Академия [Основание] (№7) - Основание и Земля [Академия и Земля]

– Это, в общем, верно, – неохотно согласился Тревиз, – но мы ушли от темы разговора. Мне нет дела до того, что вся Гея делит твою радость, Блисс, но я не желаю разделять ее. Мы будем жить здесь в соседних каютах и я не желаю, чтобы меня вынуждали участвовать в ваших забавах даже косвенно.

– Это спор ни о чем, мой дорогой друг, – сказал Пилорат. – Я не менее тебя озабочен нарушением твоей уединенности. Как и моей, впрочем. Блисс и я будем сдержаны, не правда ли, Блисс?

– Все будет как ты пожелаешь, Пил.

– В конце концов, – сказал Пилорат, – мы проведем гораздо больше времени на планетах, чем в пространстве, и на планетах препятствий для истинного уединения…

– Мне все равно, что ты будешь делать на планетах, – прервал его Тревиз, – но на этом корабле – я главный.

– Совершенно верно, – поторопился согласиться Пилорат.

– Тогда, поскольку это выяснено, пора отправляться.

– Но подожди, – Пилорат потянулся, чтобы удержать Тревиза за рукав. – Отправимся куда? Где находится Земля не знаем ни ты, ни я, ни Блисс, не знает и твой компьютер, ведь ты давно говорил мне, что в нем отсутствует любая информация о Земле. Что ты намереваешься делать? Ты же не можешь дрейфовать наугад через пространство, мой дорогой друг.

Тревиз на это только улыбнулся, почти радостно. Впервые с тех пор, как он попал в объятия Геи, он чувствовал себя хозяином своей судьбы.

– Уверяю тебя, – сказал он, – что дрейфовать не входит в мои намерения, Янов. Я точно знаю, куда я направляюсь.

7

Пилорат тихо вошел в рубку после того, как прождал некоторое время реакции на свой стук в дверь, оставшийся безответным. Он обнаружил Тревиза поглощенным пристальным изучением звездного пространства.

– Голан, – сказал Пилорат и остановился в ожидании.

Тревиз обернулся.

– Янов! Садись. Где Блисс?

– Спит. Мы вышли в космос, как я вижу.

– Ты прав, – Тревиз не был удивлен неведением друга. В этих новых гравитационных кораблях просто не было возможности обнаружить отлет. Не было никаких внутренних эффектов: перегрузок, шума, вибрации.

Обладая возможностью изолироваться от внешних гравитационных полей в любой степени, вплоть до совершенной изоляции, «Далёкая Звезда» поднималась с поверхности планеты, как бы плывя в каком-то космическом море. И пока она это проделывала, действие гравитации внутри корабля, как это ни парадоксально, оставалось нормальным. Конечно, пока корабль находился в атмосфере, не было нужды в ускорении, так что вой и вибрация быстро рассекаемого воздуха отсутствовали. Но, как только атмосфера оставалась позади, можно было начинать разгон, и притом довольно быстрый, без воздействия на пассажиров.

Это было исключительно комфортабельно, и Тревиз не видел, как это можно усовершенствовать, пока люди не откроют способ махнуть сквозь гиперпространство без корабля и без забот о близлежащих гравитационных полях, которые могут быть слишком сильными. Сейчас «Далёкая Звезда» должна была спешить прочь от Геи в течении нескольких дней, прежде чем интенсивность гравитации достаточно ослабнет для совершения Прыжка.

– Голан, мой дорогой, – сказал Пилорат, – могу я минуту-другую поговорить с тобой? Ты не слишком занят?

– Я совсем не занят. Компьютер руководит всем, после того, как я его соответственно инструктирую. И временами кажется, что он предугадывает мои возможные инструкции и выполняет их прежде, чем я сформулирую приказ. – Тревиз любовно провел ладонью по поверхности панели.

