История семилетней войны

Польская королева просила денег. Фридрих, зная, что она употребит их во вред ему, велел ей отпустить лишь остаток одной кассы, 7800 рейхсталеров; она возобновила свою просьбу, определяя сумму расходов для нужд своих и своей семьи в 174 000 рейхсталеров ежемесячно. Но получила в ответ: обратитесь к своему супругу. Эти финансовые преобразования коснулись всего. Хотя оперные певцы и танцоры не были положительно уволены от службы, им больше не стали выдавать жалованье; тогда они вернулись в Италию, а вслед за ними и знаменитый директор театра Гассе. Духовник королевы и главный директор оперы были важнейшими лицами при саксонском дворе; первый получал 12 000 рейхсталеров жалованья, а второй - 15 000, теперь же они должны были довольствоваться 2000. Императрица Елизавета помогла в этом затруднительном положении польской королеве, подарив ей 100 000 рублей.
      Огромный запас фарфора, найденный отчасти в Дрездене, отчасти в Мейсене, Фридрих счел своей добычей и продал его в пользу Пруссии. Саксонский купец Шиммельман приобрел его за 200 000 рейхсталеров и тем положил начало своим несметным богатствам, с которыми поселился сначала в Берлине, потом в Гамбурге и, наконец, в Копенгагене. Он достиг сана всемогущего датского министра и был одним из богатейших частных лиц северных держав.
      Фридрих, однако, не коснулся королевского дворца в Дрездене. Он часто посещал знаменитую картинную галерею, но не присвоил себе оттуда ничего, напротив того, богато одарил ее смотрителей. Такой умеренности он не соблюдал лишь в отношении к графу Брюлю, которого считал виновником союза, заключенного Саксонией с его врагами. Министр этот имел великолепный замок в Пфертене, деревне, расположенной в нескольких милях от Дрездена; Фридрих велел его разрушить. Та же участь постигла его чудесный дворец в столице и сад, составлявший украшение города и открытый всегда для общественных гуляний. Тут редкое искусство соединено было с великолепием - и все это было разорено; еще долго по сле заключения мира высокие развалины одного кра сивого павильона служили памятником мщения, ко торого нельзя было ожидать от коронованного фило софа.
      Таким образом уничтожены были разом ве ликолепие, блеск и пышность частного человека, с которым в этом отношении не мог сравниться ни один из современных ему королей. Все знамени тые произведения искусства, единственные в своем роде, все драгоценные и необыкновенные предметы, которые по своей дороговизне не могли тотчас най ти покупателей между самыми богатыми англичанами и французами в Лондоне и Париже, были приобретаемы им для украшения своих дворцов. Избранные предметы были собраны в его Дрезденском дворце. Во всех комнатах красовались часы художественной работы, отличавшиеся бесконечным разнообразием и особым устройством, статуи, медальоны и картины, полы с драгоценнейшей лакировкой, золоченые ручки дверей, великолепные обои и фарфоровые печи, имеющие форму античных статуй, римских мавзолеев или греческих храмов. Но необычайнее всего этого был громадный гардероб этого министра; целые залы от потолка и до полу были наполнены шкапами с платьем. К каждому костюму полагались особые часы, табакерка и шпага. Платья эти были написаны в миниатюре и занесены в книгу, которая ежедневно подавалась ему для выбора. Из сорока камердинеров четыре должны были охранять этот драгоценный гардероб, который показывался посетителям как редкость. Но обычай этот был прекращен, когда один путешественник, удивленный при виде такой странной выставки, воскликнул: "Montrez-moi des vertus, et non pas des culottes!"{30}.
      В прусские полки были тогда потребованы рекруты из Саксонии, но наследный принц этого курфюршества энергично протестовал, ссылаясь на своего отца, от которого надо было для этого просить разрешения; Фридрих в ответ на это вежливо просил его не утруждать себя подобными вопросами. Представления земских чинов были столь же неудачны, а так как они ссылались на повиновение своему повелителю, Фридрих ответил: "Пока Саксония моя, я ваш государь; потому вы обязаны повиноваться мне".
      Фридрих хорошо знал, что мог надеяться на помощь Польши; но он не хотел обойти политические формальности и потребовал на основании Велауского договора{31}, для охраны Бранденбурга, установленных 4000 человек вспомогательных войск; при этом он обратился к Польше с просьбой не пропускать через свои границы русских, так как война могла бы тогда перейти и на польскую территорию. Но на просьбу эту не было обращено внимания в Варшаве, так как даже те вельможи, которые были настроены против короля, боялись русских{32}. Императрица Елизавета поддерживала эту боязнь угрозами, причем объявила, что наверняка сумеет своими войсками удержать короля от нарушения спокойствия Польши.
