Что там, за дверью?

Внимательно перечитав отобранные вырезки, еще раз тщательно проанализировав сведения и сопоставив прочитанное с тем, что видел собственными глазами, я, разумеется, только утвердился в уже пришедшем мне в голову решении.

Мысли мои начали путаться, трубка падала из рук, и мне дважды пришлось собирать пепел с ковра — Джин очень не любила, когда я пачкал пеплом ее любимые персидские ковры, происходило это, по ее мнению, слишком часто для человека, утверждавшего, что выкуривает в день всего две трубки.

Кое-как приведя в порядок ворсинки, я отправился спать, встретив в коридоре Найджела, проверявшего, все ли двери заперты на ночь и все ли окна закрыты.

— С вами все в порядке, сэр Артур? — спросил дворецкий. — Вы сегодня много путешествовали. Все получилось так, как вы хотели, сэр?

— Все в порядке, — пробормотал я. — Все в полном порядке.

— Позвольте я провожу вас в спальню и принесу горячего отвара.

— Спасибо, Найджел, — сказал я. — Ничего не нужно. Утром я буду завтракать в семь.

— Хорошо, сэр, — наклонил голову дворецкий и прошествовал дальше, а я какое-то время стоял и смотрел ему вслед: что-то в его словах показалось мне важным для моих раздумий, но я так и не понял, что именно, да скорее всего ничего мудрого Найджел и не сказал, просто я в любой фразе искал сегодня намек на решение проблемы, о которой размышлял весь вечер.

Каррингтона я увидел сразу, едва ступив под сумрачный свод вокзала Виктория. Бывший старший инспектор стоял у газетного киоска с утренним выпуском «Тайме» в руках и бегло просматривал заголовки. Он тоже увидел меня и поспешил навстречу.

— Вы знаете, сэр Артур, — возбужденно сказал Каррингтон после обмена приветствиями, — эта Эмма Танцер… Я сразу вспомнил, как только начал копаться в бумагах. Когда девушка исчезла, была объявлена награда тому, кто даст о ней надежную информацию, это обычная практика, правда, редко когда приводящая к реальному успеху. В тот раз тоже деньги так и не были выплачены, но, как это всегда бывает, в первые недели в Ярд пришли или позвонили больше ста человек, видевших Эмму в Лондоне или его окрестностях. Каждое заявление проверялось, и всякий раз оказывалось, что произошла ошибка или ничего уже нельзя было уточнить: скажем, свидетель видел, как девушка, похожая на Эмму Танцер, пересекала улицу в районе Риджент-парка. Что делать с такой информацией? А несколько месяцев спустя, когда начался суд над Баскеттом, звонки прекратились. И все это не имело бы для нас сейчас никакого значения, сэр Артур, если бы не одно обстоятельство, на которое в то время я и не мог обратить внимания, а сейчас это бросилось в глаза. Видите ли, примерно две трети свидетелей (я подсчитал — шестьдесят три из девяноста двух) видели Эмму живой и здоровой в том районе Лондона, где жила Эмилия. Если провести окружность, ограничивающую этот район, то центр окажется в сотне ярдов от дома, где Эмилия Кларсон провела четыре года своей жизни.

— Почему вы лишь сейчас обратили на это внимание? — с упреком сказал я. Мы прошли вдоль вагонов в поисках свободных купе, я уж подумал, что нам придется делить места с какой-нибудь любопытной супружеской парой и потому придется прервать разговор до прибытия на станцию Туайфорд, но в предпоследнем вагоне свободное купе все-таки нашлось, поезд тронулся, мы расположились друг напротив друга, и я повторил свой вопрос:

— Так почему, дорогой Каррингтон, вы в то время не нашли Эмму-Эмилию?

