К звёздам за артишоками! (сборник)

Осторожность Корнелия имела под собой весомые основания. Ибо, хотя великолепные открытия профессора Минца, каждое из которых (ну или почти каждое) без сомнения представляло собой гигантский шаг вперёд и даже где-то революционный переворот в современном научном мышлении, на бытовом уровне зачастую приводили к событиям катастрофическим или, по крайней мере, имели поучительные (а временами откровенно печальные) последствия для городка Великий Гусляр. Несмотря на то, что Минц напоминал не признаваемого в начале карьеры Альберта Эйнштейна (которого в детстве, как всем известно, учитель математики считал бездарным троечником), многим гуслярцам, которые безоговорочно приняли авторитет местного гения, памятно и автоматическое устройство (электронный полуавтомат, использующий новые и старые виды безопасных для здоровья излучений) вынужденного трудолюбия, с помощью которого профессор пытался помочь одной из соседок перевоспитать сына-лоботряса, и живое платье, принимавшее форму тела надевшего её человека, но эволюционным путём нечаянно научившееся менять симпатии к владельцам. Последнее упомянутое изобретение послужило поводом и причиной ужасного скандала, разыгравшегося пару лет назад в семействе Удаловых между Ксенией и её невесткой.

Пока Удалов пытался придумать, с чего начать расспросы, чтобы они не показались Христофорычу допросом, профессор сам обратился к нему:

– Ответь мне, Корнелий, что такое живой организм? – поскольку вопрос носил ярко выраженные черты риторического, Удалов, хорошо знавший Минца, хмыкнул неуверенно, а Лев Христофорович, не ожидая ответа, сказал:

– Взять хотя бы самое простое, те же вирусы, то есть ультрамикроскопические тела, возбудители инфекционных заболеваний размерами до пятнадцати миллимикрон в поперечнике. Как вы знаете, – профессор начал декламировать, словно пребывал перед значительной аудиторией (впрочем, кто бы стал утверждать обратное, кто бы стал утверждать, что известный за пределами Галактики представитель землян Корнелий Удалов является аудиторией незначительной?), – …эти организмы неклеточной природы столь малы, что способны почти беспрепятственно проникать сквозь поры бактерий, различимых далеко не в любой микроскоп. И, кстати, в самом вопросе происхождения вирусов до сих пор нет единогласия. Одни учёные считают, что вирусы – неклеточные ИЗНАЧАЛЬНО формы жизни, таковыми возникшие и клеточными никогда не бывавшие. Иные видят в них потомков деградировавших в результате паразитизма бактерий (так сказать, эволюционное упрощение организмов, примитивизация). Третьи вообще относят их к неживым существам, типа ферментов-автокатализаторов.

Лев Христофорович сделал несколько больших шагов по комнате и яростно тряхнул головой.

– Мне, учёному-энциклопедисту, автору многих, не скрою, значительных открытий в пределах биологии, химии, на стыке этих наук, а также в других областях человеческого знания, близки две последние точки зрения (обе за давностью срока бездоказательные), но не в этом суть. Скажи, Удалов, известна ли тебе любопытнейшая теория происхождения многоклеточных животных от одноклеточных? – и, поскольку «оппонент» лишь открывал рот, изображая рыбу, выброшенную на поверхность чуждой стихии, продолжил, энергично жестикулируя, – …объединяясь в колонии живые клетки «научились» разделять функции. Те, что оказались внутри колонии, взяли на себя, скажем так, миссию пищеварения; те же, что оставались на поверхности колонии, снаружи, защищали остальных «колонистов» от нападения враждебных живых организмов. Напоминает чем-то большую птичью стаю фламинго, например, или уток – те птицы, что «занимают оборону», при первом же признаке опасности реагируют… но, впрочем, мы отвлеклись. Вернёмся к одноклеточным животным. Некоторые клетки «научились» жить внутри других клеток, принимая на себя функции энергообеспечения; возможно, именно такова природа происхождения внутриклеточных митохондрий. Кстати, происхождение многоклеточных растений подобно происхождению современных «сложноустроенных» животных (да и разница между растениями и животными в начале эволюционного пути была символична, малозначительна). Корнелий, ты помнишь искусственных осетров?…

Помнил ли Корнелий историю с выведением осетров из искусственной белковой икры, сырьём для которой служила нефть? Ещё как помнил!.. Тогда, пять лет назад, Минц увлёкся идеей создания синтетических рыб, преследуя экологические задачи. Удалов прекрасно помнил, как на его замечание о плохой экологии (ухудшающейся в последнее время) Лев Христофорович разразился афоризмом: «Экология не может быть плохой или хорошей, поскольку экология – это наука, такая же как математика или социология!..»

