К звёздам за артишоками! (сборник)

Дела захлестнули его с головой.

Но через месяц он увидел Самую Главную Книгу Своей Жизни – так уже подсознательно воспринимался «Зверобой» Купера – на межгалактической выставке раритетов.

Яркая обложка была заметна с десятка шагов. Книга занимала центральное место на стенде, окружённая другими изданиями.

Сотрудница ГИРа любезно разрешила взять книгу в руки. Андрес прикоснулся к обложке бережно, словно к сокровеннейшей драгоценности, хрупкому сокровищу…

Ведь, без преувеличения, он вложил сюда кусочек своего сердца. Часть своей души…

…Сейчас он перелистает ароматные, с запахом свежей типографской краски, страницы, оживлённые гениальной кистью художника Сержа О’Вэри… перед глазами в который раз пройдёт, словно на экране старинного киномонитора, волшебная история Натаниэля Соколиного Глаза и безответной любви Джудит. Сказка, полная доброты и зла, чести и предательства, справедливости и вечных истин, верной дружбы и понимания любой живой души…

Открыв первую страницу и рассмотрев виньетки по углам, скрещённые лук, стрелы и длинноствольный карабин под заголовком, он замер.

Чувство искренней радости за свершённое доброе и, безусловно, полезное дело – смешалось с горечью разочарования и обиды.

Рядом с именами автора проекта Курда, талантливого художника О’Вэри, главного редактора Блюберри и других… рядом с их фамилиями почему-то не было его.

Андрес ещё раз просмотрел титульную страницу на обороте, затем перелистал книгу… чудесные рисунки… открыл более подробный перечень, завершающий издание.

В авторах встроенной виртуальной энциклопедии указан Грэгори Панч, автором адаптации текста упомянут некто Алекс Клим… Его же фамилии – ни имени Андреса, ни фамилии – нет и здесь. Нет и в помине!..

Андрес ещё и ещё раз пробегал растерянным взглядом перечень, не веря своим глазам.

Вернув книгу, кивком поблагодарил сотрудницу ГИРа, машинально пытаясь сказать что-то вежливое. Мол, удачное издание, настоящее событие в жизни Галактики…

Слов не было.

Вскоре он не выдержал и набрал номер Джейн.

Экран осветился всё тем же в меру внимательным и слегка отстранённым, прохладным взглядом из-под загнутых ресниц. Почему-то эти ресницы казались уже менее привлекательными, чем раньше.

Выслушав пару сбивчивых фраз, Джейн ответила, как бы беспомощно разводя ладошками в стороны:

– Увы, ничего не могу поделать. Курд не терпит, когда ему перечат. Когда ему прекословят. В конце концов, я здесь ни при чём, это его решение.

Андрес чувствовал себя так, словно на него наступили кованым сапогом времён завоевания Америки. Или в спину вонзилась отравленная стрела коварного ирокеза.

Сказка закончилась.

Экран погас.

Чашка с пропеллером

…Посвящается памяти великого Мастера слова – Кира Булычёва (Игоря Всеволодовича Можейко)

Местный оболтус, юноша Гаврилов, лелея в очередной раз мечты о высшем образовании, совмещённом с удачным бизнесом, к обеду переключил свои мысли на иные сферы. Задумчиво ковыряя в носу, Гаврилов решал сложную для него дилемму – идти на кухню или ещё поваляться на диване.

С одной стороны (с правой, на которой он лежал), вставать было лень – но с другой стороны в то же время сильно хотелось пить. И даже съесть бутерброд. С маслом. Или с колбасой. А лучше, подумал юноша, с маслом и колбасой одновременно. Или два бутерброда – один с маслом, а другой с колбасой? От непосильных рассуждений у Гаврилова разболелась голова.

Но для того, чтобы утолить растущее чувство голода и жажды, следовало, как минимум, встать с дивана. То есть предпринять определённые телодвижения. И вот этого Гаврилову страшно не хотелось. Не хотелось подниматься, шаркать на кухню, доставать из шкафчика сахарницу, которую мать вечно прятала на верхнюю полку – видимо, по привычке или забывая, что сын давно вырос из сопливого возраста и легко достаёт всё, что ему нужно с самых верхних полок.