      Австрийцы сильно желали овладеть крепостью Кенигштейн; поэтому ими был составлен проект напасть на нее врасплох с согласия саксонского коменданта. Фридрих узнал об этом и тотчас же написал коменданту, напоминая ему об обязанности охранять крепость, вверенную тому и объявленную нейтральной, и намекал на то, что нельзя ожидать внезапного нападения. В противном случае он, как изменник, ответит за это своей честью и жизнью. Письмо это подействовало, и нападения не произошло. Вообще Фридрих был всегда настороже и знал обо всем, благодаря своей бдительности. Графиня Брюль получила из Польши бочку венгерского вина. Казалось, вещь пустячная; но так как она касалась столь знатного лица, за малейшим действием которого внимательно следили, то об этом дано было знать королю, который велел тотчас же отослать вино, а бочку доставить ему. В присутствии одного депутата в Венском дворце вино было перелито, а бочка препровождена королю; она оказалась двойной и содержала много писем и бумаг.
      Во всех германских областях проявлялась такая военная деятельность, которая уже несколько столетий не овла девала народом. Во всех последних войнах, даже при Карле V и Густаве II Адольфе{33}, когда немцы свирепо боролись друг с другом из-за веры, не было столь грозного вооружения, как теперь; все народы Германии, великие и малые, брались за оружие, чтобы сражаться за двуглавого или одноглавого орла{34}. Однако боязнь перед столь могущественной армией все уменьшала число сторонников Пруссии. Даже герцог Брауншвейгский, зять Фридриха, хотел спасти свою страну, передав ее французам; ландграф Гессен-Кассель ский также колебался и, казалось, забыл дружбу Пруссии, защиту, получаемую от нее, и все субсидии от Англии. В южной Германии один лишь маркграф Байрейтский объявил, что скорее пожертвует своей землей, нежели вышлет войска против своего зятя - короля. Фридрих был тронут этим великодушием, а так как он считал владения марк графа наследием своего дома, то воспротивился этой жертве, связанной с их опустошением, и сам согласился на присоединение байрейтского военного контингента к собранной против него армии.
      Таким образом составилась имперская армия, явившаяся поруганием достойного германского союза, освященного давностью происхождения и внутренней силой. Войска эти напоминали чуть ли не крестоносцев. Контингент их - или определенное число солдат, поставляемое каждой областью, за исключением Баварии, Палатината, Вюртемберга и еще нескольких других немецких владений, представлял скопище плохо дисциплинированных орд, разделенных на корпуса; все это в общем представляло не обыкновенную пестроту. В Швабии и Франконии были округи, выставившие всего по нескольку солдат. Некоторым приходилось дать лейтенанта без солдат, который нередко оказывался крестьянином, взятым прямо от сохи; иные ставили одного лишь барабанщика, снабдив его барабаном, найденным где-нибудь в старом арсенале. Монахини отложили в сторону свои четки и вышивали знамена, которые освящены были перед алтарем и должны были развеваться в походах против еретиков. Свинари получали долж ности флейтистов, а старые ломовые лошади были отдаваемы драгунам. Имперские прелаты, кичась тем, что являлись союзниками столь великих монархов, посылали в армию своих монастырских служак, сняв с них парусинники. Оружие, платье, обозы - словом, все было различно в этой пестрой толпе людей, которых почему-то называли солдатами и от которых ожидали великих подвигов.
