Война и мы - Мы сгорали заживо. Смертники Великой Отечественной

Есть в таком положении невозможно, но позировать фотографу – вполне

Все то, что необходимо знать, чтобы успешно воевать. Получив разведданные, грамотный командир по названию части противника должен определить, каким оружием враг встретит его, как с ним бороться успешно и с минимальными потерями. Но это было потом. А пока мы пришли к Дубно и встали в оборону перед городом. Небольшой городишко. Горит. Немцы выходят из Дубно колоннами, пока не замечая нас. А наши командиры, вместо того чтобы максимально подготовиться к встрече противника, решили покончить с врагом лихим кавалерийским наскоком: «Ура! За Родину! За Сталина!» Взревели моторы, и полк помчался в атаку. Здорово мы погорели там. Немцы остановились, на наших глазах быстро развернули артиллерию и как дали нам прикурить! Расстреливали, как в тире. Штук семьдесят этой мелюзги, легких танков «Т-26» и «БТ», участвовало в атаке, а осталось около двадцати. «Т-26» даже крупнокалиберный пулемет прошивал в борт насквозь.

Уничтоженная в секторе 32-й армии немецкая самоходка StuG 40

Разве это броня – 15 миллиметров?! Мой танк тоже был подбит, снаряд сбил подвесную каретку на гусенице. Немцы, почувствовав более или менее серьезное сопротивление, на этом участке стали в оборону и наступление прекратили. За ночь мы своими силами отремонтировали танк. Наш экипаж снова был готов к бою. В июне и июле дрались постоянно. Обычно получали приказ занять оборону на определенном рубеже. Занимали, ждали немцев. Иногда они шли на нас, тогда дрались, иногда немцы обходили нашу оборону на другом участке, тогда приходилось отступать, чтобы избежать окружения. Но отступали только по приказу. Ни разу немцы не пробили, не смяли оборону нашего полка. Скоро наш танк подбили, и пришлось его бросить. Танк сгорел 9 или 10 июля в окрестностях Новоград-Волынского. Никто из нас даже не заметил, откуда прилетела болванка. Нам попали в борт, и танк загорелся. Мы выпрыгнули около железнодорожного переезда, у меня комбинезон горел. Рядом была канава с грязной, болотистой водой, я бросился туда и сбил с себя огонь. В июле же на станцию Федоровка пришел эшелон с пополнением для полка, в котором были танки «БТ-7». Всего семь машин.

«ИСУ-152» перед атакой

Ночью «безлошадные» танкисты, в том числе и наш экипаж, которому тоже выделили танк, пошли разгружать эшелон. Каких-либо специальных приспособлений для выгрузки танка с платформы на станции не нашлось. Решили просто спрыгивать с платформы. Мотор у танка мощный, ходовая часть надежная, все танки удачно соскочили на насыпь. На «БТ-7» удалось повоевать около трех дней. В очередной атаке немцы нас подбили, экипаж успел выскочить.

«Т-34» на марше. Помимо дополнительных топливных баков к танкам привязаны 200-литровые бочки с горючим

Отступали через Новоград-Волынский. Дали винтовку, больше ничего, ни лопатки, ни хрена. Окопаться нечем. Воюем в пехоте. Но мы не бежали! Оборонялись люди стойко. Немцы обойдут где-то на другом участке, нам дают команду отходить, ночью отходим. Но когда на позицию вставали – ничего подобного. Здесь я увидел то, что немцам простить не мог уже никогда. Мы прошли мимо расчета 45-мм противотанковой пушки. Дальше лежала молодая женщина, убитая при немецком налете, а рядом с ней ползал и кричал ребенок. Малышу было, наверное, чуть больше года. Куда нам этого пацана девать? Пошли стучать в ближайшие дома. Один, другой, нет никого. Потом нашли старушку, она забрала мальчика. После этого я так возненавидел немцев, что только с недавнего времени слово «немец» перестало вызывать у меня ненависть. Тогда в голове сидело одно: немец – это враг, который должен быть уничтожен! И до конца войны пленных мы без особой нужды не брали. Сегодня моя дочь живет в Калининградской области, по работе много общается с немцами. Удивляется: «Папа, почему ты все еще так не любишь их?» Как ей объяснить?

