Когда молчит совесть

      Вугар не сводил взгляда с босых материнских ног, - казалось, ее растрескавшиеся ступни ступали не по холодной грязи, а по его обнаженному сердцу. Он расстроился и, задумавшись, не слышал вопроса. Мать по-своему истолковала его молчание. "Видно, плохо себя чувствует мой мальчик. Проклятая болезнь отняла у него все силы. А тут я еще ему допрос точно на Страшном суде учинила..."
      "Как трудно и несправедливо сложилась ее судьба, - думал Вугар, глядя на мать. - А ведь жизнь ее начиналась так светло и радостно..." И ему вспомнилось, как давно-давно, долгими зимними вечерами рассказывала Шахсанем сыновьям о своей молодости, о муже...
      ...Батрак Мехрали слыл в селе одним из самых толковых и прозорливых людей. Раньше всех почувствовал и понял он веяния новой жизни. Когда в селе организовался колхоз, он первым вступил в него и стал трудиться не покладая рук. И вскоре простой батрак стал знатным бригадиром. Босой Мехрали, всегда ходивший в лохмотьях, получавший в награду от хозяев лишь щедрые тумаки и ругательства, вдруг прославился не только в своем селе, но и во всей округе. Весна ли наступает или осень - Мехрали получает премию. Был он холостяком и, куда девать деньги, не знал. Родственники и друзья тревожились за него, советовали подыскать хорошую "рабу божию", что была бы ему опорой и в горе и в радости. Хватит деньги по ветру пускать, набивать животы бездельников и приживалов... Что это за мужчина, у которого нет своего гнезда.
      Мехрали послушался добрых советов. С тех пор как слава о нем разнеслась по району, Мехрали много ездил, участвовал в республиканских собраниях и совещаниях. Бывал в городах, ходил по магазинам, посещал театры, музеи, - короче, имел представление о культурной жизни. Решив обзавестись семьей, он стал со всей ответственностью готовиться к женитьбе. На самом высоком месте, откуда открывался прекрасный вид на все село, на окрестные поля и леса, построил Мехрали одноэтажный дом из необожженного кирпича. В те годы его дом резко выделялся своей ладностью и красотой среди крытых соломой саманных крестьянских мазанок. Соседи восхищались домом Мехрали, называли его дворцом, не могли им налюбоваться.
      Проблему "рабы божьей" он тоже решил довольно быстро. Была у него уже девушка на примете. Шахсанем выделялась среди сверстниц - и красотой, и стройностью. А как прекрасны были ее огромные черные глаза, весело глядевшие из-под тоненьких, как ниточка, бровей. Яркий румянец словно красным пламенем озарял ее белое лицо.
      И вот в один прекрасный день Мехрали послал сватов. Удачливы оказались сваты - вернулись с доброй вестью. Да и кто мог отказать прославленному жениху, перед которым открывалось такое прекрасное будущее? К тому же Шахсанем давно тайком вздыхала о Мехрали. На свадьбах и шумных праздниках, что длились с вечера до утра, Шахсанем не раз бросала на него, заводилу и тамаду, ласковые взгляды из-под белого, до бровей, платка. Сваты об этом, конечно, ничего не знали и приписывали победу своим стараниям, не часто случается, что и девушка и ее родители с первого раза отвечают сватам согласием.
      Очень гордились сваты своим успехом, зато и Мехрали не поскупился - в тот же вечер устроил для них богатый пир.
      Женившись на Шахсанем, Мехрали стал еще усерднее трудиться. Теперь слава о нем шла по всей республике. Советская власть высоко оценила заслуги Мехрали и орденом Трудового Красного Знамени украсила его грудь. В те годы такая награда была большой редкостью, мало кого удостаивали столь завидной чести. Мехрали везде принимали с почетом и уважением. Конечно, были у него и завистники. "Мир перевернулся вверх дном, - ворчали они. - Жизнь принадлежит теперь босоногим сиротам. Все лучшее, все прекрасное только для них существует".
