Для кого восходит солнце

Себе на уме. А философу нечего скрывать, Герка. Ты в курсе? Ты – репродуктив, ты идешь в фарватере, ты не производитель, извини за каламбур. Ты можешь только развивать и подхватывать, но не создавать. И я твой шанс, Герка. После меня останется «Онтология разума», двадцать лет работы. Я философ и не питаю иллюзий: звезда по имени Солнце испепелит нас через каких-нибудь десять миллиардов лет. Ничтоже сумняшеся. И любая онтология не имеет значения. Но я же человек, ребята. И мне же хочется прикоснуться к будущему. С одной стороны – «Онтология разума», с другой – Эмка… Вы склонны полагать, что все это пустячки? А рукопись – у Ярилина, и Валька – мой шанс…

– Заберите у него. На одну ночь. – Миндалевидные глаза и не скрывали, что они плутуют. – Вы не пожалеете. А?

– Ты хочешь сказать, мы с тобой будем читать всю ночь? И ты согласна?

– Да, да, да…

– И ты, Герка, отдаешь мне в наложницы свою светлую подругу?

– Ну, зачем вы так… однозначно. «Однозначность – форма глупости», – со смешком процитировал он Спартака.

– Тогда третий – лишний… Там, где двое, третий – дьявол. И этот дьявол ты, Герка. Ребята, мне с вами просто замечательно. Но плесните-ка мне кристального зелья в хрустальный мрак бокала, чтоб меня прибило на хрен… Что-то вы меня в тоску вгоняете, зеленая молодежь…

Желание сговорчивого гения тут же было неукоснительно выполнено, Герка не скупясь плеснул, и через некоторое время обмякшее тело маэстро было грубо сдвинуто под стол. На диване же Герман хладнокровно раздевал и раскладывал свою подружку. Это был образцово-показательный половой акт. Герман внимательно прислушивался к себе, а затем прихотливо чередовал и выстраивал самые смелые позы. Пластичная Антонида прикрыла глаза, а по лицу невозможно было разобрать, что она испытывала в объятьях молодого человека. Одно можно было сказать с уверенностью: то, что творилось на диване, не имело никакого отношения к любви.

Как только коитус был грамотно и безопасно завершен, она отвернулась к стене. Через минуту Герман, пристроившись рядом с блокнотом и ручкой, задумчиво и сосредоточенно спрашивал:

– Ты не помнишь его афоризм про комплимент? Дословно.

– Иди ты…

– Дура, дура, – беззлобно заглушил ее последние слова Герман, напрягая все свое молодое и цепкое внимание. – Это умышленное и несоразмерное преувеличение заслуг…

– Печально я гляжу на ваше поколенье, – в алкогольном бреду городил Спартак Евдокимович, мешая Герке сосредоточиться.

– Где его наброски про лишних?

– Там…

Пока двое спали, третий читал.

ЛИШНИЕ ЛЮДИ

Фауст

Мне скучно, бес.

Мефистофель

Что делать, Фауст? (…)

Вся тварь разумная скучает:

(…) И всяк скучая да живет —

И всех вас гроб, зевая, ждет.

Зевай и ты. (…)

Ты с жизни взял возможну дань,

А был ли счастлив?

Но был ли счастлив мой Евгений,

Свободный, в цвете лучших лет,

Среди блистательных побед,

Среди вседневных наслаждений?

Нет: (…) русская хандра

Им овладела понемногу.

«Да скука, вот беда, мой друг»

(ответ Онегина Ленскому)

Явно судьба заботится о том, чтоб мне не было скучно.

Печорин

Скучная история.

Чехов.

Ничто не ново под луной.

Екклесиаст.

Ничто не ново под солнцем.

Латинская поговорка, восходящая к Екклесиасту.

