Супружеские пары

      — О чем вы беседовали с Фредди? Что-то ты бледный, как привидение.
      — Он доказывал, что мне надо выпрямить все зубы. Ох, как больно во рту!
      — Не хочешь отвечать? Наверное, речь шла обо мне?
      — Какая ты догадливая, Ангел! Действительно, он просил у меня твоей руки. Объяснял, что уже много лет в тебя влюблен.
      — Он всегда это говорит.
      — Не знал!
      — Он вечно меня этим донимает.
      — А тебе нравится… Вижу по твоему лицу, что тебе по сердцу такие глупости.
      — Что в этом плохого? И почему ты так зол на Фредди? Что он тебе сделал?
      — Он подрывает мою первобытную веру, — ответил жене Пайт.
      В гостиной добавилось гостей: появились Фокси и Кен. На Фокси было серебряное платье без лямок, грудь налилась молоком. Она горделиво поворачивала голову — так она искала Пайта по темным углам. Появление Уитменов повлияло на атмосферу приема: огоньки свечей задрожали, заколебались стены, мебель. Она пришла ради него, оставила вечером этого трагического дня дом, своего младенца, лишь бы увидеть его, спасти от боли, причиняемой этой грубой толпой. Он услышал, как она объясняет Джорджине:
      — Мы заранее вызвали няню и решили ее не расстраивать: все-таки это дочь врача Аллена. Раньше мы не пользовались услугами приходящих нянь. А опоздали мы потому, что долго сидели вместе с ней перед телевизором — никак не могли оторваться.
      — Что сейчас показывают? — раздался бас Роджера.
      — В основном, куски старой съемки, — ответила Фокси. — Самое душераздирающее зрелище — его пресс-конференции. Он был такой реактивный, бойкий, внимательный… Благодаря ему, снова стало весело быть американцем. — Пайт заметил, что, говоря, она жмется к Кену, как бы ища поддержки. Кен стоял прямой, бледный, в безупречном черном смокинге, с ониксовыми запонками в манжетах.
      — Как он мне нравился! — взвыла Би Герин каким-то замогильным голосом. — Голосовать за него я бы не могла, потому что не верю в эти социалистические штучки, к которым он стремился: люди должны быть самими собой, даже если это означает страдание, но мне ужасно нравилось, как он держался, как одевался: никогда не одевал шляпу или плащ…
      — И эти странные, печальные глаза навыкате, — подхватил Фрэнк Эпплби.
      — Разве навыкате? — спросила Марсия. — Я думала, это просто потому, что он все время читал телесуфлер.
      Гостиную заполнила музыка. Дорис Дэй, «Звезды падают на Алабаму». Фредди — сердечный парень, воплощение американского духа, любитель яблочного пирога — обожал Дорис Дэй.
      — Фредди! — крикнула Кэрол. — Умница! Где Роджер? Ковер Торнов был свернут в рулон, Кэрол и Роджер стали танцевать — она жеманно, он скованно.
      — Какая у тебя холодная рука! — крикнула Кэрол.
      — Это от стакана со льдом, — смущенно пробормотал Роджер и, как ребенок во сне, собрал ладонь, удерживавшую длинный стебель — ее голую спину — в кулак.
      Остальные не знали, как отнестись к танцам в такой день. Кен Уитмен, направляясь к жене и за выпивкой, поспешно преодолел свободное от ковра пространство. Дожидаясь, когда Фредди принесет из кухни лед, он тихо беседовал с Джанет. Бен Солц занял позицию рядом с Фокси. Судя по жестам, она была рада видеть его снова, после продолжительного перерыва. Потом, реагируя на какие-то его слова, она посмотрела на свой плоский живот и покраснела — не от замешательства, а от радости, видимо, узнавая в еврейских чертах собеседника призрак своего Питера.
      Анджела тронула Пайта за руку.
      — Потанцуем?
      — Тебе хочется танцевать? Разве не богохульство — плясать на свежей могиле?
      — Ты прав, но ничего не поделаешь: было бы дурным вкусом оставить Роджера и Кэрол одних. Они и так уже донельзя смущены.