      Счастье хорошо изучило дорогу в дом Мехрали! Вскоре довелось ему испытать еще и новые радости - Шахсанем одного за другим родила двух сыновей. Тут, как говорится, Мехрали шапку набекрень заломил, сам дивился счастливой своей судьбе. Бывало, целую ночь напролет не может уснуть, все думает, думает. А рядом под атласным одеялом - Шахсанем. Густые шелковые волосы ее рассыпались на подушках. Он ласкал и целовал эти волосы, играл темными завитками над маленьким розовым ухом и говорил:
      - Нет человека, Шахсанем, счастливее меня на всей земле! Я и во сне не осмеливался увидеть, что доживу до таких дней...
      Не знавший, что такое подушка, ночевавший в хлеву, задыхаясь от запаха навоза, нынче спал Мехрали в мягкой постели, на пуховой подушке. Что еще нужно человеку? Самый красивый дом в селе - его дом. Самая красивая жена его жена. О, чудо великое!
      Часто, вернувшись с работы домой, Мехрали обводил радостным взором чистую уютную комнату, освещенную притушенным светом керосиновой лампы, от которой тени бежали по белым стенам, яркие подоконники, уставленные цветами, детские кроватки, где посапывали малыши, и, счастливо и глубоко вздохнув, мечтал:
      - Я верю, Шахсанем, еще светлее будет наша жизнь. Каждый день станет радостным и веселым. Дети растут. Скоро дом этот сделается нам тесен. На его месте мы построим двух этажный, белокаменный, с двумя балконами, один будет глядеть на запад, другой на восток, настоящий дворец. В городах я видел такие и давно мечтаю, что и у нас будет подобный дом. Я верю, все наши мечты сбудутся, потому что советская власть - это наша, бедняцкая власть! С ней ничего не страшно...
      Шахсанем молчала, только крепче прижималась к мужу. Как он красиво говорит, настоящий поэт! И она вместе с ним парила на радужных крыльях мечтаний.
      Но, увы, крылья у мечты - хрупкие. Не суждено было Мехрали дожить до тех дней, о которых он так мечтал.
      ...Стоял жаркий летний день. В зеленом лесу колхозники чистили арык, отведенный от Куры, что орошал участок, где трудилась вся бригада Мехрали. За весну не выпало ни одного дождя, лето выдалось засушливое, и потому надо было как можно скорее закончить очистку арыка. Мехрали, засучив рукава, трудился без устали. Решено было до полудня не отдыхать. Пот лился градом по осунувшимся лицам колхозников, рубахи липли к телу. Мехрали изрядно устал, ныла спина, болели руки. Наконец-то перерыв! Уселись тут же, на берегу арыка, и принялись за еду. А Мехрали отошел в сторонку и расположился в тени большого дуба.
      Раскинув руки и закрыв глаза, он растянулся на мягкой, душистой траве. "Пусть высохнет пот, - думал он, - тогда и пообедаю". Шахсанем дала ему с собой жареную курицу, свежеиспеченный хлеб, сыр, масло, не забыла положить в сумку зеленый лук, киндзу, кресс-салат, - зелень она сама выращивала на огороде. Шахсанем знала - после трудной физической работы аппетит разгорается. Мехрали не хотелось, чтобы труды любимой жены пропали даром, он будет есть медленно, с удовольствием, наслаждаясь каждым куском. Он продолжал неподвижно лежать, сдерживая нетерпеливый голод, и, сам того не заметив, задремал. Не прошло и нескольких минут, как он вскочил с отчаянным криком. Товарищи кинулись к нему, но поздно - Мехрали лежал без сознания, его лицо на глазах у перепуганных, растерянных людей постепенно синело, чернело. Кто-то толковал о лекарствах, о враче. А Мехрали с каждой минутой вспухал и раздувался, как кузнечные мехи.
      Он скончался, не приходя в сознание.
      Никто не мог понять причину столь стремительной смерти. И только дома, обмывая покойного, обнаружили на теле чуть заметную ранку: Мехрали лег на змеиное логово, когда он уснул, проклятая шахмар1 выползла из норы и ужалила его в самую середину позвоночника.