В начале сентября 1944 года в Литве мы наводили переправу через реку для танковой бригады. Рядом с нами остановились танкисты, у них в экипаже заряжающего не было, начали почему-то именно мне предлагать, мол, сапер, пошли к нам в экипаж, паек отличный, вшей не кормим, «броня крепка, и танки наши быстры». Я и вызвался, по молодости сам не осознавая, что делаю. Конечно, в пехоте было намного страшнее, но никто из стрелков не хотел попадать в танкисты. В пехоте есть шанс, что не убьют, а только ранят, а здесь точно сгоришь, как на «костре инквизиции». Мы уже насмотрелись, как наших танкистов жгут в каждой атаке. Я позже и сам понял, что танк – это закрытый железный гроб. Но, конечно, условия фронтовой жизни и быта танкистов были несравнимы со стрелками. Совершенно иной уровень. Кормили как «белых людей», у танкистов почти всегда была американская тушенка, перед боем выдавали калорийный НЗ на трое суток, который сразу же съедался нами на месте. Всегда была водка, табак, трофеи… Я попал в отдельный фронтовой танково-самоходный полк, который состоял из двух рот «Т-34», роты танков «Шерман» и роты (две батареи) «СУ-76». В полку было свыше 700 человек личного состава. За первый месяц службы в танкистах пришлось стать универсалом, я мог работать и наводчиком, и водить танк. Тех, кто попадал служить на «шермана», а тем более на «сушки» – хоронили заранее, танкисты просто не успевали выскакивать из этих машин, они горели моментально… С осени сорок четвертого и до конца войны полк три раза поменял свою матчасть. А «старым и опытным танкистом» считался любой, продержавшийся в полку полгода.

«T-34-76» 14-й армии

Если считать общий счет, когда я воевал в трех разных экипажах, то набирается лично моих и в составе экипажа десять достоверно засчитанных сожженных и подбитых танков и самоходок и три, как тогда говорили, поврежденных «бронеединицы», но не подтвержденных, так как поле боя осталось за немцами и они эти танки смогли вытащить на ремонт. Из всего этого «зверинца» считаю самым значимым уничтожение двух «Артштурмов». Первую самоходку, уже воюя на «Т-43/85», я подбил в районе городка Аффекен выстрелом в борт, а вторую уже на подходе к Пиллау. Первым снарядом попали в дульную маску, вторым перебили гусеницу, и самоходка была нейтрализована. Эти «Артштурмы» всегда являлись для нас настоящим кошмаром, мы избегали встреч с ними и с «тиграми», но от судьбы не уйдешь… Один раз мы просто бросили танк. Это случилось под Пиллау, уже в самом конце войны, в апреле сорок пятого года… Проявление минутной душевной слабости, почему-то именно в этот момент мы жить сильно захотели, ведь понимали, что война закончится в ближайшие дни. Мы выползаем на ровное, как стол, поле и видим прямо перед собой: метрах в семистах ползут восемь немецких танков, среди них пара-тройка «тигров». Мы запаниковали, вот она, наша смерть… Сожгут моментально, без вариантов…

Атака «КВ-1» при поддержке пехоты. Спиной к нам, видимо, командир взвода, вооруженный автоматом «ППС» и пистолетом. Через плечо у него перекинута плащпалатка в скатке. 1944 год, 26-я армия

Механик-водитель заорал «Смываемся!» и заклинил скорость на постоянный газ, мы пулей выскочили из «Т-34», и наш танк медленно пошел вперед, а мы залегли. Немцы выстрелили по танку два снаряда, которые чиркнули рикошетом по башне, а потом видят, что наш танк огнем не отвечает, и повернули влево на пехоту. Мы смотрим, наш танк не горит, а медленно ползет дальше. Там впереди был широкий противотанковый ров, мы надеялись, что наш танк туда навернется, но танк каким-то невероятным образом попал на перемычку рва и продолжил движение вперед. Начали бросать жребий, кому бежать за танком и останавливать его. Залезли обратно в танк, машина целая, сразу между собой договорились, чтобы никто не проболтался. Если бы в батальоне узнали о случившемся, нам бы трибунала и штрафбата не миновать. А в другой ситуации мы, один экипаж, остались против четырех немецких танков, так без каких-либо колебаний пошли в лоб на них и сожгли два немецких танка…

У меня хоть и было несколько мелких ранений, царапин и легких контузий, но я даже в медсанбат не уходил и ранения почему-то не боялся. Думал: ранят, так ранят. Дрожь в коленках отсутствовала, потому что был совсем молодой пацан. И у нас все в основном были такие. А насчет плена даже не задумывался, потому что не собирался попадать. Думал, что если окажусь в безвыходном положении, то значит «прощай, мать Россия»… Не помню, чтобы меня хоть раз чувство страха сильно захлестнуло, и не помню, чтобы кто-то из наших ребят признался, что боится. Если поймал мандраж, то лучше в бой не ходить.

