Германия на заре фашизма

Обзор прессы, выполненный военными, показал: все газеты, за исключением крайне левых, единодушны в том, что Гинденбург сослужит стране великую службу, оставаясь на своем посту. Даже социалистические газеты выразили радость по этому поводу, потому что, «будучи солдатом, он избегал вмешательств в политику, и можно ожидать, что будет проявлять такую же сдержанность в будущем». Также выражалось общее мнение, что, даже если фельдмаршал не одержит победу, его имя всегда будет почитаться нацией.

Гинденбург пережил поражение, не растеряв ни крупицы своей воинской славы. Этот факт представляется тем более удивительным, что он всегда неизменно подчеркивал, что ответственность за любую неудачу ложится целиком на него. К негодованию Людендорфа, он с готовностью возложил на себя и заслуги за победы армий на полях сражений, мотивируя это тем, что, являясь командиром Людендорфа, также несет бремя ответственности и за любое поражение. Но пока, перед лицом поражения, никто не упоминал об ответственности Гинденбурга, и его имидж нисколько не пострадал.

Хотя военное поражение не повлияло на популярность Гинденбурга, сыгранная им в ноябре 1918 года роль в отречении императора должна была в дальнейшем стать для него источником сильных переживаний.

В одном из посланий, которым президент Вильсон ответил на предложение немцев о перемирии и заключении мирного договора, он намекнул, что отречение императора могло бы обеспечить более благоприятные для Германии условия мира. Более того, Вильсон не оставил сомнений в том, что он не может быть полностью убежден в глубине немецких конституционных реформ, пока кайзер остается на престоле. У измученных войной народных масс постепенно сформировалось убеждение, что только высочайшая персона монарха оставалась препятствием к заключению перемирия. К концу октября 1918 года народ стал открыто требовать отречения монарха и прекращения военного противостояния.

Если Гинденбург и обращал внимание на эти требования, то попросту отбрасывал их, как фантастические и фривольные. В его мире преданного монархиста не было места подобным мыслям. Такого рода требования могли быть только махинациями презренных радикальных заговорщиков, а значит, были чем – то нереальным и недостойным внимания. Вопрос об отречении лишился ореола нереальности, когда 30 октября Вильгельм неожиданно появился в штабе Верховного командования, расположившемся на бельгийском курорте Спа, объяснив, что в период кризиса хочет быть со своей армией. Он покинул Берлин по требованию супруги и весьма немногочисленных приближенных, которые опасались, что император не устоит перед натиском народных масс, призывающих его отречься от престола. Императрице всегда очень нравился Гинденбург, который обращался к ней со своей обычной немногословной простотой, и она не сомневалась, что фельдмаршал защитит ее супруга от пагубного влияния и отговорит от отречения.

Надежда на то, что в штабе проблему отречения можно будет игнорировать, оказалась тщетной. К этому времени принц Макс был убежден, что отречение Вильгельма является первоочередной необходимостью. Чтобы спасти монархию, и кайзер, и кронпринц должны немедленно отказаться от трона. Макс Баденский отправил в Спа посланника, чтобы тот ознакомил Вильгельма с положением в стране, требовавшей его отречения. Но при поддержке Гинденбурга и Гренера, занявшего место Людендорфа, кайзер отмел все разговоры об отречении. Однако во время своего краткого пребывания в Берлине 5–6 ноября Гренер убедился, что отречения Вильгельма избежать не удастся[6]. На военно – морской базе в Киле начался мятеж, со всех концов страны поступали тревожные сообщения об отказе солдат подчиняться. К вечеру 8 ноября Гренер сумел убедить Гинденбурга, что армия больше не стоит за императора. К этому времени большинство военных гарнизонов рейха перешли на сторону революционеров, дезертирство в Льеже и Намюре стало повальным, снабжение практически прекратилось. Умеренные социалисты, желавшие сохранить монархию, если и император и кронпринц откажутся от своих прав, начали проявлять нетерпение, так и не дождавшись реакции со стороны кайзера. Их лидеры заявили, что не могут больше сдерживать своих людей. Основные силы партии были готовы объединиться с более радикальными независимыми социалистами, чтобы вместе сбросить монархию. Еще существовал слабый шанс спасти монархию, если отречение Вильгельма последует немедленно, но генералы никак не могли решиться поведать монарху о всей тяжести разразившегося кризиса.