      Он привык обнимать ее тело, но так и не научился прилично танцевать, поэтому на протяжении всего замужества Анджеле приходилось угадывать ритм его беспорядочных движений, прижимаясь к нему бедрами и тазом. Они были одного роста. Она почти никогда не душилась, но все равно хорошо пахла — как вода, как сама жизнь — по контрасту с межзвездным вакуумом.
      — Где Айрин и Эдди? — спросил он.
      — На кухне, обсуждают загрязнение окружающей среды.
      — Сладчайшая парочка, — сказал Пайт. — После всего, что было… Теперь, надеюсь, ты будешь относиться к откровениям Айрин с большим подозрением.
      — Бен болтает с твоей подружкой — той, что удачно разрешилась от бремени. Куда же было деваться Айрин, если не к Эдди?
      — Как все сложно! — Пайт пытался приспособиться к изменившемуся ритму: вместо «Звезды падают на Алабаму» зазвучала мелодия «Нежная, как звездный свет». — Что до собеседницы Бена, то она действительно недавно ходила беременная, но никогда не была моей подружкой.
      — Я пошутила. Что ты так напрягаешься? Расслабься и спокойно меня веди.
      — Честно говоря, мне здесь не нравится. Когда мы поедем домой?
      — Ты же любишь такие вечеринки, Пайт!
      — У меня ощущение, что мы издеваемся над Кеннеди.
      — Вовсе нет. Вчера он был просто нашим президентом там, в Вашингтоне, а теперь принадлежит всем нам. Он здесь, с нами, разве ты не чувствуешь?
      Он удивленно заглянул в ее синие глаза. Несмотря на все разочарования, он не переставал ей восхищаться. Это вязало его по рукам и ногам, не давало сделать то, что так хотелось сделать: оторвать Фокси от Бена, а его поколотить, попинать бородатую физиономию ногами… От огорчения он наступил Анджеле на ногу.
      К танцующим парам успели присоединиться Кен и Джанет, Фредди и Айрин. Изящные брови Анджелы казались Пай-ту крылышками, бьющимися над его черным плечом. Эдди Константин сделал вид, что хочет отнять у Фредди партнершу, но потом отнял Анджелу у Пайта. Тогда Пайт пригласил Джорджину, размышлявшую о чем-то над пустыми бутылками и грязными стаканами.
      — Как ты думаешь, — спросила она в движении, — уже пора подавать окорок? Мы купили лососину, но никто из католиков не явился…
      — Твоя хваленая скрытность, — фыркнул он. — Твой муж только что устроил мне выволочку.
      — Фредди? За что?
      — За наш роман.
      — Не говори глупости! Мы все точно просчитывали — во всяком случае, я.
      — Он сказал, что знает обо всем от тебя. Позы, даты, фазы луны…
      — Вранье! Я никогда ему не признавалась, как он ни старался что-то выведать. У него такая тактика. Надеюсь, ты ни в чем не сознался?
      — Не сознался, но только чтобы потешить свою извращенную натуру. Я уверен, что он знает, о чем говорит.
      — Он все время общается с Кэрол и Джанет. Может, он так понял их намеки?
      — Ты уверена, что он ничего не знает? Уверена, что ничего не говорила перед отходом ко сну, считая, что со мной все равно покончено, и желая поквитаться с ним за его измену с Кэрол?
      — Что за история с Кэрол? — Ему нравилось, когда она испытывала страх в его объятиях: тело растекалось, а это очень походило на готовность к сексу.
      — Не знаю. Просто он все время там торчит, а Кэрол, как известно, не очень разборчива. Это не значит конечно, — добавил он торопливо, — что Фредди сам по себе никуда не годится…
      Она пропустила мимо ушей эту пародию на такт.
      — Давай лучше о тебе. Говоришь, с тобой покончено? Вместо «Нежная, как звездный свет» заиграла мелодия; «То был, должно быть, лунный отблеск».
      — Раз Фредди ведет себя так, словно все знает, значит придется покончить, — ответил Пайт осторожно.
      — Этот Фредди… Он ничего не желает знать, просто хочет, чтобы все верили в его осведомленность. Но раз ты не собираешься продолжать со мной, значит, и говорить не о чем. — Она уперлась в него сильными спортивными руками и вырвалась из объятий. — Только смотри, когда тебе в следующий раз захочется разнообразия, не беги ко мне!
