Русские плюс...

      Поскольку я в себе нужной твердости для решения подобных вопросов не чувствую, а переживаю за то и это: и за Российскую Империю, и за Российскую Республику, а пуще всего за того описанного публицистом газеты «Завтра» Н. Павловым не вполне полноценного русского, который вынужден на всякий случай доказывать, что он не верблюд (сам я именно из таковских), то ни на какие проекты отважиться не могу, а ограничусь вполне субъективными заметками на полях чужих программ.

* * *

       «Русские построили на безводном Устюрте и в огненных Каракумах великолепные города и заводы, превратили хуторскую, с коровьими глазами Прибалтику в страну космических станций и океанских портов…» (А. Проханов).
      «Русские» превратили?..
      Но по порядку.
      Насчет городов и заводов оставим вопрос открытым; их великолепие оплачено экологическими бедствиями; обводнение огненных пустынь едва не привело к повороту сибирских рек. Тут вопрос сложный. В отличие от некоторых публицистов либерально-обличительного толка, я не считаю, что это Советская власть выпила Арал, как не Советская власть напустила сейчас воды в Каспий. И без хлопка тоже не проживешь, при любой власти. Но в огненно-водной метафоре у Проханова по крайней мере нет ничего обидного для туркменов, казахов или каракалпаков. А вот «коровьи глаза» очень даже обидны для балтийских народов. Я бы от таких метафор поостерегся, но дело не только в этом. Дело и в существе.
      Так вы полагаете, что на «хуторах» коров разводили эстонцы, латыши и литовцы, а «космические станции» и «океанские порты» возводили русские? А что же, эстонцы и латыши не участвовали в строительстве «имперских» (или «всесоюзных») объектов и не получали выгоды от их эксплуатации?
      Возможно, «большая химия» принесла Прибалтике больше вреда, чем пользы (тоже еще вопрос, хотя и не для данной дискуссии). Положим, латышам не нужна космическая станция, и они ее взрывают (тоже, я думаю, глупость: они ее взрывают — как «русскую», то есть совершенно по прохановской логике). Но ведь не взрывают же они все сооружения Рижского порта только потому, что они возведены при Советской власти! И правильно: русского в этих сооружениях ровно столько же, сколько эстонского, украинского или армянского.
      Есть такое понятие: «федеральный уровень». Тот самый, который раньше именовался «всесоюзным», а еще раньше «имперским». Теперь, после Чечни, и слова «федеральный» начнем стесняться. Американцы не стесняются, у них в этом значении и Impire может употребляться, и National, причем без всякого этнического подтекста. Так вот, давайте примем «федеральный уровень» в том американском контексте, когда на этом уровне строится космическая станция, или океанский порт, или «федеральные войска» останавливают погром, устроенный неграми корейцам.
      Вот я и спрашиваю Александра Проханова: если негр, поджигающий в Лос-Анджелесе корейскую лавку, поджигает ее именно как негр, то негр, служащий в федеральных войсках, гасит эту лавку тоже как негр или все-таки как «американец»? Возвращаясь под родные осины, спрашиваю: кто у нас строил Империю? Не только в пору космических станций, но, скажем, при матушке Екатерине? Не припомните ли, кто преследовал и гнал по степи бунтовщика Пугачева, спасая трон и порядок?
      Михельсон, мои дорогие, Михельсон. «Эстонец». А вы думали, один только Суворов? Так и тот в некотором роде был «татарин». В том же роде, в каком была немкой матушка Екатерина. Но не больше.
