Право на жизнь

– Куда? Куда вы меня забираете? – проговорил Илья слабым голосом.

Он сразу весь как-то ослаб и сник. Но человек, ничего не ответив, вывел его на воздух.

Вокруг склепа безмолвно, не двигаясь, стояли люди в таких же длинных одеждах. И, стоя среди этих рослых людей, Илья чувствовал себя беззащитным слабым ребенком, которого эти жлобы начнут сейчас обижать. От этих людей исходил запах земли, и у Ильи то ли от этого душного запаха, то ли от страха кружилась голова. Вслед за Ильей из склепа вывели низенького пузатого и лысого человека в костюме и галстуке, затем мужчину в пижаме со странно знакомым лицом, но кто он, Илья не успел разглядеть – его заслонил собой пузатый гражданин в костюме. Последней вывели молоденькую, симпатичную блондинку с длинными распущенными волосами, в кожаной блестящей куртке. Света луны было недостаточно, чтобы подробно разглядеть лица.

– Атхилоп! – воскликнула резко и визгливо блондинка, но тут же смолкла, словно захлебнувшись. Кто-то, стоявший рядом с ней, наотмашь ударил по губам.

«Значит, нужно помалкивать», – подумал Илья. Но подумал как-то лениво.

Уже где-то здесь, совсем рядом, был край его жизни, и, ослабнув умом и телом, он, как ни странно, не испытывал от этого панического ужаса – скорее апатию и безразличие. Так реагировал его организм на опасность, вернее, на близкое присутствие смерти.

И тут рослые люди в черном расступились, и Илья вздрогнул. Метрах в десяти от него между могилами на специальном возвышении стоял саркофаг. Тот самый саркофаг Гомера, на котором чудью совершались человеческие жертвоприношения и возле которого летом пытался убить его уголовник Профессор. Даже за десять шагов от саркофага исходил смрад, крышка его" и бока блестели в золотистом свете луны от запекшейся крови человеческих жертв, обагрившей его за два века. Возможно, их были сотни или тысячи. Кто считал всех тех несчастных, принесенных в жертву слепой, дикой религиозной мечте… Господи! Сколько человеческих жизней взяли чужие мечты?!

Кто-то крепко держал Илью под руку. Расступившиеся люди образовали живой коридор, ведущий к саркофагу. Державшие под руку подтолкнули Илью, он сделал шаг, его подтолкнули снова. Так принудительно-добровольно он шел к своей смерти. Окончательно обессиленный, не имеющий воли к сопротивлению, он шаг за шагом приближался к страшному саркофагу.

Тихонько, еле слышно вокруг Ильи зазвенели десятки колокольчиков, они зазвенели, как только он сделал первый шаг, и с той минуты звенели не переставая. И было в этом звоне что-то радостное, что-то дающее надежду, возможно не в этой, возможно в другой жизни… Но Илью этот звон ничуточки не приободрил. Он не знал, идет ли за ним кто-нибудь, этот путь показался Илье бесконечным, и когда его наконец привели и, заведя за саркофаг, поставили лицом к «коридору», тогда только он увидел, что и всех остальных, предназначенных для жертвоприношения, поставили рядом с ним. Таким образом, они оказались лицом к саркофагу, с другой стороны которого выстроились рослые люди племени чудь.

По живому коридору, по которому их привели, от склепа вели еще кого-то скрюченного. С обеих сторон под руки бережно человека поддерживали двое рослых людей. Звон колокольчиков не смолкал ни на минуту. Когда человека подвели ближе, Илья увидел, что это скорченный древностью старик, который был настолько слаб и немощен, что воины временами поднимали его под руки и шаг-два проносили по воздуху, но потом снова опускали на землю, и старик делал новый шаг, в руке его дрожала суковатая палка. С виду возраста он был неопределенного, потому что родился в такой глубокой древности, что вряд ли помнил год своего рождения. Волосы на его голове сохранились только крохотными островками и были совершенно белые и легкие, как пух, и ветер трепал эти волосенки.

