Чиста пацанская сказка

      – Ой-вэй! - прикалываясь, заголосил Марат с йоббитским прононсом, подавая руку встающей бабе длинного. - Какой цорэс, надо же себе! Вы таки не ушиблись, дорогая госпожа? Ваш супруг, я вижу, остался несокрушим, да, есть еще крепкие мужчины…
      Фрау Диркшнайдер, тут же ставшая томной и ранимой, повисла на руке галантного чужестранца всей своей тушей, а тупой кантор расплылся до ушей, забыв о несчастном карманнике:
      – Данке, данке, молодой госпоттин… Песопрасие, фы сокласны? Приличному тойфелю уше по улитсе не пройти! Киттаются тут фсякие!
      – Ой, а что с этим несчастным?! - округлил глаза Марат, с трудом отцепляясь от томной канторши - Вы только себе гляньте! Он не может встать, он ушибся!
      – Охота фам, прафо, фоситься со всяким туммкопфом. - фыркнула канторша, обиженная переносом внимания. - Это же есть Бух, пывший органист. Фот уфитите, сейчас он фстанет и пудет клянтчить у фас пфенниг…
      – Бух?! Точно, Бух… - скривился кантор. - Как это я сразу не токатался… Пойтем, торокая. Еще расс данке, герр чужестранетс.
      Слащаво улыбаясь вслед удаляющейся парочке, Марат нащупал у возящегося внизу тойфеля ворот и рывком придал ему вертикальную ориентацию. Точно, синяк. Запах от постоянно бухающих ни с чем не спутаешь - перегар позавчерашний, вчерашний, свежак, плюс вонь похмельного пота от несвежих одежд…Сука! - разочарованно сплюнул Марат. - Обычный синяк! Чтоб ширмач так вонял - скорее уж мента в рай пропустят. Ладно. Хоть шерсти клок, а снять надо…
      – Ну ты че, э? А ну стой прямо.
      – А чо? Че фам с меня нато, уфашаемый? - щуплый тойфель собрал кожу на пропитой морде в жалобную гримасу. - Фам-то я че стелал? Хфатаете, трясете староко польного тойфеля… "Стой туда, стой сюта"… Я уше отслушил срочную, чтоп фы знали…
      – Не ной, а то ща как печень подлечу. - мирно предложил Марат, заметив, как цепко обшаривают его глаза бухарика. - Пошли, налью кружечку, товарищ Бух. Хе, "Бух"… Тебя не Арик звать?
      – Найн. Ёхан Севостьяныч, попрошу… А че?
      – Да так… В цвет бы вышло. - Марат вернулся за столик и выпнул из-под него еще один табурет. - Падай, Бух. Вон, там есть еще, залей трубу.
      – Фот это труккое тело. - удовлетворенно пробормотал синяк, благоговейно цепляя кружку дрожащей клешней. - Так я допью? Данке… Фсекта рат растелить стол с культурным… а фы, кстати, ис каких мест, уфашаемый?
      – Из Цвайбире. - отрезал Марат, сигналя девке насчет пары пива.
      – Ну, ис Цвайбире так из Цвайбире, мне-то, сопстфенно, какая петшаль…
 
      Девка шваркнула об стол двумя кружками, глядя на Марата, как прокурор…Не, Лисхен права, на фсе сто! Все мушики - казлы! А как сначала-то - и посмотрел прафильно, и "майне-кляйне", а я-то, дура! уш и подмылась, и синяк замазала… Дура я, дура! Щас путет все как всекта - парочку, еще парочку, шнапсику, еще шнапсику - и все…
      Прошел час с четвертью. Вывернутый наизнанку Бух был уже не рад холявному пиву, и тоскливо поглядывал по сторонам, но сдриснуть не решался: отчего-то ему не хотелось вызывать неудовольствие странного чужака. Внезапно что-то словно укололо его в спину, и Бух обернулся, сразу заметив увешанную покупками дочку фюрста, решительно направляющуюся к пивной.