Рано утром 9 ноября в кабинете Гинденбурга появился другой эмиссар канцлера – адмирал фон Гинце. Он доставил последние новости из столицы. Все указывало на то, что, если император немедленно не отречется от престола, грянет революция, которая сметет и его, и монархию. Гинце убедил Гинденбурга немедленно проинформировать кайзера о безнадежности положения. С тяжелым сердцем фельдмаршал отправился к императору, по пути к нему присоединился Гренер, и они предстали перед монархом вдвоем.

Гинденбург начал с просьбы позволить ему уйти в отставку. Он пожаловался, что находит невыносимой необходимость признаться своему повелителю, что больше не может выполнять его волю. Вильгельм не сказал ничего и повернулся к Гренеру. Генерал мог только подтвердить сказанное Гинденбургом. Член императорской свиты генерал – полковник фон Плессен резко возразил, его поддержал начальник штаба кронпринца граф фон дер Шуленбург, высказав уверенность, что атака на отдельные восставшие гарнизоны быстро восстановит в стране порядок. Надежные войска, после короткого отдыха, снова охотно выступят под знаменами его императорского величества[7]. Гинденбург и Гренер продолжали уверять, что Шуленбург жестоко ошибается, и после некоторого колебания Вильгельм с ними согласился.

Суждение Гренера было подтверждено докладом, который его помощник полковник Хейе представил тем же утром, о беседах, проведенных им с группой командиров на передовой, о моральном духе войск. Люди устали и мечтают о мире, они не желают воевать, и император не сможет повести их против революционеров. «Все, чего они хотят, – это перемирие, и чем раньше, тем лучше. Войска вернутся, соблюдая порядок, под командованием своих генералов, если прекратятся сражения». Из всего сказанного кайзеру в то утро следовало только одно: если монарх не может рассчитывать на поддержку своей армии, то он находится перед лицом революции и не должен оставаться на троне. Гренер был единственным из всех присутствующих, готовым прийти к неизбежному выводу, но он вовсе не стремился произнести его вслух. Уроженец Вюртемберга, он чувствовал, что должен предоставить прусским генералам право самим внушить монарху необходимость этого неприятного шага. Гинденбург, с другой стороны, все еще отвергал мысль об отречении, считая, что ни канцлер, ни рейхстаг не имеют права выдвигать такие требования. Но даже он, при всем своем желании, не мог закрывать глаза на тяжесть кризиса. Гинденбург признал, но так, что кайзер его не слышал, что, если армия больше не может обеспечить безопасность императора, возможно, ему следует поискать временное убежище где – нибудь за пределами страны. Лично ему наиболее приемлемым местом казалась Голландия. Во – первых, она очень близко, а во – вторых, сама является монархией, а значит, императора там примут с большей сердечностью. Он считал, что кайзер должен пребывать в этой стране временно, до тех пор пока не будет ликвидирована угроза его жизни в Германии.

Если армейская верхушка не желала взглянуть правде в глаза, то правительство не могло себе этого позволить. Утром 9 ноября канцлер вновь отправил гонцов к кайзеру, моля его отречься от престола, причем немедленно – только так можно было спасти монархию. Один из эмиссаров в какой – то момент даже почувствовал, что Вильгельм готов сдаться, но совершенно неожиданно граф Шуленбург предложил, чтобы монарх отрекся только от престола германского императора, но остался королем Пруссии. Тогда он станет объединяющим символом для прусских вооруженных сил и предотвратит их распад.