Гаврилов тяжко вздохнул, перевернулся на другой бок и вспомнил, что у него начала болеть голова. Дилемма, таким образом, приобретала классический облик – предстояло выбрать из двух равно неприятных развитий сюжета. Или продолжать лежать на диване и страдать головной болью – или, превозмогая лень, заставить себя передислоцироваться на камбуз (юноша в детстве мечтал стать моряком, но не добрался до мореходного училища по вполне понятной причине, и удалённость городка Великий Гусляр от морей и океанов была тут совершенно не при чём). А там уже запить таблетку анальгина и закусить бутербродом.

У Гаврилова, наконец, как говорится, потекли слюнки – лоботряс, можно сказать, почти гроза двора, изводивший соседей не далее как прошлой весной грохотом из колонок, принимаемым недовоспитанным юношей за модную музыку, решился.

Он сел на диване, впихнул стопы сорок третьего растоптанного размера в неприятной расцветки шлёпанцы, а затем, ловко спружинив (диван издал при этом протяжный многострадальный писк), направился по привычному маршруту.

Проходя мимо распахнутого по поводу тёплой солнечной погоды окна, он боковым зрением уловил движение во дворе. Это местный изобретатель, известность районного масштаба Саша Грубин выходил из своей мастерской – небольшого сарайчика, пристроенного в незапамятные времена, ещё при царе Горохе (или просто при царе). В другое время и в ином состоянии Гаврилов просто не обратил бы на тридцатидвухлетнего Грубина (пребывавшего в возрасте Христа, но пока не столь известного) никакого внимания. Но сейчас что-то щёлкнула в мозгу лентяя, искривленном чрезмерной материнской любовью и заботой.

Профессор Минц давно предупреждал соседку, растившую сына без мужа, что сопливого школяра надо бы вовлекать не только в уроки, но и в иные процессы, например, в домашние дела, которые добросердечная женщина добровольно взвалила на свои плечи, не говоря уже о двух работах (помимо обязанностей дворника, она мыла полы в ремонтно-строительной конторе Великого Гусляра). Кстати, уроками даже маленький Гаврилов не сильно увлекался, и, вопреки искреннему убеждению суетливой мамаши, вовсе не напрягался на ниве младшего школьного образования.

То же продолжалось и в старших классах, причём его мама считала, что в неуспеваемости сына виноваты учителя, придирающиеся к ребёнку.

А ребёнок, между тем, уже что-то продавал одноклассникам, чем-то спекулировал втихаря – «крутился», одним словом, поглядывая на признаки новой рыночной экономики, появившиеся в стране в общем-то не так давно. И на то, что признаки эти носили скорее характер экономики базарной и жуликоватой, подросток внимания не обращал.

Такие тонкости юного торгаша-«лавошника» не интересовали.

Гаврилов задумчиво постоял у окна, глядя на куст сирени, в тени которого стоял старый столик доминошников. Но юноша, глядя на с детства знакомый дворовой пейзаж и по привычке шмыгая носом, не видел ни стола, ни пышных ветвей, ни гипнотизирующих движений светотени на щербатой столешнице.

Мысли Гаврилова, можно сказать, витали в облаках – но в облаках весьма прозаических и даже как бы деловых.

Лоботряс явно что-то задумал.

Саша Грубин, ещё не успев поставить колбу с новым автомобильным топливом, которое они разрабатывали вместе с профессором – он только что заходил к Минцу отчитаться в результатах очередного утреннего эксперимента – вздрогнул от стука в дверь и чуть не уронил «будущее отечественного автомобилестроения» на пол. Грубин открыл дверь и увидел знакомую, глупо ухмыляющуюся физиономию бестолкового юного соседа из квартиры напротив.