      Королевскому двору в Варшаве весьма трудно было ориентироваться в своем положении, и необдуманные поступки его следовали один за другим. Прусский секретарь при посольстве, Плесман, уполномоченный в Польше, не пользовался благосклон ностью польского двора потому, что обнаружил слишком большое усердие в пользу своего короля, и тут решена была его погибель. Он как раз на ходился на пути в Саксонию, когда под Рейхенба хом подвергся нападению пятидесяти австрийских гусар, которые отправились с ним в Эгер. Тут заковали ему ноги и руки в кандалы и обращались с ним как с величайшим преступником; су ровость обращения, которому он подвергся, так подействовала на него, что он в течение нескольких месяцев не мог громко говорить. Его отвели в Вену и бросили в тюрьму, в темную камеру. Слуга его подвергся той же участи. Фридрих долго не знал об этом, но, узнав, тотчас же потребовал освобождения несчастного; ему ответили, что Плесман арестован по требованию варшавского двора. Однако Фридрих быстро придал делу иной оборот. Владея Дрезденом, он мог учинить жестокое возмездие, но удовольствовался лишь арестом одного человека. Саксонский советник при посольстве, Юст, был брошен в тюрьму. Королевская фамилия была поражена, а наследный принц послал к Брюлю самые убедительные представления. Теперь только министр этот понял, что не годится дольше возбуждать гнев энергичного победителя, и Плесман, после семимесячного тюремного заключения, был выпущен на свободу.
      Между тем пруссаки деятельно готовились начать кампанию, чтобы предупредить союзников. Самыми грозными являлись австрийцы, на них-то Фридрих и решил ударить всеми своими соединенными силами, чтобы, по возможности, совершить значительный подвиг, прежде чем подоспеют войска иных государей. Императорский же двор придерживался противоположной системы и хотел ограничиться лишь оборонительными действиями, пока, соединившись со всеми союзниками, не будет в состоянии атаковать короля прусского со всех сторон и таким образом уничтожить его. Поэтому Броун разделил всю свою армию на четыре большие корпуса для прикрытия Богемии. Несмотря на это, Фридрих проник туда в конце апреля во главе пяти крупных боевых колонн, но еще до этого он старался неоднократно убедить своими действиями врага в том, что тоже намерен поступать оборонительно и расположиться под Дрезденом в укрепленном лагере, дабы прикрыть Саксонию. Предводителями этих пяти армий были: фельдмаршал Шверин, шедший из Саксонии через Траутенау, герцог Бевернский - через Циттау, принц Мориц Ангальт-Дессауский - через Коммотау, принц Генрих Прусский - через Нейштедтель, и сам Фридрих - через Петерсвальде. Приказы были так удачно рассчитаны и так точно исполнены, что все эти армии, шедшие из совершенно противоположных концов, в один и тот же день вступили на богемскую территорию{35}. Тотчас же было взято несколько значительных императорских продовольственных складов. Армия, предводимая герцогом Беверн ским, насчитывавшая 16 000 человек, вскоре встретила два дцативосьмитысячный неприятельский корпус графа Кениг сегга, окопавшийся близ Рейхенберга. Лагерь его находился между двумя горами, покрытыми лесом, а боевой порядок походил на крепость, бастионы которой представляла пехота, а куртину - кавалерия. Австрийцы тотчас же были атакованы и выбиты с позиции, после пятичасового сражения, потеряв 1800 человек убитыми, ранеными и пленными. Пруссаки лишились 300 человек. После этого сражения герцог продолжал идти вперед и вскоре присоединился к армии фельдмаршала Шверина, который проник в Богемию пятью колоннами через Силезские горы и разбил при Альт-Бунцлау императорский арьергард, состоявший из 1500 человек, которые были частью убиты, частью же взяты в плен. Впрочем, в этом сражении был убит весьма дельный генерал Вартенберг, предводитель пруссаков.
      Прусский король прошел через высокую богемскую гору Паскополь без всякого сопротивления и переправился также через Молдаву в виду неприятеля, который как раз собрал все свои силы здесь, но упустил драгоценный случай выгодно атаковать маленькое войско Фридриха. Между главными императорскими генералами появились тогда раздоры, обнаружившиеся весьма очевидно в нескольких случаях; Броун был теперь подчинен принцу Карлу Лотарингскому, назначенному главнокомандующим. Предводители эти не ожидали неприятельского нападения в Богемии: они думали, что Фридрих будет обороняться в Саксонии, - поэтому Броун потребовал 9 апреля у Кейта возвращения взятых год тому назад из Богемии заложников, так как, говорил он, "пруссаки наверно еще не придут в этом году". По приказанию Фридриха, Кейт ответил, что Броун прав и что заложники в скором времени будут перевезены в Бо гемию.
