Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага

У женщины есть зад,

У курицы есть гузка,

У девушки есть грудь,

У проститутки…

Камоэнс Фумаса, которому уже всё начинает не нравиться, приказывает сидящему за рулем старой ма­шины:

– Давай отсюда.

– Куда, дьявол их возьми, они все подевались?!

38

И все-таки в пансионах некоторые девицы остались, чтобы использовать свободное время для починки одежды, для писания полных лжи писем домой, для отдыха. В стенах заведения, на постели пансиона, публичного дома, борделя до нового приказа ни одна девица не может принять ни клиента, ни любовника. Кто хочет встречаться со своим возлюбленным, должен идти на улицу и подальше от зоны. Да разве кто отважится нарушить принятое решение? Эшу ведь предрёк болезнь, смерть, слепоту, проказу, кладбище.

Девицы, выпущенные из тюрьмы на свободу, попытались было войти в их прежние дома либо для того, чтобы там жить, либо чтобы взять одежду и вещи, но дежурящие в Баррокинье полицейские не позволили этого сделать. Пришлось им искать пристанище в других пансионах. Одна дона Паулина де Соуза приняла двенадцать человек, поместив по четыре в каждом из своих домов. И даже решила дать денег негритянке Домингас на поездку в Сан-Гонсало-дос-Кампос.

– Ты нуждаешься в нескольких днях отдыха. Тебя так избили.

Но негритянка не согласилась уехать из Баии в такой час, она и Мария Петиско были серьезно озабочены: сумеют ли найти их наведывавшиеся в Баррокинью божества Ошосси и Огун?

– Завтра их день.

– Вы думаете, они не знают, где вы? Или в Баррокинье, или в Сан-Гонсало, или здесь – Огун вас всюду найдёт.

Большинство же вышли на улицы, и город наполнился смехом, шутками, весельем. В этот праздничный день девицы выглядели работницами, продавщицами магазинов, студентками, домашними хозяйками, матерями семейств. Они делали покупки, заглядывали в кинотеатры, прогуливались парами в отдалённых кварталах, а то и маленькими весёлыми группками, и даже ходили под руку со своими возлюбленными – красивые, нарядные, серьёзные и спокойные.

Кое-кто отправился навестить детей, отданных на воспитание чужим людям. Любящие мамы шли, неся своих чад на руках или ведя за руку, пичкали мороженым, прохладительными напитками и конфетами. Не скупились на поцелуи и ласку.

Появились на празднике весны, о котором возвещали газеты, и старухи. Освободившись от каждодневного грима, цель которого – скрыть морщины и дряблую кожу, чтобы завоевать клиента, они стали простыми, пожилыми, усталыми женщинами.

Радуясь неожиданному безделью, девицы разбрелись по всему городу – и это для них было праздником. Они бегали босиком по пляжу, сидели в траве, толпились у клеток хищников, обезьян и птиц в зоопарке, заходили в церковь Святого Бонфина.

Те же, кто смотрел, как играют в гольф, около трех дня заметили, что в залив вошло три военных корабля.

39

Около четырех часов господин губернатор принял во дворце главнокомандующего эскадры американских военных кораблей, ставших на рейде. Сопровождаемый свитой адмирал обменялся любезными приветствиями с главой правительства штата и пригласил его посетить флагманский корабль и отобедать с офицерами.

Вспышки магния и фотоаппараты запечатлевали улыбки, рукопожатия, поклоны. Адмирал известил, что морякам дано разрешение сойти на берег вечером.

40

В информационных выпусках «Радио Абаэтэ» – самой мощной радиостанции, которую слушают многие, в шесть часов вечера был передан подробный репортаж об американских военных кораблях, ставших на якорь в порту. «Последние новости по «Радио Абаэтэ!», «Имеющееся событие – «Абаэтэ» передает тут же», «Микрофон «Абаэтэ» – это рупор истории», – повторяли дикторы каждую минуту. «Если нет известий, «Абаэтэ» их изобретает», – вторили им конкуренты.

Сообщив о визите высших офицерских чинов к губернатору, о состоявшихся разговорах, о сделанных приглашениях, радио передало дополнительные сведения о кораблях: их названия, даты спуска на воду, чис­ло офицеров и матросов, количество орудий, мощность залпа, скорость судов, имена и послужные списки офицеров, занимающих командные посты. Отдел документальных и исследовательских работ радиостанции оказался на высоте.