      …Не, Лисхен права, на фсе сто! Все мушики - казлы! На пять минут, букфально на пять минут отойтешь - и фот, пошалуйста! Сидит халкает пифо с самым пропащим забулдыгой во всем Ихбинкранке, и обтекает слюнями на эту толстожопую сучку!
 
      Странное дело: застанный на месте преступления супруг не втягивал шею в плечи, как это заведено у тойфелей, пойманных женами за распитием пива. Напротив, приветливо улыбнувшись супруге, фон Цвайбире снова отвернулся к пропойце, и… О ужас! Облегчил семейную кассен на четвертак, тут же сгинувший в запьянцовских лохмотьях.
      – Вот, держи аванс. Каждый понедельник здесь, так же перед этим вашим намазом… Если прожду больше пяти минут - ноги вырву. Вкурил, классик?
      Поклонившись дочери фюрста, довольный забулдыга исчез. Фрау фон Цвайбире, недружелюбно покосившись на неосторожно дергающуюся занавеску подсобки, уперла руки в боки и набрала воздуху для первого в ее семейной разбора полетов, но, вследствии мощного рывка, очутилась на колене мужа, и воздух пришлось выпустить понапрасну.
      – Ты че это распушилась, а, мать? - добродушно поинтересовался Марат. - Ты это даже не думай, крапивы-то враз наломаю. И вразумлю, мать, ей-ей.
      Потерявшая дар речи фрау только открывала и закрывала обессловевший рот: "Как это - крапивы? Женщину - крапивой?!", но муж, сменив интонацию, уже строго отчитывал ее за "долгое шляние" черт знает где, и ее решимость куда-то делась, тем более, что в ворчании проскочило "пошли, выберешь" и "подарочек, раз такое дело".
      – А кутта пойтем? Гольдшмидт уше сакрыл сфою юфелиирку…
      – Да тут рядом. - бросил через плечо Марат, сворачивая к крыльцу, с которого полтора часа назад так красиво спикировал Бух.
 
      Хозяин ломбарда Гулькенхренст в людях разбирался; и, как любой умный человек, имеющий собственное (ну, напополам с герром Фексельперком; почти напополам) дело, информацией, что называется, владел. Не успела еще полностью распахнуться дверь, как старый пройдоха уже понял, как надо себя вести, чтоб нажить с нового посетителя денег, а не проблем…Новый цвайбирский авторитет… Наслышаны, как ше… Неотесанный грубиян с варварской стороны. Как-то справился с драконом, и теперь "гуляй, рванина - однова живем!"… В схему, правда, не очень укладывался совсем нешуточный лавандос, привезенный, по слухам, пришлым варваром; однако таково уж варварское обыкновение - то награбят полный кешер, то ходят бычки досасывают и лопушком подтираются…Фпрочем, лопушком они подтираются фсекта… - приветливо улыбнулся Гулькенхренст новому клиенту:
      – О, какой прияттный визит! Сам фюрст фон Цвайбире! Да с супругой! Какая тшесть тля мой маленький заведений! Не укотно ли присесть, уфашаемые?
      – Укотно… - расплывшись в туповатой ухмылке, передразнил тойфеля Марат.
      Тойфель что-то прошипел тупо вылупившимся на гостей охранникам, молодым здоровенным свиссерам в одинаковых новых камзолах синего сукна. Те бросили дубины и ломанулись за стульями, едва не снеся полконторы. Дождавшись, когда "фысокие гости" рассядутся, Гулькенхренст отослал быков на улицу, выдернул из-за своей конторки трехногий табурет и скромно опустился на его мягкое сиденье, все это время не затыкаясь ни на секунду - и как он рад, и какие чудесные финансовые продукты появились в спектре услуг, оказываемых его ломбардом, и как он опять-таки рад, и что бы делали финансисты без крепкой власти, обеспечивающей покой и процветание, и в каком неоплатном долгу…
      – Вот в этом месте поподробнее… - сладко улыбнулся варвар.
      – Что имеет в виду мой коспотин?