Когда старик остановился возле саркофага, то разогнулся и слабым голосом произнес несколько слов. Когда он поднял голову, на его черном, землистого цвета лице стало видно вместо глаз две черные дыры. Из-за темноты дна этих дыр не было видно, оттого казалось, что в них, как у черепа, черная пустота; да и все обтянутое кожей лицо старика напоминало череп. У приготовленных к жертвоприношению по телам пробежала дрожь.

Один из поддерживавших слепого старца склонился над ним и что-то прошептал на ухо. Старец кивнул и слабым голосом воскликнул:

– Атхилоп катти-муна. Кихола!

Тут же мгновенно смолк звон колокольчиков и установилась мертвая тишина, казалось, что даже ветер стих.

– Атхилоп! Катти-муна кихола! – повторил старец.

Еще трижды он восклицал все те же слова, потом поднял суковатую палку, которую держал в худой ручонке, и вытянул ее перед собой, так что другим концом она указывала на стоящих за саркофагом узников.

И вдруг палка в его руке, методично, как маятник, заходила из стороны в сторону, начиная со стоящего с одного края Ильи, заканчивая на девушке. Так слепой старец водил палкой из стороны в сторону, сначала быстро, потом все медленнее и медленнее…

«Он выбирает жертву, – в это время думал Илья. – Пусть это буду не я. Пусть это буду не я…»

Дальше в голове Ильи билась только одна эта фраза. Он еле стоял на ногах, вот-вот готовый отключиться.

«Пусть это буду не я!..»

Движение палки все замедлялось: туда, сюда, туда, сюда… наконец движение ее остановилось. Вздох облегчения вырвался у троих узников.

Конец палки указывал точно на стоявшую с края девушку. Черные пустые глазницы уставились на нее.

– Атхилоп хал! – слабым голосом промолвил старик.

Девушка вдруг взвизгнула, попробовала вырваться, но ей мгновенно зажали рот. Старик вдруг обессиленно ткнул конец палки в землю, и вместе с ней тут же скрючился сам и, растратив остаток энергии, как-то сразу обвис на руках своих помощников.

Троих, пока не нужных узников отвели в сторону, но так, что им хорошо был виден весь обряд жертвоприношения. Девушка в истерике билась в руках двух исполинского роста мужчин, даже им трудно было удержать ее, но один из них сделал несколько быстрых и ловких движений. Илье показалось, что он надавил девушке куда-то в область шеи. И она тут же ослабла, но не потеряла сознания, скорее она потеряла волю и дальше производила движения, как в забытьи.

Действия их вновь приобрели былую неспешность и чинность. Они помогли девушке снять куртку, рубашку… обнажив ее по пояс.

«Какая красивая девушка, – пронеслось в голове у Ильи, когда он увидел пухлые груди девушки, ее алые губы, приоткрытые словно для любви, длинные разбросанные по плечам волосы. Свет луны освещал ее белое тело и огромные, как будто удивленные глаза. Эта девушка была создана для любви.

Не только Илья был изумлен ее красотой, но и стоявшие рядом с ним узники. Они, очарованные, во все глаза глядели на полуобнаженную девушку. Но это было недолго. Те же двое рослых мужчин подняли девушку за руки, посадили на саркофаг. Она не сопротивлялась. На возвышении саркофага Илья в последний раз, увидел ее во всем очаровании юности, ее положили на саркофаг лицом вверх. Один из готовивших ее к жертвоприношению встал с одной стороны, крепко держа ее за руку, второй – с другой; таким образом, девушка оказалась растянутой за руки с двух сторон. И вдруг над гробом вырос тот самый старик с дырами вместо глаз. Должно быть, его попросту подняли на постамент, но стоявшим по другую сторону саркофага показалось, что старик, как стервятник, вознесся над лежащей перед ним девушкой.