— Потому, сэр Артур, — со вздохом сожаления ответил Каррингтон, — что не две трети, а все без исключения свидетели видели Эмму не рядом с домом, где жила Эмилия, а в двух—трех или более кварталах. Это большой район, проверять дом за домом у нас не было ни возможностей, ни повода. А провести окружность и найти центр мне тогда не пришло в голову…

— А я посвятил вечер чтению своих газетных вырезок, дорогой Каррингтон. Сравнил фотографию Баскетта с описанием преступника… Помните, что говорила Эмилия? Ничего общего. Но я не мог сравнить ее описание с внешностью…

— Шеридана? — подхватил Каррингтон. — Я тоже о нем подумал. Сходство действительно есть, сэр Артур, но знаете… Карикатура. Шарж. Если бы Шеридана изобразил кто-нибудь из горе-художников, рисующих всем желающим портреты за полгинеи… Да, было бы сходство, пожалуй.

— То есть под присягой вы не стали бы свидетельствовать…

Каррингтон в сомнении покачал головой и перевел разговор:

— Сэр Артур, вы сказали вчера, что вам известно решение этой загадки, и я всю ночь пытался с помощью вашего дедуктивного метода…

— Бросьте! — воскликнул я. — В этом ваша главная ошибка, Каррингтон. Дедуктивный метод! Он хорош, когда мы имеем дело с проблемами простыми, как складной стул. Но едва мы вступаем в область потустороннего, не зависящего от нашей земной логики, дедуктивный метод только мешает. Вы пришли ко мне потому, что три описанных вами случая не ложились в прокрустово ложе полицейских расследований, в которых дедуктивный метод играет если не главную, то существенную роль. Но ведь — и вы не станете отрицать этого, друг мой! — вы так и не поверили в глубине души в то, что общение с духовными сущностями возможно, что оно происходит чаще, чем нам того хочется, и что вчера на наших глазах происходило именно такое общение! Вас заинтересовал спиритуализм, потому что вы пришли к нему с помощью дедукции — все прочие возможности пришлось отбросить, а в оставшуюся вы так и не смогли поверить. Я прав?

Каррингтон достал из внутреннего кармана пиджака серебряный портсигар, вытащил сигарету и стал шарить в карманах в поисках спичек. Я протянул ему коробок и, пока бывший полицейский прикуривал, набил свою трубку. Закуривая, Каррингтон, конечно, обдумывал свой ответ и наконец сказал:

— Наверное, сэр Артур. Я видел, как работал Нордхилл. Я даже готов поверить, что он говорил моим голосом. Но я не усмотрел логики.

— В том и проблема, — устало сказал я, не желая спорить. — Вы ищете логику там, где ее нет и быть не может. Отбросьте логику. Отбросьте дедуктивный метод, и вы решите эту несложную задачу.

— Несложную! — воскликнул Каррингтон, глотнул слишком много дыма и закашлялся. — Извините, сэр Артур… Хорошо, я не нашел решения. Объясните мне, в чем оно заключается. Каким образом не дедукция, а вера способна связать вместе исчезновение Эммы, появление Эмилии, ее клептоманию, медиумические сеансы Нордхилла, его знакомство с девушкой, исчезновение из запертой комнаты и появление в садовом домике…

— Добавьте к тому вопросы, заданные духом, и ответы на них Эммы-Эмилии, — напомнил я. — Эти вопросы, а еще более ответы на них дают ключ к разгадке, но их-то вы даже перечислять не стали.

— Хорошо, сдаюсь. — Каррингтон демонстративно поднял руки. — Дедукция моя недостаточно убедительна, а вера недостаточно сильна. Я — доктор Уотсон, вы — Холмс, мы сидим у камина, и вы объясняете своему тупому помощнику…

— Давайте подождем, — прервал я Каррингтона. — Я хотел бы задать Нордхиллу один—два вопроса… А пока… Скажите, дорогой Каррингтон, вы читали книгу профессора Джона Данна «Эксперимент со временем», она вышла два года назад и стала научным бестселлером?

— Даже не слышал такой фамилии, — пробормотал Каррингтон. — Это философ?