Лишние люди – это умные особи мужеского полу, ориентированные на высшие культурные ценности. Рецепт вечного воспроизводства этих гомункулусов (наследственным путем, непосредственно, «лишний» ген не передается) хорошо известен. Вот вариант Печорина: «Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его…» «Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей», – вторит умный повествователь «Евгения Онегина». Мысль всегда с неизбежностью рождает презрение к жизни. Это очень просто объяснить (не уверен, правда, что так же легко понять, ибо восприятие требует адекватного напряжения мысли). «Жить в полном смысле этого слова» – значит бездумно наслаждаться, пребывать в кайфе, вкушая незамысловатые прелести бытия, как-то: поесть, поспать, посмотреть, послушать, понюхать, поосязать…

Здесь нет законов, этих плодов ума, или, если угодно, существует единственный «закон-тайга» (в варианте западной, далеко ушедшей от нас культуры, – «закон джунглей»). Пока человек живет – человеческих проблем нет или их крайне мало, ибо в работе только тело и «душа» (целостно-органически сомкнутая с телом психика, инстанция полусоматическая, продолженное тело). Но как только человек начинает мыслить, это проклятое мыслетворчество сразу же превращается в суд над собой, любимым. В трезвое, безжалостное судилище, словно над другим, посторонним.

Рано или поздно мыслящий понимает, что бездумное существование – это растительная жизнь, мало чем отличающаяся от прозябания скота, не выделившегося из природы. Но человек, благодаря сознанию (будь оно трижды проклято, божественное!), уже не совсем природное существо, уже отчасти культурное, ориентированное на законы и законный порядок, привнесенные мыслью. А мысль даже чувства, даже душу делает иными – умными, тонкими, широкими, ранимыми… Человек становится двойной природы: дитя культуры и натуры, космоса и рукотворного космоса, сознания и психики.

Человек, который понимает это, который чтит добровольно принятые законы культуры, подчиняется целесообразности, регулируемой уже не джунглями, и становится в полном смысле этого слова лишним, чужим для жизни. Он «презирает» людей, не выделившихся из природы, за то, что они обезьяны более, нежели люди. Они подражают людям, но не являются таковыми в полном смысле этого слова. Однако понимая это, «лишний» осознает также, что жить ему приходится среди людей-обезьян, ведь лишний он, а не они. Они – дети космоса, младенцы и шалуны, и малые сии не ведают, что творят. Какой спрос с этих братьев меньших?

Проклятье разума их миновало, почти не коснулось. Так, по мелочам. Но ведь малые сии уверены как раз в обратном: в том, что они чрезвычайно культурны. Они тщательно пережевывают – гамбургеры из Макдональдса, пьют – какое пиво, культурпродукт, они смакуют!; спят – какой дизайн, какая секс-индустрия: это вам не варвары, здесь джунглями и не пахнет, здесь parfum, la femme, будуар и клозет; они смотрят (ибо главный закон культуры – хлеба, а потом зрелищ – они усвоили с пеленок) футбол и бокс, слушают рок и попсу, нюхают, осязают…

Культурная оболочка – а обслуживание все той же базы: зверя в человеке.

Конечно, мы уже имеем дело не с психикой в чистом виде, а с ее детищем от брака с культурой – идеологией. Именно так: психика + немного мысли = идеология. Но “людям” кажется, что их мифы, религии и свобода потреблять являют собой вершины мыслительной деятельности.

Строго говоря, лишние презирают собратьев своих не за скотоподобие (мы же не презираем кошек и собак, напротив, заботимся о них), а за то, что те считают себя умными и культурными. Лишние презирают хама в человеке, а хам – это ведь тоже дитя культуры.

Со временем, когда культуры в количественном отношении становится много, все невероятно усложняется. Уже обычные, “нормальные” люди, простые парни и девчонки, без заморочек и комплексов, начинают презирать шибко умных, яйцеголовых очкариков, рефлектирующих (мыслящих) интеллигентов, выдумавших для парней демократию и первыми павших ее жертвой. Умный становится сумасшедшим, от ума – горе, если умный – значит бедный, позор семьи. Такими стали правила жизни.

Уже умные начинают стесняться ума и «косить под быдло». Интеллектуальные опарыши активно потребляют вещество жизни, оттесняя умников к периферии кормушки, туда, где пожиже и попостнее.