      – Неоплатные долги. - жизнерадостно улыбаясь, высокий гость вытащил из кармана сложенный вчетверо пергамент, расправил его и шлепнул об конторку перед Гулькенхренстом. - Не растолкуете мне, дорогой камрад, как образовалась процентная часть долга вот по этой закладной? Механизм начисления интересует.
      Почуяв нехороший ветерок в теплом гульфике, Гулькенхренст тем не менее бодро схватил бумагу и принялся наводить тень на плетень, понимая, однако, что выходит как-то не совсем убедительно…Чертов Шнобель, старый пень! Приучил меня, со своими телячьими мозгами! Черт!..
      С процентами он и впрямь неслабо там намудил, а че, кто бы не намудил - че ни пишешь, старый Шнобель только крякает да выкатывает; крякает да выкатывает… Годами, годами ведь! Ну кто бы тут не расслабился?!…Ладно хоть открытой борзоты нет, почти не от фонаря цифры рисовались… Эх, тщательнее надо, герр Гулькенхренст… Да и что он мне сделает, в конце-то концов… - подавил остатки паники финансист и уверенно закончил:
      – …таким образом, задолженность глубокоуфашаемого фюрста на секотня состафляет триста семьтесят семь монет сорок пфеннигофф. Конечно, глубокоуфашаемый фюрст Шнобель может сакрыть эту дебиторку ф люпое утопное тля него фремя…
      – Триста семьтесят семь? - с непонятной игривостью осведомился молодой фюрст, весело глядя на финансиста.
      – Триста семьтесятт семь монет сорок пфеннигоф. - сохраняя респектабельность, подтвердил Гулькенхренст.
      – А позвольте-ка папочку со счетом фюрста… - уже откровенно издеваясь, вежливо процедил посетитель.
      Гулькенхренст совершил попытку воспрепятствовать неизбежному, начав робко сомневаться в компетентности "уфашаемого фюрста фон Цвайбире", сетуя на "мношестфо слошшных расчетоф", но был все так же весело, но куда более грубо оборван:
      – Ты, Сорос местный. Подыши пока носом, ладно? "Слошшных", мля. Я, если чо, на Казани и форексов крышевал, так-то… Дай-ка лучше мне вон ту досочку с грифелем…
      У Гулькенхренста вспотели ладони. С возрастающим предчувствием чего-то нехорошего он обреченно следил, как спорый грифель авторитета заполняет доску колонками цифр. Наконец, Марат закончил, обвел образованное подсчетами сальдо и выхватил из-под бумаг на конторке пухлый кодекс Понятий О Нормальном Ходе С Толкованиями И Сборником Избранных Прогонов. Полистал, отчеркнул что-то ногтем, нехорошо ухмыляясь. Еще полистал, заложил грифелем, и поднял, наконец, до неузнаваемости потяжелевший взгляд на измученного ожиданием Гулькенхренста.
      – Слышь, финансист, - медленно и сочувственно проговорил авторитет, - тебя как звали-то?
      – П-пауль… - икнул на табурете финансист.
      – Н-да-а-а-а… Эх, Пауль, Пауль… Как же так? - с неотличимым от оригинального сожалением тяжко вздохнул авторитет.
      – Ч-что - т-так? - едва вытолкнул через побелевшие губы несчастный тойфель, но фюрст, казалось, не расслышал вопроса и продолжал сокрушенно разглядывать финансиста, сокрушенно приговаривая:
      – Эх, Пауль, Пауль…- тут во взгляде авторитета мелькнуло самое искреннее беспокойство: - А ведь у тебя, поди, семья… Жена там, дети всякие останутся…
      – П-почему - останутся? Майн фюрст?
      – О, Пауль, родной ты мой! Наконец-то догадался… - беззлобно потрепал по шее финансиста Марат. - А то я уж жду-пожду, когда ты ко мне "эй, ты!" начнешь обращаться.
      – Простите, майн фюрст… - потупился Гулькенхренст, искренне раскаиваясь в расслабухе, навеянной невыносимою легкостью ихбинкранкского бытия.