      Не зря отцы наши говорят: одному везет в начале жизни, другому - в конце. Так случилось с Шахсанем. После смерти Мехрали жизнь ее разом переменилась. На глазах не просыхали слезы. Так внезапно, так нелепо распрощаться с любимым мужем, остаться с двумя малютками на руках! Горе иссушило ее, обесцветило щеки. Но мужчины по-прежнему поглядывали на нее, а когда прошел год, в дом ее стали заходить сваты. Родители и родственники советовали снова выйти замуж, - совсем ведь молодая, жизнь только начинается. Как говорил Мехрали: все еще впереди. Но Шахсанем не желала никого слушать. "Никто на свете мне больше не нужен! - твердила она Мехрали унес с собой мою радость и мою любовь. Жизнь моя окончена. Одного прошу у судьбы: сил, чтобы вырастить его детей...".
      Никому не удалось сломить упрямство Шахсанем, ни угрозами, ни уговорами. И тогда предложили ей взять на воспитание осиротевшего Вугара.
      - Раз уж ты не хочешь никого слушать, решила похоронить свою молодую жизнь и посвятить ее сиротам, пригрей и этого несчастного! - сказали старики аксакалы.
      Шахсанем согласилась. А через два года умер от оспы старший сынок. Отныне вся ее жизнь сосредоточилась на двух мальчиках. Сама того не замечая, она старилась, отлетела ее молодость, увядала красота. Теперь никто не заговаривал с ней о замужестве. И ее дом, который когда-то называли дворцом, обветшал, осел, стал неказистым.
      После войны село быстро меняло свой облик. Один за другим вырастали ладные двухэтажные дома с широкими, застекленными верандами, совсем такие, о каких мечтал когда-то Мехрали. Село строилось по плану, между домов разбивали сады, цветники. И когда разрослись, зазеленели сады, новые дома стали еще краше, а старенький дом Мехрали теперь казался среди них приземистым и неуклюжим.
      А с тех пор как Вугар и Исмет уехали в Баку учиться, дом и вовсе осиротел. Не звучали больше в его стенах молодые голоса, и Шахсанем на все махнула рукой. Стены постепенно растрескались, снаружи и внутри осыпалась штукатурка, обнажая кирпичи, ветры сбрасывали с крыши черепицу, и она стала напоминать выжженную зноем сухую землю.
      Может, и есть во всем этом какая-то мудрость - каждому свое время!..
      * * *
      Наконец они добрались до дома. Вугар в задумчивости перешагнул порог и едва не упал, забыв, что земляной пол давно осел и возле порога образовалась глубокая впадина. Облокотившись о притолоку, Вугар долго не двигался с места, пока глаза его привыкли к темноте. В двух маленьких окнах, выходивших на низенькую галерею, стекла почти все были выбиты, и вместо них вставлены листы картона и фанеры. Шахсанем торопливо шарила рукой по стене и, наконец, нащупав выключатель, зажгла свет. Не прикрытая абажуром электрическая лампочка, свисавшая на шнуре почти до полу, осветила жалкое убранство комнаты. Казалось, даже лампочка решила испытать Вугара, продемонстрировав все предметы в их неприглядной наготе: закопченный, провисший потолок, черный, словно вымазанный мазутом, очаг, потрескавшиеся, в пятнах, стены, шаткую, старенькую тахту с короткими ножками.
      Держа в руках висячий замок, Шахсанем грустно наблюдала за сыном, угадывая его мысли.
      - Дом наш доживает свой век, сынок, - дрожащим голосом проговорила она. - Как и я, старая, на последнем дыхании держится. Ветер чуть посильнее подует или гром загремит, трясется как в лихорадке. А я со страху забьюсь в угол и жду: вот-вот рухнет на голову.
      Лицо Вугара мрачнело с каждым мгновением, он молчал. И вдруг Шахсанем заговорила быстро, словно это и не ее голос звучал минуту назад.