А тем временем требования немедленного отречения, поступавшие из Берлина, становились все более настоятельными. Если иметь целью сохранение монархии, втолковывал Вильгельму принц Макс, следует действовать без промедления. Столица охвачена волнениями, радикальные элементы в любой момент могут провозгласить республику – счет уже идет на минуты, а не на часы. Перед лицом столь серьезной угрозы Вильгельм ухватился за предложение Шуленбурга и объявил о готовности отказаться от императорского трона, оставшись королем Пруссии. Гинденбург и номинально, и фактически становился Верховным главнокомандующим военными силами Германии. Никто, кроме Гренера, не подвергал этот план сомнению, хотя он был абсолютно нереальным и в политическом, и в конституционном отношении[8]. Канцлера проинформировали, что составляется проект заявления об отречении, который вскоре будет ему передан. Это сообщение в Берлине было понято неправильно, что было неизбежно, так как о частичном отречении ранее речь не шла. Принц Макс обоснованно предположил, что монарх отказывается и от императорской, и от королевской короны, и, опасаясь, что события в Берлине полностью выйдут из – под контроля, поспешно выпустил коммюнике об отречении Вильгельма от трона германского императора и короля Пруссии. Под свою ответственность он добавил и заявление о том, что кронпринц тоже отказался от своих наследственных прав на оба трона. Новости распространились слишком быстро, спасти монархию уже было невозможно. Менее чем через час лидер социалистов Филипп Шейдеман провозгласил создание демократической республики. Тем самым он предотвратил установление левыми экстремистами советской диктатуры.

А Гинденбург и Гренер тем временем вернулись в свои кабинеты. Услышав заявления канцлера и Шейдемана, они поспешно встретились с советниками императора. Они не имели возможности защитить права Вильгельма силой оружия, поэтому было решено, что монарх ограничится формальным протестом против беззаконных процедур. Чтобы избежать дальнейшей путаницы, было предложено протест пока не публиковать, а лишь поместить в безопасное место. В действительности такое решение означало принятие всего происшедшего. Вопрос, куда отправиться императору, встал во всей остроте. Гинденбург снова указал на предпочтительность Голландии, и присутствующие с ним согласились. Адмирал Хинце получил указание уладить необходимые формальности с голландскими властями.

Около четырех часов пополудни состоялось еще одно совещание на вилле императора. Вильгельм яростно протестовал против самовольных действий канцлера и выразил желание остаться с армией. Гинденбург подвел итог дня и при поддержке всех присутствующих предложил кайзеру рассмотреть вопрос о поиске убежища в Голландии ввиду ненадежности армии. Император передал маршалу Верховное командование всеми вооруженными силами Германии, но воздержался от окончательного решения об отъезде из страны. Однако он уполномочил Хинце сделать все необходимые приготовления к отъезду и, из соображений безопасности, остался на ночь в своем поезде.

Вскоре после окончания совещания поступила информация о революционном мятеже в Спа. Помощники Вильгельма потребовали, чтобы монарх, ради своей безопасности, немедленно отбыл в Голландию. Они не посоветовались с Гинденбургом, но утверждали, и, несомненно, в это верили, что выражают его желание. Вильгельм согласился, потом передумал и решил отложить отъезд до утра. Позже, вечером, Хинце стал требовать, чтобы Вильгельм все же покинул Спа. Хинце тоже не посоветовался с Гинденбургом, но не сомневался, что маршал разделяет его озабоченность стремительно ухудшающейся обстановкой. Вильгельм был поставлен в известность о том, что ситуация выходит из – под контроля, восставшие подразделения движутся на Спа. Тот факт, что Хинце говорил от имени Гинденбурга, оказался для императора решающим. Об этом он той же ночью написал кронпринцу. Он назначил отъезд на пять часов утра, и в назначенный час императорский поезд тронулся к границе.

Гинденбург об этом почти ничего не знал. Вечером 9 ноября ему сказали, что монарх решил уезжать немедленно, и на вопрос, может ли он проститься со своим сувереном, получил ответ, что визит в такое время был бы несвоевременным. Гинденбург даже не предполагал, что император отложил отъезд. Поздно вечером поступила информация об изменении планов кайзера. В это время Гинденбург уже спал. Его помощники, очевидно, полагали, что маршал одобрит все принятые решения, и не стали его беспокоить. Когда на следующий день Гинденбург узнал об отъезде Вильгельма, тот уже находился на границе. Гинденбург принял новость спокойно, не подозревая, что она будет преследовать его всю жизнь.

С отъездом императора Гинденбург стал и номинально, и фактически главнокомандующим вооруженными силами страны. В условиях воцарившегося распада и неразберихи именно его авторитет сохранил в целости офицерский корпус. Главный вклад армии в выживание республики заключался в ассоциации с новым государством имени Гинденбурга.