— Можно сказать и так. Речь в книге идет о вещих снах, то есть, по сути, о такой же связи реального с потусторонним, как при спиритических сеансах. То, что происходит с человеком во сне спонтанно и независимо от сознания, хороший медиум способен осуществить в состоянии бодрствования, по своей воле. Дедуктивный метод, дорогой Каррингтон, это поиск правильной тропинки на плоской равнине, расчерченной клеточками и стрелками логических связей. Но мир, в котором мы живем сейчас, и тот, куда мы попадем после смерти, больше подобны глубокой реке, в которой множество течений, вода сверху теплая, а внизу ледяная, и дно затягивает все, что его касается, а иногда река выбрасывает на поверхность то, что долго покоилось в глубине, и все это производит впечатление хаоса, хотя на самом деле подчинено строгим божественным законам. Нам кажется, что нарушаются связи, и то, что происходило вчера, не может быть следствием того, что случится завтра, ведь мы видим верхнее течение, не зная, в каком направлении течет вода в глубине…

Я осекся, холод проник в мое сердце, я неожиданно вспомнил, о чем мимолетно подумал вчера вечером, когда встретил в коридоре дворецкого Найджела. Вспомнил то единственное, что еще оставалось непросветленным в моей картине, из-за чего я и медлил с объяснением, почему хотел задать Нордхиллу вопрос, казавшийся мне до сих пор чисто академическим, призванным поставить в расследовании точку, а не оказаться запятой или даже многоточием.

— Черт возьми! — вырвалось у меня. — Как же я… Господи, Каррингтон, какой я осел! Все не так, вы понимаете? Ничего еще не кончилось, и если мы опоздаем…

— О чем вы, сэр Артур? — нахмурился Каррингтон. — Опоздаем? Куда мы можем опоздать?

Я нетерпеливо посмотрел в окно — поезд проехал Мейденхед и тащился теперь, как больная сороконожка, мимо рощиц и полей Уайт-Уолтема. Сколько еще? Четверть часа? А если нас не будет ждать автомобиль? Найдем ли мы такси в этой глуши? Может, на станции есть телефон? Хотя бы предупредить доктора о том, что…

— Что случилось, сэр Артур? — услышал я будто издалека голос Каррингтона.

— Эмилия… — проговорил я. — Это может произойти в любой момент. Может, уже произошло…

Больше я ничего не мог объяснить и только со всевозраставшим нетерпением и ощущением потерянности смотрел в окно. Поняв, что я взволнован и не способен вести спокойную дорожную беседу, Каррингтон углубился в чтение «Тайме», но, переворачивая страницы, бросал в мою сторону полные беспокойства взгляды.

На привокзальной площади нас ждал автомобиль, и удрученный вид сидевшего за рулем Джона подсказал мне, что самое ужасное, о чем я заставлял себя не думать, все-таки произошло.

— Господа, — сказал Джон, когда машина рванулась с места, — извините, что… У нас сейчас полиция, инспектор Филмер…

Бедняга, похоже, не находил слов, чтобы сообщить трагическое известие.

— Что случилось? — воскликнули мыс Каррингтоном, а я добавил:

— С мисс Эмилией, надеюсь, все в порядке?

— Э… — замялся Джон и едва не выпустил руль, отчего машина вильнула и оказалась бы в кювете, если бы водитель не проявил неожиданные чудеса сноровки. — Сэр, мисс Эмилия… ее убили сегодня ночью.

— О чем вы говорите, Джон? — сердито сказал Каррингтон. — Вы лучше следите за дорогой, иначе сами станете убийцей.

— Так, сэр, я же говорю: у нас полиция, Нордхилла хотели сразу увезти, но доктор не разрешил. Его заперли в палате для буйных, какое несчастье, сэр, никто не понимает, почему он так поступил и где взял палку, ее так и не нашли, говорят, выбросил, но куда…

Джон говорил быстро, глотая слова, Каррингтон хотел прервать это словоизвержение, но я сдавил его запястье — впереди уже показался знакомый забор, крыша дома и лес, нужно было иметь терпение и получить информацию из первых рук, не полагаясь на пересказ взволнованного водителя.

Трое полицейских рыскали по саду, один стоял, скрестив руки, у входа, а в холле нас ждали доктор Берринсон и инспектор Филмер.