      А кто спасает те же самые «престол и порядок» в годы первых антисоветских мятежей? «Латыши». Это они в Екатеринбурге добивают главу старой власти, а в Москве спасают главу новой. Поскольку мы теперь, кажется, осознаем, что между Романовым и Ульяновым, при всей конкретно-исторической несовместимости, существует и некое преемство, то участие «латышей» в этом державном деле кажется весьма «нехуторским».
      А «литовцы»? Не припомните ли, кстати, откуда берет начало династия, которую мы так горько оплакиваем и которую «латыши» прикончили в ипатьевском подвале?
      Мне скажут, что я ломлюсь в открытые двери. Эдак и Рюриковичи «шведы».
      Вот именно. Давайте в открытые двери хоть раз пройдем до конца. Империю строят не «русские». Русскими они становятся по ходу и в результате строительства Империи. А строят ее все, кто хочет: славяне, тюрки, финны, кавказцы. А также эстонцы, латыши, литовцы и тувинцы… В случае какой-нибудь аварии на «космическом объекте» или катастрофы в «океанском порте» вы кого позовете на помощь? Правильно: «тувинца» Шойгу…
      Конечно, по происхождению они и эстонцы, и латыши, и литовцы, и тувинцы, но в деле строительства общего государства — нет. Общее государство они строят не как эстонцы и тувинцы. И царя они расстреливают в 1918 году, и Предсовнаркома спасают — не как латыши. И «океанский порт» в Риге строят — не как латыши.
      А как кто? Как «русские», что ли? Нет, не как русские. Как «советские».
      Так что же, когда русские приезжают в Прибалтику и строят там «космические станции» на месте «коровьих хуторов», — они, выходит, перестают быть русскими?
      Да. Перестают. Тут — самый главный, самый коренной и больной наш вопрос. Это и есть имперская логика: становясь «советскими», мы должны были перестать быть русскими. А если не перестали, то это нас как советских и сгубило.
      Империя — тяжкий выбор. Против «крови», против «рода», против «родного места». Впрочем, почему «против»? Рядом. Живя в многонациональном государстве, можно выйти на уровень межэтнический, суперэтнический, мировой по точке отсчета. А можно полностью остаться в своем этническом мире. Русские, взявшиеся строить «мировое государство», так же жертвовали своей национальной идентификацией, как украинцы или татары, но ведь не все же уходили на «имперский уровень». Два брата из одного и того же семейства могли выбрать разное: один мог остаться в недрах чисто национального сознания (и бытия), другой мог взлететь в наднациональный космос. Павел Попович взлетел. Он взлетел отнюдь не во славу «малой родины», а прежде всего во славу человечества. Хотя теперь, конечно, говорят, что это взлетел украинец.
      Имперское самосознание по определению ненационально. Иначе римляне навсегда остались бы пеласгами, а голландские колонисты, откупившие у индейцев Манхэттен, построили бы там не более, чем новый Амстердам. Построив Нью-Йорк, они, конечно, «променяли» свое голландское первородство на общеамериканскую похлебку.
      Как примирить интересы «человечества» с интересами «малой родины»?
      Американский ответ: кто в США желает оставаться голландцем, итальянцем, индейцем или китайцем, — может оставаться. В пределах своей референтной группы, семьи, квартала. Пожалуйста! Все решается материально-прагматически: вот до этого порога ты — кто угодно, а переступил порог — ты уже американец.
      Мы при Советской власти пытались решать вопрос «духовно» (я участвовал): Яан Кросс должен был одновременно чувствовать себя и эстонцем, и советским (то есть в идеале — всемирным) человеком.
      Сил не хватило: надорвались. Вылезли «коровьи глаза».