Но, выдав афоризм, профессор тогда приступил к решению экологических задач, вставших перед общественностью Великого Гусляра. И существа, проклюнувшиеся из икринок, произведённых на основе нефти, могли жить лишь в условиях жуткого загрязнения окружающей среды (во что начинала превращаться бывшая чистейшая Вологодская губерния) и пожирали буквально тоннами всякую дрянь, практически все радужные отходы, начиная от стоков местного кожевенного комбината до солярки.

Очистив речку Гусь Хрустальный до состояния первозданной природной экосистемы, сбалансированной и долгожданной, синтетические осетры уплыли в неизвестном направлении в поисках загрязнённых вод, коих на безбрежных просторах Восточной (да и, чего скрывать, Западной) Европы имелось пока ещё предостаточно.

Отрицательным результатом, наверное, можно считать лишь имевший место факт отравления заезжих туристов, которые, несмотря на строжайший запрет рыбнадзора, изловили одну рыбину и употребили её, как водится, под водочку, после чего всем коллективом дружно отправились (в сопровождении рыбного инспектора) для кратковременной госпитализации в местную больницу.

Корнелий Удалов сообразил, что уж если профессору Минцу сравнительно легко удалось вывести синтетических плавающих животных, то изобрести растение – искусственное – Льву Христофоровичу вообще раз плюнуть. И за считанные недели (а, может, и за считанные дни) человечество, без сомнений, будет облагодетельствовано величайшим гением – точнее, результатами его беспримерно титанического труда.

Словно отзываясь на потаённые мысли Корнелия, профессор произнёс фразу:

– …Поскольку принцип тот же, друг мой, решение задачи не за горами! Надеюсь, ты не сомневаешься в моих способностях? И, по сути, различия между растением и животным весьма условно, формально. Те же грибы взять, – Удалов кивнул, поскольку любил брать грибы в любом виде, являясь заядлым грибником, а Минц продолжал, – Сейчас в науке принято выделять их в отдельное царство, стоящее как бы на полпути между растениями и животными. Ведь что есть главное отличие тех от других?

– Что? – машинально переспросил Корнелий.

– Движение, друг мой, способность к весьма активным действиям и движениям. «Двигаюсь, и, следовательно – существую!..» – упомянутое лирическое отступление могло бы стать лозунгом сути самого существования мира животных, к которому, естественно, относятся и создания с наиболее развитым мозгом – спруты, киты с дельфинами, кальмары, некоторые птицы, высшие приматы, и среди них – человек.

Профессор сделал ещё пару гигантских шагов по кабинету, служившему, как правило, кухней, гостиной, столовой и спальней одновременно. Санузел располагался отдельно, хотя в связи с научными требованиями (и спецификой время от времени проводившихся лабораторных исследований) кран с холодной водой над ржавой допотопной раковиной протекал в углу комнаты исправно.

– Конечно, имеются исключения в виде неподвижных животных, тех же кораллов, к примеру, многих моллюсков… Но исключения, как тебе известно, Корнелий, лишь подтверждают общее правило. И как с этим обстоят дела у грибов?

– Как?…

– А так, что грибной мицелий зачастую способен расти столь стремительно (несколько сантиметров в сутки, даже сантиметр в час!..), что вполне может сойти за проявление движения!

– Вот это да!.. – подобная трактовка Удалову понравилась.

– Помимо всего прочего, грибы обладают хитином, идентичным по своему составу хитиновому покрову насекомых (да-да, не удивляйся), продуктом же выделения грибов является мочевина – то есть признак типичный для животных. И что из этого следует?

– Что? – затаил дыхание Удалов – затаил дыхание в предчувствии великого открытия и в предвкушении своей сопричастности к событию безусловно всемирно исторического масштаба.