Гаврилов явно ухмылялся неспроста, и кривоватая улыбка его непризнанному гению почему-то сразу не понравилась.

– Есть идея, – с ходу в карьер начал Гаврилов.

– У тебя?! – не скрывая изумления, отозвался Грубин.

Юноша Гаврилов мысленно отмахнулся от явной интонации неверия в подрастающий интеллектуальный потенциал нового делового поколения, как от назойливой мухи, и продолжил:

– Всем известно, что все гениальные изобретения в мире – песочные часы, изобретение колеса и велосипеда, самолёта и паровоза – делались ленивыми людьми…

– Да ну? – вновь недоверчиво переспросил Александр.

На этот раз Гаврилов нетерпеливо отмахнулся в буквальном смысле и попытался закончить мысль (а надо сказать, что столь длинные фразы произносить он не очень-то умел и элементарно уставал от столь энергоёмких интеллектуальных занятий):

– Колесо изобрёл человек, которому лень было ходить пешком, а на осле или на лошади его сильно трясло; но телегу всё равно надо было запрягать, тянуть в упряжку лошадей, и лентяи решили выдумать паровоз – чтобы он их сам возил. Ну а самолёт придумали, потому что лень было ездить-тащиться по земле. Ясно? – безапелляционно заявил юный балбес.

– Впервые слышу подобную теорию, – осторожно сказал Грубин, который не любил ругаться по пустякам (да и вообще, без пустяков – ругаться не любил) со своими соседями, а с этим – так тем более.

– Надо мыслить, – назидательно произнёс лентяй, почти в два раза отстающий от изобретателя по возрасту, а по остальным параметрам и коэффициентам гораздо больше.

Впрочем, по росту и размеру кулаков юноша многим дал бы фору – а некоторым и давал, между прочим, в глаз. Да, как ни прискорбно это признавать, но случалось, случалось подобное – и, заметьте, случалось не раз и не два.

Произнеся глубокомысленное изречение, Гаврилов для наглядности важно постучал себе по макушке – получилось, откровенно говоря, неубедительно.

Выдержав театральную паузу – Саша Грубин терпеливо ждал – Гаврилов произнёс вполне ожидаемое изобретателем, уже приготовившимся к чему-то подобному:

– Короче, есть деловое предложение. Все мы любим пить кофе и чай…

– Некоторые пьют чистую воду, родниковую, – возразил Грубин. – Хотя, конечно, пьют и кофе, с этим трудно поспорить.

А Гаврилов продолжал говорить, особо не реагируя на справедливое утверждение:

– Вот и не спорь. Кофе надо размешивать. Если мы пьём кофейный напиток с ячменем и цикорием – тем более надо размешивать, он хуже растворяется. – Гаврилов знал, что говорил. Он терпеть не мог тратить своё драгоценное время на бесцельное с его точки зрения размешивание. – Сахар тоже приходится размешивать, после того как залили кипятком. А ещё, для более равномерного и быстрого растворения – чтобы не образовывались комочки, налипающие на стенки чашки – сахарный песок с напитком из цикория приходится перемешивать ещё ДО ТОГО, как в чашку залили кипяток!!

В голосе Гаврилова появились патетические и даже трагические нотки. Почти верю, подумал изобретатель Грубин, вспомнив принцип Станиславского; интересно, чем всё это закончится? Сейчас чего-то будет просить. Какое-то изобретение.

Саша почти не ошибся. После того как балбес перевёл дух, произнеся непривычно длинную тираду, последовало деловое предложение:

– Короче, сосед, будем оформлять патент. На двоих, конечно; я – идейный вдохновитель и куратор проекта, а также продюсер и этот, эм-мэ… мэ… (этого ещё не хватало, встревожился Саша Грубин, заслышав козлиное блеянье-мэканье), чёрт, как его… во, вспомнил! – менеджер. Ну, а ты – сделаешь устройство. Это не сложно, тем более – для тебя, – Гаврилов довольно нагловато похлопал изобретателя по плечу, видимо, уже ощущая себя в роли мецената или продюсера.