* * *

       «Русские просто не в состоянии больше оплачивать сверхвысокую рождаемость в Дагестане, Чечне, Ингушетии и Туве» (Н. Павлов).
      В точку сказано. Хотя по видимости — все та же бесконечная тяжба о том, кто кого кормит и кто кого объедает. Тяжба бессмысленная, потому что едим все по кругу, в том числе и один другого. А вот насчет того, где едоков сверх меры, а где и работников не найдешь, — это сказано верно и без обычных дипломатических оговорок.
      Вот и вдумаемся. «Сверхвысокая рождаемость» по южной кромке бывшей Империи — потому ли она там сверхвысокая, что жить хорошо, или потому там жить хорошо, что рождаемость сверхвысокая и есть рабочие руки — в том пусть разбираются ангелы на острие иглы, а мы примем за отправную точку сам факт, что в южных краях — перегруз людского материала и перегрев страстей. Факт геополитический и элементарно-бытовой. Туда и едут все, кто может, потому что там прокормиться легче. Не строить едут, а именно прокормиться, перебиться, перекрутиться.
      «Строить» вообще лучше там, где попрохладнее. В Великороссии, например. Или в Европе севернее Альп: неспроста же Север европейский рванул когда-то в протестантское трудолюбие, а на Средиземноморском Юге продолжали толочься те, кто именно и хотел — «просто жить». И у нас: Средняя Азия, Кавказ — драка за «место под солнцем». Тут не только рождаемость, тут и приток иммигрантов огромный, и в результате — огромный перевес свободных рук над руками занятыми. Русских рук в том числе и на обоих концах.
      Ну, а если в эти свободные руки — оружие?
      Получится: вторая кавказская война, сто пятьдесят первая таджикско-таджикская линия фронта и т. д. Абдурахман Авторханов говорит, что мы одной рукой разжигаем, другой гасим. О, конечно, да только и разжигать не надо: только попусти — само горит.
      Опять-таки: русские поджигают? Русские. И горят — русские. Вместе со всеми. Излюбленная статистика боевиков: сколько русских мирных жителей угроблено федеральными войсками. Я бы сюда, для полного избавления от национальных шор, прибавил бы тех наемников из сопредельных независимых славянских держав по обе стороны фронта, которым более всего было «пострелять охота». Сколь ни клей на них национальные ярлыки, все одно получается общая свалка.
      Тут не проблема рождаемости, тут какая-то другая проблема. Говорят, при нынешнем уровне техновооруженности двенадцать процентов работающих прокормят и себя, и всех остальных. Разумеется, если все остальные (восемьдесят восемь процентов) дадут этим двенадцати работать. И чем тогда занять этих остальных, чтоб не раздолбали, не покурочили бы тех, кто кормит. Из зависти, из-за общего хаоса, при общем безумии.
      Проблема в том, что при малейшей возможности «отвязаться» ноги «сами» идут «гулять», а при малейшей гарантии прокорма освобожденные от работы руки «сами» хватаются за оружие. «Рождаемость» участвует в этой статистике в том смысле, что погоду в агрессии делают молодые. Вчера родившиеся и не нашедшие места. От кого родившиеся? От кого угодно: от жившей тут «всегда» горянки, от приехавшей сюда «при дедах» казачки, да хоть бы от немки, пустившей здесь корни при царе Горохе или при «царе Борисе».
      А если уж так важно, от чьих именно чресел множится эта молодая неприкаянная сила, — примем к рассмотрению тот острейший тезис Николая Павлова, что чресла большею частью — нерусские, и стало быть русские катастрофически проигрывают демографическую гонку.
      Да, так. Если перевести всю «имперскую» историю (и современность) исключительно на этнический язык. На этом языке история наша звучит так: татарское иго пало, потому что в ХIV-ХV веках «русская баба перерожала татарку». Я вообще-то после работ Л. Н. Гумилева слово «иго» употребляю с большой осторожностью (для Пскова или Новгорода московское «иго» было еще и покруче ордынского), но допустим: «пало» потому, что «перерожала».