«Господи! Неужели он сейчас убьет ее?.. – пронеслось у Ильи в голове. Ему казалось все это ненастоящим. – Да нет же. Этого нельзя делать! Сейчас все решится как-нибудь по-другому…» – это буквально в какое-то мгновение промчалось в его голове, и тут он увидел в руке слепца нож.

Это был Большой Жертвенный Нож, служивший для этих целей уже несколько веков.

– Атхилоп хал! – мерзко пропищал старец, поднял нож над головой и так замер.

– Атхилоп хал! – повторили все негромко, почти шепотом.

Илья видел нежное тело девушки, широко открытые, устремленные в небо глаза и корявого с дырами вместо глаз старца, занесшего над ней нож. Это было страшное чудовищное зрелище, равного по ужасу которому не было. Омерзительная коверканная старость, убивающая молодость и красоту…

И тут раздался долгий, пронзительный свист. Илья обернулся и увидел занесенный над своей головой меч.

– Атхилоп хал!..

Часть 2

Глава 1

СИМПОЗИУМ ПАХАНОВ

Симпозиум паханов преступного мира Петербурга проводился с соблюдением всех правил конспирации в одной из самых дорогих гостиниц города. В какой именно?.. Этого не знали даже агенты российской спецслужбы.

Холл и все этажи гостиницы были заблокированы услужливыми молодыми людьми спортивного телосложения в костюмах. Каждого постояльца гостиницы при помощи специальных приборов «просматривали» на предмет поиска оружия или взрывных устройств. Такого нашествия «охранников» отель еще не видел.

На симпозиум был собран только люд заслуженный – не просто головорезы и громилы, хотя на счету у каждого из них было много громких преступлений, а руководители кланов и только те, которые остались в живых после «чистки» пятнадцатилетней давности, когда в городе появился Китаец. Эти паханы уцелели и кормились крохами с барского стола Китайца. Но теперь, после его смерти, пришло время поделить империю на куски. В этом шикарном зале заседаний питерскую братву собрал небезызвестный в определенных кругах одноглазый Забойщик – бандит авторитетный, совсем недавно вернувшийся из-за рубежа, где, по слухам, имел много громких и прибыльных дел.

Славные бандитские традиции перешли к одноглазому Забойщику от отца, которого он видел однажды только в двенадцатилетнем возрасте, когда отец, освободившись из мест лишения свободы, умирал дома от ножевого ранения в трахею легкого.

– Помни, сынок, – были последние слова блюющего кровью отца. – Главное – не попадаться.

Эту истину в свою очередь передал отцу одноглазого Забойщика его отец (тоже славный разбойник), умирая, в свою очередь получив ее от своего отца… Самим же им не удавалось соблюсти заповедь отцов, и каждый из предков Забойщика провел на каторгах и в тюрьмах большую часть жизни. Но они настойчиво передавали эти слова, как мечту о светлом будущем кого-нибудь из потомков, который будет убивать, грабить в свое удовольствие и не попадаться. Эта недостижимая, как коммунизм, мечта так и осталась мечтой для всех поколений предыдущих и последующих за ними.

Подавляя природные инстинкты, Забойщик устроился на бойню (откуда в будущем и пошла его кличка). Но природу было не обмануть, и он, бросив работу, пошел в разбойничью среду по стопам славных предков: убивать и грабить.

Генетически организм его уже был подготовлен к этой работе, и дела шли неплохо. Ему удалось сколотить банду, которая промышляла квартирными кражами, до первой судимости… ну а потом, по освобождении, дело пошло веселее: грабежи, убийства… Авторитет в городских кругах рос с каждым годом. Потом одноглазый Забойщик уехал в европейскую страну показывать тамошним бандитам, как нужно работать. Оттуда о подвигах Забойщика приходили невероятные слухи, и питерские братки радовались за коллегу, пока с появлением Китайца свои внутренние дела не поглотили многих из них бесследно, а оставшимся было уже не до Забойщика.