Репортаж завершился информацией о том, что моряки сойдут на берег вечером, возможно, около восьми, точный час ещё не определён.

Последняя и любопытная новость, связанная в какой-то мере с визитом американских моряков, была следующей: женщины увеселительных заведений в знак протеста против их запланированного переселения решили объявить забастовку и намерены бастовать до тех пор, пока не смогут вернуться в свои дома и будет су­ществовать угроза переселения.

41

Около пяти вечера, в то время, когда Бада принимает душ, чтобы смыть липкий пот этого жаркого вечера, инспектор Котиас, джентльмен от полиции, счастливый и утомлённый страстью любовник, включает приемник и отдыхает под звуки музыки.

Заслуженный отдых после часа тяжёлых упражнений: внешне хрупкая Бада – это же опасный поезд, ракета, необыкновенная женщина во всех отношениях. Раньше он называл её статуэткой Танагры, загадочной Джокондой, но, овладев ею обнаженной, шепчет ей в ухо:

– Жозефина, моя Жозефина!

– Почему Жозефина? О, Святая Дева, какое ужасное имя!

– Но разве я не твой Наполеон, не твой Бонапарт? Разве не на Жозефине он был женат?

– А я предпочитаю быть Марией Антуанеттой.

– Исторически это не верно, дорогая, но так и быть, Мария…

– Какая мне разница? – Она заткнула ему рот поцелуем вампирши.

Нет, ни Жозефина, ни Мария Антуанетта, и, если бы бакалавр Котиас осмелился, он назвал бы её теперь Мессалиной. Бада – настоящая фурия, сумасбродство, инспектор прикладывал максимум усилий, чтобы быть с ней на уровне. Его супруга Кармен, урожденная Сар-динья, с весьма жестким характером, когда замечала его интерес к какой-нибудь женщине, всегда с презрением говорила: «Как ты себя ведешь? Это же непристойно, и не ставь меня в глупое положение».

Это его приводило в замешательство, создавало трудности, что и было целью Кармен. С Бадой, к счастью, скромничать было незачем. Ненасытная корова, распущенная, она хотела знать всё о зоне; не только о возникшем вчера конфликте и триумфальной победе Элио, а о жизни проституток во всех подробностях, ах! Как бы она хотела побывать в борделе! Она кусает губы, прижимается к груди инспектора и в самый ответственный момент молит:

– Назови меня проституткой, обругай, избей, мой полицейский!

Квартира Бады находится в доме, что стоит на вершине холма Гамбоа, и инспектор, покуривая сигарету и слушая мелодию итальянской песенки, видит в окно стоявшие в порту американские корабли.

Прежде чем прибыть на свидание с Бадой, бакалавр Котиас, верный служебному долгу, заехал в своё Управление по делам Игр и Нравов, где комиссар Лабан дал ему исчерпывающую информацию: всё в полном порядке, моряки сойдут на берег вечером, припортовая зона патрулируется солдатами их полиции, граждан­ской, военная, если потребуется, придёт на помощь гражданской и не допустит никаких беспорядков. Что же касается хозяек пансионов Баррокиньи, то они продолжают настойчиво отказываться выполнять приказ о переселении. Их вынудит это сделать только хорошая взбучка. Это надо сделать, когда волнение в зоне стихнет. А пока они получают линейкой по рукам и терпят голод. Немного терпения, доктор, и руины Бакальяу будут арендованы по хорошей цене. Комиссар рассмеялся в лицо инспектору, уставившись на него наглым взглядом. «Преступный элемент, – подумал джентльмен от полиции, – на что он намекает, говоря об оплате за аренду помещений в Бакальяу? Очень может быть, фирма подмазала комиссара…»

Бада закрывает воду, становится тихо. Вся в капельках воды (одна на левом соске), она, глядя на Котиаса, направляется к нему. Лившаяся из приемника музыка внезапно прерывается, и голос диктора возвещает: «Внимание! Внимание!»

Бада, безразличная к призывам диктора, бросается на Элио. Получая жаркий поцелуй, Элио слушает сообщение. «Власти города встревожены положением в припортовой зоне. Моряки сойдут на берег у площади Кайру в восемь вечера, а увеселительные заведения до сих пор закрыты. Комиссар Лабан Оливейра находится в Масиэле и принимает необходимые меры, которых требуют обстоятельства, он заверил радиостанцию, что до появления моряков в городе все будет нормализовано. Он не допустит, чтобы моряки любовались только своими кораблями, стоящими в порту! «Наша цивилизация должна быть к их услугам», – заявил комиссар Лабан Оливейра. Энергичные меры приняты, полиция контролирует положение. Вы слушали «Радио Баии».