– Мы стали очень дружны, Голан, за то короткое время, что знаем друг друга, хотя, должен признать, я с трудом соглашаюсь с тем, что оно действительно короткое. Так много всего случилось. Это настолько странно, что когда я думаю о своей умеренно длинной жизни, то половина всех событий, которые я пережил, произошла в последние несколько месяцев. Или так это кажется. Я почти могу предположить…

Тревиз поднял руку.

– Янов, ты отвлекаешься. Ты начал с утверждения, что мы стали очень дружны в короткое время. Да, это так, и мы все еще дружны. Однако, ты знаешь Блисс еще меньше и стал с ней еще дружнее.

– Это другое дело, – сказал Пилорат, смущенно кашлянув.

– Конечно, но что выйдет из нашей быстрой, но выстраданной дружбы?

– Если, дорогой мой, мы все еще друзья, как ты только что сказал, тогда я должен перейти к Блисс, которая, как ты тоже отметил, особенно дорога мне.

– Я понимаю. И что из этого?

– Я знаю, Голан, что ты не любишь Блисс, но ради меня, я хотел бы…

Тревиз взмахнул рукой.

– Один момент, Янов. Я не очарован Блисс, но она и не предмет моей ненависти. В самом деле, у меня нет по отношению к ней никакой враждебности. Она привлекательная юная женщина и, даже если бы она не была таковой, и тогда я готов был бы находить ее такой. Я люблю не Гею.

– Но Блисс – это и есть Гея.

– Я знаю, Янов. Именно это так осложняет дело. Пока я думаю о Блисс как о личности – нет проблем. Как только я вижу в ней Гею – они появляются.

– Но ты не дал ни одного шанса Гее, Голан. Послушай старина, позволь мне признаться кое в чем. Когда Блисс и я занимались любовью, она иногда позволяла мне подключиться к ее сознанию на минуту-другую. Не дольше, так как считает меня слишком старым, чтобы адаптироваться к этому. Ах, не ухмыляйся Голан, ты, должно быть, тоже слишком стар для такого. Если Изолят, как ты или я, останется частью Геи более чем на минуту или две, может быть поврежден мозг, а если это продолжится пять-десять минут, то приведет к необратимым изменениям. Если бы ты только мог испытать это, Голан.

– Что? Необратимое повреждение мозга? Нет уж, спасибо.

– Голан, ты намеренно не понимаешь меня. Я имел в виду только тот короткий момент единения. Ты даже не знаешь, что ты теряешь. Это неописуемо. Блисс говорит, что это ощущение радости. Это все равно, что говорить о радости, когда ты наконец выпьешь глоток воды после того, как почти умер от жажды. Я не могу даже сравнить, на что это похоже. Ты разделяешь все удовольствия, которые миллиард людей испытывают по отдельности. Это не постоянная радость – будь это так, ты бы быстро перестал чувствовать ее. Это пульсирует – мерцает – имеет странный пульсирующий ритм, который не позволяет тебе оторваться. Это большая – нет, не большая – лучшая радость, чем ты когда-либо мог ощущать сам по себе. Мне хотелось плакать, когда она закрывала передо мной двери…

Тревиз покачал головой.

– Ты удивительно красноречив, мой добрый друг, но это звучит очень похоже на то, что ты описываешь состояние псевдоидорфинной зависимости или действие других наркотиков, которые дают кратковременные радости ценой погружения тебя в состояние непрерывного ужаса все остальное время. Это не для меня! Я не расположен продавать свою индивидуальность за короткие вспышки удовольствия.

– Я все еще сохраняю свою индивидуальность, Голан.

– Но надолго ли ты сохранишь ее, если будешь продолжать, Янов? Ты будешь просить все больше и больше своего дурмана, до тех пор, пока в конце концов, твой мозг не разрушится. Янов, ты не должен позволять Блисс проделывать это с тобой. Возможно, лучше мне самому поговорить с ней об этом.

– Нет! Не надо! У тебя нет душевного такта, ты знаешь, и я не хочу ее обидеть. Я уверяю тебя, она лучше заботится обо мне в этом отношении, чем ты можешь себе вообразить. Она более озабочена возможностью повреждения мозга, чем я. Можешь быть в этом уверен.