Между тем именно этот факт поставил перед Гренером весьма деликатную проблему. Генерал был преисполнен решимости любой ценой сохранить главное достояние, оставшееся у Верховного командования и Германии, – личность и авторитет Гинденбурга. Позднее Гренер откровенно признал, что понимал ограниченность маршала, но был убежден, что нации более чем когда – либо необходим авторитет этого почти легендарного представителя старых прусских традиций. Положение Гинденбурга необходимо было сохранить и для выполнения будущих миссий. Если его не коснутся существующие неприятности, возможно, в один прекрасный день он станет проводником нации к будущей сильной Германии. Поэтому было очень важно, чтобы его имя осталось незапятнанным слишком тесной ассоциацией с новой республиканской властью.

По этой причине Гренер взялся за ведение всех переговоров с новым правительством, оставив Гинденбурга на заднем плане. По этой же причине Гренер предложил осуществлять руководство возвращением войск из штаба армии, а не из Берлина. Нельзя было исключить опасность того, что, вернувшись в столицу, маршал окажется вовлеченным в политические беспорядки, которыми были так богаты те тревожные дни. Гренер также всячески старался отделить имя Гинденбурга и Верховное командование армии вообще от перемирия, подписанного 11 ноября 1918 года в Компьене, недалеко от Парижа, в ставшем хорошо известным вагоне специального поезда маршала Фоша. Глава немецкой делегации, прибывшей для заключения перемирия, Эрцбергер получил указание принять тяжелые условия, поскольку дальнейшее сопротивление представлялось невозможным. Вопреки всем ожиданиям, он сумел добиться смягчения отдельных условий, и по возвращении делегации в Спа и Гинденбург, и Гренер с благодарностью признали, что Эрцбергер сослужит отечеству отличную службу. Однако то, что было сказано в тиши кабинетов, не предназначалось для широкой общественности. Гренер хранил молчание, чтобы не взваливать на маршала и Верховное командование ответственность за решение, которому предназначено было стать чрезвычайно непопулярным. Гинденбург, без сомнения, был движим теми же мотивами, но многие его приближенные чувствовали, что он не хочет выступать за Эрцбергера, человека, не принятого консервативными националистическими группировками, к которым был близок маршал.

Чтобы особое положение и миссия Гинденбурга не подвергались сомнению, Гренер решил издать приказ, определяющий исключительный статус маршала, и в том же духе потребовал полной независимости армии от правительства и Учредительного собрания, выборы которого предстояли в ближайшем будущем.

«Фельдмаршал фон Гинденбург, – было сказано в приказе, – считает своим долгом как можно дольше охранять существование Верховного командования вооруженных сил, поддерживая его всей силой своего личного авторитета. Существование Верховного командования является жизненно необходимым, поскольку военное министерство в Берлине показало свою неспособность, под давлением обстоятельств, осуществить меры, необходимые для реорганизации армии. Являясь органом, вне правительства и Учредительного собрания, Верховное командование находится в более благоприятном положении для оказания влияния, в случае необходимости в процессе дебатов Учредительного собрания, в первую очередь на правительство. Необходимость защитить имя и достоинство фельдмаршала, являющееся символом единства нации, тем более велика, что в настоящий момент невозможно предвидеть, какие новые разрушительные элементы попытаются воздействовать на армию и народ».

Чтобы удержать Гинденбурга вне политики, Гренер разоблачал также старания всех антиреспубликанских группировок объявить маршала своим человеком. Немецкой национальной рабочей партией было сделано две попытки убедить маршала выступить в качестве ее кандидата на предстоящих выборах в Учредительное собрание. Гинденбург отказался, мотивируя свое решение тем, что, являясь главой армии, он не должен входить в какую – либо партию (но, вероятнее всего, он отклонил бы это предложение, даже будучи частным лицом). Гренер старался исключить подобные попытки в будущем, поэтому в приказе было сказано: «Имя фельдмаршала не должно использоваться в пропагандистских целях ни одной партией. Если бы маршал оказался втянутым в партийную борьбу, он неизбежно оказался бы более близким какой – то одной части нации и чуждым другой. Такого положения следует избежать. После печального исхода войны, повлиявшего на всю нацию, фельдмаршал, находясь на службе отечества, имеет моральное и историческое предназначение служить всей нации в целом, а не одной ее части».