Хотя нет, все же был один случай, когда мне вдруг стало по-настоящему страшно. По-моему, это случилось во время очень тяжелых боев под Добеле, но может быть, я и путаю. В одном из боев получилось так. Слева от нас находился склон, и я услышал, что как раз за ним начинается бой. Приказал механику продвинуться вперед, выстрелили со склона по немецкой батарее и опять спрятались за бугор. Еще раз выскочили и выстрелили, но, когда опять выехали, нам влепили сразу четыре или пять снарядов… Машина задымила, и мы, конечно, сразу начали выскакивать из танка, но я замешкался, никак не мог отсоединить шлемофон от рации. Но когда все-таки выскочил, то моего экипажа уже и след простыл. Вообще меня всегда поражало, что я выскакивал из танка позже всех.

Уничтоженная колонна противника

Выскочил, спрятался под каток, жду, когда утихнет бой. А рядом с танком лежал убитый лейтенант – командир танкодесантников, и, как в таких случаях положено, я забрал у него документы. Но в том бою мы попали в окружение, из которого смогли выбраться только через несколько дней. Заняли круговую оборону и дня три отбивались от наседавших немцев. В тех боях из-за легкой контузии я перестал слышать, и, кстати, именно тогда мне единственный раз за всю войну пришлось стрелять из стрелкового оружия.

А когда все-таки вырвались из окружения и я вернулся в расположение батальона, а мне навстречу, как сейчас помню, идет Иван Дубовик и, чуть ли не заикаясь, спрашивает: «Ты живой?» – «А что со мной будет?» – «Так на тебя уже похоронку отправили…» Насколько я понял, того убитого лейтенанта, который лежал у танка, приняли за меня и сообщили в штаб, что я погиб. И вот тут мне впервые за всю войну стало по-настоящему страшно. Я с ужасом представил, что будет с моей больной матерью, уже потерявшей во время эвакуации двух своих сыновей, если она получит извещение о моей смерти. Я испугался, что она просто не переживет эту весть, поэтому сразу сел и написал письмо родителям, что я жив-здоров, и четко поставил дату. И как потом оказалось, мое письмо и похоронка пришли домой с разницей в один день.

Вообще в нашем батальоне было три человека, которых называли счастливчиками: командир роты Николай Гордеев, Ваня Дубовик и я, потому что с тех пор, как мы пришли на фронт, уже несколько раз приходило пополнение, а нас даже серьезно не ранило. Выживали благодаря опыту. Кто-то и подсказывал какие-то вещи, а что-то и сам начинал понимать.

Гвардии полковник В.В. Сытин ставит задачу. 1943 год

За год моего пребывания на фронте у меня было подбито или сгорело семь машин. А экипажей я сменил еще больше. Например, в конце февраля в тяжелейших боях в Восточной Пруссии наш корпус понес большие потери. В те дни немецкие войска предприняли отчаянные попытки разблокировать окруженные в Кенигсберге и вокруг него части, и нам пришлось вести тяжелые оборонительные бои. Каждый день мы отбивали по 6–9, а однажды и 11 (!) атак. И вот в тех боях меня подбивали на протяжении пяти дней подряд – один танк сгорел, а четыре было подбито.

Своим ходом или тягачом их вытягивали на нашу ПРБ (полевую ремонтную базу), и пока танк ремонтировали, меня сажали на другую машину с новым экипажем. Я сам, немного подраненный, оглушенный и с большим количеством ушибов, все-таки оставался в строю, но за эти пять дней в моих экипажах погибли 13 человек, а шестеро были ранены…

И зампотех нашего корпуса, полковник Шпитанов, когда в очередной раз увидел меня на ПРБ, не выдержал: «Опять? Ах ты сукин сын!» Он ходил с палочкой и, замахнувшись ею, бросился за мной, а я под машину. – «Вылазь!» Я ползу к корме, он за мной. Я к середине, а он между катков просунул палку. Тут за меня вступился механик-водитель: «Ну, зацепило нас. А у нас еще и трофеи тильзитские есть». – «Вылазь!» Я когда ему это на послевоенной встрече рассказывал, он смеялся.