– Ну, тогда я скажу тебе, Янов, чтобы ты не делал этого больше. Ты прожил 52 года со своим собственным способом удовольствия и радости, и твой мозг приспособлен к нему. Не увлекись новым и необычным пороком. За это придется расплачиваться, если не сейчас, то потом.

– Да, Голан, – сказал Пилорат тихо, не поднимая взгляда от пола, – Допустим ты смотришь на это таким образом. Что, если бы ты был одноклеточным существом…

– Я знаю, что ты хочешь сказать, Янов. Забудь это. Блисс и я уже обращались к этой аналогии.

– Да, но подумай на минуту. Допустим, мы вообразили одноклеточный организм с человеческим уровнем сознания и способностью думать и представь его столкнувшимся с возможностью стать многоклеточным организмом. Не будет ли одноклеточное оплакивать потерю своей индивидуальности и горько возмущаться предстоящей насильственной регламентацией клеток во всем организме? И будут ли они правы? Может ли отдельная клетка даже вообразить мощь человеческого мозга?

Тревиз резко качнул головой.

– Нет, Янов, это фальшивая аналогия. Одноклеточный организм не может иметь сознание или любую способность думать – или если может, то оно столь бесконечно мало, что может быть принятым равным нулю. Для таких объектов соединение и потеря индивидуальности – потеря того, что они никогда реально не имели. У человеческого существа, однако, есть и должна быть способность думать. У него действительно есть сознание и теряется действительно независимый разум, так что аналогия не верна.

На некоторое время между ними воцарилось молчание, почти давящая тишина, и, наконец, Пилорат, пытаясь повернуть разговор в новое русло, сказал:

– Что ты искал на экране?

– Привычка, – ответил Тревиз, кисло улыбнувшись. – Компьютер сообщает мне, что меня не преследуют геянские корабли и что сейшелский флот не пришел встречать меня. Так что я для самоуспокоения разглядываю обзорный экран, на котором нет чужих кораблей. Хотя компьютерные сенсоры в сотни раз зорче и более проницательны, чем мои глаза. Более того, компьютер способен чувствовать некоторые свойства пространства очень тонко, свойства, которые мои органы чувств не могут ощутить ни при каких условиях. Зная все это, я все же смотрю.

– Голан, если мы действительно друзья… – сказал Пилорат.

– Я обещаю тебе, что я не сделаю ничего, что может обидеть Блисс, по крайней мере, насколько позволят обстоятельства.

– Тогда другой вопрос. Ты скрываешь цель путешествия от меня, словно не доверяешь мне. Куда мы направляемся? Ты полагаешь, что знаешь, где находится Земля?

Тревиз взглянул на него, подняв брови.

– Извини. Это выглядит, словно я не хочу поделиться своим секретом?

– Да, но почему?

– В самом деле, почему? Не кажется ли тебе, друг мой, что дело здесь в Блисс?

– Блисс? Это означает, что ты не желаешь, чтобы она знала? Поверь, старина, ей всецело можно доверять.

– Не в этом дело. Что пользы скрывать от нее? Я полагаю, она может вытянуть любую тайну из моего мозга, если захочет. Я думаю, у меня были гораздо более детские причины для этого. У меня было чувство, что ты уделяешь внимание только ей и что я больше для тебя не существую.

– Но это не правда, Голан, – ужаснулся Пилорат.

– Я знаю, но я пытаюсь анализировать свои собственные чувства. Ты только сейчас пришел ко мне в тревоге за нашу дружбу, и, думая об этом, я понимаю, что у меня были такие же страхи. Я не мог открыто признаться себе в этом, но думаю, я чувствовал себя оторванным от тебя из-за Блисс. Возможно я пытался посчитаться, из каприза скрывая от тебя эти вещи. По-ребячьи, как мне кажется.

– Голан!

– Я сказал, это было по-детски, не так ли? Но покажи мне человека, который время от времени не вел бы себя так?