Его голубой глаз глядел на мир удивленно, с этакой живой и доброй лукавинкой, зато второй был карим; темен и пуст, он остекленело смотрел на все окружавшее его и не подавал признаков жизни. Зная об этом своем дефекте, Забойщик слегка прикрывал тусклый глаз веком, но все равно было заметно.

Такой прекрасный живой глаз он приобрел в Америке в «Супермаркете готового глаза». Лучшие специалисты с трудом подобрали ему из своих огромных запасов такой же тусклый и мертвый, как и у самого Забойщика глаз. Обнаружить его удалось только в третьесортной продукции для малоимущих. Но, померив его, Забойщик остался недоволен и велел показать ему самые лучшие, самые дорогие и самые жизнерадостные глаза. Он перемерил, наверное, тысячу глаз, пока не остановился на этом, живом, с доброй ильичевской лукавинкой. И теперь свой живой, но с виду мертвый, он стыдливо прикрывал веком.

На симпозиум в шикарном зале заседаний за длинным столом собралось всего тринадцать паханов, не считая председательствующего Забойщика. Перед ним на столе красовался золотой колокольчик.

Одноглазый Забойщик поднялся из-за стола и обвел присутствующих добрым взглядом голубого глаза, показав этим взглядом чистоту помыслов, чем сразу расположил к себе братву.

«Ну, этого-то я проглочу», – подумал каждый.

– Итак, братки, счастлив видеть родные лица. Многих, очень многих не нахожу я среди вас. Я слышал, сильно пришлось вам пострадать от Китайца. Но наконец он мертв, и пришло время заняться разделом его собственности…

Одноглазый Забойщик говорил вдохновенно и не по существу.

У паханов был свой резон в том, чтобы отдать бразды правления пришлому авторитету. В случае возвращения Китайца (а такое вполне можно было допустить, потому что такое уже случалось не раз), всегда можно было выкрутиться и спихнуть всю вину на Забойщика. Мол, я здесь ни при чем. Он виноват! А когда власть в городе перейдет к ним окончательно, можно будет и посчитаться с Забойщиком, припомнив ему, что он уже не местный.

Описав в общих чертах всеобщие выгоды, о которых знали и без него. Забойщик предложил через три дня начать операцию по уборке города от людей Китайца. Говорил он следующее:

– Суть операции не в том, чтобы всех переубивать. Наша задача попугать хорошенько. Тогда оставшиеся поймут, что Китаец – это пройденный этап, и пойдут к нам с поднятыми лапками, – он обвел братву взглядом. – Может, кто имеет что сказать на этот счет?

Поднялся старый вор в законе по кличке Крюк. Его уважали и ненавидели, даже у Китайца в свое время были с ним проблемы, но Крюку тогда удалось не умереть. Всю жизнь он специализировался по делам погребенческим и сейчас контролировал одно кладбище и два крематория в пригороде.

– В общем, так скажу, – Крюк цокнул языком и почесал грудь. – Пятьдесят покойников за ночь я съем. Больше не осилить. Кое-кого в крематориях за ночь сожжем, остальных на кладбище закопаем, браткам братские устроим: по четверо человек в одну могилу. Сегодня же пошлю землекопов.

Сказав это, Крюк сел.

– Остальных можно с грузиками в Неву, – предложил еще кто-то.

– Вода дело ненадежное – всплыть могут, – возразил другой член сходки. – Да и могилы сомнительно.

– Да где же ненадежное! – запротестовал браток с дальнего конца стола по кличке Мокрый, прозванный так по трем причинам: во-первых, потому что все время потел, во-вторых, потому что всякий спор заканчивал мокрым делом, и в-третьих, – жмуриков предпочитал прятать в мокром месте: на дне Невы. – Я вон скольких на дно отправил, хоть бы один всплыл. Я и местечко знаю тихое, мирное, никого кругом. Бултых только в водичку. Ищи-свищи!.. – Ладонью он смахнул со лба пот.