В 1942 г. по весне наша бригада выехала в поле. В конце мая мой меньший брат прибегает к нам на полевой стан и приносит повестку в военкомат. Явиться надо было на 9.00 утра, а он в поле пришел только к обеду. Я загнал трактор на полевой стан, бригадира не было, умылся в ближайшей речушке и быстренько домой, дома мать уже знала о повестке. Быстренько переоделся и прихожу в военкомат, где-то уже после обеда. А на меня там как напустились, ты, дескать, дезертир, в армию не хочешь идти, мы тебя под трибунал отдадим, я говорю: «Я же не знал! Был на работе». Они поуспокоились, отправили на медкомиссию. Я сразу зашел, там несколько врачей сидели, разделся, меня спрашивают: «На что обижаешься?» Я ведь молодой был, говорю: «Да ни на что я не обижаюсь!» Быстренько посмотрели, сказали, годен. А там в военкомат уже приехало много молодежи, вызвали со всего района, во дворе стояли. Я до дому сходил, на 20.00 надо было уже в военкомат с вещами. Из военкомата до станции привели, на поезд посадили, и утром мы приехали в Свердловск, в облвоенкомат. Привели, сказали располагаться, а негде было, ночь провели на земле. Утром начали нас распределять: кого в училище, кого сразу формировали и в расположенную там же в городе воинскую часть направляли. Меня не сразу распределили, на третий день направили в нижнетагильскую танковую школу. Я там оказался в начале июня, проучился три месяца. Эту школу только-только эвакуировали из Харькова, так что мы большую часть времени занимались не обучением, а подготовкой школы – копали землянки, готовили классы, теоретических занятий мало было.

Бой за рабочий поселок № 5, Ленинградский фронт, 1943 год. Обзор через триплекс механика-водителя был недостаточный, и в бою механики приоткрывали люк

Сразу по прибытии в Нижний Тагил свозили в баню, выдали обмундирование, тогда еще погон не было, были петлицы, после присягу приняли. В училище кормили не очень, но все же давали. Ближе к концу обучения на практических занятиях показали, где заливается масло в танке. Вначале на тракторе ЧТЗ проехали круг, я же работал уже трактористом, поэтому я проехал метров 100 или 200, и инструктор говорит: «Слазь с трактора». У нас были танки «БТ-7», на нем несколько кругов на танкодроме проездил, а потом на «Т-34». Командиры в большинстве уже были с госпиталей, в боевых действиях участвовали, можно сказать, ветераны войны. Учили так – немного теории, практики, на танкодром несколько раз строем водили, он недалеко от училища находился. Стрелкового оружия не давали, только когда на посты охраны ходили, тогда давали винтовку. А так без оружия были, и стрелять никто не учил. В училище проходили подготовку по трем направлениям: механик-водитель, радист-стрелок и заряжающий, командиры машин там не учились. Нас выпустили в начале октября, сразу свели в маршевую роту, разбили на экипажи, по три экипажа вызывали на завод, и там мы получали машины. Экзаменов, можно сказать, никаких не было, нам говорили: «Научитесь там!» Всем механикам присвоили звания сержантов, тогда погон не было, были треугольнички на петлицах.

Бой за рабочий поселок № 5, Ленинградский фронт, 1943 год

После окончания училища мы получили на нижнетагильском вагонозаводе танки «Т-34», съездили на обкатку и сразу на платформу погрузились. Больше всего запомнилось на заводе, как с одной стороны цеха завозились корпуса танковые и башни, а в другом конце уже гудела готовая машина. Танки были уже с рациями и танково-переговорными устройствами. Слабенькие рации были, в пределах 5 км работали, и то не сильно брали. Наши танки были уже белой краской покрашены. Как получили машины, нас погрузили на платформу, рабочие закрепили танки, и под Сталинград. Вначале говорили, что на Ленинградский фронт отправляемся, но направили под Сталинград.