      Теперь вдумаемся, кого с некоторых пор стала рожать «татарка». Она родила нам Кантемира, Карамзина, Тургенева, Ахматову. Дело не только в смешанных браках — смешанные браки, само собой, есть закон демографии; вы не только «прарусского» не найдете в истории или «праказаха», вы и «праангличнина» там не отыщете (одна из излюбленных мыслей того же Л. Н. Гумилева).
      Значит, получается, что татарка рождает… русского? Вот именно. И осетинка. И тувинка.
      Что же получается: что все эти отпрыски должны, позабыв свое этническое прошлое, пойти в «имперскую службу» (в советское подданство, в мировую культуру), подобно Багратиону, Лорис-Меликову, Витте, Фонвизину и Мандельштаму?
      Нет, не все. А ровно столько, сколько захотят сами люди, и сколько эта «служба», это «подданство», эта «культура» потребует и обеспечит духовным содержанием. Другая половина этого же вселенского «роддома» может остаться в этническом бытии.
      И «русская баба», рожающая «солдат державы», отпустит в державную службу ровно столько, сколько будет нужно службе, а прочие ее дети спокойно отойдут в пределах державы (в стиле Г. Гачева выражаясь) в поле этнического жизнетворчества, в котором опять-таки ровно столько же правды, смысла и счастья.
      У Шамиля было несколько сыновей (я имею в виду Шамиля-первого). Отец желал им этнического жребия (то есть оставаться аварцами). Некоторые остались. Но один из сынов сделался русским генералом, другой — генералом турецким (встреча была пикантна — на фронте русско-турецкой войны). Однако они были не дурней и не несчастней других.
      У Шамиля-второго тоже был достаточно широкий выбор: стать в Москве землеустроителем, мастером спорта по футболу… да мало ли кем еще. Он предпочел стать боевиком. Причем не в родной Чечне (это потом у него совпало — когда мы, «федералы», своей топорностью всех чеченцев превратили в сепаратистов), а начинает Шамиль-второй стрелять — в Абхазии, за горами.
      Спрашивается: что ему Абхазия? А «пострелять охота». И еще: «русская служба», русская Держава, русская культура — потеряли привлекательность.
      Тут наша сторона проблемы. Причина нашей слабости (и «имперской», и «национальной» — любой) не в кознях западных агентов влияния, не в наивности интеллигенции и не в том, что в команде Горбачева все сплошь оказались предателями (хотя агенты свой хлеб, конечно, отрабатывают, и интеллигенция, конечно, фантастически наивна, и политиканы, конечно, переныривают туда-сюда), а корень всего этого в том, что русский человек в середине России ослаб и отпал от общего дела.
      Почему? Вот вопрос вопросов. Потому что полвека клепал оружие, которое не понадобилось. Потому что надорвался, запил, загулял, разуверился, махнул на все рукой. Потому что бросил свой дом и пошел бомжить… или наемничать.
      Но ведь не все же пошли?
      Не все. Вот я и говорю: в той же серединной России одна «русская баба», вкалывая на пяти работах и приводя в чувство бесчувственного мужика, рождает-таки и поднимает трех-четырех детей, а другая «русская баба», приживает младенца не помня от кого, оставляет в роддоме (хорошо, если не бросает на свалку), а сама идет дальше гулять и пропадать.
      Я бы вернул Н. Павлову его максиму в такой редакции: одни русские просто не в состоянии больше оплачивать сверхвысокую гульбу других русских.
      А с татарами и ингушами — поладим, я думаю. Как сказал когда-то Василий Селюнин: к сильным и богатым льнут.
      Нам надо стать русскими, а не бомжами пропащими, которых все презирают и ненавидят.