— Нужно было еще вчера изолировать этого молодчика, — мрачно заявил Филмер, обменявшись с нами рукопожатиями.

— Кто-нибудь объяснит толком, что здесь произошло? — спросил Каррингтон, переводя взгляд с доктора на полицейского.

— Джон вам не сказал? — пробормотал Берринсон. — Эмилию… Эмму убили.

— Сейчас там работают эксперты, — добавил инспектор. — Тело еще не унесли.

— Можно… — Каррингтон не закончил фразу.

— Идите за мной, — сказал Филмер и повел нас в комнату Эмилии, у двери которой стояли, переговариваясь, двое мужчин — по-видимому, это и были полицейские эксперты, о которых упоминал инспектор.

— Мы закончили, — сказал один из них. — Тело можно уносить.

Филмер кивнул, и мы вошли. Я много раз описывал в своих рассказах мертвые тела и много раз сам видел трупы — не только в моргах, но и в прозекторских, и в медицинских лабораториях, и нечасто — к счастью, очень нечасто, — там, где людей заставала насильственная смерть. Однако вид лежавшей на полу девушки поразил меня настолько, что, бросив единственный взгляд, я отвернулся и, отойдя к окну, стал смотреть на стоявший в отдалении садовый домик и темные кроны деревьев. Эмилия, казалось, спала, лицо ее было спокойно, но черное пятно вокруг головы не оставляло сомнений в том, что затылок пробит, и ужасная рана была, без сомнения, смертельной. Скорее всего девушка умерла сразу, даже не поняв, что с ней произошло. И наверняка она видела своего убийцу или даже сама впустила его в комнату — ведь встала же она с постели, сделала несколько шагов в направлении двери, а потом обернулась и…

— Комната была заперта? — услышал я за спиной напряженный голос Каррингтона.

— Нет, — ответил ему голос доктора. — Я отдал специальное распоряжение, чтобы на ночь двери палат не запирали, не хотел повторения вчерашнего происшествия.

— Есть отпечатки пальцев? — Это Каррингтон обратился, видимо, к одному из полицейских экспертов,

— Есть, сэр, — последовал ответ, — на дверной ручке, на книге, что лежит на столе, на чашке и на этом блюдце, другое без отпечатков, оно чистое. Все это, насколько можно судить после беглого изучения, отпечатки пальцев убитой, кроме единственного отпечатка на ручке двери — он скорее всего принадлежит убийце.

— Скорее всего! — воскликнул за моей спиной инспектор Филмер. — Это палец убийцы, и этот убийца — Нордхилл.

— Действительно, — сказал эксперт, — после предварительного сравнения можно предположить, что след большого пальца принадлежит больному по фамилии Нордхилл.

Эксперт старательно выбирал выражения, чтобы не допустить ошибки, но, похоже, и он не сомневался в том, кто убийца.

После минутного молчания голос Каррингтона сказал:

— Нордхилл должен был выйти из палаты, пройти по коридору, войти сюда, выйти… Его видели?

— Нет, — сказал доктор.

— Но в коридорах должны были находиться дежурные! — воскликнул Каррингтон.

— В начале каждого коридора сидел санитар, — сухо отозвался Берринсон. — Оба утверждают, что никто мимо них не проходил.

— Оба спали? — возмутился Каррингтон. — Или вы будете утверждать, что убийца опять стал невидимкой?

Хлопнула дверь, послышались чьи-то грузные шаги, я услышал за спиной возню и, понимая, что она означает, прижался лбом к холодному оконному стеклу. Снаружи сиял прекрасный осенний день, а в этой комнате сгустилась тьма, рассеять которую не могли ни доктор, ничего в произошедшем не понявший, ни Филмер, все понявший совершенно превратно, ни даже Каррингтон, находившийся на расстоянии вытянутой руки от разгадки, но все-таки не способный ни понять ее, ни тем более принять.

Когда дверь хлопнула еще раз, я обернулся наконец и увидел то, что ожидал увидеть: тело унесли, а на том месте, где расплывалось кровавое пятно, лежал кусок брезента.