      – А "останутся", мин херц, оттого, что не буду же я омрачать наведение подобающего орднунга такими мерами, как… Погоди, ща оглашу… - фюрст, умиляясь собственной кротости, раскрыл пухлый Кодекс и процитировал: -…а буде какому Авторитету случится вычислить крысу или еще какого махновца, чья движуха порет бочину Всеобщему, то по совершении с таковым процедур, поименованных в… - так, это пропустим, тут пункты, ага, вот: -…а как то, что от наказанной крысы осталось, вынесут с Хаты, то с хабаром и семейниками этой грязи Авторитету следует поступить сообразно своему пониманию Хода; опять-таки, ежели нет за конкретно такие прецеденты растирающих толкований от вышестоящих уровней Авторитета, территориальных либо отраслевых, как-то: Прогонов, Маляв, Ценных Оперных Указаний, Пресс-Рекомендаций и прочая… Ну, это уже неинтересно… Понял че-нибудь?
      Финансист промолчал. Его язык отказался служить своему хозяину, внезапно обнаружившему под ногами жадно распахнувшуюся бездну - вместо уютной тенистой аллеи своей жизненной траектории. Факты, коварные двуличные обманщики, вывернувшись наизнанку, обнаружили совершенно иное свое содержание, нежели то, к которому мало-помалу привык несчастный финансист. Невинные шалости с копеечными, если уж честно, суммами вдруг обернулись Крысятничеством, от которого грозно пахло парашным углом и парными потрохами, сыплющимися из свежевскрытого брюха; а вполне, казалось, извинительные компромиссы с Ходом стремительно превратились в Подгрызание Авторитета и Бочину Всеобщему, от которых веяло уже совсем нехорошо - ацетоновым запашком изо рта, свойственным перед смертью, как судачили мирные обыватели, жертвам ритуала Трамбовки Ливера, полагающегося за неосторожные плевки в сторону Большой Иконы всем осмелившимся. И членам их семей…
      – Ну, геноссе, че притих-то? Че не блажишь, че отмазки не лепишь? Чуешь, Schwanzlutscher, косяк за собой?
      Финансист продолжал молчать, нервно треща мокрыми холодными пальцами.
      – Лады. Тада предъявлю тебе по полной форме. - Авторитет, перестав скрывать холодную злобу за фасадом дурашливой участливости, поднялся с места и обжигающим ударом раскрытой ладони снес Гулькенхренста с табурета. - Женщина! Выйди.
      Сквозь расплывающиеся в глазах слезы финансист отметил как что-то мелькнуло, и быстрый шелест юбок частично прорвался сквозь звон в ушах. Пытаясь изменить неудачную позу, в которой оказалось тело после короткого полета, финансист приподнялся, но неведомая сила тут же выбила из груди остатки воздуха. Не успел финансист вздохнуть, как следующий удар наполнил непереносимо режущей болью область печени, потом обожгло голень, почки словно насадили на шампур, снова грудь - в том самом неуместно чувствительном пятачке, богатом мягонькими хрящами, потом… Потом все слилось в широкополосный канал, сказочно щедрый на входящий болевой трафик. Длилось это вечность, или даже две. К концу второй финансист ощутил, что новые порции ощущений вроде бы перестали поступать. С трудом приоткрыв глаза, Гулькенхренст обнаружил перед собой склонившегося к нему авторитета. Авторитет снова сочувственно улыбнулся, и по-отечески продолжил укорять оступившегося:
      – Как же так, ты, Schwuchtel? Своего авторитета, а? Старого, уважаемого тойфеля, а? Старый занял вшивый полтинник, а ты? Ты какого рожна процент ему выставил штрафной, да еще по эффективной ставке считал, а, Mistkerl? И зачем ты процентную часть дебиторки кажын день капитализировал? Ты понимаешь, в кого ты себя чуть не образовал такими движениями, а, Пауль? - патетически воздев глаза горе, возопил фюрст, возвращаясь в кресло.
