Вадимка

И сильная рука, держа его за воротник, довела до железных переплётов фермы. Вадимка так испугался, что забыл сказать дяденьке спасибо. Да он и не знал, кому говорить. Но как только он почувствовал, что держится за холодное, надёжное железо, он сразу пришёл в себя, отдышался и стал пробираться дальше.

Оказалось, что лазить по железным переплётам куда легче, чем по деревьям, — тут есть и за что ухватиться, и куда ногу поставить. Взрослым казакам пробираться по остаткам моста было куда труднее.

— Отвык, пропади ты пропадом, по вербам за грачиными яйцами забираться, — ворчал кто-то, стараясь достать ногой до нужного ему переплёта. — Сколько лет пришлось провисеть в седле, разучился, понимаешь.

До «быка» Вадимка добрался быстро. Дальше шла сохранившаяся часть моста, по ней парнишке было идти уже просто.

«И всё-таки добрых людей на свете больше, чем злых! — не выходило у него из головы. — Ей-богу, больше!»

Глава 5

«ПОМОГАЙ ТЕБЕ БОГ, СИРОТИНКА!»

На екатеринодарском вокзале в тесноте трудно повернуться. Все забито пленными. Больше всего сгрудилось здесь донцов, кубанцы разошлись по своим станицам. Отсюда уже ходили поезда, люди надеялись уцепиться за какой-нибудь товарный состав. С тревогой говорили, что где-то впереди мост тоже взорван, придётся ехать куда-то в объезд, часто упоминали станции Кавказскую и Тихорецкую.

«Куда все, туда и я, — думалось Вадимке. — Доберусь как-нибудь до Ростова, а там дорога одна, не собьёшься».

После переправы Вадимка очень устал. На станциях он привык отдыхать, усевшись на край перрона. Но тут все было занято, пришлось сесть у самой стены вокзала, прислонившись к ней спиной. Подняться на ноги уже не хватало сил. Равнодушно смотрел казачонок на серую массу людей в обшарпанных, грязных шинелях — все они были заросшие, взгляд угрюмый, насторожённый, опасливый. «Наверно, и я гляжу не дюже весело», — подумал Вадимка. Он уже знал — пока эти люди не вошли под свой кров, пока они не стали равноправными, они будут чувствовать себя затравленными волками.

Взгляд Вадимки упал на соседа. Это был красноармеец с русой бородой, а всех, у кого росла борода, Вадимка считал стариками. Сразу бросалась в глаза красная звезда на его шлеме и три красных косых полосы на груди, пролегавших по шинели. Сидел он на вещевом мешке, был страшно худ и бледен, слегка пошатывался, то закрывая, то открывая глаза, тяжело дышал, в руках держал изрядный кусок хлебного каравая. Красноармеец вяло отщипывал от него хлеб и ел его медленно, с явной неохотой.

«Тифозный!» — решил Вадимка. Вспомнил — когда он в прошлом году заболел тифом, как ему противна была еда.

Парнишка не привык побираться, но нестерпимый голод мучил его. — Вадимка уже третий день ничего не ел.

— Отломите и мне кусочек! — робко попросил он бородача.

Тот остановил на нём свой взгляд.

— А заболеть сыпняком не боишься?

— Не-е! Я своё уже отдежурил. Теперь, говорят, я больше не захвораю.

Сосед протянул Вадимке весь свой хлеб.

— Да мне только кусочек. Вы весь не отдавайте. Начнёте выздоравливать, ох и есть захочется!

Бородач молча положил хлеб Вадимке на колени.

— Ну, спасибо… Дай вам бог здоровья! — поблагодарил Вадимка.

Ему хотелось сказать соседу что-то доброе, поделиться с ним чем-нибудь. Но нашлось лишь одно — его горький опыт тифозного больного:

— …А вы не робейте! Сначала, помню, казалось, что день ото дня мне становится лучше и лучше, а я помирал, а потом стало мерещиться, что мне все хуже и хуже, а я поправлялся… Ежели вам под конец болезни будет казаться, что становится все хуже, знайте, на самом деле вы выздоравливаете.

— А ты в эту кашу как попал? — неожиданно спросил красноармеец.

— Да в подводы забрали! — с неохотой ответил казачонок. — А теперь вот… коней потерял… На чём работать?..

Голос у Вадимки дрогнул.

— Да ты сам-то не робей, — подобрел сосед. — Жив остался, и ладно… Считай это за главную свою удачу.

— Конечно… жить на свете самое главное! — воспрянул духом Вадимка. Он был уверен, что его слова должны понравиться бородачу.