      - Нынешней весной явилась ко мне из колхоза комиссия. Осмотрели дом, ушли. А через три-четыре дня вызвали в правление. Положили передо мной длинную-длинную бумагу; распишись, говорят. "Что за бумага?" спрашиваю. "Решение общего собрания, - отвечают. - Ты старейший член нашего колхоза, твой покойный муж больше всех для нашей артели в свое время старался, потому мы решили построить тебе новый дом в самом центре села". Поблагодарила я и отказалась. Большое, мол, вам спасибо за заботу, только новый дом мне не нужен. Сыновья мои уже окончили учиться, не сегодня-завтра получат в Баку хорошую квартиру и меня к себе заберут. Зачем колхозу лишние деньги тратить? Знаешь, свет моих очей, не хотела я тень на вас бросать, мало ли что люди могут подумать. Может, мне в лицо и не скажут, а за спиной разговоры пойдут: сыновья у нее ученые, а она за счет колхоза дом строит... В город мне ни к чему, что я забыла в этом городе, сынок? Жить мне осталось самое большое два-три года. Доживу свой век и здесь. Ветхий дом, да свой! Мехрали строил, как бросить? Была я верной женой, такой и умру. Каждую неделю хожу к нему на могилу. Посижу, поговорю, вот и полегчает на душе.
      Вугар взглянул на мать. Как горько отозвались в его душе материнские слова, сказанные о нем и Исмете.
      "Мама, мама, как ты простодушна и наивна! - мысленно обратился он к ней. - Разве мы ученые? Знала бы ты, что со мной сделали! Перечеркнули мой многолетний труд, нагло оклеветали, не стесняясь моим присутствием. Если бы ты услышала хоть одно из обвинений, ты бы ужаснулась, мама! Я даже стесняюсь рассказать тебе всю правду! Не хватит у меня на это ни храбрости, ни мужества. Мне стыдно перед тобой, мама! Не потому, что в наветах есть хотя бы малая толика правды, а потому, что не оправдал твоего доверия. Сколько труда положила ты на меня, сколько лишений и мук перетерпела - и все напрасно! Из последних сил учила, дала мне высшее образование. Окончив институт, я мог пойти работать, и тебе стало бы легче жить. Но продолжал учиться, поступил в аспирантуру, ты осталась одна-одинешенька в старой, дырявой халупе, без помощи, без опоры. А что я дал тебе взамен?.. Пустые обещания, пустые надежды! Вот этих-то обещаний, оказавшихся пустыми, и стыжусь, мама. Ты думаешь, я приехал в село, чтобы навестить тебя? Вовсе нет! Я сбежал от дурных людей, от клеветы и наветов!.. Ты с первой минуты нашей встречи хочешь услышать от меня что-нибудь утешительное. Утешение хорошая штука, мама! А я не могу тебя даже ласковым словом порадовать. Язык не поворачивается. Наверняка ты толкуешь мое молчание по-своему, думаешь, твой сын решает сейчас какие-то очень важные научные проблемы... Но увы!..."
      Шахсанем засуетилась:
      - Ой, дура я!.. Разболталась, голову тебе морочу, а ты все стоишь! Торопливо семеня, она кинулась к нише и, вытащив толстый тюфяк, бросила на топчан. - Садись, да стать мне твоей жертвой, дай ногам отдохнуть.
      Потом, пошарив, достала откуда-то новенькую мутаку с бахромой, положила ее в изголовье.
      - А это тебе под локоть, ложись удобнее!
      Вугар присел на тахту, но Шахсанем все упрашивала его облокотиться на мутаку, и ему ничего не оставалось, как подчиниться. Он продолжал виновато оглядывать неказистое жилище. Взор его остановился на противоположной стене, где висели два больших портрета, Исмета и его самого. Перехватив взгляд сына, Шахсанем своим материнским чутьем сразу поняла, что привлекло его внимание, подошла к нему и села на тахту.
      - В прошлом году, сынок, - заговорила она веселым голосом, - в весенний праздник новруз приехал к нам в село фотограф. Больше месяца у меня прожил. Ходил по домам и фотографировал людей. А когда уезжал, взял ваши карточки, которые вы в позапрошлом году прислали мне, сказал, что в городе увеличит их и пришлет. Хороший человек оказался, дай ему аллах здоровья! Не обманул! Через неделю приехал, привез вот эти портреты, сам повесил на стену. С тех пор мои мальчики всегда со мной. Мне не так одиноко. По утрам и перед сном я подолгу разговариваю с вами, вспоминаю прежние годы, спрашиваю, что будет дальше, и кажется мне, что вы дома...