– Да ну, в лесочек вывезли да закопали… Делов-то. Мне и лесок известен. Там я стольких закопал…

Народ лихой заспорил, загудел… Кто-то за столом вскочил. В голосах послышались нотки угрозы. Во всеобщем шуме трудно было что-либо разобрать, доносились лишь отдельные возгласы:

– …Бултых!..

– …Я съем за ночь!..

– …Концы в воду!..

– … Да в лесочке я их столько!..

Обстановка накалялась. Каждый отстаивал свою привычную схему «захоронения» жмуриков и, кажется, готов был отстаивать ее до смерти, во всяком случае многие руки потянулись к оружию, спрятанному в разных местах одежды. Хотя воровской закон и не позволял на симпозиум приносить оружие, но авторитетные паханы плевать хотели на этот закон и не забывали поддеть под пиджак облегченный бронежилет. Случалось, что после таких симпозиумов разгоралась настоящая война кланов, но это было до того, как в городе появился Китаец. И вот стоило Китайцу умереть, как снова руки потянулись к ножам, пистолетам и лимонкам…

Обстановка грозила выйти из-под контроля, лихой народ никак не мог прийти к консенсусу. Возгласы становились все более угрожающими.

– Бултых-х!..

– Я съем за ночь!

– Концы в воду!..

Вот-вот готово было начаться смертоубийство. И тут в самый последний момент перед взрывом мелодично зазвенел золотой колокольчик спикера. Базар сразу смолк, и все, недовольно бурча, стали рассаживаться по местам.

– Итак, братишки, – когда все расселись и угомонились, начал свою речь Забойщик. – Мы не будем прятать их в землю, топить или жечь. Наша, братишки, акция должна носить показательный характер.

– А менты? – сжав кулаки с наколотыми перстнями, напомнил Крюк.

– С представителями закона я договорюсь, они закроют глаза и зажмут уши, – пообещал Забойщик.

– Не очень-то я верю в то, что менты будут спать… – негромко сказал Мокрый, но все услышали и посмотрели в его сторону. Услышал и Забойщик. Он направил в его сторону взгляд доброго своего глаза, чем тут же усыпил бдительность Мокрого – такой глаз не мог лгать.

– Кончина китайских дружков должна быть показательной, – продолжал Забойщик, отведя взгляд от Мокрого. – Чтобы жители культурной столицы знали, что они находятся под защитой. Предлагаю, братва, начать уборку города через три Дня. Кто за?

– Хотелось бы перед всеобщим голосованием узнать, – дрожащим, еле слышным голосом встрял Ублюдок.

Ублюдок был самый старый в собрании вор. Было ему с виду лет двести, и разбойничал Ублюдок еще во времена коллективизации и экспроприации, возглавляя лихие банды продразверсточников, но теперь был скорее для картинки, а делами правили двое его внучат.

– …Хотелось бы знать… – Пока он произносил фразу с самого начала; сама собой забылась суть. Старичок потрогал лысую голову с пушком немощной рукой и вспомнил: – Кто из мазуриков будет наводить?

Изъяснялся он по старинке. Но спикер, уважая немощную старость и былые заслуги, а особенно крутой нрав внучат Ублюдка, был терпелив и дослушал.

– А вот, премного уважаемый Ублюдок, и наш мальчуган.

Забойщик дважды хлопнул в ладоши, и в зал заседаний, скромно улыбаясь, вошел Кирилл – тот самый санитар из психбольницы, который издевался над Ильей. Человек практического ума, он сразу соображал, откуда ждать подачки, и, узнав о смерти Китайца, сразу нашел себе новых хозяев.

– Вот мой мальчишка, он-то и поможет в нашем нелегком деле. Ну, дружок, расскажи нам, где и что лежит, чтобы нам весь город не переворачивать, – обратив к Кириллу доброжелательное око, сказал Забойщик.