У бакалавра Элио Котиаса глаза полезли на лоб, он пытается высвободиться из рук Бады. Что бы значило это сообщение и почему положением в зоне встревожены власти? Из приёмника льётся ностальгическая неаполитанская песня. Захваченный требовательной любовницей в плен, инспектор молит её: минутку, моя дорогая, и пытается найти другую станцию в надежде услышать новые сообщения. Наконец находит: «…Перемен нет, хотя полиция получила подкрепление кава­лерии. Забастовка продолжается, наш репортаж продолжится с места событий, с минуты на минуту мы начнём передачу из Масиэла, где сосредоточены силы полиции. Держите свои приёмники настроенными на волну радиостанции «Абаэтэ» в ожидании новых сообщений».

Взбешенная Бада отшвыривает радио. Инспектор в панике, он должен уходить, так велит его служебный долг. Она хватает его, пытается побудить к действию, но успеха не имеет. Элио уже не способен, у него нет времени, сил, желания, все это видно простым глазом. Он должен ехать в инспекцию, выяснить, что происходит, понять тревожащие известия, занять пост командующего, ведь он же инспектор полиции нравов.

– Я должен идти немедленно, моя дорогая. Отпусти меня, сделай милость!

Но Бады он не знает, не знает силы её желания.

– Слабак!

Она падает на него, инспектор не в силах противиться – несчастная потаскуха с бешенством матки. С пола из приемника доносятся слова: «Мы ведем репортаж из Пелоуриньо. Полиция решила открыть двери увеселительных заведений силой».

42

Держа под руку Камила и смеясь по любому поводу, Аналия хлопает в ладоши, видя как по улице маршируют девочки и мальчики из коллежей в честь европейского праздника весны, и вспоминает своё школьное время, ещё до работы на фабрике тканей и до доктора Браулио, посвятившего её в тайны жизни.

Пообедали они в ресторане «Порто», с португальской кухней, а чтобы всё было, как в Португалии, студент взял к треске молодое вино и поднял тост за вечную любовь. Выходя из ресторана, он купил Аналии букет фиалок, которые она тут же приколола к своему белому воздушному платью. Но, чтобы это сделать, остановилась около бюста умершего журналиста Джиованни Гимараэнса и под покровительственной сенью хроникёра жизни народа и города разрешила поцеловать себя Камилу поцелуем влюблённого. Чувствуя себя чуть-чуть пьяной, Аналия всё время смеялась, пока они медленно гуляли по городу.

Под предлогом необходимости быть на факультете Камил оставил своего старика в его антикварной лавке в одиночестве и проводил день в обществе Аналии. Впервые за два года их связи Камил и Аналия весь день вместе. Как правило, они встречаются на рассвете, ког­да уходит последний её клиент, и остаются в постели до первого солнечного луча – Камил обязан просыпаться дома, пить кофе с родителями.

Взявшись за руки, они беззаботно, довольные жизнью, бродят по городу. Потом устраиваются на траве у Маяка гавани, перед тем выпив в «Амаралине» кокосовой воды и съев фасоль. Искупавшись в море, они сидят и смотрят на закат. Счастливые молодые люди!

Они ничего не знают ни о событиях в городе, ни о приходе в порт Баии американских кораблей, ни о прибытии полиции в Масиэл, Пелоуриньо, Табоан – зону проституции. С пляжа, где они смотрели на закат, они поднимаются к Питубе. Прежде чем войти в ресторан Жангадейро, где они поужинают мокекой с пивом, Аналия попытала свою судьбу, взяв из клюва зеленого попугайчика бумажку:

Кто хочет выбрать себе жениха,

пусть выбирает его по шляпе:

если шляпа набекрень,

значит, новобранцем он не станет.

Они смеются безо всякой причины. Этот день закрытой корзины, когда, согласно календарю, в Баии празднуют весну, самый счастливый в их жизни.

43

В Управлении по делам Игр и Нравов комиссар Лабан Оливейра излагал план действий:

– Положитесь на меня. Я заставлю этих девок работать, чего бы это ни стоило. Или они прекратят забастовку через час, или я не Лабан де Оливейра и сменю своё имя.