      Провожая ее взглядом, он вдруг понял, что все эти месяцы, даже болея Фокси, он продолжал считать Джорджину своей любовницей.
      Фокси тем временем танцевала с Фрэнком Эпплби. Они двигались расслабленно, забыв о ритме — сейчас это был «Пусть грезы затмят твои беды». Под руку Пашу сразу подвернулась Марсия. Устроившись на его мокрой груди, она тут же спросила:
      — Что с тобой, Пайт? Мы привыкли видеть тебя смешным, а ты?
      — Я никогда не дурачусь.
      — Еще как дурачишься! Тебе так нравилось в нашей компании — на пляже, на лыжах, везде. А теперь перестало нравиться. Ты решил, что все мы — глупые уроды.
      — Марсия, я тебя обожаю! Представляю, какой ты была в молодости!
      — Наверное, дело в твоей работе? Чем ты занимаешься, когда холод мешает тебе добавить ужаса на Индейском холме?
      — Спасение пришло в последнюю минуту. На прошлой неделе мы заключили большой контракт: ремонт в доме на улице Божества. Гертруду Тарбокс отправили в богадельню, и теперь ныо-бедфордский банк, владеющий закладной на дом, решил превратить его в офисы. Мы уже вывезли три грузовика номеров «Нейшнл Джеографик».
      Он сам испугался, что рассказывает все это Марсии, хотя весь день проторчал в ремонтируемом доме один, толкая по полу бывшей столовой тяжелую циклевочную машину. Загипнотизированный ревом и исчезновением многолетних наслоений грязи и краски, вместо которых его взгляду снова представала чистая древесина, он понятия не имел об убийстве президента, пока не вернулся после затянувшегося обеденного перерыва Яжински. Оглушенный Пайт почти безболезненно принял пулю в себя.
      — Кому в Тарбоксе могут потребоваться офисы? — спросила Марсия раздраженно.
      — Представь себе, желающих пруд пруди. В центре сильный дефицит офисных площадей. Страховые компании, хироманты, филиал Общества Анонимных Алкоголиков… В общем, это уже не тот идиллический уголок, в который ты когда-то переехала, а тоскливый пригород. Подожди, скоро между Тарбоксом и Лейстауном вырастет большой торговый центр. Это же твой Фрэнк заседает в комитете, требующем, чтобы сюда пустили больше поездов?
      — Когда ты уйдешь от Галлахера, Пайт? Фрэнк и Гарольд встречались в Бостоне с одним знатоком, который утверждает, что Галлахер скоро разорится. Он сильно задолжал банкам и продолжает рисковать. Если бы не монашки летом, у него бы не осталось ни цента.
      — Нет, милашка, ты не понимаешь: Мэтт не может проиграть. Мы живем в расширяющемся пространстве. — Желая ее успокоить, унять стремление его критиковать, он положил руку ей на ягодицы — узкие, решительные, как передние колеса трактора. Она прижалась к нему, да так крепко, что его губы оказались позади ее холодной позвякивающей серьги.
      — Как там Фрэнк? — спросил Пайт шепотом.
      — По-прежнему. А может, даже хуже. Ему теперь мало просто лечь в постель. Сперва надо вылезти из-под этой толстой психованной стервы.
      — Нам всем надо из-под кого-то вылезти.
      — Мне не надо. Мне нужен Гарольд. Пусть делает мне больно! Он захватывающе жесток, ты не находишь?
      — Захватывающе?
      — И к тому же не по-современному галантен. Я принадлежу, ему, но он блюдет мою независимость. По-моему, мы — очень милая старомодная пара, ты не находишь?
      — Я бы сказал, античная. Просто какие-то Виктория и принц Альберт. А теперь поговорим обо мне. Не надо ли мне вылезти из-под Анджелы?
      — Пайт, — ответила Марсия нетерпеливо, — без Анджелы ты бы погиб!
      Этот ответ его опустошил. Не зная, что сказать, он запел вместе с пластинкой в холодную резную раковину ее уха: «Пусть рушатся замки, вершится судьба, а мы веселимся, как прежде…»
      Она неправильно истолковала его настроение и вытянулась вдоль него, запустила пальцы в волосы у него на затылке.