      Вугара до слез тронули сердечные слова Шахсанем, и он опустил глаза, чтобы мать не заметила его волнения.
      - Прости, мама, - негромко проговорил он и обнял ее за плечи. Виноваты мы перед тобой, очень виноваты. Живешь совсем одна, никакой тебе от нас помощи... - Голос его задрожал, он замолчал, стараясь успокоиться. Сейчас скажет ей все, все...
      Но Шахсанем протестующе махнула рукой и опередила его:
      - Не говори так, родной мой, никогда не говори! Были бы вы здоровы, больше мне ничего не надо! Как ни стара я, как ни больна, а себя прокормить еще могу. Ничего мне не надо! Ты не слушай мою глупую болтовню! Это я так, для красного словца, цену себе набиваю. А жаловаться-то не на что. Глаза видят, ноги слушаются. Не тревожься... Пока не узнаю, что есть у меня две невестки, которые в беде ни меня, ни вас не бросят, никакому архангелу душу свою не отдам. Хватит еще у меня силенок...
      И, желая доказать, что она еще и впрямь бодра и крепка, Шахсанем неловко, по-старушечьи выпрямилась, морщинки на ее порозовевшем лице разгладились, в глазах заиграла улыбка.
      - А теперь, родной мой, располагайся поудобнее и отдыхай! А я самовар поставлю. Сядем, как бывало, за стол друг против друга, будем чай пить, разговаривать. Давно не глядела я на тебя.
      Вугар молчал, потрясенный и смущенный материнским великодушием.
      Шахсанем энергичным движением сняла с печки пыльный самовар, налила воды и вынесла во двор. Подобрав с земли щепки, она бросила их в самоварную трубу, облила керосином, подождала, пока займется рыжее пламя, и вернулась в дом.
      Вугар продолжал сидеть все в той же позе. Шахсанем подошла к нему и, сунув руку под его пиджак, погладила по спине. Вугар поежился и заерзал на тахте. Он хорошо знал этот ее своеобразный метод лечения. Сейчас задерет ему рубашку и начнет массировать лопатки, спину. Сколько раз так бывало в детстве...
      - Мама, не надо, щекотно... - посмеиваясь сказал он.
      - Не вертись! - строго возразила Шахсанем. - Материнские руки волшебные - снимают все невзгоды и боли. Сейчас я узнаю, что за хвороба на тебя напала.
      И Вугару ничего не оставалось, как подчиниться. Жесткие огрубевшие от работы руки быстро двигались по его спине. Поначалу еще было больно, неловко, но постепенно прикосновения становились все мягче, медленнее, блаженная дремота охватила его, и уже казалось, что откуда-то издалека доносится до него огорченный материнский голос:
      - О аллах, как исхудал мой мальчик, все ребра пересчитать можно...
      Глава седьмая
      Рано утром в дверь постучали.
      - Да будет мир в этом доме! - раздался шутливый голос. - Кто спит? Кто бодрствует?
      Шахсанем, стоя на коленях на старом паласе, раскатывала тесто для хингала. Она сразу узнала голос Джовдата и радушно отозвалась:
      - Заходи, заходи. Вугар давно проснулся!
      Джовдат переступил одной ногой порог, и хотя едкий дым от очага, заполнивший комнату, резал глаза и перехватывал дыхание, он, верный себе, пошутил:
      - Кажется, я вовремя подоспел. Везучий я человек, теща меня любит!
      Шахсанем поворошила концом скалки угли в очаге и, раздув пламя, повернулась к Джовдату:
      - Добро пожаловать! Не стой в дыму. В самом деле, тебя любит твоя теща, пройди, сядь рядом с Вугаром.
      Протирая слезящиеся глаза, Джовдат подошел к тахте и поздоровался с Вугаром, который ещё лежал под одеялом, не сводя взгляда с кусочков теста, аккуратно разложенных в большом медном луженом тазу.
      - Догадливый я, однако! Сидя в правлении, поглядел в окно, вижу: из вашей трубы дым валит. Сразу смекнул: Шахсанем-хала хингал готовит. Быстро отдал приказания бригадирам, поплевал на пятки - и бегом сюда. Боялся опоздаю лишусь хингала.