* * *

       «Россия сложилась как государство в борьбе со смертельной опасностью, идущей от Степи» (В. Жириновский).
      Почему именно от Степи? А от «Шведа» не было опасности? А от «Немца», от «Поляка»? А если с той стороны взглянуть: Степь что, не пыталась оборониться от «Леса», когда в ХVIII веке на нее пошел этот Бирнамский лес? А что, поселок Святой Крест, посреди Степи стоящий (ныне Буденновск), уже не в нашем государстве? Почему надо ощетиниваться то в одну, то в другую сторону в зависимости от злобы дня? Почему надо в пределах одной геополитической реальности срывать до основанья одно государство и на его руинах строить другое? Почему «Степь» — не такой же наш «исток», как «Лес»?
      Впрочем, кажется, в этом вопросе мы, наконец, трезвеем. И Советский Союз, и Российская Империя, и Россия первых Романовых, и Московия последних Рюриковичей, и даже окраины улуса Джучиева времен Калиты — все это осознается, наконец, не как смена сжирающих друг друга чудовищ, а как единое достояние, переходящее от дедов к внукам…
      Эка! А забыли, как в 1917-м внуки плясали на дедовых гробах? А как в 1991-м демократическая толпа ликовала, сбрасывая Дзержинского?
      Не от того горе, что сбрасывают: в конце концов, всего не сохранишь и с неизбежным надо примиряться; а главное горе в том, с каким безумным, эйфорическим ликованием мы это делаем. Как пляшут на площадях люди, не чувствуя, что пляшут на собственных похоронах.
      Впрочем, от того, что сейчас кучка интеллектуалов договорится считать историю Руси и России единой, — не исчезнет же агрессия, поднимающаяся со дна душ. Все равно всякий новый этап, каждый новый поворот будет сопровождаться пляской на воображаемых (или реальных) руинах. Так было и, к сожалению, так будет. Или стрельцы не подымали на копья прогрессивных бояр предпетровской эпохи, мешавших им «копаться на огородах»? Или Петр не рубил тем же стрельцам головы, не вывешивал бунтовщиков вдоль кремлевских стен? А с чего начиналась Киевская Русь? Аскольда и Дира помните? Кровью метят этапы. А сейчас? Думаете, при «выборе пути» авторы газеты «Сегодня» станут слушать авторов газеты «Завтра» (и наоборот)? Не станут, даже если эти будут думать так же, как те. Мы не «выбираем путь», мы деремся у входа.
      …У входа куда? В горловину пролива? В горловину мешка?
      Я бы сказал: у входа в очередную комнату анфилады.
      Так что существенно: то, что комната или что анфилада?
      Л. Н. Гумилев, рассматривавший историю евразийского континента под углом зрения смены этносов, заметил, что под словом «русские» успело тут смениться несколько разных этносов. Вот радость наследникам Жданова и нынешним украинским незалежникам: и мы не те русские, что были до семнадцатого года, и киевляне времен Ярослава Мудрого — не те русские, что московиты времен Ивана Третьего, и демократы ельцинского призыва, вернувшие двухголовую птицу на место земного шара и пятиконечной звезды, — не те русские, что штурмовали Берлин в сорок пятом…
      Ладно. «Этносы» разные. Действительно, психологическое вытеснение бывает полное и отталкиванье лютое. Но то русло, в котором происходит смена этих вытеснений-отталкиваний, — реальность? Связь бесконечных перетягиваний: из Леса в Степь и обратно, от Запада к Востоку и назад, — эта связь случайна, что ли?
      Американская славистка К. Эмерсон в ответ на подобные мысли как-то «поймала» меня: получается, что у России нет развития, нет изменений?