Танкисты 1-й гвардейской бригады на отдыхе

Наш эшелон пополнил 36-ю танковую бригаду 4-го механизированного корпуса, приданного 5-й ударной армии. Под вечер прибыл наш эшелон в г. Камышин под Сталинградом, мы были в теплушках, по прибытии к нам сразу пришел помпотех, велел забирать свои вещи, и по машинам. Мы свои вещи забрали, подошли к платформам, а там: «Рубить основное крепление танков!» Мы сняли крепление, оставили только под гусеницами, ночью разгружались возле леса. Через какое-то время пролетел самолет, понавесил «фонарей». Мы как раз успели танки сгрузить с платформы, и регулировщики кричат: «Скорее уезжайте». Оттуда мы уехали в лес, танки поставили, через небольшой промежуток времени слышим гул самолетов, и началась бомбежка. День простояли, ночью переправляли нас через Волгу. 19 ноября начался прорыв. Перед нашей атакой была артподготовка, потом за валом огня мы пошли. Через триплекс только и видишь: земля – небо, земля – небо. Только когда люк приоткроешь, что-то видно. На первые немецкие траншеи наехали, я через триплекс увидел, да и почувствовал, что на траншеи наехали. В первом бою мы много на пулеметы наезжали, командир из пушки и спаренного пулемета лупил. Стрелок-радист только диски менял, а куда он стреляет – кто его знает. Ему через небольшую дырочку многого не видно. Я если что-то в триплекс видел, то в бок его пихал, а он только пулемет поворачивает, чтобы шум был. Начали теснить фашистов. Но видел и наши первые горящие машины. Потери были очень серьезные. Мы под Сталинградом, можно сказать, половину своей техники потеряли. После первых боев, нас, выпускников училища, почти что не осталось, кого ранило, кто погиб.

Нас отправили куда-то на северо-западный фронт в Калининскую область, даже не знаю точно куда, но по дороге случился немецкий прорыв, наш эшелон остановили и прямо с платформ отправили в бой, благо боеприпасы у нас с собой были…

Темень, ночью же это было, зима, мороз, толком ничего не объяснили… Атаку мы отбили, хотя немцев толком-то и не видели. Я пулял в белый свет как в копеечку, но после боя механик-водитель сказал мне: «Молодец, лейтенант, хорошо стрелял», а я и не видел? куда стреляю, и ничего толком в своем первом бою не почувствовал… Вот такое у меня было боевое крещение.

После боя мы собрались небольшой группой, что-то обсуждаем, и тут недалеко от нас на снег упал старший техник-лейтенант, как потом оказалось, зампотех 1-го батальона 1-й гвардейской танковой бригады, здоровый такой мужик, и начал биться в истерике: «Что же я наделал, что я наделал…» Оказалось, что один танк из нашего эшелона в бой с нами не пошел, потому что дизель у него засосал воздух. Экипаж, видно, сам сразу не разобрался, в чем дело, а когда при разбирательстве особисты спросили у этого зампотеха, что нужно было сделать в этом случае, то он сказал: «Да ерунда, ведь можно же было повернуть башню и выпустить воздух из топливного насоса». В общем, вскоре с правого фланга раздались выстрелы, но расстреляли ли только командира экипажа или же и механика-водителя, я не знаю…

«Т-34» с квадратными дополнительными топливными баками и снарядными ящиками по бортам движется к фронту. 1943 год. Брянский фронт

Мы попали в 1-ю Гвардейскую танковую бригаду. Нас выгрузили в районе станций Осташков и Соблаго, это где-то в верховьях Днепра, и мы двинулись к фронту, совершая непрерывные марши по лесным дорогам. В одном месте остановились под деревьями, и вдруг услышали выстрелы. Подошли ближе и увидели, что это стрелял в воздух наш солдат. Оказалось, что когда по дороге к передовой он вел повозку, то из леса выскочили наши солдаты, повалили, убили и разделали лошадь даже не распрягая, прямо в оглоблях… Мы когда подошли, там уже только требуха осталась, они, все измазанные кровью, в ней ковыряются и на нас ноль внимания, такие голодные были… Этот ездовой к нам подбежал: «Танкисты, дайте мне справку, что я не виноват»…

Запомнилось, как в тех лесах мы гоняли пеших немцев, а нас гоняли их самолеты, но тогда они ничего с нами поделать не могли, мощных пушек у них еще не было, а бомбой в танк сложно попасть.

Потом нашу бригаду в составе 1-й ТА перебросили под Курск в район Ивни и Обояни. Зарылись там в землю капитально. Нам выдали инструкции с уязвимыми местами новых немецких тяжелых танков, в лоб мы их подбить не могли, поэтому рекомендовалось маневрировать и стрелять им в борт.