– Такие бабки срубим, столько накосим капусты – ну, брат, что скажу – ты себе не представляешь!.. – Сашу буквально передёрнуло от гремучей смеси панибратства и… вот этого самого, чего он в людях терпеть не мог, но что в последнее время как-то разрослось кругом. Вроде плесени на забытом куске сыра.

Лентяй этого не заметил и вдохновенно продолжал вещать:

– Возьму в аренду цех, станки, наладим производство – тебя назначаю главным механиком… нет, лучше – главным инженером! Возьмём кредиты, завалим всё страну продукцией, выйдем на международный рынок – ворвёмся, а не выйдем! Заткнём за пояс Германию и Штаты, Китай тоже заткнём, и Японию… – Тут балбес чуть сбавил обороты и попытался задуматься – Америку он уважал. И зелённые бумажки с портретом какого-то старика любил искренней бескорыстной любовью.

Воспользовавшись паузой? Грубин задал вполне логичный вопрос:

– Что за устройство-то?

Лентяй уставился на Сашу непонимающим тупым взглядом:

– А?…

– Спрашиваю, чего ты хочешь это… налаживать, производство чего?

– А-а-а!.. Значит, я не сказал? Производство чашек.

– ?!

– Чашки с моторчиком – точнее, с пропеллером! – пояснил Гаврилов. – Всё очень просто. На дно чашки – или на стенки, по твоему усмотрению – крепится пропеллер, или два… нет, лучше один, так дешевле… который вводится в действие моторчиком… наверное, нужен элемент питания, – лентяй задумался, глядя на крышу соседнего двухэтажного дома, бывшего барака, постороенного давным-давно немецкими военнопленными, – блин, он же место будет занимать. И это, вес, в общем…

– Ты хочешь сделать чашку с моторчиком, я правильно понял, – терпеливо переспросил юного балбеса Грубин.

– Ну да! – почему-то возмущённо отозвался Гаврилов.

– Чтобы сахар сам в чашке размешивался?

– Ну, блин, конечно! Что тут непонятного?!

– Та-ак. Просто я уточняю задачу. А вдруг ты что-то не то имел в виду. – Грубин почесал затылок. – Ладно, иди. Потом поговорим.

Юноша со взором горящим встрепенулся, чувствуя, как начинают стремительно таять будущие миллионы в твёрдой и очень конвертируемой по разным пухлым конвертам валюте.

– Э-э, э! Подожди! Мы не договорили! Самое важное: тебе – двадцать процентов от доходов. Представляешь? Зарабатываем пять «лимонов», и один из них – твой! Честно заработанный «лимон»! И ты уже – не забытый всеми неизвестный механик – а настоящий, блин, миллионер! Рокфеллер. Форд. Кстати, тоже с инженера начинал, кажется… – всё же, хоть какие-то куцые познания у юного спонсора-лоботряса имелись. Хотя преимущественно из околоденежной «сферы». Сферы «зелёной», но, понятно, к движению любителей природы не имеющей ни малейшего отношения.

– Хорошо, хорошо. Ладно, иди. – Грубин всё же продолжал легонько подталкивать к двери крепкого юношу, приобретавшего в последнее время знакомые всем черты среднерусского стриженого мордоворота – одной лишь золотой цепи на бычьей шее пока не хватало. – Мысль, конечно, интересная, потом уточним; я ещё не завтракал.

Когда дверь захлопнулась и стихли шаги – точнее, топот, словно там не две человеческие ноги ступали, а шли все четыре, да ещё слоновьи – когда Грубин закрыл дверь, он задумался. Надо зайти к профессору, посоветоваться. Минц что-нибудь подскажет.

Как-то надо ситуацию разрегулировать. Просто так этот балбес не отцепится…

– Ну и что ты страдаешь? – непонимающе уставился на Сашу Минц поверх тонкой золотистой оправы старых любимых очков. – Сделай ему эту «чашку для лентяев», да и дело с концом!