      Усевшись и раскурив трубку, авторитет раздумчиво выпустил клуб дыма и сам же ответил на свой вопрос, глядя на финансиста с глубоким разочарованием:
      – В крысу поганую, Пауль, в крысу… С которой можно уже как с животного спрашивать… - и устало откинулся в кресле, давая понять, что у финансиста еще остался шанс спасти его едва не погубленную веру в порядочность кредитно-финансового сектора экономики.
 
      Догадавшись, что экзекуция… не будем загадывать, и используем термин "пока" - прервалась, финансист перестал скулить, собрался в кучу и отделил зерна от плевел. Зерен оказалось два: дающее тень надежды "чуть не" и конфирмующее "можно". Безуспешно подавляя рвущиеся наружу рыдания, финансист подполз к ногам авторитета и осторожно приобнял начальственный сапог:
      – Чем… ой, как польно… Чем м-могу заг-гладить, м-майн фю-ю-у-у-урст?
      Авторитет переменился в лице - скучающее отвращение к свинцовым мерзостям жизни уступило место робкому недоумению, на лице фюрста ясно читалось: неужели есть еще в лагере Маммоны чистые сердцем… Впрочем, фюрст быстро спрятал подальше проявления своей высокочувствительной души и стал сух и деловит:
      – Загладить? Вот это деловой разговор, милый Пауль… Что ж, ладно. Хода делу на этот раз не дадим. Да, Пауль, друг мой? Я не зря дал тебе шанс и взял на себя сокрытие твоих делишек? Я не пожалею о своем мягкосердечии? Ну, полно, полно… Хватит, я сказал! - вырвав из потных ладошек гулькенхренста измусоленную руку, авторитет продолжил:
      – Первое. Бабло старику надо вернуть.
      – Все, все ферну! Майн фюрст, не сомнефайтесь! Лично отнесу!
      – Лично не надо. Все должно быть по закону, Пауль. Мы же с тобой не для того собрались, чтоб, исправляя твои ошибки, наделать новых, верно? Буква Хода должна быть соблюдена до скрупулезности! Кредитный договор расторгаем по пункту четыре-одиннадцать. По форсмажору. Сякаев же форсмажор, согласен? Давай-ка, оформи полное отсутствие взаимных обязательств. Предмет залога я заберу.
      – А… А основная сумма долга?
      – Па-а-а-уль! - строго глянул авторитет, - ты не понял?
      – О, найн, найн, майн фюрст, простите… - поторопился переобуться финансист.
      – Пауль, ты, похоже, не осознал всей серьезности ситуации… - Марат сделал движение, мол, сейчас отложу досочку.
      – Нет-нет-нет, майн фюрст, я полностью и до контса…
      – Halt die Fotze. Второе. Раз уж получилось так, что твой Arsch остается при тебе, значит, ответишь в денежной форме. Штраф… так, что у нас там в Кодексе…
      В Кодексе оказалось колесование и вытягивание кишок на длину, определяемую "…волею Авторитета; или, в отсутствии такового, лица, им уполномоченного; или…". Выразительно глянув на вновь побелевшего контрагента, Марат продолжил переговоры.
 
      Утомившаяся перетаптываться на крыльце и раскланиваться с прохожими Глистенгильда, с похвально гуманным удовлетворением отметив прекращение звуков драки, стала от скуки прислушиваться к происходящему внутри. В конторе долго о чем-то бубнили, затем из-за дверей конторы слышалось звяканье тяжелых дверец несгораемой кассы, шлепали по столешне конторки увесистые мешочки, грохнуло по дереву что-то твердое… Наконец, у самой двери раздались шаги, и любопытная фрау едва успела отпрянуть. Высунувшийся муж поманил ее пальцем в помещение и сообщил, глядя на опухшего хозяина ломбарда:
      – Геля, кляйне, герр Гулькенхренст, узнав о нашем бракосочетании, выразил желание ознаменовать такое событие каким-то сюрпризом. Будь добра, подойди и выбери себе чего-нибудь. Пава, изобрази!
      Унылый финансист распахнул перед ойкнувшей от бриллиантового блеска новобрачной широкий кофр.