При имени этом трепещут проститутки, сводники и сводницы, нарушители закона и даже невинные граждане – все, кому доводилось попадать в руки этого поборника морали и нравственности. В народе поговаривали о совершаемых полицией убийствах, о трупах, которые хоронили втайне, как о всяких прочих ужасах. Но найдутся ли подтверждающие документы содеянного, если вдруг газеты опубликуют некоторые из об­винений?

В этот вечер вид комиссара, вышедшего из себя, наводил ужас даже на его товарищей по работе. Взгляд его был устрашающим, иначе не скажешь. Впечатлительный инспектор Котиас, именуемый полицейскими слюнтяем, чувствует себя плохо и принужденно смеётся, принимая решения. Желудок что-то сжимается, к горлу подкатывает рвота. Он с трудом берёт себя в руки, старается взбодриться после вымучившей его встречи с сумасшедшей Бадой. Стараясь смягчить обстановку, джентльмен от полиции предлагает назвать операцию «Радость возвращения к труду». Однако уже упоминавшийся поэт Иеова де Карвальо чуть позже в репортаже, комментирующем события, назовет её «чудовищно злой насмешкой, достойной Гитлера и нацистов».

44

В баре «Элита», или «Гулящих», пусть называют как хотят, хозяина это не волнует, комиссар Лабан готовится провести последнее совещание своего штаба перед кампанией против мятежных сил порока; Камоэнс Фумаса, наркоман и торговец, пытается получить причитающиеся ему деньги за партию маконьи. С исчезновением Вавы детектив Кока потерял место, где мог спрятать такой товар и получить сумму для пятидесятипроцентного аванса. Остальное после получения долларов от моряков, которые хорошо погуляют по берегу. Доллары! Мечта о них улетучивается, как дым, и всё из-за чёртовых девок. Комиссар устремляет устрашающий взгляд на наглеца, осмелившегося попросить денег, но того не так-то просто испугать: он в дыму наркотика.

В разбитом «бьюике», возившем его бесцельно по городу, ему пришла блестящая мысль, и почему пришла так поздно? Он приказал ехать на Ладейру-до-Бакальяу и там выгрузить маконью в одном из домов. Потом вместе с Камоэнсом в том же «бьюике» он от­правился к тем, кому поручалась торговля травкой, с приказом отправляться в Бакальяу и ждать там его рас­поряжений. Как только порядок с девками и увеселительными заведениями будет восстановлен, он направит им записку, с тем чтобы они разбрелись по зоне и собирали доллары. Будьте сознательны. Вознаграждение – по окончании работы: комиссионные и маконья. Вроде бы всё в порядке, вот только Камоэнс жела­ет получить все деньги сразу.

– Скройся с глаз моих! – кричит комиссар.

Но торговец маконьей чувствует, что не выдержит напряжения, если не закурит травку. Ему, пожалуй, следует вернуться в Бакальяу, обойти стоящих на посту, забрать свой товар, погрузить в «бьюик» и увезти. Но для храбрости надо выпить.

45

В то время как комиссар продумывает детали полицейской акции по срыву забастовки проституток, получившей столь красивое название «Радость возвращения к труду», слухи, одни других тревожнее, порожденные сообщениями радиостанций, ползут по городу.

Популярный спортивный комментатор Нереу Вернек в вечернем сообщении после всех спортивных новостей и перечисления видов спорта, практикуемых моряками американской эскадры, и сообщений, что на одном из кораблей, ставших в порту на якорь, есть чем­ион по боксу в лёгком весе, сообщил о забастовке увеселительных заведений, отведя ей немало времени.

Он говорил так драматично, будто комментировал напряжённейший момент футбольного матча: если усилия полиции окажутся безрезультатными, а женщины будут стоять на своём, то, по образному выражению комиссара Лабана, морякам ничего не останется, как любоваться своими кораблями, и что тогда? А тогда может случиться всё что угодно. Привыкший комментировать захватывающие состязания, Нереу Вернек рассказывает, аргументирует, предполагает. И все это взволнованно, страстно.

Скопление военных в припортовой зоне не ведёт ни к чему хорошему. Могут начаться беспорядки, кровопролитие. А когда в порту иностранцы, то угроза возрастает, ведь драки зачастую вспыхивают между гостями и хозяевами, местными военными. Комментатор приводит примеры из прошлого, вспоминает военные годы.