      А это как подойти. Можно из одних «развитий» историю составить. Изменения все равно неизбежны, если мы на них не пойдем, нас в эти изменения за шиворот втащат. А мне сейчас шиворот бы сохранить.
      Россия — как хрящ — наросла когда-то между трущимися краями Запада и Востока. И легче на этом месте не будет, ни нам, ни кому бы то ни было в нашей роли. По Хантингтону, мы — страна, обреченная жить на стыке разных цивилизационных моделей. Как Мексика, например. Можно на этом сгореть. Как горят сегодня югославы. Можно выстроить на этом внутреннем противоречии великую культуру. И ее — хранить. И ради нее — жить. И ею — держаться. Как мы сегодня.
      Вы скажете: так культура дробится, сыплется! Когда-то курс истории СССР начинался с описания поселений у озера Ван: то были древнейшие сведения о культуре, собранные «в границах государства». А вот границы и передвинулись. Какого лешего школьник незалежной Якутии будет изучать эти поселения близ озера Ван?
      А того самого лешего, отвечу я, кознями которого этот якутский школьник едет в Прованс на всемирные соревнования шашистов и берет там первый приз. Мы друг от друга никуда не денемся. Сменится сто флагов, вчерашние «первые секретари» переназовутся «президентами», надуют щеки и примут верительные грамоты, но миллионы людей будут жить так, как велит им геополитическая реальность.
      Столицу можно назначить где угодно. Осточертела Москва? Пожалуйста, перенесите в Минск. В Новосибирск, в Нижний Новгород. Все равно где-то будете сходиться, садиться вместе, координировать. Великий Туран объявится? Так он, Туран этот самый, все равно не даст узбеку быть только узбеком и казаху не воспрепятствует общаться с русским; не этот, так тот «Союз» все равно будет выводить земли в регионы, а регионы на мировой уровень.
      Лицо, конечно, надо сохранять. Лицо Державы. Лицо региона, области, волости, уезда. Степи, Леса. Память места многосложна, и то, что окровавлено в истории, может быть примирено в памяти.
      Почему история России начинается с десятого века? Потому что с этого времени сохранились записи в «Повести временных лет». А до этого — ничего не было? Было «что-то». Венеды, анты, готы. Праславяне. У арабов имеются кое-какие записи, у греков. Вот мы и заглядываем в Маврикия да в Прокопия, чего там «про нас» есть, когда «нас» как бы и не было. А если бы наши записи Тохтамыш не сжег? Если бы что-нибудь нашлось на новгородской бересте или на итильской глине?
      Ну и что, повели бы счет не от Киева, а от прабалтских курганов или от хазарских каганов. От какой-нибудь допотопной «империи» или «республики», все равно.
      Мне все равно, будет ли здесь завтра «Третий Рим» или «Республика Русь». Выбор пути вообще — самогипноз; получаешь всегда не то, что выбирал (и из чего выбирал), а что-то неожиданное (по Энгельсу, господа, по Энгельсу!). Выбирали «Русь» против «ига» — получили государство, скопированное с Орды. Выбирали «древлее благочестие» — получили базу для интеграции ста верований и конфессий. Выбирали «коммунизм», а получили военный лагерь, что и спасло страну во второй мировой войне после катастрофы в первой.
      Я отказываюсь выбирать доктрину, потому что любая доктрина, выбранная нами сегодня, будет завтра оплевана нашими детьми. И так свалка доктрин за спиной. Надо жить здравым смыслом и нравственным чувством, а доктрины пусть сочиняют задним числом.
      Шолоховский герой сказал, что ему не всякая Россия нужна. Имеет право. Мне нужна всякая.