– Из этого следует, что грибы эволюционно и систематически значительно ближе к животным, чем к растениям. Поэтому, стремясь достигнуть главного – обучить искусственное растение важнейшей способности, способности к фотосинтезу – мы первым делом придадим ему свойство быстрого роста, что в сжатые сроки позволит обеспечить всё человечество на планете продуктами питания. Дешёвыми, заметь, потому что за энергию Солнца пока платить не надо!

– И отступит бедность от развивающихся стран с неразвитой экономикой, низким уровнем жизни, – вслух начал фантазировать Удалов, – и…

Но в эту секунду полёт фантазии космического путешественника и друга великого учёного был прерван самым ужасным образом – из распахнутого окна донёсся боевой клич Ксении, обнаружившей исчезновение мужа, которого она послала за продуктами.

Корнелий моментально изменился в лице, куда-то подевалось счастливое выражение и даже некое разгоравшееся внутреннее сияние. Бочком продвигаясь к двери, он уныло произнёс:

– Ну ладно, Христофорыч, желаю успехов, так сказать, в научной деятельности… Солёных огурчиков привезти? На дачу отправляюсь, погреб надо проверить, всё такое…

– Привези, голубчик, привези, – милостиво согласился профессор, тут же позабыв о присутствии соседа.

Корнелий Удалов, закрывая дверь, слышал позвякивание пробирок и бормотание научного светила, стоявшего на пороге величайшего в истории человечества изобретения.

Рейд на дачу в полупустом рейсовом автобусе – дачники ещё не ринулись на свои огороды, сезон только собирался начаться – завершился противоречиво.

С одной стороны, всё необходимое Корнелий упаковал в сумки, выполнив основную задачу, поставленную перед ним благоверной супругой. С другой стороны, подтопление погреба имело место, чуть огорчив Удалова и заставив предпринять ряд стандартных действий по сведению к минимальному ущербу последствий стихии.

Вернулся он под вечер, сильно уставший. Заснул, что называется, «без задних ног», и об искусственном растении вспомнил только на следующее утро.

Дверь в квартиру Минца была закрыта, что являлось для гения необычным.

Саша Грубин сообщил Корнелию о том, что видел, как профессор в шесть утра бодро вышагивал со двора в неизвестном направлении с объёмистой сумкой в руке и станковым рюкзаком на плечах.

К вечеру Лев Христофорович вернулся из Вологды, закупив недостающие материалы и оборудование.

Утром Саша Грубин огородил по просьбе профессора во дворе, поблизости от куста сирени, участок два на три метра, предназначенный для испытаний.

Обедая, Удалов увидел в окно, как Лев Христофорович несёт что-то в правой руке; в левой легко идентифицировалась обычная садовая лейка. Корнелий, торопясь, быстренько смёл с тарелки остатки вареной картошки, и выскочил, как был, в майке и шлёпанцах во двор, где уже собирались соседи.

Минц в этот момент как раз поливал из лейки рыхлую землю, куда только что, видимо, посадил синтетический зачаток чудо-растения.

И не успела последняя капля драгоценной влаги пролиться на обработанную почву, как дрогнули комочки земли, выпуская на солнечный свет росток тёмно-багрового цвета.

Росток напоминал пластмассовый поливочный шланг и щупальце осьминога одновременно. Через минуту рядом с подросшим щупальцем змеились, вытягиваясь к Солнцу, ещё четыре блестевших щупальца, размерами поменьше и чуть светлее.

Двор заполнялся любопытными; прослышав о таинственном эксперименте, прибыли делегации из соседних дворов. Открыв рты, взрослые и дети наблюдали за движениями увеличившихся в числе щупалец. Самое первое, центральное, достигло высоты куста сирени, возвышаясь над окружающей публикой, и выпустило почти горизонтальные побеги такого же тёмно-багрового цвета. Остальные щупальца как бы вились против часовой стрелки вокруг «ствола», расширяя общий диаметр у основания и чем-то напоминая изящный термитник.

– Лев Христофорович, а почему растение не зелёное? – задался вполне логичным вопросом Удалов.

– Видишь ли, Корнелий, – щурясь и задрав голову, не отрываясь наблюдал за видимым ростом синтетического чуда профессор, – Зелёный цвет означает, что фотосинтезирующие органеллы поглощают, используя энергию, почти все части солнечного спектра – именно почти, но не все. Поскольку зелёная часть спектра не воспринимается, отражается – вот её-то мы и видим, оценивая как зелёный цвет. Ясно?