— Я не предполагал, сэр Артур, что вы так чувствительны, — тихо сказал, подойдя ко мне, Каррингтон, на что я ответил:

— Если бы я дал себе вчера труд хорошо подумать, девушка была бы жива.

— Что мы могли сделать? — сказал Каррингтон, не позволяя переложить ответственность на мои плечи. — Запереть Нордхилла?

— Кстати, в палате этого типа — следы крови на притолоке, — вмешался в наш разговор Филмер. — Будто кто-то окровавленными пальцами пытался в темноте нащупать дверную ручку.

— Зачем было Нордхиллу убивать девушку? — спросил я, взяв себя в руки. Эмоции эмоциями, но сейчас надо было — хотя бы мне! — иметь совершенно трезвую голову, иначе эти трое так все запутают, что потом разобраться в истинной картине преступления окажется просто невозможно. — Она ему нравилась. И он нравился ей. Некоторые, — я бросил взгляд в сторону Каррингтона, — даже считают, что парень специально разыграл представление, чтобы попасть именно в эту лечебницу и оказаться с Эмилией под одной крышей.

— Этот парень — сумасшедший! — резко сказал инспектор. — Вы можете предсказать поступки психически больного? Доктор, вы понимаете, что вашему пациенту будет предъявлено обвинение в убийстве?

Берринсон покачал головой:

— Одно из двух инспектор, и вы это знаете. Либо Нордхилл отвечал за свои поступки и его нужно судить, но тогда что он делал в моей клинике? Либо Нордхилл психически болен, но тогда за свои поступки он не отвечает, и судить его невозможно. Его и допрашивать вы не можете в отсутствие адвоката и меня, его лечащего врача.

— Значит, отвечать должны вы, — упрямо проговорил Филмер. — Убийство произошло в вашей лечебнице, чуть ли не на ваших глазах.

— Вы уже объяснили, сэр, — спросил Берринсон, глядя не на инспектора, а на часы, висевшие над дверью палаты, — вы уже объяснили хотя бы себе, куда пропал труп вчера? Как мог Нордхилл проникнуть в палату Эммы… Эмилии, если его не видели санитары… Какое все-таки отношение имеет бедная Эмилия к пропавшей Эмме? И где, черт побери, орудие убийства, если из здания не выходил никто, а в больнице ваши люди обыскали каждый угол?

Я взял Каррингтона под руку, отвел в сторону и тихо сказал:

— Если я сейчас не закурю, со мной случится приступ стенокардии. Давайте выйдем в холл, вы не возражаете?

Каррингтону хотелось остаться и принять участие в разговоре, у него, конечно, было свое мнение, и я даже представлял — какое именно, потому мне и нужно было увести бывшего полицейского, чтобы дело, ставшее теперь для меня предельно ясным, не запуталось окончательно. Вряд ли я мог сейчас хоть в чем-то убедить доктора и инспектора, но за душу Каррингтона я, пожалуй, был еще в состоянии побороться.

За дверью стоял санитар, проводивший нас равнодушным взглядом, в начале коридора у выхода в холл дежурили двое полицейских, которые не обратили на нас с Каррингтоном внимания, больных, похоже, заперли в палатах, сестры милосердия удалились в свою комнату, даже из кухни не было слышно ни звука, хотя приближалось время обеда.

Мы сели на диван, я набил табаком трубку и закурил, а Каррингтон вытащил из портсигара сигарету, но закуривать не стал, вертел сигарету в руке, потом сунул в угол рта и спросил:

— Вы что-нибудь понимаете во всем этом, сэр Артур? Признаюсь, я в полной растерянности. Не ожидал ничего подобного. Совершенно бессмысленное преступление.

— Если Нордхилл сумасшедший… — начал я.

— Он такой же нормальный, как мы с вами! — воскликнул Каррингтон. — Я нисколько не сомневаюсь в том, что он стремился сюда, чтобы быть рядом с девушкой, которую… с которой… Он любил ее, вот что! Почему он ее убил?