      Утром 6 мая все прусские армии, насчитывавшие более 100 000 человек, собраны были в окрестностях Праги. Они все соединились в виду столицы, кроме отрядов Кейта и Морица, которые остались по ту сторону Молдавы; несколько часов спустя началось достопамятнейшее из сражений, когда-либо занесенных в летописи войны. Прусская армия, находящаяся в действии, состояла из 64 000 человек, а австрийская - из 76 000. Последняя занимала позицию на горах, укрепленных окопами. Болотистые луга, высохшие пруды, топкое дно которых покрылось пеною и заросло травой, узкие плотины и тропинки, по которым солдаты могли пробраться лишь поодиночке, преграждали путь к этим высотам. Австрийская пехота спокойно стояла в своем укрепленном лагере, занятая приготовлением обеда, а конница была на фуражировке, когда Фридрих приступил к делу; несмотря на известия о приближении короля, принесенные форпостами, в лагере не верили тому, что Фридрих будет атаковать. Принц Карл тотчас же велел вернуть фуражиров. Несмотря на неудобство местоположения, прусская пехота атаковала с удивительным мужеством. Солдаты по узким плотинам шли только отдельными взводами, а шедшие по лугам вязли в тине на каждом шагу; полки Мейеринка и Трескова погрязли по колено в болоте и лишь с большим трудом вышли оттуда. Солдаты помогали друг другу и ободряли себя взаимно. Многие батальоны должны были при этом оставить свои орудия, несмотря на необходимость их поддержки. В час пополудни пруссаки преодолели все препятствия и начали выстраиваться в боевой порядок. Не отдохнув даже после столь сильного напряжения, они неустрашимо бросились на неприятеля, встретившего их страшным огнем артиллерии. Целые роты пруссаков падали оземь, однако полк Винтерфельда захватил одну батарею, но ценою жизни почти всех своих солдат. Это не препятствовало наступлению гренадерского батальона Вредена, кричавшего единодушно: "Товарищи, дайте нам подойти, вам довольно чести!" Король велел, не стреляя из ружей, броситься прямо в штыки; но картечный огонь австрийцев был так смертоносен, что положил предел человеческой храбрости. Многие прусские полки отступили.
      Между тем конница с обеих сторон вступила в рукопашный бой; командовавший прусской кавалерией принц Шейнах атаковал с частью ее всю австрийскую и разбил первую линию неприятеля. Но тот совершил обход, и Шейнах потерял оба фланга и был отбит второй линией неприятелей. Тем не менее прусская конница выстроилась вновь, получила подкрепление и снова ударила по неприятелю. Это была решительная атака. Австрийская конница была совершенно расстроена и отброшена на свою же пехоту, которую привела в замешательство. Прусские гусары, воспользовавшись этим, напали на нее и увеличили еще расстройство ее рядов.
      В это время фельдмаршал Шверин поспешно приводил в порядок пехоту, отступившую перед ужасным железным градом ядер, и повел ее на врага. Он стал перед полком, сошел с лошади и со словами: "Вперед, дети мои!" - схватил знамя, которое в руках его должно было указывать путь к победе. Пруссаки действительно нашли этот путь, но благородный вождь их пал, сраженный четырьмя картечными пулями. Королевское знамя покрыло его тело, скрыв искаженные черты его. Многие прусские генералы, подражая его примеру, пешими вели в бой свои бригады; принц Генрих также соскочил с лошади и во главе своих солдат взял приступом одну неприятельскую батарею. Тогда все остальные силы пруссаков устремились на австрийцев и погнали их до самого лагеря. Тут стояли еще палатки, ко торые не успели убрать. Герцог Фердинанд Браун швейгский, важнейший помощник Фридриха в этот кровавый день, как и в течение всей войны, заметил между прочим, что мужество неприятеля не ослабевало и что левое крыло его продолжало удерживать свою позицию. Он просил позволения у короля отступить от плана битвы, желая атаковать неприятельский фланг. Король ответил, чтобы тот поступал по своему усмотрению. Фердинанд тотчас же взял несколько полков из правого прусского крыла и бросился с фланга и с тыла на неприятеля, гнал его с горы на гору и взял приступом семь укрепленных позиций, занятых австрийскими гренадерами, составлявшими гордость императорской армии. Неприятель пришел в замешательство, так что оба крыла несколько отделились друг от друга. Фридрих тотчас же воспользовался этим; он бросился в открывшееся пространство и разъединил их окончательно. Но, к сожалению, прусская легкая конница была далеко; будь она тут же - гибель неприятеля была бы неизбежна. Разбитая армия составляла теперь две колонны: меньшая побежала через поля, а другая бросилась к Праге. Убежище это выбрали второпях, не думая о последствиях; уже через несколько часов они увидели весь ужас своего положения и в тот же день пытались было выйти оттуда, но пруссаки уже заняли все выходы из города, насколько это возможно было сделать в темноте ночи, и австрийцы принуждены были возвратиться в свою военную тюрьму{36}.