Вскоре началось немецкое наступление, но на нашем рубеже мы их остановили, дальше нас они не прошли. Подбил ли там кого, не знаю, хотя стреляли мы много, факт, что меня самого не подбили. Потом мы пошли в наступление в сторону Украины, через Томаровку, что ли. За бои под Курском мне было присвоено гвардейское звание, тогда оно автоматически не присваивалось, нужно было в бою подтвердить.

С боями в этой бригаде я прошел через всю Украину до самого Ивано-Франковска, тогда он назывался Станислав. За взятие города Коломыя меня наградили орденом Красной Звезды и назначили командиром взвода. В марте под Станиславом мой танк сгорел, и после этого меня направили учиться в Ленинградскую высшую офицерскую бронетанковую школу.

В декабре 1941 года после назначения на должность командира танкового взвода в маршевой роте я был послан на танковый завод в Челябинск для участия в сборке тяжелых танков «КВ-1» с последующей их отправкой на фронт. Работа на участках сборки танков дала много полезного экипажам в дальнейшем при боевых действиях. В конце февраля 1942 года наша танковая рота тяжелых танков «КВ-1» была направлена в 12-ю танковую бригаду 9-й армии Южного фронта, которая вела боевые действия на Украине в районе городов Изюм – Славянск-Краматорск. По прибытии эшелона с танковой ротой к месту назначения пришлось прогревать и заводить танки на платформе перед разгрузкой с использованием пара паровоза. Из-за глубокого снежного покрова мой танк механик-водитель Бондаренко посадил на днище. Рота ушла в район боевых действий, а мне с экипажем пришлось сутки откапывать танк…

До начала боев личный состав нашей роты занимался рекогносцировкой местности, прокладкой маршрутов выхода на исходные позиции. Задачу на атаку ставил лично командир бригады Баданов. Находясь на выжидательных позициях (12–15 км от переднего края), экипажи жили под танками. Сначала выкапывали в снегу траншею, на которую наезжали танком. Сверху накрывали брезентом, а под танком разводили костер. Это обеспечивало готовность к заводке двигателя и обогрев экипажа. Время от времени с помощью солярки отмывались от сажи.

17 марта 1942 года после артиллерийской подготовки 12-я танковая бригада двумя батальонами совместно с пехотой начала наступление на совхоз № 5. Была прорвана первая линия обороны, но далее противник, используя артиллерию, остановил наступление. Танк командира роты старшего лейтенанта Гуляева, имея боевой опытный экипаж, прошедший финскую войну, оторвался от роты, вклинился в оборону противника, но был подбит и окружен немцами. Экипаж в составе Гуляева, механика-водителя Лесникова, радиста Керикеш героически оборонялся до последнего снаряда, о чем передавали по радио. В дальнейшем после овладения населенным пунктом их танк был обнаружен сожженным с погибшим экипажем внутри машины. После героической гибели командира я был назначен командиром роты.

«СУ-122» движется к фронту. На МТО навален весь необходимый для жизни и боя скарб

Этот бой показал, что боекомплект танка «КВ-1» в количестве 28 снарядов не полностью обеспечивает ведение боевых действий. Например, при наступлении мне пришлось для пополнения боекомплекта танка два раза выходить из боя. В последующем боекомплект довели до 80 снарядов, которые укладывали на днище, что создавало некоторое неудобство экипажу. Кроме того, при совершаемом марше «КВ-1» значительно отставал от «Т-34» и «Т-70», которые также входили в состав танковых бригад. Вместе с тем как танк поддержки пехоты «KB-1» был лучше – толстая броня и больший силуэт позволяли пехотинцам укрываться за танком в ходе атаки. При движении на первой передаче скорость «KB-1» была такой же, как у шедших в атаку солдат, в то время как танки «Т-34» отрывались от своей пехоты. Также следует отметить, что за период времени, прошедший после боев на Украине летом 1941 года, улучшений в трансмиссии танков «КВ-1» не было сделано, а взамен, как стало известно позже, разрабатывались зачем-то новые модификации этого танка.… Кроме того, большинство танков «КВ-1» не имели оптики, т. к. харьковский завод был эвакуирован. Однако все новые танки были радиофицированы…

«С-152» на позиции

В апреле 1942 года 12-я танковая бригада продолжала вести безрезультатные боевые действия за овладение городами Славянск и Краматорск. Помню, что при наступлении танки роты встали из-за сильного огня противника и отсутствия пехоты. Радио экипажи выключили. Пришлось вооружиться молотком и, бегая от танка к танку, стучать в броню и указывать направление наступления.