— Нордхилл никого не убивал, — устало сказал я. — Все в этой трагедии вы переворачиваете с ног на голову.

— Но улики…

— Каррингтон, — сказал я, — позавчера вы пришли на мою лекцию и остались поговорить, потому что нашли в спиритизме смысл. Вы сами рассказали о делах, которые не смогли распутать только потому, что не верили в спиритизм. Вы были вчера на сеансе с участием Нордхилла. Вы, как и я, получили практически всю информацию об этом деле. Почему вы опять отправились искать убийцу там, где его никогда не было?

— Нордхилл…

— Нордхилл делал все, чтобы спасти Эмилию, вы это понимаете?

— Спасти? — иронически отозвался Каррингтон и все-таки закурил сигарету, сломав при этом не меньше трех спичек.

— Спасти, — отрезал я. — Он и вас предупреждал, помните? Когда говорил о том, что полицейские своими действиями в процессе расследования провоцируют убийц?

— Говорил, да. Вы полагаете, в этом что-то есть? То есть, конечно, он прав: расследование заставляет преступника совершать некоторые поступки, часто — да что я вам говорю, сэр Артур, ваш Холмс поступал точно так же! — часто мы действительно провоцируем неизвестного убийцу на определенные действия, чтобы он выдал себя, и тогда…

— Вот-вот, — прервал я слишком длинный словесный оборот Каррингтона, — я и говорю, что вы ничего не поняли из слов Нордхилла. Все слова интерпретируются так, как удобно слушателям. Даже когда говоришь «это зеленое полотно», остаются шансы быть понятым превратно. Но если все-таки понимать сказанное буквально? Верить, понимаете? Ни вы, ни Берринсон, ни тем более Филмер не поверили ни единому слову, сказанному Нордхиллом, а ведь он не лгал, он говорил только то, что думал и что знал…

— Изображая психически больного…

— Никогда и ничего этот человек не изображал. Он все время был искренен — и особенно тогда, когда находился в медиумическом трансе, уж в это время быть неискренним попросту невозможно, как невозможно приемнику искажать намеренно суть проходящей сквозь него радиопередачи!

Каррингтон поискал глазами пепельницу, обнаружил ее — медную тарелочку на длинной тонкой, похожей на ножку гриба, подставке — в противоположном конце холла и, нехотя поднявшись, перенес пепельницу поближе.

— Вы полагаете, что знаете правду, сэр Артур, — сказал Каррингтон, сбрасывая пепел. — Вы уверены, что знаете ее. Скажите. И главное: кто убил девушку, если не Нордхилл?

— Майкл Шеридан, конечно. — Я пожал плечами, и Каррингтон непременно поперхнулся бы дымом, если бы не держал в это время сигарету в пальцах.

— Кто? — переспросил он в изумлении.

— Шеридан. Вы сами рассказывали мне о его признании. Вы сами говорили о сходстве, пусть и карикатурном. Много лет назад он уже пытался убить девушку, но тогда у него не получилось, и лишь теперь он смог привести свой план в исполнение.

— Это невозможно, сэр Артур! Во-первых, Шеридан имел абсолютно надежное алиби четыре года назад. Во-вторых, он умер в Соединенных Штатах, и об этом я вам тоже рассказывал! Вы хотите сказать, что Шеридана на самом деле не зарезали в драке…

— Да нет же! — воскликнул я, начиная терять терпение из-за недогадливости бывшего полицейского.

Поистине, если у нас такая полиция, то неудивительно, что больше половины преступлений остаются не раскрытыми. Дело даже не в безнаказанности — преступника, убившего Эмму, ни один земной суд покарать уже не в состоянии, — но хотя бы понять происходящее (и происходившее всегда, во все времена человеческой истории!) мы должны. Должны, но не хотим. Хотим, но не можем. А если можем, то не верим сами себе, собственным глазам, собственным знаниям, собственному здравому смыслу, наконец.