Однако мы друзья. Мы установили это, и, следовательно, я не должен больше играть в эти игры. Мы направляемся на Кампореллон.

– Кампореллон? – повторил Пилорат, не сразу вспоминая.

– Наверное, ты вспоминаешь, друг мой, изменника Мунн Лай Кампора. Мы с ним встретились на Сейшелл.

Лицо Пилората приняло выражение видимого облегчения.

– Конечно, я помню. Кампореллон был миром его предков.

– Если это правда. Нет необходимости верить всему, что сказал Кампор. Но Кампореллон – известный мир, а он сказал, что его обитатели знают Землю. Поэтому мы отправимся туда и поищем. Это может ни к чему не привести, но это единственная отправная точка, которая у нас есть.

Пилорат кашлянул и с сомнением произнес:

– Ах, мой дорогой друг, уверен ли ты?

– Здесь нет ничего, относительно чего можно быть или не быть уверенным. У нас есть единственная отправная точка, и, как бы ненадежна она не была, у нас нет иного пути, кроме как следовать к ней.

– Да, но если мы делаем это на основании информации Кампора, тогда, возможно, мы должны принять во внимание все, что тот сказал. Я припоминаю, он заявил нам – очень решительно – что Земли больше не существует как пригодной для жизни планеты – ее поверхность радиоактивна и она совершенно безжизненна. И если это так, тогда мы направляемся на Кампореллон напрасно.

8

Все трое обедали в столовой, которая с трудом вмещала даже такую небольшую компанию.

– Отлично, – сказал Пилорат с заметным удовлетворением.

– Это часть наших запасов с Терминуса?

– Нет, совсем нет, – ответил Тревиз. – Они давно кончились. Это – часть припасов, купленных на Сейшелл, прежде, чем мы направились к Гее. Необычно, не правда ли? Какой-то сорт даров моря, но слегка хрустящих. Что же касается этого блюда – я думал, это капуста, когда покупал ее, но на вкус – ничего подобного.

Блисс слушала, но ничего не говорила. Она брезгливо ковырялась в пище на своей тарелке.

– Ты должна поесть, дорогая, – нежно сказал Пилорат.

– Я знаю, Пил, и я ем.

– У нас есть геянская еда, Блисс, – сказал Тревиз с ноткой нетерпения, которую не смог до конца подавить.

– Я знаю, – сказала Блисс, – но я предпочитаю сохранить ее. Мы понятия не имеем, долго ли будем путешествовать в пространстве и, в конце концов, я должна научиться есть пищу Изолятов.

– Неужели она так плоха? Или Гея должна есть только Гею?

– Действительно, – вздохнула Блисс, – у нас есть поговорка, которая гласит: «Когда Гея ест Гею, никто ничего не теряет и не получает.» Это не более, чем перемещение разумности вверх и вниз по шкале. Все, что я ем на Гее, является Геей, и когда большая часть этого усваивается и становиться мной – это по-прежнему Гея. При этом, в процессе еды часть того, что я ем, имеет шанс стать частью разума большей интенсивности, в то время как другая порция еды превращается в того или иного сорта отбросы и, следовательно, опускается по шкале разумности.

Она взяла очередной кусок с тарелки, энергично жевала его некоторое время, а затем продолжила.

– Это – всемирный круговорот. Растения растут и поедаются животными. Животные едят и сами бывают съедены.

Любой умерший организм поглощается плесенью, гнилостными бактериями и так далее – по-прежнему Геей. В этом обширном круговороте разумности принимает участие даже неорганика и все имеет свой шанс стать частью высокоинтенсивного разума.

– Все это, – отметил Тревиз, – может быть сказано о любом мире. Каждый атом во мне имеет долгую историю, во время которой он мог быть частью многих живых существ, включая людей, и во время которой он мог также проводить долгие периоды в капле моря, или в куске угля, или в скале, дуновении ветра над нами.

– На Гее, однако, – сказала Блисс, – все атомы являются также постоянной частью высшего планетарного сознания, о котором ты не знаешь ничего.