– Так ведь, Лев Христофорович, он же хочет производство налаживать, в мировых масштабах, цех открывать, завоёвывать мировые рынки…

– Кто? Этот недоперевыдоросль?! – Минц возмущённо хмыкнул. – Саша, ты меня удивляешь. Ведь взрослый человек, ты почти с отличием закончил среднюю общеобразовательную школу (а современный колледж закончил бы просто с золотой медалью!), когда этот второгодник-троечник ещё в коляске агукал. Он вырос, можно сказать, на глазах у всего двора. И он, балбес этакий, в отличие от ребёнка Удаловых, к примеру – на самом деле конченый лентяй, не поддающийся перевоспитанию и трансформации в среднестатистического Homo sapiens, здорового члена общества. Ты понимаешь? Да он же на глазах у всего двора вырос, агукая сперва из пелёнок, а потом стреляя из рогатки по воробьям – и неуч этот, заметь, просто бельмо на глазу – в переносном смысле конечно…

Саша покорно кивал головой.

– В общем, так. Ничего этот лентяй не раскрутит, никакие рынки, упаси боже, не завоюет – даже насчёт гуслярского я сильно сомневаюсь. Так что сделай ему «игрушечного Карлсона» из дешёвого фарфора или пластмассы, набросай техническую документацию – и пусть патентует. Чёрт с ним. Иначе ты от этого троечника не отделаешься.

Вскоре под окнами старого дома, в густой тени, случайный прохожий мог услышать такой разговор:

– Чтобы увеличить обороты, много ума не надо. Хотя мне и придётся заменить мотор. – Грубин покачал головой. – Но вот с твоей вредной привычкой жрать столько сахару надо что-то делать.

– Ещё чего! – Возмутился недовоспитанный сладкоежка. – Всегда лОжил пять ложек сахару, и всегда буду лОжить!

– Класть, – уточнил Саша.

– Чего? – не понял спонсор.

– Не ложить, а класть. Сахар класть, понятно?

– Да пошёл ты!.. – невежливо отмахнулся Гаврилов, как всегда, не подумав, что старшим хамить нехорошо. Впрочем, хамить младшим, знаете – тоже. Неправильно хамить вообще, в принципе. Не соответствует высокому званию жителя космической столицы планеты Земля, коим заслуженно считается городок Великий Гусляр, в отличие от областного центра, Вологды, прославленной песенным творчеством легендарного советского вокально-инструментального ансамбля.

Если бы лентяй был хоть чуточку образован – или хотя бы оказался хоть немного поумнее – он мог бы, например, сочинить не самый лучший каламбур… например, как правильно хамить, и как хамить неправильно. А по поводу глагола «ложить», если честно, идут давние споры. Известнейший составитель словаря В. И. Даль считал его правильным, увековечив следующие строки:

«Глагол „ложить“ часто пополняет собою глагол „класть“, по духу языка…»

И словарь Ушакова считал его допустимым – хоть и просторечным (но не неправильным!) словом. Упомянутый «дух языка», видимо, чем-то (спинным мозгом?) чувствуют и современные писатели, не говоря уже о многочисленных журналистах, поэтому употребление слова «ложить» (но, уважаемые граждане, с ударением на последний слог, последний!) нередко встречается, ну, скажем, в разных интервью «со звёздами» даже у маститых литераторов…

…Наверное, чувствуют этот самый «дух» – а иначе как объяснить обилие «ложить» и прочих «перлов», заливающее русскоязычных зрителей с телеэкрана и даже с жёлтых страниц газет?!

Но Грубин на грубость недалёкого соседа, внезапно разбогатевшего и, тем не менее, весьма юного, внимания не обратил.

Потому что Сашу посетила гениальная мысль.

С ним это иногда случалось.

– Вот что, – сказал Грубин. – Сегодня я не успею всё тут переделать, а завтра с утра выходи во двор. Система будет работать, как часы!

– Ладно, – смилостивился малолетний спонсор, – давай, до завтра.