– Чего ждать? – спрашивает он. – Когда сошедшие на берег и жаждущие повеселиться моряки, не найдут, ни с кем, ни где это сделать? Надеяться на то, что они вернутся на свои корабли, бесполезно. Попав в город, они, скорее всего, будут преследовать женщин на улицах, врываться в частные дома и позорить семьи. В прошлом уже такое бывало.

Все эти вопросы и ответы повисают в воздухе, страх поселяется в душах мирных жителей города, дома за­пираются, паника нарастает.

46

Депутат муниципального совета Режиналдо Паван не упускает случая показать себя, заставить звучать своё имя, укрепить свой авторитет. Он не может смотреть на микрофон равнодушно, не пытаясь использовать его. Будучи пустозвонным болтуном и малограмотным по­литиканом-мошенником, он трещит по любому поводу, только бы было кому слушать. Где ещё он мог быть в этот вечер, когда бастовали проститутки, закрыв свои корзины?

Завистники распространяли слух, что он, мол, направился в зону с одной-единственной целью, в которой не желал признаться, но, оказавшись перед закрытой дверью и увидев журналистов и корреспондентов радиостанций, как всегда, пустился в демагогию. Злые языки! Член муниципального совета действовал, побуждаемый своим гражданским сознанием, стремлением быть полезным обществу, служа одновременно и власть предержащим, и широким народным массам.

Прибыв в Пелоуриньо вечером после заседания муниципального совета, на котором было принято приветственное послание прибывшим американским кораблям, он направился, как обычно, в дом доны Паулины де Соуза, ему он отдавал предпочтение из-за приятной спокойной обстановки, чистоты и красоты девушек, а так же по причине дружеских отношений с Ариосто Алво Лирио, оказавшим ему поддержку в избирательной кампании. И тут хозяйка дома рассказала ему о случившемся. Простите, друг, за неожиданное негостеприимство: сегодня корзина закрыта.

У нее находилась танцовщица из «Цветка Лотоса», божество со сверкающим взглядом, Венера. Подтвердив услышанное Паваном, она добавила, что корзина закрыта и будет закрыта до тех пор, пока будут находиться в тюрьме хозяйки пансионов с Баррокиньи, которые вчера арестованы и избиты в тюрьме, а также пока не вернутся в свои постели изгнанные из своих пансионов проститутки и не будет новых угроз о переселении. Энергичная, живая, страстная девица одарила члена муниципального совета улыбчивым взглядом, сказав, что надо ждать, когда в Баррокинье запоют «аллилуйю». Режиналдо Паван решает, что ему следует посещать «Цветок Лотоса», как только кабаре снова распахнёт свои двери. Чудо, а не девица!

Несколькими минутами позже его уже видели на Пелоуриньо, в Табоане и Масиэле, он беседовал с оказавшимися, как он, у закрытых дверей клиентами и полицейскими. Затем он направился в полицию нравов, где бакалавр Элио Котиас выслушал его любезно и вежливо. Однако инспектор был непреклонен в своём намерении переселить заведения из Баррокиньи на Ладейру-до-Бакальяу. Переселение практически уже состоялось, нужно только, чтобы хозяйки пансионов подчинились распоряжению полиции, ведь такая мера принята на пользу обществу. И ничего тут поделать нельзя – распоряжение пришло сверху, инспектор жестом дал понять, в сколь высоких сферах принято это решение.

Что касается всего остального, то это дело комиссара Лабана, он призван прекратить забастовку и все уладить. И должен действовать быстро и энергично, так как американские моряки в восемь сойдут на берег.

47

К вечеру припортовая зона уже походила на поле сражения. В полицейских машинах прибыло вызванное комиссаром подкрепление, патрульные и тюремные машины блокировали улицы и переулки. Конные патрули военной полиции разъезжали по Пелоуриньо и Масиэлу. Большинство любопытных предпочитали держаться в ожидании событий подальше, на сквере Террейро-де-Жесус. На территории, взятой в кольцо полицией, лишь отдельные посетители, как обычно, сидели за столиками баров и беседовали, попивая пиво.

Ни одной проститутки на улице зоны не было. Они прогуливались далеко от зоны, а некоторые, оставшиеся в пансионах, отдыхали. Посланные комиссаром Лабаном агенты предъявили ультиматум мятежникам: полчаса им давалось на то, чтобы открыть дома, занять посты в окнах, залах ожидания и тротуарах возле домов или на углах улиц. Ответа не последовало.