Гренер старался удалить Гинденбурга с политической арены, но при всем своем желании он не имел возможности полностью изолировать армию от политики. Одной из его первых мер после отъезда императора стало признание мощи революционных сил путем придания им официального статуса в армии. Умело контролируемые им и правительством солдатские советы, возникавшие во всех воинских подразделениях по образцу российских советов, были значительно умереннее в требованиях, чем рабочие и солдатские советы в городах и населенных пунктах Германии. Поэтому дисциплину в войсках удавалось поддерживать без особых проблем.

Мирясь с существованием солдатских советов, Гренер неизбежно обзавелся врагами. Благодаря его опыту, осторожности и благоразумию нападки критиков были направлены только на него, обходя стороной Гинденбурга. Желая во что бы то ни стало сохранить незапятнанным имя маршала – символ мощи и единства нации, – он с готовностью мирился с этими нападками. Гинденбург же, со своей стороны, не так уж был готов стать на защиту Гренера. Он оказывал ему некоторую поддержку в личных письмах и беседах, в одной из которых сообщал, что его собственный опыт общения с солдатскими советами в армейских штабах оказался крайне неблагоприятным, но даже много лет спустя он не пожелал защитить действия Гренера публично.

В начале ноября Гинденбург и Гренер уехали из Спа, чтобы создать свой штаб на немецкой земле. Они намеревались отправиться в Хомбург, курортное место у подножия гор Таунус, расположенный недалеко от Франкфурта – на – Майне, где находился один из императорских штабов во время войны. Планы пришлось изменить, когда хомбургские рабочие и солдатские советы выдвинули требование, чтобы все члены Верховного командования, кроме Гинденбурга, которого даже они не осмеливались тревожить, сняли эполеты и сдали оружие. Совет Касселя – крупного промышленного центра – оказался более гостеприимным и с готовностью принял маршала и его штаб. Чтобы воздать ему должные почести и доставить удовольствие, к прибытию военных в город улицы были украшены традиционными прусскими черно – белыми цветами, а члены совета надели черно – белые нарукавные повязки вместо обычных красных. Прокламация, выпущенная председателем совета Альбертом Гржезински, лидером социал – демократов, впоследствии прусским министром внутренних дел, предлагала населению выказать Гинденбургу максимум уважения. «Гинденбург принадлежит немецкому народу и немецкой армии. Он привел свою армию к славным победам и не покинул своих людей в час кризиса. Еще никогда он не был ближе к нам в величии его исполненной сознанием долга службы, чем сегодня. Он под нашей защитой. Мы знаем, что и военные, и гражданское население Касселя уважают и восхищаются этим человеком. Среди нас он в полной безопасности. Фельдмаршал носит оружие, как и все сопровождающие его офицеры».

Вероятно, самый любопытный аспект прокламации заключается в параллели, проведенной между Гинденбургом и императором, который покинул свой народ. Возможно, таким образом совет хотел произвести впечатление на твердолобых монархистов, но удалось ли им это, представляется сомнительным. Тем не менее это заявление помогло тем, кто, как Гренер, желал сфокусировать все надежды страны на Гинденбурге. И в штаб потекла полноводная река посетителей. Все желали отдать дань уважения и восхищения Гинденбургу. Маршал принимал всех, удовлетворенный тем, что его имидж не пострадал в результате военной катастрофы. Он с готовностью позволил сделать из себя символ национального единства. И все же, позволяя своим сторонникам превозносить себя, он одновременно настаивал на том, что в его отношении к монарху ничего не изменилось: он был и остался преданным слугой его императорского величества. Маршал отказался устроить штаб в Вильгельмсхоэ, расположенном за пределами Касселя, заявив, что замок принадлежит кайзеру и он не может использовать его без высочайшего позволения. Только по его настоянию штаб разместился в находящемся неподалеку неудобном и неотапливаемом отеле.