На следующее утро под раскидистым кустом старой сирени собрался почти весь двор и даже двое приглашённых доминошников со стороны – из дома напротив.

Деревянный стол, намертво врытый в землю, теперь обходился без привычного дизайна в виде костяшек домино. Поверхность его, годами отполированная многотрудными соревнованиями страстных любителей вымирающей в столицах игры, ныне украшена была неким агрегатом, напоминавшим крупных размеров пузатую чашку.

Изобретатель Грубин, заслуженно окружённый вниманием, увлечённо излагал присутствующим здесь дамам и гражданам мужского пола принцип действия уникального механизма.

Во двор вальяжно спустился перепивший вчера холодного пива сопливый спонсор.

Как-то само собой установилась тишина.

– Ну, давай, показывай, – зевнул Гаврилов.

Испытания начались.

Чем-то столешница под сиренью напоминала миниатюрное лётное поле, а сам агрегат с пропеллером внутри – распухшую летающую тарелку прошлогодних визитёров-зефиров из ближайшей галактики.

Возможно, Грубин специально придал конструкции вид не совсем опознанного летающего объекта, поскольку зефиры оставили неизгладимый след в сердцах гуслярцев, и особенно в сердцах домохозяек, забывших тогда примерно дней на пять-шесть о бесконечном и нелёгком женском труде по уборке и готовке, стирке и прочих бытовых «прелестях» семейной жизни.

Саша Грубин торжественно вжал до отказа кнопку слева от ручки большим пальцем правой руки.

И тут случилось непредвиденное.

Негромко загудев, агрегат задрожал, вибрация распространилась на деревянный стол, и даже зашуршала тревожно листьями сирень возле зрителей. А может, это всего лишь пронёсся случайный порыв ветра?

Вдруг мини-НЛО резво подпрыгнуло над столом и, как-то странно привзвизгнув, чего меньше всего можно было ожидать от технического приспособления, взмыло в небо, стремительно протаранив одну из веток.

Изрубленные в салат листья грустно закружились на опустевший ствол и открытые рты свидетелей происшествия.

– Блин… – прохрипел потрясённый полётом чашки лентяй Гаврилов.

– М-да, – сказал, повернувшись к изобретателю, профессор, – кажется, ты, Саша, слегка перестарался. Что за мотор там был? – Минц только что подошёл к затихшей группе зрителей, и не слышал объяснений Грубина.

– Ч-чный дви-и… – просипел Грубин. У него внезапно что-то пересохло в горле.

– Интересно, где она упадёт? – вдруг спросила невестка пенсионера Удалова.

– Кто – она? – повернулся к жене сына Удалов.

– Ну, она. Чашка.

– Она не вернётся, – прокашлявшись, грустно сообщил всем Грубин. – Там… я там поставил вечный двигатель…

И наш изобретатель поглядел тоскливым взглядом в безоблачное и высокое бирюзовое небо, где давно уже скрылась тёмная точка, в которой, невидимый отсюда, бешено вращался пропеллер для чая и сахара.

Искусственное растение

Посвящается памяти великого Мастера – Кира Булычёва…

Профессор Минц открыл окно. Лёгкое дуновение весеннего ветерка, ворвавшегося в кабинет великого учёного и не всеми признанного гения, принесло свежее дыхание оживающей после долгой спячки земли. В кабинете сразу запахло сырыми грибами.

Мелкий дождик, пробиваемый низкими лучами восходящего солнца, весело щёлкал по затылкам набухающих почек и тихонько звенел почти забытой мелодией по карнизу.

Большой куст сирени, разросшийся во дворе возле шаткого столика, где собирались местные любители «забить козла», готовился примерять ежегодный праздничный наряд.

Раннее утро посетило городок Великий Гусляр. Столик под ветвями старой сирени пустовал, отдыхая от вчерашнего сражения. Все ярые доминошники спали, благо день предстоял воскресный, и на работу можно было не спешить.