– Понятно. – сказал Корнелий. – То есть, чем светлее и разноцветнее «дерево», тем больше энергии оно отражает, а чем темнее – тем больше поглощает, я правильно мыслю? То есть, более оправдано экономически?…

– Да-да, вроде того, – рассеянно отозвался Минц, погружённый в свои мысли.

Через час искусственное дерево накрыло своей тенью весь двор. Народ не расходился. На подступах к дому собралась целая толпа. За столом под сиренью строчил в блокноте корреспондент единственной гуслярской газеты, Миша Стендаль. Наконец, проявились представители мэрии.

Начальство пробилось под самую крону (пришлось поработать локтями), и вот тут-то началось: вниз полетели увесистые плоды, напоминающие свеклу и репу одновременно. Они образовались буквально, что называется, на глазах, за считанные секунды. Вот только что на стволах, отделившихся от основного, появились некие вздутия, и вот они уже приобретают почти округлую форму и, подобно футбольным мячам, летят на головы любопытных, на голову начальства.

Становилось совершенно ясно, что навыков игры в футбол (отбивать головой мячи) многие присутствующие напрочь лишены.

Минц крикнул, осознавая, что спохватился поздновато:

– Граждане! Прошу освободить двор! Прошу не мешать проведению важного научного эксперимента! – на что получил сердитое замечание вновь избранного мэра, потирающего ушибленный багровым «мячом» затылок, мол, имеется ли разрешение на проведение научного эксперимента, и кто просчитывал возможные последствия?

Лев Христофорович, как водится, проигнорировал происки врагов прогресса, и, прикидывая вес «мяча», мысленно суммировал возможную урожайность в пересчёте на масштабы сельского хозяйства страны. Даже отрезал ножиком кусочек и задумчиво жевал, оценивая вкус.

– Напоминает пареную репу, – произнёс учёный вполголоса.

Вдруг «мяч» на его ладони стал уменьшаться, словно из него сдували воздух, сморщился, в воздухе определённо стал ощущаться аромат гниения.

Корнелий, который перед этим тоже схватил один из плодов, которыми был усеян весь двор, уронил разваливающуюся в руках склизкую бурую массу.

Минц вытирал руки носовым платком.

Через минуту волна тления охватила весь двор. Последние любопытствующие удирали, закрывая ладонями носы. Представители мэрии покинули поле боя в числе первых.

Пожалуй, упустим слова, которыми наградили жильцы дома № 16 по улице Пушкинской знаменитого на весь мир (и часть космоса) профессора. Упустим и описание мероприятий по уборке зловонных «мячиков» со двора, где славно (хотя и безо всякого удовольствия) потрудились наиболее сознательные жильцы дома – среди них, конечно, Саша Грубин, Корнелий Удалов с внуком, а также решивший не бросать в беде своих друзей Миша Стендаль и ещё несколько человек. Ни Ксения, ни старик Ложкин в мероприятиях участия не принимали – зато их очень хорошо было слышно из внезапно открывающихся (и тут же захлопывающихся) окон до самого вечера, а также на следующий день, но уже из открытых нараспашку окон – по случаю успешного завершения проветривания и исчезновения тошнотворного аромата. Особенно преуспевал в разгромных репликах, как водится, Ложкин.

Уборке подлежал двор, «унавоженный» слоем пахнувших одновременно соляркой и гнилыми бананами плодов, и в особенности куча гнилья, образовавшаяся на месте развалившегося ствола – вскоре после созревания и «выпадения осадков» в виде «мячиков» искусственное дерево съёжилось, почернело и теперь уже напоминало термитник, потерпевший аварию.

Во время генеральной уборки Саша Грубин, местный изобретатель-самоучка, забросивший пункт приёма стеклотары, и переключившийся на более творческую деятельность, решил поддержать профессора морально:

– Лев Христофорович, не огорчайтесь, отрицательный результат – тоже результат – кому, как не нам с вами знать об этом.

Удалов поддакивал.