— Нет, конечно, — сказал я спокойно, взяв себя в руки, потому что убедить Каррингтона я мог, только проведя его по всей логической цепочке, по которой прошел сам. Я хотел бы иметь рядом союзника — единственного в этом мире человека, который, возможно, все понимал даже больше меня, наверняка больше, хотя — и это тоже возможно — не догадывался об этом, ведь понимание самых глубинных причин происходящих событий может быть и неосознанным. Я знал замечательную женщину, леди Лайзу, вторую супругу заместителя министра внутренних дел Эдвина Кроули, — она умерла в прошлом году, и я безуспешно пытался вызвать ее дух на нескольких спиритических сеансах, где медиумы, судя по результатам, а точнее, по отсутствию таковых, оставляли желать лучшего. Леди Кроули понимала все, о чем ей говорили, до самой глубинной сути — это было очевидно, потому что сразу, не задумываясь, давала верные советы каждому, кто хоте а эти советы получить. Но ни разу на моей памяти леди Кроули не смогла объяснить, почему она советует поступить именно так, а не иначе, почему полагает, что то или иное событие будет иметь именно эти, а не другие последствия. Она все понимала, но — чутьем, не имевшим ничего общего с рациональным рассудком. И сейчас в одной из комнат — в двух-трех ярдах от нас — томился человек, чье понимание реальности было столь же глубоким и столь же, по всей видимости, неосознанным.

— С позволения доктора и инспектора я бы хотел, чтобы мы с вами поговорили с Нордхиллом, — сказал я. — Если он ответит на несколько моих вопросов, то вы, дорогой Каррингтон, поймете, кто кого и за что убил. И как. И когда.

— Вы только что сказали, сэр Артур, — дипломатично заметил Каррингтон, — что считаете убийцей не Нордхилла, который имел все возможности это сделать, а Шеридана, который сделать этого не мог никак.

— Альберт хотел спасти Эмму, но потерпел поражение, и нам нужно сейчас поддержать его, а не подвергать моральным мучениям.

Каррингтон промолчал, обдумывая мои слова и, конечно, не увидев в них логики и смысла. Между тем в холле Появились доктор с инспектором. Филмер отдал несколько Распоряжений своим подчиненным и подошел к нам, а Берринсон с мрачным видом остановился у окна и принялся смотреть в сад, размышляя скорее всего о репутации своей лечебницы.

— Господа, — сказал инспектор, — я не настаиваю на том, чтобы вы уехали, но, согласитесь, ваше присутствие здесь уже не имеет смысла. Убийца надежно заперт в Палате для буйных, официальное расследование состоится завтра, но решение коронера вполне очевидно, и до суда этот тип будет биться головой о мягкие стены. Надеюсь, он их не проломит.

Инспектор был возбужден сверх всякой меры, и убеждать его в том, что не Нордхилл убил несчастную девушку, было бессмысленно так же, как бессмысленно останавливать руками несущийся на всех парах локомотив. Лучше всего было бы, конечно, дождаться, когда инспектор уедет, и поговорить с доктором, но, судя по виду Берринсона, произошедшая трагедия так его надломила и поставила в такую эмоциональную зависимость от Филмера, что говорить с врачом было совершенно бессмысленно.

— Надеюсь, что не проломит, — согласился я с инспектором. — Мы с мистером Каррингтоном уедем двухчасовым поездом, но перед этим, с вашего, конечно, позволения, хотели бы задать Нордхиллу несколько вопросов.

— Хотите посмотреть в глаза убийце, сэр Артур? Профессиональный интерес литератора? — рассмеялся Филмер, и мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не сказать какую-нибудь резкость. — Не боитесь, что Нордхилл на вас бросится? Он, говорят, колотит в дверь. Нет-нет, можете не прислушиваться, ничего не слышно, дверь обита войлоком. Хотел бы я иметь подобную комнату в нашем участке, а то порой бродяги и подвыпившие фермеры так вопят, что…

— Значит, вы не возражаете? — прервал я поток глупостей, изрекаемых Филмером.

— Возражаю? Против чего? — Инспектор был так доволен собой, что, похоже, даже не расслышал моей просьбы.

