с борта дирижабля была получена 25 мая. Существует серьезное опасение, что дирижабль «Италия» потерпел катастрофу».

Прошло еще несколько дней. 4 июня весь мир был взбудоражен вестью о том, что в селе Вознесенье-Вохма Северо-Двинской губернии девятнадцатилетний радиолюбитель Шмидт, сын сельского учителя, принял сигналы незнакомой ему радиостанции. Шмидту удалось разобрать отрывочные слова: «Италия… Нобиле… Франц-Иосиф… SOS… SOS… SOS…»

Советское правительство немедленно снарядило ряд экспедиций для поисков людей, терпящих бедствие в Арктике.

С западной стороны Шпицберген огибал ледокол «Красин» с летчиком Б. Г. Чухновским. К восточным берегам Шпицбергена шел «Малыгин» с летчиком М. С. Бабушкиным.