Впрочем, один, не спал – Минц уловил шорох во дворе и высунулся из распахнутого окна. И увидел, как лохматый изобретатель Грубин, почти не уступавший профессору в гениальности, открывал дверцу сарая, служившего ему личной мастерской.

Подмышкой у Грубина, возившегося с большим амбарным замком (похоже, слегка заржавевшим после первых весенних дождей), была зажата ветка сирени.

Неужто на этот раз очередное изобретение Саши Грубина связано с миром растений, подумал Минц? И мысли профессора вновь переключились на зелёную тему, занимавшую уникальный мозг непризнанного гения со вчерашнего вечера. Толчок мыслям, а вернее, поступательное движение было задано вчерашними новостями. Минц иногда смотрел телевизор, игнорируя перенасыщенность эфира псевдополитическими событиями сомнительной важности. Диктор, словно ореолом окружённая современным дизайном студии, вещала с милой улыбкой о стремительном сокращении площадей, занятой лесами на планете – сокращение приближало зелёный мир к опасной, критической отметке.

«Лёгкие планеты на грани исчезновения», «Чем дышать и что делать?», «Фотосинтез в опасности!» – весело щебетала диктор, демонстрируя отличную работу стоматологов (зубоврачебная фирма «Полидент» случайно являлась благотворительным спонсором телепрограммы). Профессор, слушая белозубое телещебетание, мгновенно распалил своё воображение до пределов. Точнее, беспредельное воображение Минца отправилось в свободный полёт, обычно служивший верным предвестником очередного открытия мирового значения. И Лев Христофорович понял, что перемены в общественном сознании, достигшем, наконец, долгожданной свободы, нисколько не затронули понимание жизненно необходимой важности растительного мира планеты.

И, конечно же, в гениальной и рано полысевшей голове пожилого но юного душой профессора, словно сам собой, сложился тезис для милой дикторши, являвшийся одновременно руководством к действию для самого Минца – «Моделирование фотосинтеза в промышленности – это не только чистый воздух, но и много, много тонн диетических, всесторонне полезных продуктов питания!»

Глаза профессора сверкнули, что явилось дополнительным симптомом неотвратимого приближения открытия века. Проблема голода, конечно же, будет решена в развивающихся – и заодно всех иных – странах – раз и навсегда!

Корнелий Удалов проснулся от кухонных шумов, звяканий ложек-тарелок и звуков бегущей воды. Проснувшись, первым делом и сам сбегал в отсек, расположенный рядом с ванной – вечернее пиво под «рыбу» доминошников давало себя знать.

Выйдя из отсека более счастливым, Корнелий нарвался на свирепый взгляд Ксении. Любимая жена обладала уникальной способностью по любому поводу (а также без оного) обвинять располневшего на пенсии мужа во всех смертных грехах, начиная от супружеских измен и заканчивая злостным алкоголизмом.

Причиной гнева мог стать кокетливый взгляд, брошенный какой-либо из представительниц «слабого» пола в магазине или аптеке, где муж Ксении каждый месяц оставлял скромный процент честно заработанной пенсии на валидол и валокордин. Изредка выпиваемое после работы пиво (Корнелия только зимой торжественно проводили на заслуженный отдых) вызывало меньшие вспышки. Но если Ксения Удалова догадывалась, что Корнелий с профессором позволяли себе по рюмочке любимой клюквенной настойки Минца, громогласные обвинения приобретали катастрофические масштабы, заканчиваясь печальными – для Корнелия – последствиями.

– Садись за стол, быстро! – скомандовала супруга, узрев мятые лицо и майку мужа в коридоре.

– Иду, иду, мой зайчик… – неуверенно отозвался Корнелий и зашаркал шлёпанцами к полупустому кухонному столу.