Но тот почему-то замолчал. Вадимка знал, как тяжело говорить при такой болезни. Вот человек и молчит. Вдруг бородач заговорил снова:

— Жить на свете, парень, не всегда самое главное… Есть вещи куда важнее нашей жизни…

— Мой дед говорил, что главное жить, остальное приложится… — пробовал возразить Вадимка.

— Чтобы это приложилось, приходится иногда жизнь отдавать, — говорил красноармеец, закрывая глаза. — В России победила революция, и сила, какая может нас одолеть, на всем свете не сыщется — вот что главное, парнишка… Сколько чудесных людей пало за эту победу… А разве им не хотелось жить?..

Сосед то замолкал, то распалялся все больше и больше. В его словах Вадимке послышалось что-то созвучное с тем, что он видел в станице Хомутовской. А видел он там, как умирали коммунисты. Они шли босыми ногами по снегу навстречу смерти, в суровом молчании, и никто из них тогда не дрогнул.

«Наверно, коммунист!» — подумал Вадимка, пристально глядя на соседа.

— …А вот мне повезло — я дожил до победы! — говорил тот, успокаиваясь. — Не знаю — удастся ли победить тиф… Было бы уж очень глупо умирать после победы…

— Да что вы! — вскочил на ноги Вадимка. — От тифа не обязательно умирают. Я вот и то выжил!.. А вы вон какой крепкий… И больше моего понимаете…

Пришли два красноармейца, сказали, что из госпиталя пригнали санитарную повозку. Помогли больному встать.

— Ну, парень, счастливой тебе дороги… Едешь ты из одного мира в другой… Жалко, что ехать придётся без плацкарты, да что поделаешь! А твои советы я запомнил… Вспоминай и ты про мои…

— Обязательно! — крикнул Вадимка. Стараясь помочь поднять больного, он подал бородачу его вещевой мешок, осторожно стряхнул с него грязь. Больной красноармеец со своими провожатыми вскоре затерялся в толпе, но Вадимка ещё долго смотрел ему вслед.

…Товарный поезд еле тащился; дряхлый паровоз, пыхтя и отдуваясь, старался отдышаться от своего непосильного труда. Под стать ему были вагоны. Многие из них изрешетили пули. На некоторых зияли большие дыры — где от старости, где от осколков снарядов. Теперь этих ветеранов снова выстроили в шеренгу и заставили работать из последних сил. Они скрипели и покачивались.

Когда поезд подошёл к вокзалу, он был переполнен: все теплушки были туго набиты пленными, вагонные крыши и буфера сплошь усеяны людьми. Железнодорожники говорили, что поезд пойдёт до самого Ростова.

Вадимке удалось устроиться на крыше. Тут можно лежать, не боясь, что тебя затопчут, тут можно и дышать, не боясь задохнуться. Днём уже припекало солнце, здания на станциях укрылись под прозрачной зеленью деревьев. Легче становилось на душе. Но стоило только закатиться солнцу, как начинал пронизывать холодный ветер, особенно свирепевший, когда поезд быстро шёл под горку. Свернувшийся калачиком Вадимка дрожал, дожидаясь утра. Спать приходилось днём. Вадимка очень экономил хлеб. От каравая, подаренного больным красноармейцем, он отламывал очередной кусочек с таким расчётом, чтобы хватило на неделю, а за эту неделю он надеялся на поездах добраться до дому. У кого кончался хлеб, те сходили на какой-нибудь станции и рассеивались по окрестным посёлкам христарадничать. Вадимка решил не задерживаться. Да и попрошайничать уж очень не хотелось.

Целыми днями его соседи вели бесконечные разговоры. Больше всего тужили, что весной, в золотое время, когда день кормит год, приходится болтаться на этой крыше. Вадимка не мог оторвать взгляда от ровной, как стол, зелёной кубанской степи. Хлеба зазеленели, они занимали почти сплошь всю равнину. Такое лихое время, а хлеб люди всё-таки ухитрились посеять! И только кое-где попадались зараставшие сорняками необработанные загоны. Наверно, они принадлежат семьям, где никого не осталось в живых.

«А как теперь моя мамка? Без коней-то небось не посеяла? — невесело размышлял Вадимка. Он чувствовал перед матерью свою незамолимую вину за потерю Гнедого и Резвого. — Что я ей скажу?» До сих пор он старался уверить себя, что главное — добраться до дому, а кони — дело наживное! Теперь же, когда он слышал со всех сторон разговоры о весне, ему стало казаться, что потеря коней для них с матерью — беда непоправимая. Если они не посеяли, то останутся нищими, а значит, им придётся идти побираться. Он с ужасом вспоминал, как к ним в курень приходили нищие. Были они из «расейских» губерний. Одни просили «на погорелое», другие «на неурожай», а третьи на вопрос: «Почему христарадничаете?» — отвечали: «А что нам, безлошадным, остаётся делать?» Вот теперь они с матерью стали безлошадными.