– Хорошо. А что случиться потом с этими овощами с Сейшелл, которые ты ела. Станут ли они частью Геи?

– Станут, но очень медленно. И мои испражнения постепенно перестанут быть частью Геи. В конце концов, то, что покидает меня, совсем теряет контакт с Геей. Оно теряет даже ненаправленный гиперпространственный контакт, который я могу поддерживать с Геей, благодаря моему высокому уровню разумности. Именно этот гиперпространственный контакт приводит к тому, что не-геянская пища становится Геей – медленно – после того, как я съем ее.

– А как геянская пища в наших складах? Становится ли она постепенно не-Геей? Если так, лучше уж съешь ее, пока не поздно.

– Нет нужды беспокоиться об этом. Наши геянские запасы обработаны таким образом, что могут довольно долгое время оставаться частью Геи.

– Но что случится, если мы съедим геянскую пищу? – внезапно сказал Пилорат. – К тому же, что случилось с нами, когда мы ели геянскую пищу на Гее? Не превратились ли мы сами постепенно в Гею?

Блисс покачала головой и необычно тревожное выражение промелькнуло на ее лице.

– Нет, то, что вы ели, было потеряно для нас. Или, по крайней мере, та часть, что была усвоена вашими организмами, была потеряна для Геи. То, что вы не усвоили, осталось Геей или постепенно стало ею, так что в принципе баланс сохранился, но ряд атомов Геи стал не-Геей в результате вашего визита к нам.

– Почему это? – спросил Тревиз с любопытством.

– Потому что вы не могли перенести превращение, даже частичное. Вы были нашими гостями, прибывшими в наш мир поневоле, так сказать, и мы должны были защитить вас от опасности даже ценой потери некоторой части Геи. Это цена, уплаченная нами добровольно, но без особого восторга.

– Мы сожалеем об этом, – сказал Тревиз, – но ты уверена, что не-геянская пища, или какой-нибудь вид не-геянской пищи, не может, в свою очередь, повредить тебе?

– Нет, – ответила Блисс. – Что съедобно для тебя, должно быть съедобно и для меня. Я, конечно, имею дополнительные проблемы в усвоении такой пищи и превращении ее в Гею, как и в мои ткани. Это создает психологический барьер, который слегка портит мне радость от еды и заставляет меня есть медленно, но я преодолею это со временем.

– А как же инфекции? – воскликнул Пилорат в тревоге. – Как же я не подумал об этом раньше, Блисс! Любой мир, где мы приземлимся, наверняка имеет микроорганизмы, против которых ты беззащитна и ты можешь умереть от обыкновенной простуды.

Тревиз, мы должны вернуться.

– Не паникуй, Пил, дорогой, – улыбаясь сказала Блисс. – Микробы тоже ассимилируются Геей, когда они проникают в мое тело каким-либо путем. Если окажется, что они приносят вред, они ассимилируются быстрее; и как только станут Геей, больше не причинят мне зла.

Трапеза подходила к концу и Пилорат прихлебывал подогретую смесь фруктовых соков со специями.

– Дорогой мой, – сказал он, облизав губы, – я думаю, настало время сменить тему. Мне кажется, что мое единственное занятие на борту этого корабля – смена тем для разговоров. Почему бы это?

– Потому что Блисс и я цепляемся друг к другу, – торжественно сказал Тревиз, – какой бы вопрос мы не обсуждали, даже перед лицом смерти. Мы зависим от тебя, ты спасаешь нас от безумия. О чем ты хотел поговорить, старина?

– Я просмотрел свои справочные материалы по Кампореллону. Весь сектор, частью которого он является, богат древними легендами. Они относят свой сеттельмент к довольно давним временам, к первому тысячелетию гиперпространственных путешествий. На Кампореллоне говорят даже о легендарном основателе по имени Бенбели, хотя не могут сказать, откуда он появился. Они говорят, что первоначальное название их планеты было «Мир Бенбели».