      – Ой! Какая прелесть! - взвизгнула Глистенгильда, приученная папенькой к скромным стандартам потребления. - Любую-любую, герр Гулькенхренст? Какую захочу?!
      – Натюрлих. - мрачно кивнул хозяин ломбарда.
      – Вот эти! Можно? У вас тут есть зеркало? Герр Гулькенхренст, данке! Вы душка! - фрау запечатлела на наливающейся розовым щеке финансиста невинный поцелуй и унеслась к висящему у дверей зеркалу.
      – Пауль, брателла, обожди закрывать. Куда торопишься, да… Я тоже гаечку себе посмотрю… Все ж женатый человек, надо соответствовать. Так, ну-ка…
      – Майн фюрст!!! - взвыл белугой хозяин ломбарда. - Только не его, умоляю! Это ж тридцать дфа карата, я ж так по миру пойду…
      – Ниче-ниче, наука, она тоже за бесплатно не приходит… Ну, как тебе? Достойна эта гайка авторитетовского пальца, а, Пауль? Как считаешь?
      – …
      – Ну, вроде бы, все к тебе… - задумчиво вымолвил фюрст, рассеянно обводя мечтательно-хищным взглядом взятую под контроль точку, и уточнил: - На сегодня, Пауль, не расслабляйся. Я днями загляну еще, есть у меня мысли по поводу твоего бизнеса. Ладно, ауфвидерзеен, камрад Пауль, и больше не давай мирским похотям заглушить голос своего сердца. Оно у тебя золотое, Пауль, верь мне… Пойдем, Геля… Геля, пойдем уже… Отстань от герра Гулькенхренста! Это он от радости…

Глава Шашнадцатая,

      в которой… да блин, да достали меня эти предисловия. Короче, читайте, там все написано. Че не вкурите - звоните, телефон редакции в конце книжки, где тираж и циферки всякие. В любое время, но лучше посреди рабочего дня, чтоб служба медом не казалась. Че сказать? "Корчагина мне, голуба. Это от Вали звонют, со Смольнова" - только ва-а-ажно так, врастяжку.
 
      Воспрявший из похмельных хлябей фюрст Шнобель фон Ихбинкранке восседал за столом, приканчивая окорок под третью кружку светлого. Не будучи избыточно сложно организованной натурой, авторитет не стал особо рефлексировать по поводу причин повышения класса сервиса, но охотно воспользовался вновь открывшимися возможностями, живо напоминая владельца отстойника для краденных "десяток" из Альметьевска или Туймазов, впервые купившего пляжный тур и обнаружевшего, что "олл инклюзив" по-американски означает "гуляй, рванина".
      Прислуга, еще вчера наглая, словно целиноградский педераст, и в самом деле претерпела удивительную метаморфозу. Первое, что поразило фюрста после торжественного вноса "леккого саффтрака", был невиданно оперативный вынос ночной вазы, не опорожнявшейся два последних дня и с трудом сохранявшей функциональность вследствии исчерпания потребной для ее работы пустоты. Затем силами горничной и коридорного была сделана уборка - влажная, что было не совсем в правилах заведения. Затем та же горничная унесла камзол, кюлоты и исподнее Шнобеля, возвратив их в стиранном и поглаженном виде; и, что более всего поразило воображение Шнобеля, с пуговицами, не претерпевшими сокращения поголовья - сие, напротив, являлось правилом, соблюдавшимся неукоснительно.
      В данный же момент, охраняя покой суверена, вкушающего перешедший в обед завтрак, у дверей ненавязчиво выстроились коридорный, горничная и местный мальчишка, конкретной функцией не наделенный и получающий подзатыльники по самому широкому кругу вопросов. Разгрызая сочный подкопченный мосол и мечтательно прозирая сквозь размытые тела свиты известные лишь ему перспективы, Шнобель вдруг отметил странное явление и сфокусировал монарший взор на строе малых сего мира: ни с того, ни с сего они начали уменьшаться в размерах! Происходило это нелинейно; казалось, какая-то неведомая сила толчками погружает их головы в плечи все глубже и глубже.