* * *

Вместо эпилога

      Шамиль-второй, он же Робин Гуд, сказал в Буденновске, не выпуская из рук автомата:
      — Я только одного хочу: чтобы мне дали жить спокойно на моей земле.
      Не станет он жить спокойно на своей земле.
      То есть на какое-то историческое время и он, и другие люди, остервеневшие от «имперского величия», затворятся на «своих землях» и замрут в незалежности. Но потом-то ведь все равно потекут туда и сюда. И такой вот «диверсант, но не террорист», конечно же, перейдет границы, оружием очерченные им вокруг себя. Не на север пойдет, так на юг. Не в набег, так в университет.
      Ну, и что с ним делать?
      Как что? Принять в университет. И вести так занятия, чтобы студенты не бежали в ту или в эту «степь», потому что им «пострелять охота».

ВОЛК В САПОГАХ

Ответ оппонентам

      Я тронут тем, что газета «Завтра» предложила мне ответить моим оппонентам, и приятно удивлен тем, как темпераментно они откликнулись на мою статью «Какая Россия мне нужна?». Я-то уж думал, что теперь никто никого всерьез не читает и ни на что не реагирует.
      Отреагирую и я.

* * *

       «Л. Аннинский, поставив верные вопросы, затем соскальзывает… к антиимперской ошибке. Его „советские“ — или „имперские“ (имперцы) значит именно: не-латыши, не-эстонцы, не-тувинцы и не-русские. Даже без дефиса, а просто НЕ… Сверхнациональность имперских задач… возвышение национального до мирового подменена простым отрицанием наций… Нерусскость, перечеркивание своей национальности всяким русским советским человеком (имперцем) — это, по Л. Аннинскому, не вполне достигнутая в СССР, область долженствования… имперский идеал» (Татьяна Глушкова).
      А где, когда, какой ИДЕАЛ бывал достигнут? Он до тех пор и идеал, пока мыслится в идеальной сфере. Построили — посыпалось.
      Татьяна Глушкова права: я действительно промыслил схему, до некоторой степени идеальную, и свел все к простому утверждению — отрицанию. Для ясности. Для того, чтобы и самому утвердиться в некоторых константах. И ответить по возможности четко на вопрос, предложенный газетой «Завтра».
      Вопрос-то поставлен какой? Что будет в России завтра: империя или республика?
      Или — или?
      Ну, тогда вот вам ответ, такой же категоричный, как и вопрос: если империя, то НЕ национальная, а если национальная, то… что угодно: республика, монархия, гибрид того и другого, но НЕ империя. «Даже без дефиса, а просто НЕ».
      В принципе, то есть в итоге, в финале, в грубом упрощении, в «результате» — все империи распадались именно тогда, когда народы, их сплачивавшие, переставали считать себя «мировыми», «вселенскими», «всечеловеческими» и начинали ощущать себя отдельными, уникальными, национально неповторимыми и самодостаточными.
      Когда не Турция оказалась фрагментом Оттоманской Порты, а наоборот, Порта оказалась фрагментом Турции. Когда британцы, сумевшие выстроить мировую империю аж на воде, не сумели побороть своей «островной» психологии и остались чистыми англичанами. Когда немцы, попытавшиеся стать наследниками римлян, принялись строить «Священную Римскую империю германской нации». Когда те же немцы стали вводить «новый порядок в Европе» ради господства той же нации. Когда Австрийскую империю склеивали с «Землями Венгерской короны», а продолжали быть немцами (и им отвечали: «мадьяры», «чехи», «словаки» и т. д.) — полувека не выдержал склеенный горшок — разлетелся.
      Так что не взыщите: если национальная Россия, — то без всяких потуг на имперскую роль. Вот ради ясного ответа на этот вопрос я и сказал: чтобы остаться Российской Империей (Советским Союзом) надо было перестать быть русскими. Не перестали? Развалилась империя.
      Не вхожу в вопрос о том, к лучшему это или к худшему. Речь о схеме распада.
      Теперь эту схему попробуем наполнить конкретным содержанием.
      Для начала уточним понятия. Вернее, осознаем их неуточняемость. То, что сейчас обозначается словом «русское» и имеет отчетливый национальный, этнический и даже племенной привкус, раньше так не мыслилось. «Русское» исторически — это «государственное», «державное». А этническими определениями были: «великороссы», «славяне», в некоторых случаях «московиты». Слова вообще подвижны на наших болотах. Сейчас все слова двинулись в сторону этничности: «русское» переместилось туда, где раньше было «славянское», а на место «русского» пришлось мобилизовать «российское». (На месте «народа» явился «этнос», но об этом ниже).