– Как ты думаешь, много ли в этом правды, Янов?

– Ядро, возможно, как и в любой легенде.

– Я никогда не слышал ни о ком по имени Бенбели в истории. А ты?

– И я тоже. Но ты знаешь, что в позднюю Имперскую эру происходило тщательное замалчивание пред-Имперской истории.

Императоры в беспокойные последние столетия Империи были озабочены подавлением местного патриотизма, так как считали его, видимо, дезинтегрирующим фактором. Почти в каждом секторе Галактики, следовательно, истинная история с полными записями и точной хронологией существовала лишь с момента присоединения к Империи или аннексии ею.

– Я не думал, что история может быть так легко уничтожена, – сказал Тревиз.

– В основном, это не так, – ответил Пилорат, – но решительно настроенное и могучее правительство может сильно повредить ей. В этом случае ранней истории приходится зависеть от рассеянных материалов и она вырождается в устные предания. Обычно такие легенды полны преувеличений и стремятся представить сектор старее и могущественнее, чем он был. И не имеет значения, насколько глупы определенные легенды, или насколько невозможны на самом деле описываемые события, это становится вопросом патриотизма среди местного населения, верящего в них. Я могу показать тебе рассказы из каждого уголка Галактики, которые говорят о первоначальной колонизации, начавшейся непосредственно с самой Земли, хотя это не всегда то имя, которое они дают планете предков.

– Как они еще называют ее?

– Любым из множества имен. Иногда они называют ее Единственной, а временами – Старушкой. Или зовут ее «Лунным Миром» что, согласно некоторым авторитетам, является упоминанием о ее гигантском спутнике. Другие утверждают, что это означает «Утерянный Мир» и что «Лунный» – вариант «Утерянного»^[4], пред-Галактического слова, означавшего «потерянный» или «покинутый».

– Янов, остановись! – мягко сказал Тревиз. – Ты вечно можешь продолжать, со своими авторитетами и контр-авторитетами. Ты говоришь, эти легенды повсеместны?

– О, да, мой друг. Точно. Ты должен только разобраться в них, для того, чтобы получить представление об этой человеческой способности – начать с какого-нибудь зерна правды и наслаивать вокруг него слой за слоем совершеннейшего вранья – подобно моллюску Rhamopora, который растит жемчуг вокруг кусочка камня. Я пришел к этой совершенно точной метафоре только когда…

– Янов! Погоди! Скажи мне, есть ли что-нибудь в легендах Кампореллона, что отличает их от других?

– О! – Пилорат отрешенно взглянул на Тревиза, но не надолго. – Отличия? Ну, они утверждают, что Земля относительно близка. Это странно. На большинстве миров, где рассказывают о Земле, под каким бы именем они ее не знали, имеется тенденция смутно отзываться о ее положении – размещая ее бесконечно далеко или в какой-либо стране «никогда-никогда».

– Да, как некоторые сейшеллцы, которые говорили нам, что Гея находится в гиперпространстве.

Блисс засмеялась.

Тревиз бросил на нее быстрый взгляд:

– Это правда. Именно так нам и говорили.

– Да нет, я не оспариваю это. Это просто забавно. Мы не хотим, чтобы нам мешали, и вера сейшеллцев в недостижимость Геи – то, что нужно. Где бы мы могли быть в большей безопасности, чем в гиперпространстве? И если люди полагают, что мы находимся в нем – это почти то же самое, как если бы Гея там и была.

– Да, – сказал Тревиз сухо, – и, похоже, что есть что-то подобное, что заставляет людей полагать, что Земля не существует, или что она очень далеко, или что она покрыта – За исключением того, – отметил Пилорат, – что кампореллонцы считают ее относительно близкой к ним.

– Но тем не менее, наделяют ее радиоактивной поверхностью. Так или иначе, каждый народ с легендой о Земле считает ее недостижимой.

– Это более или менее правда, – сказал Пилорат.