Открыты были только бары. Дома свиданий, пансионы, бордели продолжали оставаться закрытыми. Никакого привычного оживления – ни отпускаемых словечек, ни смеха, ни зазывного шепота, приглашений проходящих мужчин, ни полуобнаженных, завораживающих клиентов женщин, – ничего, кроме топота копыт по булыжной мостовой. Святая неделя, вдруг случившаяся в середине сентября, по взбесившемуся календарю.

Даже слепой Белармино, более двадцати лет сидевший на одном и том же месте у оживлённого заведения Вавы, где его не бывало разве что в дни больших религиозных праздников, ушёл, не дожидаясь щедрот от клиентов, предпочтя просить милостыню на паперти кафедрального собора. И сменил репертуар:

Благословен будь Иисус младенец

в светлой своей колыбельке,

и Святой Иосиф,

защитник нашей веры,

и Святая Дева Мария,

добрая и учтивая.

В Масиэле комиссар Лабан с револьвером в руке отдает приказ о начале наступательных действий войск полиции нравов. С опозданием в минуту – подвели часы, отобранные у контрабандиста – начинает действовать Живоглот, возглавляющий агентов и полицейских.

«Сражение началось! – объявляет диктор «Радио Абаэтэ». – Слушайте «Радио Абаэтэ», оно расскажет вам обо всём: воде, огне, мире и войне». «Зона превратилась в сущий ад!» – слышится голос конкурирующей станции «Радио Баии», это Пинто Скотт – Золотое Горло.

48

Двери пансионов и увеселительных заведений взломаны ударами ног и плечей полицейских. Полицейские и агенты врываются в дома, хватают женщин и вытаскивают их на улицу. В ход идут кастеты, резиновые дубинки и кулаки – удары сыплются градом. Крики, ругательства; женщины выбегают из домов; тех, кто сопротивляется, вытаскивают силой. Так была начата операция «Радость возвращения к труду». Для стоящих на страже закона войск – развлечение.

Однако кое-где, а именно в пансионе Серес-Грело-Гранде, это развлечение осложнилось: в пансионе больше суток не работала канализация, и его обитательницы были вынуждены пользоваться ночными горшками, которые со всем их содержимым оказались превосходным боевым оружием. Именно ночными горшками и встречены были налетчики и обращены в позорное бегство. Больше всех пострадал детектив Далмо. Его морда и светло-серый костюм были залиты содержимым горшка всем известной Забе, ставшей жертвой страшнейшей дизентерии. Придя в бешенство, Далмо приказал задать ей трепку и приложил руку первым.

С револьвером в руке налётом на заведение Вавы руководил Лабан Оливейра. Он взбежал по лестнице во главе нескольких дюжих агентов и взломал входную дверь. На двух этажах огромного дома не было ни души. Пустые каморки, полная тишина. Куда же девался хозяин? Ах, если бы комиссару удалось его найти, он бы заставил Ваву принудить всех хозяев прекратить заба­стовку. И так бы одержал быструю победу, поскольку Вава в зоне хозяин и его слово – закон. Но куда же запропастился этот мерзавец?

По знаку Лабана дверь комнаты Вавы взломана, агенты вторгаются в апартаменты горбуна, но и здесь нет Вавы. В ярости они стаскивают с постели простыни, переворачивают и перетряхивают всё, что попадается под руку, взламывают запор конторки, рвут и разбрасывают бумаги, пытаются вскрыть сейф, вделанный в стену, но это им не удаётся.

Вспоминая золотые времена, когда преследовались кандомбле, а Лабан был еще простым секретным агентом, в самом начале карьеры, комиссар, который ничего не боится ни на том, ни на этом свете, направляется к алтарю с изображением негритянских божков, собираясь уничтожить их. Никто не отваживается помогать ему. Алирио, всем известный хладнокровный убийца, кричит в испуге:

– Комиссар, не делайте этого, не безумствуйте, не трогайте Эшу!

– Дерьмо! Шайка трусов! Плевать я хотел на Эшу!

Всё летит в воздух: и копьё, и священные предметы Эшу, и комья земли, место, где он сидел, еда, питье и головы двенадцати черных петухов. Агенты, бездействуя, смотрят на комиссара, тот продолжает разбивать изоб­ражение на мелкие кусочки и зло сплёвывает.

– Что вы стоите? Кто будет заставлять работать проституток, или вы и баб боитесь?

Смотрит на часы. Совсем скоро моряки сойдут на берег, время торопит.