Там, в самом сердце Гессенского Бергланда, вдали от волнений, выпавших на его долю в Спа, Гинденбург обрел покой. Вместе с преданным Гренером, успевавшим все, Гинденбург выполнял необременительные обязанности, оставлявшие достаточно времени для длительных прогулок по живописным окрестностям императорского замка. После физического и умственного напряжения, не покидавшего его на протяжении последних двух месяцев, старый маршал наконец сумел расслабиться.

Правда, иногда Гренеру все же требовалась помощь Гинденбурга. Одной из самых важных задач, стоявших перед армией, стало обеспечить контроль над Берлином со стороны умеренных социалистов большинства. Однако берлинские солдатские и рабочие советы настаивали, чтобы войска вошли в столицу без оружия. Эберт, желавший избежать столкновения между армией и советами, медлил. Но Гренер не мог ждать. Если его войскам предстояло восстановить в столице порядок, это следовало делать очень быстро, промедление было смерти подобно. Немедленные действия представлялись настолько важными, что он попросил Гинденбурга временно отказаться от его обычной позиции стороннего наблюдателя и лично обратиться к Эберту. Маршал согласился.

Проект письма, которое Гинденбург направил Эберту, был составлен Гренером с величайшей тщательностью и осторожностью. Учитывая антиреспубликанский настрой офицерского корпуса, найти верный тон этого документа оказалось большой проблемой.

Необходимо было получить согласие Эберта на ввод в Берлин полностью вооруженных дивизий, но одновременно текст письма должен быть составлен в таких выражениях, чтобы обезопасить маршала от возможных обвинений в заискивании перед лидером социалистов. Гренер справился с обеими задачами с обычной ловкостью. Вначале Гинденбург с явной снисходительностью мотивировал свое обращение к Эберту следующим образом: «Мне сказали, что вы тоже, будучи лояльным немцем, любите отечество превыше всего и готовы забыть все личные желания, как это сделал я, чтобы справиться с кризисной ситуацией. Поэтому я объединяю свои силы с вашими, чтобы спасти наш народ от угрожающей ему катастрофы». Офицерский корпус, следовало далее, предоставил себя в распоряжение нового правительства, чтобы надзирать за упорядоченным выводом и демобилизацией войск, но за свою преданную службу получил не благодарность и признание, а беспокойство и оскорбления. Декрет, которым правительство предоставило солдатским советам чисто совещательную роль, игнорируется. «Совершенно очевидно, что мы можем изменить эту обстановку, только если в распоряжении правительства будет некий орган принуждения, способный обеспечить выполнение указов. В создавшихся обстоятельствах эта задача по силам только армии – армии, основанной на твердой дисциплине». Поэтому правительству необходимо подтвердить новым декретом, что все командные функции остаются исключительно у военных властей. Солдатские советы должны быть распущены, хотя они могут назначить своих представителей для осуществления связи между офицерами и солдатами и выполнения информационных функций. Кроме того, необходимо принять меры, обеспечивающие офицерам должное уважение на службе и вне ее.

Выходя за рамки чисто военной сферы, Гинденбург (и Гренер) также призывал к созыву Национального собрания уже в декабре. Гренер ранее уже пытался добиться отзыва депутатов рейхстага в надежде, что его буржуазные элементы могут быть мобилизованы на сдерживание распространения влияния социалистов. Он потерпел неудачу, но теперь надеялся повернуть социалистическую волну вспять с помощью Национального собрания. Письмо Гинденбурга заканчивалось в том же снисходительном тоне, в каком и начиналось:

«<Судьба немецкого народа в ваших руках. От вашего решения зависит, вернет ли Германия себе былое величие. Я готов, а вместе со мной и вся армия, оказать вам неограниченную помощь. Мы все знаем, что после прискорбного окончания войны рейх должен быть построен на новом фундаменте и в новых формах. Мы стремимся не позволить задержать возрождение государства на поколение или даже больше, что непременно произойдет, если разрешить слепоте и глупости уничтожить все основы нашей социальной и экономической жизни.

Я знаю, что радикалы нападают на меня, голословно утверждая, что я вмешиваюсь в политику. Но я сердцем чувствую, что должен поднять в разговоре с вами эти вопросы. Желаю вам силы и уверенности в дальнейших действиях».