– Многие на Сейшелл полагали, что Гея близка. Некоторые даже верно определяли ее звезду; хотя все считали ее недостижимой. Может оказаться, что некоторые кампореллонцы, настаивающие на радиоактивности Земли, могут указать ее звезду. Мы сможем тогда добраться до этой планеты, хотя они считают ее недостижимой. Мы проделали то же самое в случае с Геей.

– Гея желала принять тебя, Тревиз, – сказала Блисс. – Вы были беспомощны в наших объятиях, но мы не думали причинять вам вред. Что если Земля столь же могущественна, но не благосклонна? Что тогда?

– Я должен в любом случае попытаться достигнуть ее и готов принять любые последствия. Однако, это моя проблема. Как только я локализую Землю и направлюсь к ней, вам будет еще не поздно покинуть меня. Я высажу вас на ближайшем мире Основания или доставлю обратно на Гею, если вы пожелаете, а затем отправлюсь к Земле один.

– Мой дорогой, – сказал Пилорат с очевидным огорчением, – не говори подобных вещей. Я не хочу покидать тебя.

– Или я – покинуть Пила, – сказала Блисс, протянув руку и коснувшись щеки Пилората.

– Ну что ж, хорошо. Вскоре мы будем готовы к Прыжку на Кампореллон, а затем, надеюсь, и к Земле.

Часть II

Кампореллон

3. На внешней станции

9

– Тревиз говорил тебе, – сказала Блисс, входя в свою каюту, – что мы в любой момент должны быть готовы к Прыжку и переходу через гиперпространство?

Пилорат, склонившийся над своим дисплеем, взглянул на нее.

– Да, он только что заглянул и сказал мне «в пределах получаса».

– Мне неприятно думать об этом, Пил. Мне никогда не нравился Прыжок. Во время него у меня возникает забавное чувство вывернутости наизнанку.

Пилорат выглядел слегка удивленным.

– Я даже не думал о тебе, как о космическом путешественнике, Блисс, дорогая.

– Я не слишком опытна, и я не имею ввиду, что это только в моем случае, как компоненты. У самой Геи не было поводов для регулярных космических путешествий. По своей истинной природе я/мы/Гея не нуждаемся в исследованиях, торговле или связях через пространство. Хотя остается необходимость держать кого-то на внешних станциях…

– Как в том случае, когда мы имели счастье встретить тебя.

– Да, Пил, – она нежно улыбнулась ему. – Или даже посещать Сейшелл и другие звездные области по различным причинам – обычно конспиративно. Но, конспиративно или нет, это означает Прыжок и, конечно, когда любая часть Геи совершает Прыжок, вся Гея чувствует это.

– Это довольно неприятно, – сказал Пилорат.

– Могло быть и хуже. Большая часть Геи не участвует в Прыжке, так что эффект довольно размазан. Однако, я, кажется, более чувствительна, чем большинство Геи. Как я уже пыталась говорить Тревизу, хотя все на Гее – Гея, индивидуальные компоненты не идентичны. У нас свои различия и мой тип по каким-то причинам особенно чувствителен к Прыжку.

– Постой, – сказал Пилорат, внезапно припоминая, – Тревиз объяснял мне однажды. Это в обычных кораблях ты испытываешь ужасные ощущения. В обычных кораблях ты покидаешь Галактическое гравитационное поле при входе в гиперпространство и возвращаешься в него, выходя в обычное пространство. Именно уход и возвращение приводят к таким ощущениям. Но «Далёкая Звезда» – гравитационный корабль. Он независим от гравитационного поля и, собственно говоря, не покидает и не возвращается в него. По этой причине мы не почувствуем ничего. Я могу заверить тебя в этом, исходя из собственного опыта.

– Но это прелестно. Я жалею, что не затронула эту тему раньше. Я могла бы избавить себя от изрядных переживаний.