Но у Вадимки на вагонной крыше нашлось занятие, которое отвлекало его от невесёлых мыслей. Его интересовал один человек. Это был сотник Карташов. В Новороссийске Вадимка видел, как сотника окликнул его товарищ, служивший у красных. Потом он потерял Карташова из виду; но на екатеринодарском вокзале снова увидел его среди пленных, стал держаться ближе к нему; на крышу полез вслед за сотником. Теперь среди унылых жалоб казаков Вадимке хотелось услышать, что же скажет Карташов, этот умный и добрый человек. Тот ехал с приятелем, видать, тоже офицером. Но господа офицеры были задумчивы и помалкивали. И только однажды Вадимке очень повезло — они разговорились. Карташов лежал, уставившись в небо, его приятель, облокотившись о крышу, смотрел в степь.

— Встретил в Новороссийске своего лучшего друга, — вздохнул Карташов. — Учились мы с ним на одном курсе в Новочеркасском политехническом институте… Мечтали… Служение обществу, служение человечеству. Пути наши разошлись, друг мой оказался у красных, я — у белых… А теперь вот мы встретились… Он — победитель, я — побеждённый… Кто же из нас прав? Друг считает, что история решила дело в его пользу, предлагал даже вступить в сапёрную часть, которой он командует… Пробыли мы вместе два дня и все время спорили. Речь шла о будущем. Мой друг уверен, что в человеке в конечном счёте победит доброе начало, а я в это перестал что-то верить.

— И нашли о чём спорить! — усмехнулся приятель Карташова. — О человеке двадцать первого века! Какое нам дело до него? Сейчас речь идёт о нашей шкуре. Вступали бы в эту сапёрную часть — для инженера место вполне подходящее. Я теперь хочу только одного — забиться в какую-нибудь щель и сопеть в две дырочки. Не троньте меня, и я вас не трону… Я слишком устал… И все мы устали…

— Сопеть в две дырочки? Этого мало… Надо ещё знать — зачем ты сопишь? Кому от этого польза?..

— Полагаю, что решение вашего спора будет более простым, чем вы думаете. Запад не сможет примириться с потерей России.

— Ну, это уж дудки! Просчитаются! — уверенно сказал Карташов. — Россию победить нельзя… Если на нас поднимется какая-нибудь держава, я отложу мои споры с другом и сам вступлю в его сапёрную часть!

Поезд остановился на какой-то станции. Началась обычная суета. Люди слезали с вагонов. Одни — чтобы напиться и запастись водой, другие уходили за хлебом. Но народу в поезде не убавлялось — на место ушедших приходили те, кто дня два назад слезал тут с поезда, а нынче они вернулись.

Когда двинулись дальше, господа офицеры не возвращались к своему разговору. Да так оно и лучше. Вадимку огорчили и раздосадовали слова Карташова. Неужели у нас добро не победит? Как же так? Вадимка так верил в то, о чём говорил ему дядя Василь… А ведь сотник Карташов — офицер, учёный человек, он куда больше понимает, чем простой казак.

А Вадимке так не хотелось расставаться с мечтой о доброте, которую вселил в него Алёшин. Теперь они с матерью станут нищими, им так нужна будет людская помощь.

Мечта эта пришла к Вадимке в ту страшную ночь на новороссийской пристани, она помогла ему пережить трудную дорогу от моря до Кубани. А как же теперь? И только ночью — а она была опять холодной и бессонной — он придумал себе утешение. У них на хуторе в таких случаях говорили: «Поживём — увидим. Толкач муку покажет!»

…Уже неделю Вадимка был в дороге. За это время он надеялся добраться до дому, но не доехал даже до Ростова — поезд двигался медленно. Целыми днями простаивал на станциях и разъездах. Вадимка уже сутки пробыл без хлеба и очень ослабел. Ещё немного — и он сляжет! Ему очень не хотелось прерывать свою дорогу, но другого выхода мальчик не видел. Следующая станция Кущевка — последняя станция на Кубани. Вадимка знал, что за ней Батайск, а там Ростов. Ни в Батайске, ни в Ростове хлеба уже не достанешь. К тому же в Ростове надо будет искать другой поезд, а это может затянуться. Захворать в Ростове он очень боялся — этот город представлялся ему чем-то вроде бездонного водоворота, где неминуючи пропадёшь. Получалось, что сходить надо в Кущевке, рядом станица — тут можно раздобыть хлеба, а потом уже пробиваться домой через Ростов.