Ответ Эберта был весьма уклончив, когда же Гренер пригрозил, что будет действовать по своему усмотрению, было получено разрешение на ввод войск в столицу при полном вооружении. Однако сразу же возникли трудности. Через несколько дней после входа войск в Берлин там собрался Первый национальный съезд рабочих и солдатских советов. Основная часть делегатов принадлежала к умеренным социалистам большинства, независимые социалисты контролировали не более двадцати процентов голосов, а спартаковцев представляла лишь жалкая кучка делегатов. Не обошлось без бурных выступлений, но большинство делегатов, желая восстановить нормальные условия существования и законность, приняли решение провести выборы в Национальное Учредительное собрание в течение месяца. Избранный центральный совет был уполномочен осуществлять надзор за политикой правительства, не вмешиваясь при этом в ее осуществление.

Съезд проявил умеренность в политических вопросах, зато оппозиция взяла свое, когда дело дошло до вопросов военных. Прорвалась застарелая ненависть солдат к офицерскому корпусу, ожила горькая память об оскорблениях, унижениях, плохом обращении. Оппоненты в политических вопросах оказались едиными в общем недоверии к касте военных. Ораторы один за другим выражали свое недовольство сотрудничеством правительства с Верховным командованием. Это было отражением небезосновательного опасения того, что такое сотрудничество приведет к подавлению нового демократического государства силами военных. Съезд принял резолюцию, призывающую сместить Верховное командование. После этого была принята программа, состоявшая из восьми пунктов, направленная на охрану завоеваний новой республики. Правительство, оставаясь под надзором центрального совета, должно было взять на себя командование армией и военно – морским флотом; авторитет солдатских советов должны были признать все без исключения офицеры и солдаты, «чтобы обеспечить достижение целей социалистической революции». Упразднялись все знаки различия; солдатам, не занятым исполнением служебных обязанностей, запрещалось носить оружие. В заключение указывалось, что армию следует как можно быстрее заменить народной милицией. Эберт, оставшийся в очевидном меньшинстве, беспомощно наблюдал, как депутаты разрушают его ценное соглашение с Гренером.

Реакция Верховного командования была скорой и жесткой. Эберт был уведомлен, что ни Гинденбург, ни Гренер не признают резолюции съезда и намерены сражаться «<до последнего патрона». Если правительство отождествляет себя с политикой съезда, генералы немедленно подают в отставку. Гинденбург также уведомил все военные подразделения, что он не признает принятую съездом программу. Гарантируя длительную поддержку правительству Эберта, он требовал оградить военное командование от вмешательства советов. Вскоре после этого Гренер и один из его помощников, майор Курт фон Шлейхер, встретились с правительством и представителями советов. Угроза Гинденбурга уйти в отставку возымела действие. Гренер получил заверения в том, что резолюции не будут выполнены, и программа съезда была тихо положена под сукно.

Гренеру удалось добиться решающего успеха. Именно благодаря ему начался упадок советов и укрепление особого статуса армии. Но в тот момент победа казалась не слишком значимой. Спустя четыре дня после встречи с республиканскими лидерами Гренер, по просьбе Эберта, приказал войскам очистить Берлин от радикальных элементов, терроризирующих столицу. Попытка с позором провалилась. Из десяти дивизий, введенных в Берлин 11 декабря, основная масса «растаяла», 24 декабря командование сумело собрать лишь 800 человек для выполнения этой важнейшей задачи. После незначительного начального успеха они оказались в окружении враждебно настроенной толпы, оперативно собранной независимыми и спартаковцами. Полностью деморализованные солдаты сдались. Многие перешли на сторону оппозиции, а остальные побросали оружие и разбежались. Таким образом, в первой схватке с противоборствующими силами армия потерпела унизительное поражение.

К счастью и для военных, и для правительства, победители оказались не готовы развить успех. Раздираемые междоусобными противоречиями, они упустили момент, когда могли бы без особого труда захватить власть. Их пассивность помогла правительству и армии оправиться от неожиданного и столь досадного провала. Через несколько дней независимые сделали еще один шаг назад, выйдя из правительства в порядке протеста против решения Эберта привлечь армию к подавлению деятельности радикальных экстремистов. Социалисты большинства теперь полностью контролировали правительство, заполнив все вакансии своими единомышленниками.