Но профессор Минц в утешениях не нуждался:

– Друзья мои, – распрямившись, сказал он, опираясь на совковую лопату, которой накладывал «сдувшиеся мячи» в тачку Максимке. – Друзья мои, должен сказать вам, что я чрезмерно увлёкся скоростью, сделав ставку на движение. Проявились, видимо, сцепленные признаки, закодировавшиеся случайно в синтетических генах – вы все видели, что наравне с многократно умножившейся скоростью развития искусственного растения, ускорились и процессы созревания синтетических плодов. Буквально на ваших глазах менее чем за два часа дерево достигло высоты нашего дома и переросло его, выдало на гора вполне приличный урожай… который, впрочем, на ваших же глазах перестал таковым являться. Обещаю в ближайшее время скорректировать генотип. Уверяю вас, коллеги, в скором будущем вы станете свидетелями настоящего переворота в сельском хозяйстве нашей страны… да что там страны – всего мира!..

– А может не надо… переворота?… – робко предложил Корнелий Удалов, – Лучше я квашеную капусту с этой… с клюквой покушаю, и жареную картошечку, чем… синтетическую репу…

И Удалов нерешительно обернулся в поисках поддержки со стороны коллектива.

Коллектив, потупив глаза, водил носком ботинок в пыли наполовину очищенного от гниющих плодов двора.

Минц всё понял. Нахмурился, скрипнул зубами – и продолжил накладывать сморщенные «мячики» в тачку.

До следующего открытия предполагался перерыв неизвестной длительности.

Соседи могли дышать спокойно. Какое-то время.

Потерявшие корни

(из цикла «Космические рассказы»)

Люди-растения. Так назвала их старший биолог Люси Пресли, дальняя родственница классика древней музыки, склонная к аллегорическим обобщениям.

Конечно, определение весьма неточное для разумных существ, населявших умирающий мир на самой окраине Галактики. Но более уважительное по сравнению с пренебрежительной фразой о «туго думающих грибах», брошенной накануне стюардом-нигерийцем.

Всё же существа эти были достойны сочувствия, жалости и уважения.

Исследуя отдалённый сектор, граничивший с предназначенным для обследования районом, наш корабль «наткнулся» на планету, что вращалась вокруг красной звезды. Недостаток тепла на сумрачной каменистой планете, почти остановившей своё вращение, усугублялся полным отсутствием атмосферы.

Собственно, жалкие остатки атмосферы были связаны в тонком слое почвы, оставшейся от прежней интенсивной жизнедеятельности. По всей видимости, жизнь возникла здесь при дефиците животворной воды, кислорода и азота. А разум, вопреки здравому смыслу развившийся в столь экстремальных условиях, ныне – увы – навсегда миновал стадию кратковременного расцвета.

Капитан корабля, Огюст Стэплдон, при поддержке лучших астробиологов косморазведки попытался предпринять невозможное – установить контакт с угасающим разумом красного мира, напоминающего бесплодные пустыни Марса.

Но самое удивительное заключалось в том, что он смог предвидеть нашу встречу с этим странным миром!

За два дня до сообщения дежурного о появлении на приборах планеты, вращавшейся вокруг одинокой тускнеющей звезды, мы задержались в кают-компании, увлечённые разгоревшимся за обедом спором. Капитан, сверкая глазами, доказывал, что существование разумной жизни, эволюционировавшей по «срединному пути» между животными и растениями не только вероятно – более того, закономерно. И приводил доводы, подкрепляя их фразами о «золотой середине» – в его интерпретации существа, изначально отказавшиеся от хищного образа жизни, научившиеся сами аккумулировать энергию местного солнца, модернизировавшие само явление фотосинтеза, должны были представлять собой чуть ли не сгусток всевозможных добродетелей. Отсутствие всего хищного в их глубинной, изначальной природе должно было гарантировать их потрясающее миролюбие и склонность к сотрудничеству – в тех мирах, где у подобных существ развился разум, подобный человеческому.

Люси сперва возражала – ведь случаев таких космическая биология как наука пока не знала. Вот именно, горячился Стэплдон, по теории вероятности давно пора бы обнаружиться такой «срединной» цивилизации!

А что, в этом что-то есть, заметил седой штурман, Аркадий Дмитриевич Березин, ветеран космической разведки, в далёком прошлом боевой офицер, получивший благодарность Совета Объединённых Земных Цивилизаций за участие в отражении атак арахноидов на рубеже двадцать второго века. Опыт офицера, повидавшего множество различных форм жизни, позволял утверждать, что всем им в большей или меньшей степени была свойственна агрессивность, логично вытекающая из эволюционно закреплённых в эволюционном прошлом хищного образа жизни или гетеротрофности.