— Против нашего краткого разговора с Нордхиллом, — повторил я.

Филмер нахмурился, а доктор, услышав мои слова, произнесенные, каюсь, слишком громко, обернулся к нам и сказал, будто бы ни к кому не обращаясь:

— Успокоительное наверняка уже начало действовать, и если кто-нибудь желает снять с этого человека показания, то делать это необходимо сейчас, поскольку через полчаса разговор станет невозможным.

— Не вижу смысла, — пожал плечами Филмер, так же, как и доктор, ни к кому конкретно не обращаясь и глядя в пространство между мной и Каррингтоном. Бывший полицейский неожиданно откашлялся и, бросив недавно раскуренную сигарету в пепельницу, сказал сухим, не допускающим возражений тоном:

— Если вам нужно официальное распоряжение из Скотленд-Ярда, я могу его доставить в письменном виде. Правда, это займет время, и расследование окажется в затруднительном положении.

— Мы не нуждаемся в том, чтобы Скотленд-Ярд вмешивался… — запальчиво начал Филмер, но с каждым словом голос его звучал все тише, до него очень быстро доходило, что связи Каррингтона могут доставить провинциальному инспектору много ненужных неприятностей. — Ну хорошо, — неохотно согласился Филмер. — Если доктор не возражает…

Больше всего доктор хотел бы вообще не слышать об этой истории. Только что на его глазах санитары погрузили в черный лимузин завернутое в простыню тело бедной Эмилии Кларсон, и машина с ревом умчалась по дороге в сторону Туайфорда.

— Через полчаса, — повторил Берринсон свою последнюю фразу, — говорить с Нордхиллом будет бессмысленно. Придется отложить… А завтра разбирательство… Идите за мной, господа. Только имейте в виду, старший инспектор, и вы, сэр Артур: как только я подам знак — вот так, подниму руку ладонью к вам, — прекращайте все разговоры и покидайте палату.

— Конечно, — согласился я.

— В палате не курят, — напомнил доктор, и мы с Каррингтоном согласно кивнули.

Берринсон пошел вперед, мы — за ним, и замыкал нашу группу инспектор, недовольный тем, что инициатива в который уже раз за прошедшие сутки ускользнула из его рук.

Мы прошли мимо палаты Нордхилла, дверь в нее была приоткрыта, и я успел разглядеть, что там меняют постельные принадлежности — похоже, доктор был уверен в том, что сюда Альберт не вернется. В конце коридора оказалась дверь на лестницу, и мы спустились в подвальное помещение — не скажу, что сырое, но довольно мрачное, хотя, вероятно, и это впечатление возникло из-за понимания того, что находишься под землей. Короткий коридор был аккуратно побелен, и в конце его (по-моему, в точности под кабинетом доктора Берринсона) находилась дверь, даже на вид гораздо более прочная и массивная, нежели двери палат на первом этаже. Здесь никого не было, но, когда мы подошли, откуда-то (может, он спустился следом за нами?) возник санитар и протянул доктору ключ.

За дверью было тихо, и я подумал о том, что мы, возможно, опоздали и успокоительное лекарство уже привело Нордхилла в состояние, когда ему бессмысленно задавать вопросы.

Доктор повернул массивную ручку, и мы вошли — впереди санитар, готовый к любой неожиданности, за ним Берринсон, я, Каррингтон и Филмер, который все еще изображал недовольство, но, безусловно, не готов был упустить ни одного слова из предстоявшего разговора, хотя и надеялся в отличие от меня на то, что разговор не состоится.

Палата для буйных оказалась маленькой, мое внимание привлекли обитые толстым серым войлоком стены и тусклая лампа под потолком, забранная прочной мелкой металлической сеткой. Нордхилл сидел на полу в противоположном от двери углу, заложив руки за спину, — я не сразу понял, что на беднягу надели смирительную рубашку и он просто не мог пошевелиться. Во взгляде юноши я прочитал не ужас и не покорность судьбе — две, на мой взгляд, самые ожидаемые эмоции, — но вялое любопытство.