      Таковы были события этой достопамятной битвы, которая длилась с девяти часов утра до восьми часов вечера. По многочисленности сражавшихся войск, потокам крови, ошибкам со стороны побежденных, смерти опытного полководца в минуту величайшего расстройства, по храбрости, выказанной с обеих сторон, по большим трудностям, которые пришлось преодолеть, и по унынию, в которое погружены были побежденные, она весьма походила на сражение при Каннах, где Ганнибал так разбил римлян, как никто еще не делал этого до него. Римская битва решила судьбу всей Италии, кроме Рима; немецкая так же могла бы решить судьбу всей войны и изменить политическое состояние всей Германии, если б не одно весьма ничтожное обстоятельство, а именно, если б не отсутствие двух несчастных понтонов, которое решило судьбу стольких наций. Армия принца Морица Дессауского находилась выше Праги у Браника, по ту сторону Молдавы, через которую хотели построить мост, чтобы зайти в тыл неприятеля. Но в реке этой вода стала прибывать; этого не предвидели, и недоставало лишь нескольких понтонов для завершения моста. Таким образом, храбрые пруссаки лишь издали могли наблюдать сражение. Еще несколько понтонов - и ни минуты нельзя было бы сомневаться в окончательной гибели огромного австрийского войска, от которого теперь зависела участь могущественной монархии. День этот стал бы тогда бессмертным во всемирной истории; не произошло бы ни Коллинского, ни Гохкирхенского сражений, словом, история войны была бы совсем не та, какая теперь занесена в летописи восемнадцатого столетия. Все, что Мориц мог сделать в положении, столь обидном для героя, ограничилось канонадой по австрийцам, ретирующимся к армии Дауна{37}.
      Потери пруссаков в этот день равнялись 16 500 человек убитыми и ранеными; 1550 были взяты в плен. Многие дельные вожди их остались на поле битвы, кроме них еще фельдмаршал Шверин, а из генералов - принц Гольштинский, принц Ангальтский, Гольц, Гаутхармуа и другие; Фуке и Винтерфельд были опасно ранены. Австрийцы насчитывали 19 000 убитыми и ранеными, при этом они лишились 5000 пленных, которые с 60 орудиями, большим количеством знамен и штандартов, военной кассой и обозом достались победителю{38}. Еще с поля битвы король писал своей матери: "Я и братья мои живы и здоровы; австрийцы проиграли битву, а я свободно могу действовать, имея еще 150 000 человек. Мы овладели королевством, которое даст нам денег и войско. Я отправлю часть своих войск для приветствования французов, а с остальными хочу преследовать австрийцев".
      Как ни кровопролитна была битва эта и как ни велики были ожидания всей Европы, последствия ее были совершенно непредвиденны: ужасное поражение это тем замечательно, что не имело никаких последствий. Все полагали, что австрийская армия будет преследована и взята и что запертые в Праге войска оружием и голодом будут принуждены сдаться. Но военное счастье скоро изменило пруссакам и вновь улыбнулось их врагам. В пражском сражении все войска потеряли своих прекрасных вождей, так как и фельдмаршал Броун умер от ран, полученных в битве. Фридрих оплакивал смерть Шверина, который был его наставником в военном искусстве и о котором он говорил: "Если б он только мог терпеть кого-нибудь рядом с собой, то был бы совершеннейшим полководцем". По окончании войны Фридрих воздвиг ему в Берлине на площади Вильгельма мраморную статую.
      Смерть этого полководца сравнивали с жертвою, которую Деций принес отчизне, умирая{39}. Не отнимая у прусского полководца славы его геройского подвига, нужно все же заметить, что сравнение неуместно. Несмотря на всю опасность, которой он подвергался, Шверин мог надеяться пережить ее; сопровождавшие его солдаты могли тоже рассчитывать на это. Римский же предводитель, бросаясь на врага, безнадежно обрекал себя на смерть, которой ему нельзя было избегнуть.