Кирилл, будучи впервые в таком собрании высокопоставленных головорезов, растерялся.

– В общем, экологию надо беречь, – начал он дрогнувшим голосом.

Бандитские паханы согласно закивали головами: насчет экологии никто не возражал. Потом Кирилл рассказал об известных ему людях Китайца. Слушали его паханы внимательно, иногда задавали вопросы. Через некоторое время Кирилла удалили из зала заседаний и проголосовали за уборку города единогласно. Не поднял руки только старый Ублюдок, он, опустив дряхлую голову на впалую грудь, то ли действительно спал, то ли из хитрости прикидывался, но его будить не стали.

– Итак, братки, уборку, прикидывая на глазок, начнем через три дня. Завтра вы получите подробные указания, – закончил заседание Забойщик и обвел присутствующих добрым жизнерадостным взглядом. И от этого взгляда на душе у паханов стало по-весеннему светло и радостно, запели птицы… И, глядя в этот глаз, они верили, что он не лжет – такой глаз не мог лгать, и уж теперь-то точно все будет хорошо!

Глава 2

ЧУВСТВО ЮМОРА УМИРАЕТ ПОСЛЕДНИМ, или

ЧТО СКАЗАЛА ОТРУБЛЕННАЯ ГОЛОВА ПЕТРУ ПЕРВОМУ

– Дорогая Лола, я наконец нашел оплачиваемую работу. Теперь ты сможешь вставить себе зубы! – воскликнул Антон Степанович из прихожей, снимая плащ и вешая его на вешалку. Переобувшись в тапочки, он прошел в комнату, где напротив телевизора на диване возлежала блондинка лет тридцати в китайском длинном халате с драконами и читала красочную газету.

– Здравствуй, моя кошечка.

Антон Степанович наклонился и поцеловал жену в лобик.

– Здравствуй, милый Антоша. Неужели это приличная работа? Сколько там платят?

– Не беспокойся, Лолочка, там платят.

– Антоша, ты послушай, что пишут в газете, – ленивым голосом воскликнула Лола. – Мария Степановна Стеблыгина в июне 1996 года после купания в Неве возле пляжа Петропавловской крепости забеременела двойней. Врачи объяснили этот редкий феномен тем, что в Неву выходит множество канализационных труб. Теперь партия Зеленых выхлопатывает у мэра (отца города) алименты. Вот тут и фотография есть. Такое может быть, Антоша?

– Теперь, дорогая, может быть все что угодно, – сказал Антон Степанович, надевая белый халат, проходя в свой кабинет и плотно закрывая дверь.

– Страшная, как три подвала, – проговорила Лолита, разглядывая фотографию в газете. – Такая только от канализационной трубы могла забеременеть.

Антон Степанович был врачом широкого профиля. Когда-то приходилось ему работать терапевтом в районной поликлинике. Погнавшись за немалыми деньгами, устроился прозектором в больницу «В память 25-летия Октября». В то застойное время в больницу с этим названием свозились неизлечимые пьяницы и бомжи, поэтому работы было много. Там Антон Степанович и привязался к их брату покойнику. И до чего привязался, что они даже снились ему ночами, не в кошмарных, как заведено, снах, а в радостных и хороших (в кошмарных снились ему живые). Но времена переменились, и пришлось уйти с любимой работы в частную фирму гинекологом. Там он и познакомился с Лолитой. Потом снимал запои на дому, работал экстрасенсом… Сейчас он подрабатывал составлением гороскопов и кроссвордов. Но извечная тяга к холодному и недвижимому влекла его назад, в прозекторскую. И если бы его спросили, что он находит в этих покойниках, то он не смог бы ответить одним словом. Много всего находил: и золотые зубы, и проглоченные предметы, и предметы, забытые при операции… Одним словом не скажешь.