      - Напрасно боялся, сынок, - радушно ответила Шахса нем. - Я уж думала, приготовлю все и пошлю за тобой соседского мальчика. Вугару в горло не полезет мое угощение, если рядом не будет друга.
      - Насчет аппетита не беспокойся, Шахсанем-хала. Я прихватил с собой верное средство, готовь побольше теста, масла, приправы не пожалей, а там пусть лучше лопнут наши животы, чем хоть один хингал останется на тарелке!
      Джовдат расстегнул синий плащ и, достав из внутреннего кармана бутылку водки, торжественно поставил на тахту. Повернувшись к Вугару, полушутя-полусерьезно добавил:
      - Вот вы, горожане, бежите от вонючего, ядовитого дыма. Денно и нощно ломаете голову, как очистить городской воздух. А мы, деревенские, мечтаем о дыме из очагов... Как увидим, что из трубы дым валит, так спешим туда, заранее зная, что в этом доме встретят гостя вкусной едой...
      Вугар лежал на спине, закинув руки за голову и устремив глаза в черный от копоти потолок. Веселая болтовня Джовдата не могла оставить его равнодушным. Он серьезно ответил:
      - Ничего, придет время - и в городе дым перестанет быть врагом. Обезвредим...
      - Мы тоже мечтаем о таком времени! Потому что тот, кто трудится над разрешением этой насущной проблемы, родился в нашем селе! - Джовдат произнес это громко, подчеркивая каждое слово, потом многозначительно помолчал, не сводя глаз с Вугара, и проворчал себе под нос: - Не могу скрыть от тебя, матушка Шахсанем, свое недоумение. Есть у моего друга одна черта, которая доставляет нам немало огорчений. Почему-то раньше мы не замечали, что он очень ленив, настоящий последователь Обломова.
      Вугар нахмурился, сразу же уловив смысл последних фраз Джовдата, и вопросительно поглядел на него, ожидая, что он еще скажет.
      Джовдат не смог до конца выдержать серьезного тона. Невольная озорная усмешка сморщила его губы. Он заискивающе сложил на груди руки и чуть склонил голову.
      - Может, вы осчастливите нас, Илья Ильич, и подниметесь наконец? Сделайте милость! К вам пожаловал ваш лучший друг, а принимать гостя в постели - неуважение!
      На самом деле Вугар проснулся давно, поднялся вместе с Шахсанем и, не слушая ее возражений, сам наколол дров и растопил очаг, стараясь чем может помочь матери. Но вчерашняя слабость еще не прошла, и, закончив хозяйственные дела, он снова разделся и лег в постель. Поняв наконец, что Джовдат дурачится, Вугар весело рассмеялся. Принимая игру, затеянную другом, он торопливо натянул на грудь одеяло и, кутаясь, жалобно простонал:
      - О, нет, нет! Не подходите ко мне, сударь. Вы с холода!
      Джовдат, ухватив конец одеяла, потянул его на себя.
      - Потрудитесь, Илья Ильич! Не забывайте, что сейчас шестидесятые годы двадцатого века! Каждая минута на счету. Наш век - век пламенной деятельности...
      - Жаль, жаль, уважаемый господин, ворвавшийся ко мне с холода. Весьма, весьма сожалею, что мы встретились с вами в этом деловом веке. Нарушать покой друзей и вмешиваться в их образ жизни по меньшей мере предосудительно! В моем, минувшем, деликатном веке за подобные действия вы были бы вызваны на дуэль.
      Лицо Джовдата искривилось в лукавой гримасе.
      - А ну, вставай, почтенный господин Обломов! - тоном, - не допускающим возражений, приказал он. - Хватит проповедовать о ваших прогнивших порядках. Подымайся! Я сию же минуту вызываю тебя на дуэль! Хингальную дуэль. И секундантом нашим будет Шахсанем-хала.
      - Хингальная дуэль?... Что-то я не слышал о такой, сударь...
      - Сейчас растолкую вашему благородию! Это значит, кто не уничтожит целый поднос хингала, а потом не оближет пальчики, тот потерпел поражение.