49

Выгнанные на улицу женщины убегают, скрываются в переулках, исчезают. Конный патруль пытается окружить их и задержать, но это не так-то просто. Охота на женщин идёт по всей зоне.

Посетители баров, а с ними и немец Хансен бросают под ноги лошадей пустые бутылки, протестуя против насилия полиции. Поэт Телмо Серра берёт микрофон «Радио Баии», из которого несется слово «вандализм».

– Зона пылает! – Эта фраза, произнесенная одним из дикторов, усиливает панику: многие поняли её буквально, начинают ползти слухи о пожарах. Магниевые вспышки фоторепортеров освещают женщин, некоторые из них до смерти перепуганы, другие – в ярости. Детектив Далмо, распространяющий зловоние, исходящее от вылитых на него мочи и кала, покидает поле боя.

50

У микрофона «Радио Абаэтэ», установленного в серд­це зоны, где идёт сражение, естественно, муниципальный советник Режиналдо Паван. «Эта популярная фигура политических баталий находится здесь, невзирая на опасность, он пытается найти выход из положения, серьёзность которого нарастает с каждым часом», – говорит диктор.

И вот уже в тысячах квартир слышен громоподобный голос Режиналдо Павана. Никакая трибуна муниципального совета, никакие подмостки предвыборных митингов не могли, конечно же, предоставить ему та­кую аудиторию. А тут включены радиоприёмники все­го города – население внимательно следит за происходящими в зоне событиями.

«С кровоточащим сердцем» Режиналдо Паван обращается к слушателям «Радио Атаэтэ», к населению Баии, описывает «дантов ад», сравнивая разыгравшиеся здесь события с теми, что происходили «в Риме цезарей, о чём поведала всемирная история». Слова дрожат в воздухе: «Меня душат слёзы, мне трудно говорить…»

И тут он бросает волнующий призыв проституткам: «Я верю в патриотизм милых соотечественниц, которых жизненные бури бросили в дома терпимости. Они не допустят такой бестактности, чтобы герои Южной Атлантики, непобедимые сыновья славных американцев…» Как это выразить? И он говорит: «Любовались своими кораблями»… – как выразился комиссар Лабан Оливейра, это высказывание было подхвачено дикторами, укрывавшимися в проёмах дверей Масиэла и Пелоуриньо. – Любовались своими кораблями в нашем городе, ведь они рискуют жизнью во имя того, чтобы все мы – в том числе и вы, дорогие соотечественницы, изящные магдалины – пользовались благами цивилизации. Ваша неуместная акция может создать дипломатическую проблему, подумайте об этом, мои дорогие сестры из публичных домов».

Эта патетическая речь советника имела неописуемый успех у слушателей «Радио Абаэтэ». Жаль только, что столь волнующий призыв не дошёл до тех, кому предназначался: до женщин, которых избивали и которые спасались бегством от лошадиных копыт.

Затем Режинаддо Паван обратился к его превосходительству губернатору штата «с уважением, которое мы испытываем к высокой фигуре великого человека, стоящего во главе судеб Баии», взывая к его «христианским чувствам и не раз подтвержденным достоинствам государственного деятеля». Моряки высаживаются на берег, женщины не выполняют приказов полиции, положение сложное, конфликт может разрастись и создать угрозу спокойствию баиянских семей. Благородный муниципальный советник обращается к благороднейшему губернатору: «Прикажите, ваше превосходительство, освободить из тюрьмы хозяек пансионов и разрешить им открыть свои заведения, вчера закрытые полицией, пытавшейся переселить их из Баррокиньи на Ладейру-до-Бакальяу. Дело требует немедленного решения, господин губернатор, отмените приказ о переселении, воспрепятствуйте тому, чтобы конфликт, ограниченный пока чертой зоны, принял размеры национальной катастрофы, а может, и международной!»

В городе, охваченном паникой, жители запирали двери квартир, телефоны правительственного дворца и полицейского управления звонить не переставали, требуя принять срочные меры.

51

Сидя в «бьюике», спрятанном в зарослях, Камоэнс и его компаньоны слушали призыв муниципального советника Режиналдо Павана. Они включили радио, чтобы покурить маконью в приятном музыкальном сопровождении. Камоэнс обращает внимание:

– Дело провалилось. Надо ехать забирать товар, пока не поздно.

– Это точно, – соглашается другой, низкорослый, скупой на слова.