Как-то он взялся коллекционировать камни из почек больных и даже устлал ими дно аквариума… Но это были увлечения, которые быстро проходили. Самым главным жизненным кредо Антона Степановича была работа с мозгом умершего. Работая патологоанатомом, он пришел к убеждению, что мозг может жить и после смерти человека. Он даже изобрел несколько сложных аппаратов, тонко чувствующих жизнь мозга. Всем этим Антон Степанович занимался дома в своем кабинете. Для проверки изобретенной аппаратуры покойников приходилось заказывать с доставкой на дом. Его хороший приятель – энтузиаст своего дела – Жора, работавший в морге, доставлял их два раза в месяц и бесхозных мертвецов оставлял иногда надолго. И уж тогда Антон Степанович работал сутки напролет. Жора доставлял их в своем автомобиле марки «жигули». Первое время Жора стеснялся и прятал покойника подальше с глаз – в багажник. Но однажды его автомобиль остановил бдительный работник ГАИ и, произведя осмотр машины, выявил труп в багажнике. По этому поводу было много шума у Жоры на работе, но потом все улеглось, и он снова стал возить жмуриков Антону Степановичу. Теперь только Жора стал умнее и во избежание лишних объяснений сажал мертвеца рядом с собой на переднее сиденье, натягивал на глаза кепку и имитировал его глубокий сон. С тех пор если Жору останавливали инспектора, то говорили шепотом, чтобы не потревожить спящего. Вот какие заботливые и человечные у нас работники ГАИ.

За время своих научных изысканий Антон Степанович открыл интересные особенности человеческого мозга. Как известно, в правом полушарии мозга, отвечающем за человеческие эмоции, располагается и чувство юмора Это открыто было давно, задолго до Антона Степановича. Но Антон Степанович при помощи изобретенных им приборов обнаружил, что при наступлении смерти и постепенном отмирании клеток мозга чувство юмора умирало последним. Множественные исследования показали, что у некоторых покойников чувство юмора жило несколько часов и даже дней. Но бывало, что это чувство фиксировалось в мозгу полуразложившегося трупа через несколько недель после наступления смерти. Поэтому, углубляясь в исследования своего открытия, Антон Степанович уделял основное внимание отсеку мозга, в котором жило чувство юмора. Но по стечению, вероятно, генетических обстоятельств у самого Антона Степановича присутствие в мозгу этого чувства приборы не фиксировали. Конечно, у всех исследуемых сигнал поступал различной частоты и силы, например, сигналы просто чувства юмора и чувства черного юмора отличались. Но у Антона Степановича вообще не поступало никаких. Это могло означать только то, что он был тем редким человеком, у которого полностью отсутствовало чувство юмора.

Оказавшись в своем кабинете, заставленном всевозможной аппаратурой, Антон Степанович, не закрывая форточки, хотя кабинет здорово промерз, подошел к столу, на котором кто-то лежал, и сдернул покрывало.

– Ну-с, приступим, бабушка, – сказал он. потирая руки. На столе действительно лежала бабушка с посиневшим лицом. – Сейчас проверим, было ли у тебя чувство юмора.

Последнюю фразу Антон Степанович произнес для красного словца – сегодня ему было безразлично, имелось ли у мертвой старухи чувство юмора, просто такая уж поговорка у Антона Степановича была.

Сегодня его интересовали другие функции мозга. Дело в том, что утром ему позвонил какой-то человек и, сказав, что ему известно об уникальных открытиях Антона Степановича, и предложил работу. Профиль хотя и был не совсем тот, которым занимался Антон Степанович (не имевший отношения к юмору), но он за это дело решил взяться; тем более, сумма, обещанная ему, сначала ужаснула его, а потом привела в тихое радостное состояние. Работа заключалась в том, чтобы включить в мозгу больного некоторые функции, периодически пропадающие у него от какой-то редкой болезни. По неопределенной пока причине больной впадал в коматозное состояние и подолгу в нем пребывал. Но через некоторое время, проснувшись, в короткий срок полностью восстанавливал свои функции и вел полноценную жизнь. Но через некоторое время вновь беспробудно засыпал. Как раз сейчас у больного наблюдалось обострение заболевания. И он, говоря попросту, спал уже целых два месяца. Состояние это было близко к летаргическому сну и, вероятно, имело с ним общие корни.