      Ему захотелось бежать, он стал озираться. Кен все еще танцевал с Джанет, в полутьме, рядом со свечой, его виски казались совсем седыми. Партнером Анджелы был теперь не Эдди, а Фредди. Эдди и Айрин стояли у стены и беседовали. Фрэнк Эпплби смешивал себе очередной коктейль. Фокси исчезла, Дорис Дэй продолжала петь про лунный свет. Гарольд, перехватив взгляд Пайта, подошел, вонзил пальцы в руку Марсии.
      — А теперь по идиотскому ящику говорят, что на его могиле зажгут вечный огонь, — пожаловался он. — Uneflamme eter-nelle. — Господи, он же не Неизвестный солдат, а просто удачно слепленный политик, в которого угодила пуля ничтожества. Cherie, es-tu ivre.
      Марсия, успевшая уснуть на Пайте, очнулась и хрипло дала утвердительный ответ.
      — Тогда идем со мной. Pardonnez-nous, Пайт.
      — Конечно. Я тоже поищу себе пулю. — Пайт смешал себе четвертый по счету мартини. Фокси… пошла по рукам? Где Бен? Почему-то не среди танцующих мужчин. Ее влечет к евреям, как мотылька к огню. Пальцы Бена, ловкого миниатюризатора, скользят по ее эластичным ляжкам, ныряют в бледный пух… Здравствуй, клитор. Не угодно ли прилечь?.. Львиная улыбка Бена в тени кустов, подстриженных очкастым Фредди. Удобный случай попробовать свеженького под покровом темноты…
      Пайт со стоном отвернулся от окна. Ему показалось, что пары скользят по полированной крышке президентского гроба. Островок света посреди океана траура. «Закрой глаза…» «Закрой гла-зззззаааа…» Бархатный голливудский голосок в самое ухо. В пустом стакане обсыхала одинокая маслина. Очаги огня во рту, особенно там, куда дотягивался кончик языка — на нижней десне слева, на наружной стороне. Без помощи свыше мы бы так и остались водорослями. Да святится имя Твое… Хватит пить, тем более на пустой желудок. Движение в танце с Марсией, ее скольжение по его телу взбудоражило его, а теперь он застывал, совсем застыл бы, если бы не предупреждение, разосланное по телу почками: пора облегчиться. Быстрее в сортир Торнов. Памятное местечко: там Джорджина подмывалась до и после. Там стекала по ее ляжке его сперма. Она всегда говорила, что в нем слишком много спермы: надо чаще спать с женой. Мелкий кафель на полу, рябая туалетная бумага, мягкие багровые полотенца. «Добро пожаловать в рай без презервативов…» Голенькая из-под душа, свежая мохнатая промежность, благодарная нега после приступа страсти. Хорошо сработано! Знакомая лестница, его собственный черный ботинок на ступеньке, темная комната сбоку, несколько голов и повтор выноса гроба из самолетного брюха. Вот и Бен, подавшийся вперед, с профилем патриарха на горе Синай из брошюры для воскресной школы. Роджер и Кэрол, теснящиеся на одной диванной подушке. Фрэнк, сосущий сигару. Сигарный дым, заметный в те мгновения, когда гроб на экране сменяется вдовой, вдова — Джонсоном, Джонсон корреспондентом. Вурдалаки. Фокси, наверное, на кухне. Дверь в туалет заперта. Тут-тук!
      — Минутку! — Очень музыкально.
      — Это я, — сказал Пайт и толкнул дверь. Дверь поддалась. Она сидела на унитазе, задрав серебряный подол, испуганная, с кусочком неба в кулаке клочком синей туалетной бумаги. Ее бледные ляжки казались на овальном стульчаке пышнее обычного. Она наклонялась вперед, касаясь кафельного пола носками туфель.
      — Я тебя люблю. — Он расстался с этим признанием, как с больным зубом. Увидев себя в зеркале над умывальником, он немного протрезвел. Пылающая плоская физиономия, разинутый от изумления рот, черный галстук едва ли не на плече.
      Шепот Фокси отскакивал от каждой кафельной плиточки:
      — Ты с ума сошел!