На одной тарелке лежали три картошины в мундирах. На второй красовался скрюченный радикулитом солёный огурец. На третьей в луже пузырящегося сока покоилась жалкая кучка переквашенной капусты с несколькими клюквинами по краям. Ксения теперь всегда квасила капусту с брусникой или клюквой, что способствовало, как рассказал ей опрометчиво профессор Минц, длительному сохранению свежего продукта благодаря наличию в плодах бензойной кислоты, являющейся отличным природным консервантом и антиоксидантом. Удалов квашеную капусту вообще-то любил, но вот это новшество с кровавыми вкраплениями чудо-плодов, «исцеляющих душу и тело», в привычном простом блюде на дух не переносил. И каждый раз, садясь за «квашеный стол», давал себе слово запрятать подальше модную «Энциклопедию пищевых растений-целителей», перевод с украинского, купленную Ксенией за немалые деньги по почте в каком-то «эксклюзивном» книжном клубе из числа немеряно расплодившихся в последние годы. Давать-то слово давал, да каждый раз переносил «на потом», побаиваясь – и, честно говоря, не без основания – страшной мести своей половины.

– Продукты кончаются. Езжай на дачу – сегодня же. Заодно погреб проверишь, не протекает ли, – возвестила супруга тоном, не терпящим возражений. – Привезёшь картошки, две капустины, трёхлитровую банку огурцов и свеклу. Не забудь морковь и мочёных яблок!

Ксения имела в виду периодические подтопления погреба – дача Удаловых с огородиком и вместительным погребом находилась в низине, рядом с торфяным болотом. Поэтому весной частенько сквозь глиняный пол и щели в бетонных стенах просачивалась вода.

Инструктаж продолжался во время завтрака:

– Привезёшь картошки, две капустины, трёхлитровую банку огурцов и свеклу, морковь, мочёных яблок набери в кулёк! А то в прошлый раз не привёз – пришлось к Надежде идти, просить!.. Хотя у самих овощей полно! – Ксения не сильно расстраивалась вынужденным обращением к соседке из квартиры напротив, им с Надей вовсе не нужен был повод, чтобы лишний раз поточить лясы, перемывая косточки жильцам их старого, но в общем-то дружного дома. Ксения совсем не расстраивалась по таким пустякам, но не могла упустить повод – и отказать себе в удовольствии – повоспитывать лишний раз робкого мужа. И вообще Ксения считала, что муж не умеет жить, что он дожил до седин, а ничего не скопил за всю жизнь, ну и подобное в таком же духе. То, что Корнелий Удалов является признанным экспертом по общественным связям в Межгалактическом сообществе, и вообще, очень известным (за пределами Земли) космическим путешественником, её ни грамма не волновало. Женщину интересовало конкретное благосостояние собственной отдельно взятой семьи, а не счастье человечества в составе передовых цивилизаций Межгалактического Союза.

Удалов понял, что улизнуть не удастся. Ехать ему не хотелось, и он решил ненадолго заглянуть к соседу, профессору Минцу, поинтересоваться научными успехами народного гения, почётного академика многих зарубежных академий, но почему-то не очень признанного в Отечестве своём – и заодно поправить настроение, почти безнадёжно убитое воинственной женой.

Дверь в квартиру Минца была приоткрыта. Заглянув осторожно, Удалов понял, что зреет великое открытие – вывод напрашивался сам собой при взгляде на взъерошенные остатки некогда буйной шевелюры профессора.

Смущённо кашлянув, Корнелий на секунду привлёк внимание к своей персоне. Строго взглянув поверх очков на вторжение в лице соседа, Минц строго продекламировал, воздев палец к потолку:

– Искусственный фотосинтез – вот что решит все основные «животные» проблемы человечества! Не думая о хлебе насущном каждую минуту, человек сможет направить неисчерпаемые ресурсы своего мозга на решение глубочайших теоретических задач! Быть может, разовьётся благодаря этому в Нового, Сверхразумного Человека – Homo novis!..

– И чего создаём? – неуверенно спросил Удалов.

– Искусственный интеллект уже создан, друг мой, поэтому бросаем все силы на создание искусственного растения! – ответствовала шевелюра, окружающая сверкавшую под весёлыми лучами весеннего солнышка профессорскую лысину; Минц чем-то стеклянно звенел, склонившись над столом.