Вот такая сложилась духовная среда обитания. Девиз сегодняшнего дня: сумей заинтересовать опарыша, объясни на пальцах, чтоб он, не отвлекаясь от пива и чипсов, усек суть. Заставь его раскошелиться. Давай, напрягайся! Развлекай. Не можешь?

Тогда не мешай смотреть и слушать. Если ты мямлишь что-то не в смысле хлеба или зрелищ – просят не беспокоиться. Моцартов и пушкиных – на паперть. А чего ты, собственно, Амадей Сергеевич?

Сними очки, расслабься. Будь как все. Не хочешь? Твои проблемы. Не можешь? Чудак, слабак, а скорее всего – дурак.

Лишнему становится скучно. Что делать? Логика дураков примитивна, а потому скучна. Футбол скучен не потому, что он плох, а потому, что, наряду с религией, становится пищей духовной… Скучно разъяснять, почему лишним становится скучно.

Человеческое предназначение – невостребованная материя, а жить без мысли и не тужить – пройденный этап. Лишний может помочь только сам себе, он сам должен позаботиться о том, чтобы не было скучно. Не стоит радикально истреблять в себе опарыша: они правы уж тем, что жизнеспособны. Иногда самое умное заключается в том, чтобы не думать, а действовать.

Скука – это продукт высокой мысли и нежелания мыслить одновременно. Лишний должен быть выше опарышей – но и выше скуки; ему следует быть довольным жизнью. А это значит всего-то решить вопрос о совмещении натуры и культуры. Высшие культурные ценности – абсолютны, и тут уже опарышей просят не волноваться. Однако приносить жизнь в жертву ценностям – абсолютная глупость, ибо жизнь – одна из абсолютных культурных ценностей. Опарышам этого не понять, а лишним надо не «скучать» и «презирать» (это романтическая, незрелая стадия феномена «горе от ума»), а радоваться жизни. Надо вырабатывать такое мироощущение – с помощью разума, умения мыслить.

Природа лишних – маргинальность, амбивалентность, их сила – в слабости. Хорошо бы смотреть футбол, отложив Пушкина, а за пивом обсуждать проблемы бытия. Надо быть опарышем по форме, чтобы не истребить в себе одухотворяющее начало. Максимализм лишних становится, согласно диалектическим законам культуры, которую они так чтут, банальной глупостью. А глупость как свидетельство недомыслия унижает человека, превращая его в опарыша, питающегося чипсами идеологии.

Новый лишний, презирай и скучай весело. Носи свой крест улыбаясь. Если уж стремиться к высокому, то следует быть выше не только суеты опарышей, но и выше скуки, и даже презрения.

6

Ранним утром, более похожим на позднюю ночь, Валентина Сократовича потряс телефонный звонок.

– Вас беспокоят по поводу нашей интеллектуальной собственности, – рокотал веселым басом опохмелившийся Спартак. – Я должен таки процитировать мой опус своей милой пери, которая прикорнула у меня на диване. Она же привыкла вращаться среди интеллектуальных кастратов и импотентов. Хочу показать ей класс, хочу продемонстрировать ей, как входят в историю. Кто, если не я?

– Входит, выходит… Замечательно выходит. Ты логичен, как Винни Пух. Вот и занимайся своей фрикционно-исторической миссией. На своем диване. Со своей пери. Кстати, где ты подхватил эту птицу счастья? Не хватало только, чтобы ты тронулся умом, Спартак-чемпион.

– Ты, как всегда, узко берешь, герр художник. Секундочку внимания. Я должен освежить в сознании великое творение, чтобы с успехом двигаться дальше.

– И это говорит человек, который научил меня не путать психику и сознание… Спартак, ты умный-умный, а – дурак. То, что ты несешь, ни в какие ворота не лезет. Как ты мог такую умную книгу написать? Не постигаю.

– Валька, друг мой Валентин, уважаемый Сократыч! Ионыч! Если бы тебе довелось увидеть эту молодую особу, которую я только что опробовал. Песня песней! Сосцы – от Модильяни и Дега, промежность – благоухание долины. Слышишь, как она смеется?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.