О слаженности экипажа моего танка: можно привести эпизод уничтожения тараном противотанковой пушки противника. Во время боя механик-водитель Бондаренко, на мгновение опередив выстрел, таранил пушку противника вместе с расчетом. В результате тарана (пушка занимала огневую позицию у дома) танк днищем наехал на фундамент. Произошло провисание гусениц, и к тому же крыша дома обрушилась на танк. В этих условиях экипаж быстро через нижний люк вылез из танка и, закрепив бревно самовытаскивания, сошел с преграды. Через некоторое время танк снова был в бою….

Судя по помятым крыльям и грязи на гусеницах, на этих «T-34» заводчане устраняют дефекты, выявленные после 50-километрового пробного марша и стрельб на полигоне

При наступлении в окрестностях населенного пункта Голая Долина в моем танке корреспондент газеты и впоследствии известный писатель Вадим Собко участвовал в атаке. Свои впечатления он опубликовал сразу же – во фронтовой газете, а впоследствии и в сборнике «Слово и подвиг». Привожу эту статью далее полностью, так как в ней показаны очень непосредственно ощущения человека, впервые участвовавшего в танковой атаке.

«Тяжёлая ручка люка опустилась вниз, и в танке наступает темнота. Только перед механиком-водителем горят маленькие лампочки. Позади меня глухо ревёт мощный мотор. Танк на исходной позиции. Сейчас мы пойдём в атаку. Я сижу за стрелка-радиста в тяжёлом танке. Впереди меня пулемёт, а внизу около ног диски для него – сотни смертей, спрятанных в металлические круги. В маленькое отверстие мне видно часть поля. Мы стоим перед пригорком, за ним уже гитлеровцы. Командир танка – лейтенант Жаркой – ещё совсем юноша. Недавно он закончил школу, вырос в боях, стал опытным танкистом, стал командиром роты, и это своё назначение принял как награду. Танк рванулся вперёд. Внутри не слышно лязга гусениц – только гудение да чувство движения стальной махины. Мы выезжаем из-за холма. И тогда первый выстрел сотрясает танк. Далеко впереди хутора кверху взрывается снег и земля. Это командир танка лейтенант Жаркой открывает огонь по опорным точкам врага. Внимательно слежу за огнём пушки. В моих руках грозное оружие – танковый пулемёт. Придёт время, и мне тоже придется вступить в бой.

– Огонь! – командует Жаркой – и сразу же выстрел.

– Огонь! – ещё раз командует он, снова вздрагивает танк.

Около маленького, едва заметного холма рвутся снаряды – один, другой, третий. И внезапно как из-под земли выскакивают фигуры людей. Это снаряды танка разбили какое-то укрытие и из него убегают немцы.

Сборка танков «Т-34»

Теперь настаёт моя очередь. Пулемёт под рукой начинает дробно трястись. Мне слышен только несмолкаемый рокот. Высоко вскидывая руки, падает навзничь один фашист, потом другой, остальные приседают от огня пулемёта и ползут за холм.

Танк идёт вперёд. Стреляет пушка. Строчат все пулемёты. И одновременно звонкие удары издаёт крепкая броня. Это бьёт немецкая противотанковая артиллерия.

Налетает вражеская авиация. Бомбы падают неподалёку от танка. Как молотком по броне бьют бронебойные снаряды – неповреждённый, он идёт вперёд: недаром на заводах Отчизны ковалась его броня.

Твёрдой рукой ведёт в бой свой танк лейтенант Жаркой. Он маневрирует им так, чтобы применить все свои огневые возможности. И сразу, как только в прицеле пулемёта появляется что-либо живое, я нажимаю на курок. Удивительное, непередаваемое, никогда не пережитое чувство охватывает меня.

«Это вам за Киев, это вам за Харьков», – думаю я, и хочется, чтобы чаще появлялись серые вражеские шинели против пулемёта, хочется, чтобы строчил он не переставая.

Сборка танков «Т-34»

Огнём, гусеницами давят наши танки врага, и не случайно так боятся немцы танковых атак. Однако это не все возможности, которыми владеет командир танка. Остаётся вес самой машины, и использовать его необходимо исключительно умело, иначе можно загубить дорогостоящую машину и весь экипаж.

В практике танкистов это называется «таран», и, может быть, нигде это слово не находит большего смысла. Когда в одном из боёв немцы особенно хитро расставили свои противотанковые пушки, лейтенант Жаркой ни на миг не задумался над тем, как необходимо действовать.