      Последние минуты жизни Броуна были сильно омрачены пребыванием армии в Праге. Испытывая сильнейшие страдания, он не переставал советовать, чтобы войска выступили и чтобы кавалерия пыталась пробиться ночью. Совет этот, исполненный немедленно всей армией, быть может, сопровождался бы успехом. Пруссаки дорого заплатили за победу, они изнемогали от больших трудов, понесенных ими в этот день, и боевой порядок их был довольно плох, благодаря неровной местности. Но австрийцы не последовали мудрому совету фельдмаршала, и его самого ждала грустная участь, так как он еще перед смертью был свидетелем ужасных сцен, происшедших в Праге.
      Обширный город этот заключал в себе целый военный лагерь. Кроме пражского гарнизона, здесь собралось более 50 000 человек{*1}, между которыми находились все знатнейшие вожди, саксонские принцы, принц Фридрих Цвей брюккенский, наследный принц Меденский, даже принц Карл Лотарингский. Со времени осады Цезарем Алезии{40} ни один город на нашем материке не заключал в себе столь многочисленной армии. Все европейские народы, союзные и нейтральные, ждали теперь самых необыкновенных событий. Фридрих велел тотчас же обложить город, имеющий в окружности почти две германские мили, и отправил к неприятельским вождям полковника Крокова с требованием о сдаче. Те ответили, что будут защищаться до последней крайности. В Вене сначала думали, что могучая император ская армия без труда освободится из заключения; однако самые энергичные и многократные отчаянные попытки были безуспешны, многочисленные батареи отбивали австрийцев, и они снова возвращались к своим постным обедам из конского мяса. Еще в начале осады им питалась вся заключенная армия; лошади кавалерии и артиллерии были убиваемы, и мясо их продавалось сначала по 2, а потом по 4 крейцера за фунт. Так как никто не ожидал такого не обыкновенного случая, то не сделали никаких приготовлений; городские склады были плохо снабжены, войска нуждались во всем, а 80 000 человек городских жителей подвержены были опасности умереть от голода.
      Поэтому в армии царил ужаснейший беспорядок. Чтобы прогнать пруссаков из сада Мансфельда, произведена была 23 мая ночью большая вылазка под начальством генерала Бутлера. Отряд его состоял из добровольцев, гренадеров и 1000 кроатов, которые открывали шествие. Этим войскам надо было взобраться на стену, вышиною в семь футов, а их не снабдили лестницами; им предстояло взламывать крепкие ворота, а с ними не было ни плотников, ни топоров. Кроаты, упражняющиеся с детства в лазании, прыгании, плавании и других телесных упражнениях, отличались большою ловкостью и стали тут ею пользоваться, употребляя все усилия; через стену они скоро перебрались и бросились на неприятеля. Однако, благодаря сопротивлению пруссаков и отсутствию топоров, храбрость их была напрасна: ворота, ведущие в сад, были заперты и остальные войска должны были остаться по ту сторону стены; ими предводил генерал Матерни. Не желая оставаться здесь праздными и не подумав о своих храбрых товарищах, они бросили по приказанию Матерни множество гранат через стену, вследствие чего несколько сот кроатов были частью убиты, частью ранены и пруссакам стало легче выгнать оставшихся в живых из сада. Последние отброшены были назад на своих гренадеров, которые не узнали голубой одежды при слабом свете зари и совершили вторую ошибку, приветствуя своих дельных товарищей огненным дождем. Все кроаты погибли бы, если бы пруссаки продолжали их преследовать. Таковы были беспорядок и расстройство в заключенной армии, и потому плохие бессмысленные распоряжения окончились неудачей в эту ночь. Чтобы оправдать их и избавить генералов от ответствен ности, всю вину неудач свалили поэтому на так называемых расположенных к прусскому королю людей, которых не было, однако, ни в городе меж ду гражданами, ни в армии.
      Все бывшие в Праге принцы квартировали в Клементинуме, здании обширной иезуитской коллегии. Оно по своему положению достаточно было прикрыто от неприятельских ядер; но предосторожности были настолько велики, что окна закупорили навозом и забили досками. Благодаря такому предупреждению всякой возможной опасности и роскошному столу, которым пользовались молодые принцы, несмотря на всеобщую нужду, они от безделья стали скучать. Чтобы сократить время, они бегали вперегонки по длинным коридорам коллегии, причем побежденный должен был целовать руку победителя; или же вступали в борьбу, обливая друг друга водой из ручных насосов; часто даже исполняли обязанности министрантов, т. е. церковных служителей во время богослужений. Но меденский наследный принц не принимал участия в подобных развлечениях. Хотя сам он был болен, но постоянно заботился о том, чтобы облегчить страдания ближних своих. Вино свое он роздал раненым солдатам, но примеру его не последовал никто. Между тем все усердно подражали примеру принца Карла Лотарингского, который ежедневно ходил к обедне.