Сегодня, осмотрев больного, Антон Степанович решил попробовать простимулировать и включить отдыхающие клетки. Но для этого требовались исследования на неживом.

Подключив к мозгу старухи датчики, Антон Степанович вывел их на компьютер. Теперь можно было и передохнуть. За шкафом имелся «уголок отдыха»: там стояло кресло, аквариум с почечно-каменным грунтом и золотыми рыбками. Там можно было подождать, пока компьютер считает информацию, и подумать.

Антон Степанович зашел за шкаф и от неожиданности отступил… В его кресле кто-то сидел. Закинув ногу на ногу, подперев голову рукой, мужчина средних лет задумчиво взирал на жизнь водоплавающих.

– Что это?!.. Кто… это? – пробормотал Антон Степанович.

– Антоша, – в кабинет вошла Лола. – Антоша, тут приходил твой друг детства…

– Какой друг?

Антон Степанович снова посмотрел на мужчину средних лет.

– Ну этот, как его, Жора. Так он опять покойника принес. Симпатичный такой…

– Кто? Жора?

– Покойник. У тебя стол старухой занят был, я разрешила его в кресло посадить. Он такой симпатичный.

– Дура, как он может быть симпатичным, ведь он покойник!

– Слушай, я от тебя уйду, если ты даму будешь оскорблять… – обиделась Лола. – И вообще… закрой форточку, холодно же.

– Ты помнишь, что было в прошлом году, когда я закрыл форточку и мы уехали на дачу.

– Да, кстати, Жора – твой друг, просил передать, что это свежак после несчастного случая, – уже выходя, бросила Лолита.

– Что же ты молчала?! – засуетился Антон Степанович.

Он сгрузил старуху на пол, а вместо нее водрузил на стол мужчину средних лет. И только когда взял в руки пилу, чтобы трепанировать череп, и, оголив мозг, подключать датчики, обратил внимание на его лицо.

– Мать честная, кого я вижу?!

Это был одноклассник Антона Степановича. Они даже ухаживали за одной девушкой. Антону Степановичу тогда не повезло, зато повезло сейчас.

– Ну, теперь послужи науке. Посмотрим, было ли у тебя чувство юмора.

Но он знал, что было.

Имелась у Антона Степановича и одна пламенная, но неразделенная страсть к одной женщине, вернее, даже не к женщине, а к части женского тела. Знай об этой страстишке жена Лола, она бы вцепилась в редкие волосы Антоши и, наверное, укусила бы его, не из ревности, разумеется, для порядка.

Это была помещенная в сосуд из толстого стекла, залитая специальным спиртовым раствором женская голова. Снизу и сверху старинный сосуд стягивали медные обручи.

Антон Степанович любил, достав сосуд из шкафа, где у него хранились химикаты, и поставив его рядом с аквариумом, смотреть на голову и мечтать… Нельзя сказать, что голова была красивой: бледная, с ввалившимися глазами… Ну, словом, на любителя, но что-то привлекало в ней Антона Степановича Она была у него уже два года, а он все никак не мог налюбоваться на нее. Чья это голова, он не знал. На медном обруче, вероятно, указывалось имя ее бывшей владелицы, но оно стерлось то ли от времени, то ли с умыслом.

Конечно, было понятно, что не всякую женскую голову сохраняют с такой любовью в дорогом сосуде. Какова же была история головы, до того как оказалась она в спирту?

История эта тем не менее всенародно известна, но стоит ее напомнить вкратце.

Голова эта принадлежала Марии Гамильтон, пользовавшейся благосклонностью… а, проще говоря, любовнице Петра Первого. Женщине очень красивой и при дворе влиятельной.