      Шахсанем, ласково улыбаясь, прислушивалась к их незамысловатым шуткам и наконец вмешалась в разговор:
      - И правда, вставай, родной мой! Пока умоешься и оденешься, все будет готово.
      Джовдат снял плащ, аккуратно сложил его и бросил на тахту.
      - Слыхали, ваше благородие? Не заставляйте себя ждать, пошевеливайтесь!
      - О я, несчастный! - потягиваясь, продолжал Вугар. - Что за бессердечные люди! Не дадут спокойно полежать, подремать. Как жить среди таких злодеев, как вынести их гнет?
      Стеная и притворно сердясь, он нехотя поднялся и уселся на тахте, почесывая грудь. Все так же медленно натянул под одеялом брюки. И вдруг легко, весело, словно расшалившийся школьник, вскочил на тахту и, надев рубашку, спрыгнул на пол. Сминая задники, он быстро сунул ноги в туфли и, озоруя, побежал к двери. Едва Вугар скрылся, Джовдат серьезно спросил у Шахсанем:
      - Что ты сделала с ним? Какими кушаньями кормила, какой водой поила! Его не узнаешь, человеком стал!
      Шахсанем пожала плечами и лишь скромно улыбнулась в ответ. Со двора донесся бодрый голос Вугара:
      - Моя мама владеет доброй волшебной силой...
      - Что?!
      - А то, что слышишь: прикоснется к хворому - а он уже и здоров!
      * * *
      Прошло минут пятнадцать - двадцать, и в комнате воцарилось праздничное настроение. На тахте были разложены пестрые подушки, поставлены твердые подлокотники. Джовдат и Вугар уселись друг против друга за чистой белой скатертью. Дым еще не совсем рассеялся, запах душистого лука, поджаренного на сливочном масле, смешивался с острым ароматом гурута - вкусных сушеных шариков из кислого процеженного молока. Еще с вечера Шахсанем размяла их и сложила в миску, плотно закрыв крышкой. И сейчас, едва она сняла крышку с медной, луженной внутри миски, как вкусный кисловатый запах распространился по комнате. Ну а когда на большом медном подносе был подан хингал, глаза Джовдата от восторга расширились и заблестели. Взяв сразу несколько кусочков, он разом отправил их в рот и, не в состоянии выговорить ни слова, одобрительно покачивал головой и старательно работал челюстями. Наконец, проглотив, воскликнул:
      - Да здравствует Шахсанем-хала! Отличный хингал! - И тут же потянулся за следующей порцией. Затем с веселым возгласом "пах-пах!" смачно облизал пальцы и бережно взял в руки бутылку, которую Шахсанем отставила было в сторону. Зная, что Шахсанем не одобряет подобные возлияния, он решил задобрить ее: - Да пошлет тебе аллах в самое ближайшее время двух хороших невесток, Шахсанем-хала! Не сочти за труд, дай нам два стакана, чтобы выпить за твоих будущих внуков. Как бы ни был вкусен хингал, но если его не сдобрить этим... - Джовдат засмеялся. - Ну, короче, без "этого" хингал не хингал! Сам аллах на стороне тех, кто умеет веселиться! Право, Шахсанем-хала, я это слышал от умнейших и благовернейших мужчин. Наверно, и ты слышала, что ангелы на небесах частенько устраивают пиры, резвятся с гуриями. А почему произносят тосты? Да потому, что все пожелания, высказанные за чашей вина, тотчас доходят до аллаха...
      Едва бутылка была раскупорена, Шахсанем прикрыла платком рот и отвернувшись, отодвинулась подальше.
      - Оставил бы ты аллаха в покое! - сердито сказала она.
      Но как ни набожна была Шахсанем, как ни сердилась на молодежь за то, что нарушают закон Магомета, строго запрещающий пить вино, нынче ради Вугара не могла отказать Джовдату и нехотя направилась к нише, где стояла посуда. В это время в дверь постучали, раздался звонкий детский голос:
      - Доброе утро, бабушка Шахсанем! Дядя Вугар дома?
      Обрадовавшись, что можно наконец избавиться от ненавистного запаха водки, Шахсанем быстро пошла к двери:
      - Дома, сынок, дома. А кому он понадобился?