      Потом она до неприличия тщательно попользовалась бумажкой, бросила синий комок в водяной овал внизу и, полуобернувшись на унитазе, надавила на серебристую клавишу. Спуск был ленивый — недаром Джорджина жаловалась на слабый напор на холме. Поднявшись над водоворотом, Фокси привела в порядок платье. Пайту она казалась сейчас высокой, дерзкой, немного враждебной; губы в бледно-розовой помаде — последняя мода — были сжаты. Убедившись, что дверь не откроется сама, он обошел Фокси и встал над унитазом. Золотая струя, в первую секунду неуверенная, со звоном ударила в белый фаянс.
      — Господи, — выдавил он, — какое облегчение — видеть тебя одну. Когда, черт возьми, мы сможем встретиться?
      — Я сомневалась, что тебе хочется встретиться, — ответила она поспешно, заглушая его струю. — К тебе не подойдешь.
      — С тех пор, как ты родила, я тебя смертельно боюсь. Я думал, что между нами все кончено.
      — Ничего подобного. Разве что ты сам не захочешь продолжать.
      — Вообще-то я целую осень очень всего боялся: смерти, своей работы, Галлахера, собственных детей, звезд в небе. Ужас! — Последняя резюмирующая капля, привычное стряхивание, застегивание ширинки. — Вся моя жизнь — как затянувшееся падение.
      — Что ты болтаешь? Очень славная жизнь: чудесная семья, квадратный дом, я под рукой. Все, здесь нельзя разговаривать. Позвони мне в понедельник. Я опять буду одна.
      Он нажал спуск, но бачок еще не успел наполниться.
      — Подожди. Пожалуйста! Дай взглянуть на твою грудь.
      — Она раздулась от молока.
      — Знаю. На минуточку! Пожалуйста, мне это нужно. Они прислушались. На лестнице было тихо. Музыка внизу, голос из телевизора неподалеку. Она приоткрыла рот и провела кончиком языка по верхней губе, заведя руки за спину, чтобы отстегнуть лямки. Лиф платья и бюстгальтер упали вместе, как шкурка плода.
      — Господи!
      — Я чувствую себя такой толстухой! — сказала она, краснея.
      — Какие налитые! И твердые вот здесь, наверху…
      — Осторожно, через час я должна донести все это до дому.
      — И кормить ребенка.
      — Да. Какие у тебя забавные морщинки вот здесь и здесь… Тебе вредно хмуриться, Пайт. Седые волосы? Это что-то новое.
      — Покорми меня.
      — Не надо, милый…
      — Покорми!
      Она испуганно закрыла одну грудь, но он уже упал на колени и припал широким ртом к другой. Тугая сладкая струя ударила в рот. Яркий свет жег ему веки, окрашивал все его нутро в розовый цвет, кафель под коленями стал ледяным. Фокси положила ладонь ему на затылок, притягивая его к себе, прикасаясь к кончику его уха, когда он делал ей больно. Он открыл глаза, увидел второй вишневый сосок и поспешил снова зажмуриться.
      Краденый нектар орошал ему язык, больные десны; она ерошила ему волосы, он стискивал ее ягодицы, обтянутые платьем. Еще немного — и он захлебнулся бы в розовом тумане.
      Стук в незапертую дверь в считанных дюймах от них был, как автоматная очередь. Свет стал нестерпимым. Фокси остановила поток молока, чтобы не пропадало зря, и откликнулась так же музыкально, как в первый раз:
      — Минуточку!
      Ей ответил вежливый голос Анджелы:
      — Извини, Фокси. Можешь не спешить.
      — Хо-ро-шо! — пропела Фокси, вопросительно глядя на Пайта и сияя голой грудью — рабыня-христианка, приговоренная к бичеванию.