      Едва фюрст отметил это загадочное явление, как объявилась и его разгадка: на лестнице раздались полновесные шаги зятя, сопровождаемые мелкой дробью каблуков дочери. У старого авторитета потеплело на сердце: любой отец сразу поймет по шагам, весело или грустно его ребенку. Дверь распахнулась, едва не придавив съежившийся персонал, и комната враз наполнилась жизнью, движухой и запахом покупок.
      – О! Папан скорее жив, чем мертв! Нифигассе, да он и пузырька почти успел додавить!
      – Папхен, папхен! Смотри скорей, че мне купил муш! Красифые, прафта?
      – Э, room-service! Кому, нна, стоим?!
      – Дети мои, я есть искренне ратт… - попытался вставить слово умилившийся авторитет, но ему не дали.
      – Батя, ты даешь, блин! У тебя опохмел уже в новую пьянку переходит! Хотя че, можно и накатить, второй день как-никак…
      – Прафта красифые, папхен? А есче я купила тфа платтья, и нофый халат тля тепя, и…
      – Фердаммте шайзе! Бать, я правильно выразил? Где мой обед?! Бегом, черти! Черт должен летать! Эй, малец, а ну тохта. Шепни там этому жирному помоеру, что ему фюнф минутен, не справляется - спускаюсь, понял? Марш!
      Разлив остатки из недопитой фюрстом бутылки, Марат оглядел жену и тестя, и произнес тост:
      – Ну че, новые родственнички… Вы вроде ниче. Надеюсь, и я вам сгожусь и семейного не опарафиню. Ну, поехали, что ли…
      – Прозит! - поддержали родственнички, и второй день начался.
 
      Впрочем, посидеть, как полагается, не получилось - нетренированная часть семьи скисла после третьей, едва успев попробовать доставленное снизу жаркое; старому фюрсту попало на старые дрожжи, и он начал тормозить и заговариваться на две раздачи позже… Да, не надо было ему давать наливать по полной: после вручения возвращенной короны растроганный фюрст налил едва ли не с горкой, и долго что-то бормотал, слегка прослезясь и постоянно сбиваясь на начало. Короче, справлять второй день стало не с кем. Разложив родственников по койкам, Марат вернулся к столу в одиночестве, налил, отрезал шматок побольше, приготовил чищеную луковицу - но выпить не как-то не сложилось: на Марата накатило какое-то усталое безразличие, какое всегда бывает после сбычи очередной мечты.
      …Ну, вот мы и это, в Хопре. И че… - почти вслух сказал Марат сам себе, повертел в руке стакан и вернул его на место. -…Че за измена-то? Лови кайф, оттягивайся, ведь вот он, покой и все типа как по-домашнему, по нормальному - все, как ты хотел… Марату вдруг ярко-ярко вспомнилось, как он мечтал примерно… да что "примерно", как раз о таком, когда тянул шебутную лямку го-даня в постоянно режущимся с соседями тонке славного толстяка Мяо…Ведь пернуть некогда было, как крутились, вспомнить страшно. То Лю-Ань-Жуевские голову подымут, то рынок от Ши-Хун-Чжаевских отбивай, то на курильни наехали, то одно, то другое, то шашнаццатое… Или когда этот, как его, дебила длинного - о, Го Вэй, и этот, сраный Лист сраного Платана, на стрелку с ракетами подъехали, козлины подлючие… - даже с некоторым удовольствием припоминал Бу Ху-Лим эпизоды славных дел на Косорыловке. -…И как все по чесноку было-то, чего греха таить… Что Мечи на стрелки ездили, дак это как здравствуй, но ведь даже жирный Мяо не гнушался подержаться за копье… Марат тяжко вздохнул - ему, как ни крути, приходилось признать, что так быстро пролетевшие Похинхинские годы плохим словом уже и не вспомнишь…А пацаны! Ведь на косорыловке пацаны, как ни крути - а ведь большинство нормальные все, без гнилья и падлючества. Да, там Ход даже знать не надо, там им дышишь… Э-эх… - Марат выдохнул в мягко подкрадывающиеся сумерки остатки воспоминаний и вернулся в Орднунгию. Захотелось прошвырнуться, и повод встать из-за стола с грустно застывшими объедками тут же нашелся: - Пора, в общем-то, уже и свечи зажигать, где эти канальи? Пойти жирному понятки подновить, что ли…