– У него есть и другое преимущество, – продолжил Пилорат, чувствуя душевный подъем в необычной для него роли специалиста по вопросам астронавтики. – Обычные корабли должны удалиться от крупных масс, таких, как звезды, на довольно большое расстояние в обычном пространстве для того, чтобы произвести Прыжок. Частью потому, что чем больше величина гравитационного поля звезды, тем болезненнее ощущения от Прыжка, частью – чем сильнее гравитационное поле, тем сложнее системы уравнений, от решения которых зависит безопасность Прыжка и определение точки выхода в обычное пространство.

На гравитационном судне, однако, отсутствует, так сказать, ощущение Прыжка. К тому же, корабль снабжен компьютером, который значительно превосходит обычные и может решать сложные уравнения с необычайным искусством и скоростью. В итоге, вместо того, чтобы удаляться от звезды пару недель только из-за необходимости выбора безопасной и удобной для Прыжка дистанции, «Далёкая Звезда» достигает того же за два-три дня.

– Это прекрасно, – сказала Блисс, – и это делает честь Треву, что он может управлять таким необычным кораблем.

Пилорат слегка нахмурился:

– Пожалуйста, Блисс. Говори «Тревиз».

– Да, да. В его отсутствие, однако, я немного расслабилась.

– Не стоит. Ты не должна поощрять эту привычку даже слегка, дорогая. Он так чувствителен к этому.

– Не к этому. Он чувствителен ко мне. Я ему не нравлюсь.

– Это не так, – горячо возразил Пилорат. – Я говорил с ним о тебе. Подожди, подожди, не хмурься. Я был сверхтактичен, милое дитя. Он уверил меня, что дело не в том, что ты ему не нравишься. Он подозревает Гею и удручен тем, что был вынужден признать ее будущим человечества. Мы должны учитывать это. Он должен преодолеть себя, по мере того, как постепенно придет к пониманию преимуществ Геи.

– Надеюсь, что это так, но это не только Гея. Что бы он тебе не говорил, Пил, – и помни, что он очень привязан к тебе и не хочет тебя ранить – он не любит лично меня.

– Нет, Блисс. У него нет для этого оснований.

– Меня не обязаны любить все просто потому, что любишь ты, Пил. Позволь мне объяснить. Трев – хорошо, Тревиз – думает, что я робот.

Огромное изумление появилось на обычно непроницаемом лице Пилората.

– Наверняка он не считает тебя искусственным человеческим существом.

– Почему ты так удивлен? Гея была основана с помощью роботов. Это известный факт.

– Роботы могли помогать, как это могут машины, но это люди основали Гею, люди с Земли. Именно так думает Тревиз. Я знаю.

– В памяти Геи нет ничего о Земле, как я и говорила тебе и Тревизу. Однако, в старейших воспоминаниях присутствуют еще какие-то роботы, работающие, даже спустя три тысячи лет, над задачей превращения Геи в обитаемый мир. В то время мы также формировали Гею как планетарное сознание. Это заняло много времени, Пел, дорогой, и явилось другой причиной того, что наши ранние воспоминания смутны, и, возможно, это не вмешательство Земли уничтожило их, как думает Тревиз…

– Послушай, Блисс, – сказал озабоченно Пилорат, – но где же роботы?

– Ну, когда Гея сформировалась, роботы ушли. Мы не хотели, чтобы Гея включала роботов. Мы были убеждены, и остаемся при этом мнении сейчас, что роботосоставляющая является, при длительном развитии, вредной для человеческого общества, не зависимо от того, Изоляты они по своей природе или Планетары. Я не знаю, как мы пришли к этому выводу, но возможно, что он основывался на событиях, датирующихся совсем ранними временами Галактической истории, так что память Геи не простирается так далеко в прошлое.

– Если роботы ушли…

– Да, но что если некоторые остались? Что если я – одна из них – возможно мне 15 тысяч лет. Тревиз подозревает это.

Пилорат медленно покачал головой.

– Но ведь это не так.

– А ты в этом уверен?

– Конечно, уверен. Ты не робот.

– Откуда ты знаешь?

– Блисс, я знаю. В тебе нет ничего искусственного. Если уж я не знаю ничего такого, то и никто не знает.