      На пороге стояли мальчик и девочка лет тринадцати. Они вдруг одновременно отдали пионерский салют, официально приветствуя Вугара, глядевшего на них с нескрываемым удивлением.
      Джовдат, сидевший спиной к двери, повернулся к ребятам.
      - А, наши пионеры! - ласково улыбнулся, он и обратился к Шахсанем: Видишь, Шахсанем-хала, как ни старались мы спрятать нашего гостя, чтобы дать ему отдохнуть, а весть о его приезде уже разнеслась по селу. - Дети, что привело вас сюда?
      Ребята растерянно молчали, уставившись на носки своих туфель, время от времени подталкивая друг друга локтем:
      - Начинай!
      - Нет, ты начинай!
      Первым заговорил мальчик - все-таки мужчина! Он явно робел, неуклюже переминаясь с ноги на ногу.
      - Мы пришли за дядей Вугаром... - наконец выдавил он из себя. - В школу пригласить...
      - В школу? - удивился Джовдат. - Это еще зачем?
      Мальчик смущенно замолчал, давая понять девочке, что настала ее очередь говорить. Вытянув руки по швам, горделиво вскинув голову с туго заплетенными косичками, девочка затараторила бойко и звонко:
      - Нас прислал директор, чтобы пригласить дядю Вугара в школу, учителя наши хотят его видеть.
      Ее бойкость понравилась Джовдату.
      - Когда же вы собираетесь устроить встречу? - спросил он.
      - Сегодня! В перерыве между первой и второй сменами...
      Джовдат взглянул на часы и недоуменно поднял брови.
      - А может, отложить встречу на завтра?
      - Это невозможно! - категорически ответила девочка. - Завтра у нас запланировано другое мероприятие...
      - Так, так... - продолжал сопротивляться Джовдат. - А нельзя ли завтрашнее мероприятие перенести на послезавтра?
      Девочка изумленно взглянула на него.
      - Как же можно нарушать план? - с искренним недоумением спросила она.
      - Да, ты права! - Джовдат многозначительно усмехнулся в усы. Нарушать планы никуда не годится. - Он подмигнул Вугару и снова обратился к девочке: - На встречу одного дядю Вугара приглашаете?
      - Конечно...
      - Это почему?
      - Потому что дядя Вугар наш гость и к тому же выпускник нашей школы...
      - А я разве другую школу кончил?
      - Ну... Это совсем другое дело... - растерянно замялась девочка.
      - Как это другое?.. - не унимался Джовдат.
      В растерянности девочка теребила концы галстука, оправляла складки на юбке и молчала. Джовдат испытующе глядел на нее. "Вот сейчас скажет: думал он. - Где тебе, простому агроному, равняться с дядей Вугаром? Он ученый, мы гордимся им..."
      Опасения его были напрасны. Справившись с волнением, девочка ответила спокойно и с достоинством:
      - С вами, дядя Джовдат, мы встречаемся часто, вы приходите к нам в школу, интересуетесь нашими делами, вы свой человек. А дядя Вугар живет в Баку, и кто знает, когда он еще раз приедет к нам в село...
      Джовдат остался доволен ответом.
      - Смотри, какая умница, - весело сказал он Вугару. - Никого не обидела! - И добавил, обращаясь к пионерам: - Возвращайтесь в школу и скажите вашим учителям, что приглашение принято. Позавтракаем и придем.
      Отсалютовав и подталкивая друг друга, дети выбежали из комнаты.
      А Джовдат закупорил бутылку, отставил в сторону. Ему было немного досадно, что не удалось посидеть с другом, поговорить по душам.
      - Эх, Шахсанем-хала, сегодняшний завтрак не в счет! - с сожалением проговорил он. - Пионеры спутали все наши карты. Хингал остыл, водки отведать не успели. Придется тебе и завтра, и послезавтра все повторить...
      - Конечно, конечно! - отозвалась Шахсанем. - Все, что есть у меня, ваше, дети мои.
      Хингал и вправду остывал, покрываясь вязкой пленкой жира, тесто темнело и слипалось. Еще несколько минут - и кушанье потеряло бы всякий вкус. Не теряя времени на разговоры, Джовдат засучил рукава и ринулся в атаку на хингал.