      Спустившись, Марат обнаружил, что трактир полным-полнехонек. Метавшийся за стойкой толстяк Свинненкампф замер и побледнел, завидев щедрого на тумаки постояльца, неосознанно подняв руку к свежему бланшу на полфотографии. Сидевшие ближе к стойке посетители, прикусив языки, повернулись к спустившемуся, но, вопреки успевшей разнестись молве, новый Цвайбирский фюрст отнюдь не спешил набрасываться на подданных своего тестя, разрывать их в клочья, бить, резать и увечить. Напротив, заняв конец длинного стола, он смирно воздел перст, продолжив жест хватательным, как-бы за кружку, движением - оказывается, сие чудовище выглядело совсем как тойфель и даже употребляло пиво. Чудовище выжрало кружку залпом с несомненным удовольствием, мощно рыгнуло и попросило повторить. Ожидавшие от "орксише дрэгонкиллера" живописных бесчинств и иных проявлений загадочной орксийской души, тойфели разочарованно отвернулись: жизненный опыт подсказывал им, что страсть к пиву и к парной крови редко сочетаются в одном организме.
      Посидев на народе, Марат обнаружил, что куда-то идти ему уже совсем не хочется. Зрелище спокойно бухающих тойфелей мало-помалу привело его сперва в расслабленное и умиротворенное настроение, а вскоре Марат заметил, что струганые доски стола начинают стремительно приближаться, стоит лишь немного расслабить мышцы шеи…А че - после вчерашнего, да с папаном пузырек съели, да за день кружек пять, да сейчас две…- немного путаясь, прикинул на пальцах засыпающий фюрст. -…Ниче странного. Надо ба-а-а-а-а-аиньки…
 
      – Утр-р-ро кр-р-расит…- по старой привычке замычал свою традиционную утреннюю-для-бритья фюрст фон Цвайбире, намыливая круглую татарскую морду в готичной умывальной комнате.
      Куплет не пошел…Не, как-то не катит, здесь надо что-то другое… - задумался авторитет, косясь на белоснежные пики своих личных гор, виднеющиеся из-за гряды личных гор тестя. Горы определенно грели то низкое мелкособственническое, что спит в глубине даже величайших душ. Ну и что с того, что доходу с них, как с отдела церковной утвари. Зато вон какие здоровенные. И свои. Личные. Даже зеленка есть…Ну ты даешь, Бугульма. - сам себе улыбнулся Марат. - Как лох, купивший за настоящие деньги долю в неначатом котловане. "Здесь будет Наипон-Палас! Строительство ведет ЗАО Лохразводстрой, гендиректор Крысенко Л.В." Че толку с этих куч, хоть и здоровые… Появившись, мысли о насущном быстро выдули из свежевыбритой головы абстрактное удовольствие от факта владения несколькими кубическими километрами камня: увы, бюджет Орднунгии пока не имел выделенной строки на щебень.
      За накрытым к завтраку столом Марата ждали подозрительно веселый фюрст фон Ихбинкранке цу Нохайне и его вельми грустная дочь.
      – Че, мать, скучная? - Марат попытался ласково потрепать жену по затылку, но вовремя отдернул руку: гнедиге фрау издала низкое горловое шипение, очень похожее на то, что производит кот, оттаскиваемый за хвост от свежеизловленной добычи. - Давай-ка вот шнапсику, че мучиться-то?
      – Торокой зятть, я уше претлакал ей осфешиться. - блестя свежеоткрывшимися глазами, посоветовал фюрст, демонстрируя длинную царапину на стариковской веснушчатой кисти. - Лутше не трогай.
      –