Хотелось попрощаться с сотником Карташовым, сказать, что насчёт доброты надо ещё посмотреть. Если сотник начнёт спорить, Вадимка приготовил ответ: «Ну, ладно. Поживём — увидим. Толкач муку покажет». Но вот поезд остановился в Кущевке, а Вадимка так и не решился заговорить с сотником. Он пошморгал носом и, насупленный, недовольный собою, слез с крыши.

…Был разгар солнечного дня, дул тёплый ветерок. В станице стояли лужи, по непролазной грязи пройти можно только около заборов и плетней. Вадимка пошёл вдоль дворов по первой же улице, он долго не решался войти в какой-нибудь дом и попросить хлеба. Стыдился смотреть в глаза встречным. Но тащить ноги по грязи было так трудно, кружилась голова, он боялся упасть. Идти дальше нет сил, пришлось завернуть в ближайшую калитку, она своим уютным домашним видом словно сама приглашала войти.

Хозяин дома с сыном поменьше Вадимки и двумя молодыми женщинами обедал за низким круглым столом.

«Этот стол у кубанцев называется сырно», — вспомнил Вадимка, а вслух сказал:

— Здорово дневали, добрые люди!

— Здорово, здорово, молодец! — ответил хозяин. — Раздевайся, гостем будешь!.. Гость на гость — хозяину радость.

Не ожидавший такого приглашения, Вадимка очень смутился.

— Да я-то… спасибо за хлеб за соль.

— Ты сначала-то руки помой, — хозяин кивнул на чугун с водой, стоявший рядом с дверью. — Ну, как? Много там ещё двигается пленного люда?

— Да до пасхи, наверно, хватит.

— Такой молодой… Ну, садись, садись.

Одна из женщин встала из-за стола, чтобы помочь гостю помыть руки. Вместо мыла была зола с песком.

Хозяева уже заканчивали обед, но из-за стола не вставали. Они с любопытством рассматривали гостя, хозяин не переставал расспрашивать его, как происходила сдача белой армии в Новороссийске, не чинят ли красные расправы над пленными, рассуждал о том, что же будет дальше. Долго говорил, что новая власть мужику не подходит, потому что мужик не любит, когда считают деньги в его кармане.

Перед гостем поставили глубокую глиняную миску с украинским борщом. Парнишка почувствовал страшный приступ голода, однако постарался не показать виду — он сам не любил смотреть на человека, который ест с жадностью. На вопросы Вадимка отвечал с большой неохотой, надеялся, что от него отстанут.

Но разговор продолжался. Хозяин стал надоедливо расспрашивать, а кто ждёт Вадимку дома. Потом вдруг сказал:

— Послушай-ка, молодец… А что ты будешь делать дома? Тягла у вас с матерью теперь нету, всё равно придётся наниматься к добрым людям в работники… Я тебе подыщу хорошую хозяйку. Вот погляди на неё, чем плоха?..

И он показал на одну из женщин.

Вадимка чуть не поперхнулся кашей. Мысль, что ему с матерью придётся идти побираться, постоянно мучила его. Теперь же его нанимают в батраки, а это ничуть не лучше. Вадимка готов был заплакать.

— …Напиши матери, нехай приезжает… Будете вместе, — откуда-то издалека доносился до него голос хозяина.

— Работа для тебя нетрудная, — говорила одна из женщин, — будешь пасти скот недалеко от усадьбы…

Вадимка молчал. Он ехал домой. Это должно быть понятно и другим людям… И нечего приставать к нему с пустыми разговорами! Парнишка украдкой глянул на приезжую тётку, как он понял, родственницу хозяев. Она была красивая, но глядела на него, будто покупала скотину. У Вадимки сжалось сердце. Он привык вспоминать добрые глаза старой женщины, приютившей его в первый день плена. А теперь на него уставились холодные, совсем не материнские глаза. «Зверюга, должно быть!» — подумал казачонок.

— А ты, молодец, не спеши… Подумай. Переночуешь у нас, а там видно будет…

И хозяева встали из-за стола.

…Вадимка проснулся среди ночи. Ныло все тело, как избитое, а главное, что мешало ему спать, был разговор за столом. Чужие люди хотят, чтобы они с матерью на них работали. Вадимка вздыхал и ворочался. Вчера он промолчал, вечером эта тётка с недобрыми глазами уехала домой. Теперь осталось только дождаться утра, собрать в кущевских дворах хоть немного хлеба и снова в путь.