      Пайт затрясся от страха. Его руки дергались, как куклы на ниточках, но мозг лихорадочно работал. Единственная дверь. Загородка из матового стекла на ванне — за такой не спрячешься, будет виден силуэт. И маленькое окошко на уровне груди. Поняв, что устроит шум, поднимая раму, он жестом приказал Фокси спустить воду. Она наклонилась к серебряной клавише, и ее груди изменили форму, вытянулись, исторгли несколько мутных капель. Он отодвинул щеколду и приподнял раму под не очень ретивый рокот воды. Поставив дрожащую ногу на край ванны, он высунулся в черный квадрат. С этой стороны дома росли деревья, но далековато, не дотянешься. Он ощупал стену под окном, ухватил горсть холода, пронзенного звездами. Надо было вылезать ногами вперед, потому что предстояло прыгать, но на возню в окне почти не оставалось времени. Он попробовал успокоиться, представив себе мягкую травку внизу. Бачок затих. Фокси догадалась открутить оба крана в ванне, чтобы заглушить звуки его bercrBaf. Логика требовала открыть теперь дверь Анджеле. Пайт переменил позу. Фокси стояла над безумствующим кранами спиной к окошку, вытирая грудь багровым полотенцем, потом поднимая лиф серебряного платья. Он представил себе ее улыбку, но дальнейшие фантазии отверг. Стоя на скользком бортике ванны, он просунул в окошко одну ногу, затем, упершись руками в батарею, ухитрился отправить туда же вторую. Пуговица зацепилась за раму, но на пуговице долго не провисишь. Он сполз вниз и повис на руках. Только бы не порвать ноздри о торчащий гвоздь, не уподобиться рыбке на крючке…
      Он испуганно поджал ноги. Десять, одиннадцать, двенадцать футов? Старый дом, высокие потолки. Он почувствовал что-то мягкое на пальцах, вцепившихся в подоконник. Фокси — просит не рисковать? Анджела — говорит, что все в порядке, она давно все знает? Нет, поздно: он падает, чтобы ни перед кем не извиняться. Оттолкнувшись ногами от стены, он попытался сжаться в воздухе в комок. Сначала он услышал, потом почувствовал удар. Он врезался пятками в схваченный морозом дерн, перекувырнулся через голову и сперва подумал о пятнах на смокинге, только потом — о Боге, спасшем его от переломов. Розовое лицо в окне пропало, рама беззвучно опустилась. Спасены! Он сидел на колкой траве, дожидаясь, пока пройдет онемение в ногах.
      Ближайший вяз сошел с места. Раздался женский смех.
      — Любишь же ты пустить пыль в глаза, Пайт! — сказал голос Би Герин. К ней присоединился своим торжественным голосом Бен Солц:
      — Вот это прыжок! Я поражен.
      Пайт встал и отряхнул одежду.
      — Что вы тут делаете вдвоем?
      — Ничего особенного, — ответил голос Би, который Пайту никак не удавалось совместить с его обладательницей. — Бен привел меня сюда, чтобы показать в небе спутник, к созданию которого он приложил руку.
      — Приложил руку — это громко сказано. Я работал над одним маленьким приборчиком… Спутник — разработка моих прежних коллег, которые развили парочку моих неплохих идей. Я думал, что он пролетит прямо сейчас, но мы ничего не увидели, кроме падающей звезды.
      — Тоже красиво, — сказала Би. Пайту, еще не до конца пришедшему в себя, казалось, что к нему обращается ствол дерева, хотя он уже начал различать ее алое платье. — Сине-зеленое зарево, словно чиркнули спичкой, потом — ничего. Я с самого детства не наблюдала за кометами.
      — Это была не комета, а метеор, — поправил ее педантичный Бен. — Кусок породы, можно сказать, частица космической пыли, сгорающая от трения при вхождении в атмосферу. Кометы светятся сами по себе и имеют эллиптические орбиты.
      — Бен, ты — чудо! Он все-все знает, правда, Пайт? А теперь скажи нам, чем вы там с Фокси занимались?
      — Почему с Фокси?
      — Потому что мы видели, как она закрывала окошко. Правда, Бен?
      — Разве это была Фокси? Я подумал, что это Анджела.
      — Какая Анджела? Конечно Фокси — я узнала ее медовые волосы. Вы что, занимались любовью в ванной?
      — Для этого нужны железные нервы, — подхватил Бен. — И, конечно, упитанная фигура. Я пробовал на катере, но, откровенно говоря, такие выкрутасы не в моем стиле.
      — Что за глупости? — поморщился Пайт. — С чего вы взяли? С ума сойти! Он надеялся, что его гнев подействует на эту парочку, но их ничем нельзя было пронять.
      — Почему глупости? — взвыла Би таким же голосом, каким выражала скорбь по Кеннеди. — Все равно про вас с Фокси всем известно. Твой пикап все время торчит у ее дома. Мы считаем, что вы молодцы.