      Эти набожные занятия и иные развлечения нанесли ущерб заботам об армии, которая боролась со всевозможными бедствиями, и о теснимом врагами городе; дошло до того, что пренебрегали самыми элементарными мерами предосторожности. Ничтожный случай, а именно - прогулка одного умного монаха в первые же дни осады, спас город и всю монархию. Человек этот, по имени Зецлинг, заметил столб пыли, приближавшийся с севера к городу. Он тотчас же подумал, что это отряд пруссаков, намеревающихся занять Бельведер - так называется одна из высот при Молдаве. Этот важный пункт, равно как и прилегавшее к нему село Бубен, совсем не имели войск. Предположение Зецлинга подтвердилось, когда он взошел на обсерваторию с подзорной трубой. Он тотчас же поспешил сообщить об этом, и теперь только посланы были несколько сот кроатов, чтобы занять высоту и деревню; таким образом, намерение пруссаков кончилось неудачей, иначе они давно бы проникли по течению Молдавы в часть города, называемую Малой Стороной Праги. Взятие врасплох днем города, занятого пятидесятитысячным опытным войском, не встречаемое нигде в военных летописях и невозможное в глазах солдат, встретило бы недоверие в современном поколении, а потомство сочло бы это за вымысел.
      С этого дня на обсерватории постоянно стали дежурить не офицеры и не сведущие в этом деле люди, а четыре гусара, которые снабжены были подзорными трубами и каждые четверть часа представляли отчет о том, что видели.
      Как крепость, Прага не имела значения, но, обладая гарнизоном в 50 000 человек, она стала грозным пунктом. По прибытии артиллерии из Дрездена, пруссаки приступили к настоящей осаде ее, стесняя ее все более и более. Намереваясь сжечь продовольственные склады столицы и увеличить смятение, они бросали бомбы и брандкугели, подожгли много домов и постоянно поддерживали этот пожар. По ночам стоны и вопли жителей долетали до их лагеря. Двенадцать тысяч человек были выгнаны из города, чтобы уменьшить в нем голод; но пушечные ядра осаждающих погнали их обратно на место бедствия. После трехнедельной осады весь Новый Город и Еврейский квартал были превращены в пепел; при этом сгорело также несколько продовольственных складов. Много невинных и беззащитных людей, стариков, женщин и детей были убиты ядрами или погибли в горящих домах. Переполох был ужасный в злополучном городе; все улицы были загромождены лошадьми и повозками, церкви переполнены ранеными и больными, и смерть похищала людей и животных, как во время моровой язвы. Духовенство, градоначальники, граждане умоляли принца Карла о сострадании; он сочувствовал им, но не мог удовлетворить просьб. Он предложил катипуляцию, требуя свободного выхода своим войскам. Фридрих не хотел и слышать об этом и со своей стороны предложил условия, которые сочли неудобными.
      Кроме врагов, пруссакам приходилось также бороться со стихиями. Страшная буря, сопровождаемая сильным ливнем, разорвала в клочья их палатки и наводнила лагерь. Молдава от ливней на сто шагов выступила из берегов, так что мост, возведенный пруссаками у Браника, был разрушен и понтоны увлечены течением к Праге, где австрийцы поймали 24 штуки; но 20 из них были снова выловлены пруссаками. Эта добыча нисколько не улучшила положение осажденных; напротив того, оно ежедневно, ежечасно становилось хуже, и вожди, беспрестанно собиравшие военный совет, не знали уже, на что решиться. Они не надеялись больше силою пробиться из города, но все же опять попробовали сделать яростную вылазку в ночь на 1 июня под начальством лучших своих генералов с половиной гарнизона, то есть с такой армией, которая могла бы завоевать оба индийских полуострова; но и эта попытка была по-прежнему неудачна. Австрийцы отчаянно дрались в течение пяти часов, но принуждены были отступить. Впрочем, если б даже им удалось счастливо пробиться сквозь неприятельскую армию, они бы все равно не получили никаких выгод, так как не имели ни кавалерии, ни артиллерии и, что было хуже всего, не имели провианта и были страшно истощены.
      Таково было критическое положение Марии-Терезии. Все проходы из