      Когда я говорю: «перестать быть русскими», я, конечно, употребляю слово «русские» в современном смысле. По-старому «перестать быть русским» как раз было нельзя. Можно было: перестать быть «московитом» и стать «русским». Или, как выразилась бы Т. Глушкова вслед за К. Леонтьевым: возвыситься — от «великоросса» до «русского». Переселиться так сказать, с Кучкова Поля в Третий Рим.
      Но что вообще такое: «перестать быть»? Всем переселиться разом? Один перестает, другой нет. Один брат переселяется в столицу, идет в государственную службу, становится дипломатом, служит державе на мировой арене, другой брат остается «в уезде», учительствует, третий крестьянствует. Опять-таки по схеме я ввел такое разделение: внутри имперского народа можно выделить элементы определенно имперские и элементы преимущественно этнические. По результату, по главной жизненной идее, по основной линии судьбы — человек может тяготеть туда или сюда.
      Но никакая «линия» опять-таки не исчерпывает всего богатства жизни. Русские генералы Суворов, Багратион и Барклай — имперцы, именно потому, что они русские генералы. При этом Суворов может вести себя как «природный русак» (даром, что по дальним корням татарин), Багратион может помнить, что он Багратид, а Барклай — уточнять, что «он не немец, а шотландец». И ведь не путают, когда что поминать! Имперское и национальное начисто разведены по схеме, но никто не разрубит этого в конкретной жизни: душа человеческая сводит все в гармоничном (или — пусть! — негармоничном, драматичном) диалоге.
      Я всю жизнь считаю себя русским. Это моя культура, моя судьба, мой выбор. В таком же социально-культурном смысле я всю жизнь был — советским. О чем не жалею и в чем не каюсь. Но это не мешало и не мешает мне всю жизнь помнить (и раскапывать) мои еврейские и казачьи корни, то есть быть и тем, и другим. И третьим: жаль, что моя донская родословная не заходит дальше пугачевских времен, а найдись там у меня что-то татарское, турецкое или персидское — и за это схватился бы с благодарностью. И искал бы, и любил бы — ни на мгновенье не «переставая» быть русским.
      Тут — практическая диалектика. Таллинец, который строит локатор «союзного подчинения», локатор строит — как не-эстонец, а он же, отъехавший на хутор и читающий Таммсааре, — эстонец, чего тут копья ломать? Да простит мне уважаемая Татьяна Михайловна, если я вторгнусь в ее душевные окрестности, но она, блестящий русский критик и признанный русский поэт, не забывает, надеюсь, о своих украинских корнях, как бы Кравчук ни отделялся от Ельцина. И не должна забывать, и не забудет, пусть там хоть на уши встанут в Беловежской Пуще.
      Еще одно важнейшее уточнение. Все-таки тут не восхождение от «хуторской» культуры к «мировой» и не возвышение человека от «нации» к «империи». Тут — пульсация. Употребляя образ Л. Н. Гумилева: затухающие или усиливающиеся колебания. Сосуществование, взаимоупор и взаимообогащение ценностей. Константин Леонтьев говорит о «переходе» от «племенной арифметики» к интегральному счислению? Но почему этот «переход» мыслится у него только в ОДНУ сторону? Я думаю, что это одновременный же переход души и к родным пенатам. Сам-то Леонтьев что-то на Афоне не задержался, в Оптину Пустынь вернулся умирать. В «хуторской» культуре не меньше ценностей, чем в «мировой»: надо уметь брать. Я снял с полки том Гомера, раскрыл его и «перешел». Кто мне помешает? Гомера в спецхран запрут?
      Никто нормальному человеку не помешает ни быть русским, ни быть «имперским», — если обнаружится на то воля истории.
      Не надо только путать роли. Если мы строим национальное русское государство, нам нечего делать ни в Чечне, ни в Татарии, ни в Карелии. А то ответят нам на том же «национальном» языке (как недавно на ТВ — боевик из Грозного): «Под русским сапогом Чечня жить не будет».
      Интересно, когда Дудаев бомбил афганцев, а Масхадов стрелял в литовцев, они это делали в русских сапогах?
      Надо знать, в каких сапогах в чужие души лезть.

* * *

       «Чего в наше время не приходится читать по национальному вопросу, особенно о русских, но статья г-на Аннинского — это особый случай, который обойти молчанием нельзя… Автор беспрерывно ссылается на Л. Н. Гумилева, и у читателя может возникнуть подозрение, что позиция Л. Аннинского если не совпадает, то очень близка идеям этого великого русского ученого. Тут поневоле вспоминаешь, что есть три этапа борьбы с неугодными мыслителями: первый — травля; если не помогло — полное замалчивание; опять не помогло идет признание с одновременным выхолащиванием смысла, целенаправленной подменой идей…» (Игорь Шишкин).