      — Мой пикап не приближался к ее дому уже несколько месяцев.
      — Конечно, она была не в том состоянии, чтобы…
      — Между прочим, — оживился Бен, — я все думаю, обоснован ли запрет на половые сношения во время беременности. Сдается мне, скоро окажется, что это очередное заблуждение, подобно тому, как в тридцатые годы на полном серьезе называли антисанитарией кормление грудью. Я заставлял Айрин кормить детей грудью, и она мне только спасибо сказала.
      — Ты — замечательный муж, Бен, — похвалил его Пайт. — Теперь ты заставляешь ее работать — представляю, какие благодарности ты от нее выслушиваешь!
      Би положила дрожащую руку Пайту на плечо.
      — Не надо смеяться над Беном из-за того, что сам смущен. Мы никому не расскажем, что видели твой прыжок. Только Роджеру и Айрин.
      — А мне кому рассказать, что я видел, как вы с Беном любезничаете?
      — Кому-нибудь одному, — ответила Би. — Таковы правила. Только не Анджеле: она поделится с Фредди, а он разболтает всем. Как я замерзла!
      В дом они вернулись втроем. Дорис Дэй пела «Лунную пыль», Анджела спускалась из ванной.
      — Где вы все были?
      — Бен утверждал, что одна из звезд — его изделие, — объяснил Пайт. — Но так и не сумел ее отыскать.
      — Конечно, разве найдешь звезду под деревом? То-то я удивлялась, кто там бормочет! Я слышала из ванной голоса.
      Она переливалась, как канделябр, освещающий лестницу. Благополучно пережив неприятность, Пайт вспомнил неприятный намек Би, будто Анджела делится всем с Фредди Торном. Ему хотелось спросить у жены, правда ли это, но вместо этого он спросил:
      — Сколько ты выпила?
      — Сколько нужно, — ответила она, осторожно спускаясь. Раздвинув руками невидимый занавес, она прошмыгнула мимо Пайта.
      Он поспешил дальше. У него накопились вопросы ко всем женщинам. Во рту остался вкус женского молока. Фокси он нашел в кухне: она беседовала с Джанет. Та отвернулась, давая любовникам пообщаться.
      — Все в порядке? — спросил он хрипло.
      — Конечно, — ответила она шепотом.
      — Мне показалось, или ты улыбалась мне сверху?
      Она оглянулась, чтобы убедиться, что их не подслушивают.
      — Это была настоящая комедия без звука! Я хотела сказать, чтобы ты не валял дурака, что так и убиться недолго, но вовремя вспомнила, что мы должны держать рот на замке, к тому же тебе приспичило прыгнуть.
      — Приспичило? Я чуть не умер от страха. Теперь у меня болит правое колено.
      — Ты испугался Анджелы. Почему? Подумаешь, муж заперся в туалете с другой женщиной! Это еще не конец света. Можно было бы сказать, что ты помогаешь мне достать соринку из глаза.
      Пайт решил не скрывать гнев, хотя не имел права всерьез гневаться.
      — Твой смех — вот что меня поразило. Наша любовь под угрозой, а тебе смешно!
      — В последний момент я хотела поймать тебя за руку, но было поздно. Ее улыбка стала вдруг искусственной, зловещей. — Хватит болтать! На нас нехорошо смотрит Фредди Торн. А вот и Литтл-Гарольд.
      Гарольд со вставшими дыбом остатками волос яростно продолжил разговор, начатый раньше неизвестно с кем:
      — Если бы я верил во всемогущего Господа Иисуса, то сказал бы: это кара за то, что мы позволили распять самого нашего верного союзника в Юго-Восточной Азии, дабы потрафить нашим гомикам-левым. La gauche efflminee.
      — Гарольд, — взмолилась Фокси по-матерински заботливо, — не говори так! Ты повторяешь чужие слова. Ты что, кардинал Ришелье? Думаешь, нам нравится, когда ты загребаешь так сильно вправо? Нет, ты для нас и такой хорош. Правда, Пайт?
      — Послушай, Гарольд, — сказал Пайт, — тебе не приходило в голову сделать молодой вдовушке предложение? Вы с мадам Нгу составили бы очаровательную пару. У вас обоих очень экспрессивная манера выражаться.