А поскольку в Галактике подобные формы жизни образуют абсолютное большинство, по логике, должны обнаружиться и другие проявления. Развитие органической материи – штука серьёзная, повторил Березин. Подумайте хотя бы о разумном Океане! И все вспомнили об удивительной мыслящей планете, сплошь покрытой водной поверхностью, и вызывавшей у исследователей поток материализующихся мыслеобразов – впрочем, что это было на самом деле, массовые галлюцинации первых разведчиков или мастерские галограммы таинственного и могущественного разума, до сих пор неясно. И что за органика – и органика ли – их породила, по-прежнему было неизвестно. Планета не подпускала к себе никого.

Люси внезапно подержала идею, приводя вполне земной довод – если в густой шерсти тропических ленивцев бурно развиваются водоросли, вполне обеспечивая умеренным фотосинтезом все свои, так сказать, нужды и чаяния, почему бы и нет? Развитие по пути симбиоза теоретически могло бы привести к подпитыванию млекопитающих продуктами фотосинтеза – в свою очередь, ленивцы обильно снабжают водоросли иной «продукцией», цепляясь за ветви и древесные стволы – в конце концов, роняя остатки пищи в густую шерсть. Со временем даже в условиях Земли клетки водорослей могли вживиться в организм животных настолько, что даже воспроизводиться, включаясь в процесс полового размножения «хозяев».

Как это? – удивились почти все, кроме невозмутимого стюарда, убиравшего со стола – мы все его задерживали, чистая посуда интересовала нигерийца гораздо больше бесплодных, на его взгляд, теоретических изысков.

Очень просто, ответила Люси, и тут же привела пример. Сегодня практически доказано, что микроскопические митохондрии, наравне со всеми другими органеллами существующие в клетках всех живых существ земного происхождения – и животных, и растений – миллиарды лет назад представляли собой как бы отдельную форму жизни. Что-то вроде одноклеточных бактерий. Затем «энергетические установки», которыми, по сути, являлись митохондрии, «заключили договор» с иными клетками, начав обеспечивать их энергией – сами же перешли на «внутренний режим» существования – благодарные «хозяева» не забывали их, защищая своей оболочкой и обильно снабжая продуктами.

Фантастика, скажете вы? Скорее, реальность. Любой процесс размножения любого живого существа на планетах Солнечной системы сегодня предполагает существование исходной половой клетки, снабжённой митохондриями и ДНК – а в них, в ДНК, кодируется развитие всего многоклеточного организма – ромашки, лютика или медведя, без разницы – и в каждой клетке этого сложного организма обязательно будут присутствовать митохондрии! Вот так-то.

А взять, предположим, растение-сфинкс, загадку из загадок – тот самый лишайник?! (Люси разгорячилась не на шутку) Каждый из сотен видов лишайников представляет собой симбиотическое содружество совершенно разных организмов – грибов, являющихся почти животными (и хитин у них есть, словно они насекомые, и мочевину выделяют в качестве отходов жизнедеятельности, и до фотосинтеза не «опускаются»), и водорослей, примитивных растений, честно отрабатывающих своим фотосинтезом «защиту и покровительство» – общеизвестно, что благодаря такому симбиозу растения сугубо водные могут существовать и в каменистых горных пустынях, и в прериях Арктики!..

Вообще-то, я имел в виду совершенно другое, заметил капитан. Я имел в виду путь эволюции, изначально соединивший в себе преимущества растительного и животного образа жизни. Представьте себе планету с весьма слабой гравитацией – по этой причине атмосфера не удерживается, перепады температур из-за её отсутствия губительны для обычной органики, настоящее пекло под солнцем и космический холод в тени. Горный ландшафт, кратеры от упавших метеоритов – даже маленькие не сгорают в атмосфере, потому что её просто нет. Да-да, очень похоже на нашу родную Луну. Только понижения рельефа словно заполнены блестящим тёмным каучуком. Почему тёмным? Чтобы аккумулировать каждый солнечный луч, коснувшийся поверхности подобного «озера».

На самом деле, это, конечно же, никакие не озёра, а остатки древних городов, скрытых под каучукоподобной плёнкой, словно под прозрачным куполом, от убийственного воздействия открытого космоса.