      — И оба владеете французским, — напомнила Фокси.
      — Главная беда этой хреновой страны, — ответил Гарольд, почему-то польщенный их издевкой, — в том, что здесь не получается быть респектабельным нелибералом.
      — А ты поучись у меня, — посоветовал Пайт. — Я — не либерал. Или твои достойные собратья-брокеры: надувают бедных, жульничают в пользу богатых. Что же в этом либерального?
      — Они идиоты. Хочешь по-французски? Idiots. Ты застрял в нашем пасторальном раю и не представляешь, что это за кретины. Для них действительно важно, в чем ездить — в «бьюике» или в «кадиллаке».
      — Не могу поверить в такой кошмар! — отозвался Пайт и, завидев Кэрол, застывшую в одиночестве, поспешил к ней.
      — О чем ты беседовала с этим болваном Фредди Торном?
      — Не знаю. Но я тебе вот что скажу, Пайт Хейнема: он — единственный, кто нас не бросил, когда все вы воротили от нас с Эдди нос из-за бедняжки Айрин. Хороша бедняжка! Видал, как она сразу потащила Эдди в кухню?
      — Красавица! Давай лучше потанцуем.
      Дорис Дэй пела «Под покровом синевы». Спина Кэрол под его рукой была вызывающе голой, костлявой, гибкой, заставляла представлять, как крепко он мог бы обнять ее в постели обеими своими волосатыми руками. Он цеплял большим пальцем край ее лопатки, ладонь мокла на ее выпирающих позвонках, кончики пальцев нащупывали тонкий жирок на боках. Кэрол легко растеклась по нему, как бы предлагая слияние. Женские тела — как головоломки. Женщины сами решают, куда ставить кусочки. Пайт не сомневался, что Кэрол специально трется об его член, показывает ему грудь, дышит прямо ему в ухо. Потом музыка стихла, и она отодвинулась, нахмурилась, вздохнула.
      — Какой же ты мерзавец! — сказала она и ушла, голая от затылка до пояса. Русалка. Обмылок, выскользнувший из рук.
      Мерзавец… Когда ему, поздно вернувшемуся в колледж со свидания — с пересохшим ртом, мокрой ширинкой и пахнущими женщиной пальцами, — сообщили, что его родители попали в аварию, он подумал: если бы он оказался с ними в Гранд-Рапидз, неважно, зачем, то это как-то повлияло бы на ход событий, сохранило бы матери и отцу жизнь. Точно так же он почувствовал себя виноватым в смерти Кеннеди, когда в тишине, наступившей после выключения циклевочной машины, Яжински рассказал ему о случившемся.
      К нему подплыла Айрин Солц со слезами в глазах, отражающими свет свечей.
      — Ты счастлива, Айрин? — спросил он.
      — Я его по-прежнему люблю, если ты это имеешь в виду, — ответила она.
      — Ты хочешь, чтобы над тобой смеялись. Совсем как я. Ты да я прирожденные козлы отпущения.
      Фредди, сопровождаемый Джорджиной и Анджелой, торжественно принес из кухни окорок — горячий, жирный, переливающийся, приправленный гвоздикой. Следом за троицей вошла Би Герин с забранными в узел линялыми волосами — она несла огромное блюдо с салатом, нарезанными огурцами, авокадо, помидорами, петрушкой, зубчиками чеснока, цикорием. Гости дружно застонали. Фредди принялся зловеще точить кривой нож. Фрэнк Эпплби не смог удержаться от цитаты:
      — «Каким же мясом Цезарь наш откормлен, что так жирен?»
      — Для католиков я приготовила лосося, но никто из них не пришел, поэтому я отдала его детям, — объяснила Джорджина.
      Фредди ловко разделывал окорок, поблескивая стеклами очков. Никто, кроме него, не умел нарезать мясо такими тонкими ломтиками.
      — Берите и ешьте! — провозглашал он, раскладывая ломтики по подставляемым женщинами тарелкам. — Это тело его!
      — Фредди! — не выдержала Марсия Литтл-Смит. — Как тебе не стыдно?
      — Вам не кажется, — сказала Би Герин звонко, плаксиво, гордясь своим смятением, — что нам следовало бы попоститься?