В желеобразной субстанции под этой плёнкой пережидают ледяную ночь люди-растения, оставившие свои корни по краям «водоёма». Но лишь только солнечные лучи окрашивают нежным светом стены древних горных цепей, рельефно протянувшихся вдоль всей линии горизонта, люди-растения переползают за пределы чёрного каучука и пристёгиваются к своим корням, поглощающим растворённую органику из скудной пыльной почвы.

Они расправляют красноватые гребни на округлых образованиях, напоминающих головы, и благодаря которым существа являют собой странную карикатуру на панков ХХ века. Расправив пурпурную «листву», эти человекоподобные существа замирают в экстазе, улавливая животворные лучи умирающей красной звезды. Нет, от них не разносится религиозный гул «о-о-м-ммм». У них мало общего с кришнаитами. Впрочем, как сказать… В любом случае звуков нет, поскольку почти нет самой атмосферы, передающей звуковые волны. Полуприкрытый фасеточный глаз испускает волны иного рода, телепатические, воспринимаемые сородичами – «ирокезы» стоят очень плотно вдоль самой кромки «водоёма», всей душой отдаваясь уникальному фотосинтезу, без которого их жизнь просто невозможна. Чёткие чёрные тени, отбрасываемые кронами и стволами «людей-растений», медленно удлиняются – красное солнце движется к закату. Словно листья мимозы, потревоженные неосторожным прикосновением, складывается крона и пурпурные короткие стволы, оставляя ещё более короткие «пеньки», уползают обратно под защиту блестящего каучука, на дно «озера». И так – по всей планете.

Замечательно.

Стэплдон угадал почти всё – даже внешний облик странных существ.

Впрочем, увидели мы их не скоро.

На орбите наш корабль крутился почти месяц. Сперва к поверхности мёртвой планеты уходили зонды – мы ещё не знали тогда, что жизнь здесь существует. Потом полетели челноки с биологами. Люси Пресли после третьего полёта, когда обнаружилась органика, лично присутствовала при каждом «погружении» в странный мир. Ведь нам было позволено погрузиться в клееподобную субстанцию самого большого из местных озёр, когда контакт с аборигенами более-менее наладился.

Капитан действительно многое предвидел – за исключением малозначительных деталей – озарения свойственны, как мы убедились, не только легендарным пророкам и гениальным творцам бессмертных рукописей.

Так, «озёра» существовали на самом деле. Только поверхность их была прикрыта не блестящей, а тусклой, матовой плёнкой. «Ирокезы» выходили днём не только на берега, но и скапливались на многочисленных островах, которые имелись почти на всех крупных «озёрах». Впрочем, это почти одно и то же – ведь существенным было только расстояние. Люди-растения не могли позволить себе тратить много энергии на перемещения – жизнь на красной планете существовала в режиме жёсткой экономии. Фотосинтез давал не так много энергии, а иных источников, техногенного происхождения, эта затухающая цивилизация лишилась много тысячелетий тому назад.

Стэплдон угадал даже воспринимающий спектр – поскольку основной свет, испускаемый красной звездой, «ирокезами» поглощался почти на сто процентов, отражались лишь остатки света, и люди-растения воспринимались человеческим взглядом как тёмно-пурпурные плотные деревца с весьма слабо улавливающимися радужными переливами, напоминающими поверхность луж на автостоянках.

Проблемой было значительное различие в восприятии времени – «ирокезы» жили и думали в десять раз медленнее, чем мы, что и послужило пищей для иронии нигерийца. Всплеск жизнедеятельности наблюдался у них дважды в сутки – на закате и, конечно же, на восходе, когда следовало спешить к розовеющим животворящим лучам местного Солнца.

Впрочем, специалисты по контактам решили и эту проблему. Настроиться на телепатическое общение было куда труднее – ведь органы звуковой речи у «ирокезов» отсутствовали, а язык жестов, в силу своей чрезмерной энергоёмкости исчез на этой планете ещё полтора миллиона лет назад.

Световые сигналы, весьма слабые, которые использовались людьми-растениями в ночное время суток, скорее были подмигиванием, частично заменяя функции человеческой мимики, то есть могли служить для нас лишь дополнительным источником информации.

В конце концов, посредством усовершенствования приборов, традиционно применявшихся для налаживания контактов с малознакомым разумом, нам удалось многое узнать о странных существах, цивилизация которых безо всякой надежды медленно умирала на красной планете…