Снова в путь! Но Вадимка подумал, что опять придётся ожидать товарный поезд, который ему никто не приготовил; на вагонной крыше встречать и провожать бессонные голодные ночи и дни; сутками ждать, когда поезд двинется с разъезда — он понял, что теперь у него на это уже не было сил. Ему надо отдохнуть — отоспаться, избавиться от изнуряющего чувства голода. Иначе он не доедет до дому. Как же тут быть?

Решение пришло к нему на рассвете. Он наймётся к этой бабе недели на две, отдохнёт, а тогда и домой можно ехать. В этом ничего зазорного для себя Вадимка не видел. Как он раньше не сообразил! В любое время могу взять расчёт и уйти. Кто меня держит?

Когда сели завтракать, он сказал хозяину:

— Ну, надумал я наняться к этой тётеньке… Недельки на две.

— Вот и хорошо… Недельки на две… а там, что бог даст, — остался доволен хозяин. — Выйдешь, молодец, из станицы, увидишь дорогу — она тут одна. Пройдёшь вёрст пять… ну, может быть, с маленьким гаком… Там в степи стоят четыре двора… в ряд. И во всех четырех живут Зинченки… Они родичи… Спросишь Полину Пантелевну. Она — вдова… Если считать от станицы — её двор предпоследний… Добрый тебе час!

Теперь Вадимка был в весёлом настроении. Приключение с наймом в работники ему казалось даже забавным. «Расскажу ребятам на хуторе. Вот будет потеха!» Только смущало то, что хозяйка все утро смотрела на него очень грустными глазами. Она пошла провожать его до калитки. А там вдруг расплакалась, сунула ему в руки горячую пышку, перекрестила и сказала, захлёбываясь слезами:

— Помогай тебе бог… сиротинка.

— Не надо плакать, — забормотал растерявшийся Вадимка.

— И когда же все это кончится… господи!

Он пошёл вдоль плетня, идти по грязи было очень скользко. У соседнего двора Вадимка оглянулся. Женщина все ещё стояла у калитки.

Глава 6

«НА-КАСЯ, ВЫКУСИ!»

Солнце стояло уже «в обед», когда усталый Вадимка подошёл к хуторку из четырех дворов. Все дворы были похожи один на другой. Все они не огорожены — кругом степь, от кого огораживаться! Все четыре дома тоже одинаковые. Не дома, а целые хоромы, куда больше донских куреней. Впритык к домам стояли длинные конюшни. Против домов приютились кухнянки, а рядом с ними амбары. Все это занимало ту часть усадьбы, которая ближе к дороге. Посредине каждого двора колодезь. В глубине виднелись загоны для скота и сараи. Было безлюдно. Вадимка видел всего одного человека, который подозрительно уставился на прохожего.

А вот и предпоследний двор. Тут тоже пусто, из кухнянки доносился глухой стук молотка, видно, кто-то чеботарил. Вадимка направился в кухнянку, но оттуда вдруг вышла хозяйка.

— Здорово дневали… Полина Пантелевна! — смущённо пробормотал казачонок.

— Здоров, здоров… А-а-а… Вчерашний знакомый… Чего тебе?

— Да я пришёл к вам наниматься… Недельки на две, — сконфузился Вадимка.

Хозяйка помолчала, оглядывая парнишку.

— Вот что. Ладиться с тобою мы будем потом… А сейчас погонишь скотину на попас… Дед-то уже… мышей не ловит… Пошли обедать, — повелительно сказала она.

Вадимка покорно пошёл за ней в кухнянку. Там старик лет шестидесяти прибивал к сапогу подмётку. Был он небольшого роста, с поседевшей рыженькой бородкой.

— Никифор, у нас теперь пастух есть. После обеда проводишь его на выгон.

Старик снял очки и с интересом стал рассматривать нового человека.

— Ну, вот и ладно, хозяюшка! — дед остался доволен.

— Да уж дюже я уморился. Мне бы хоть чуток отдохнуть, — посмотрел Вадимка на хозяйку.

— На выгоне отдохнёшь… Бегать тебе не придётся.

…Скоро новый пастух стоял около кухнянки, смотрел, как мимо него торопливо прошло небольшое стадо овец, потом, хрюкая, двинулось не спеша около десятка свиней, за ними тяжело зашагали быки и коровы, а обгоняя всех, промчались лошади.

— И вся эта живность… моя? — удивился Вадимка.

— Твоя, паря, твоя, — объяснил ему стоявший рядом Никифор. — А то мне, мать честная, уже не хватает мочей за этой компанией гоняться… Вот отдаю тебе и эту гадюку, — и дед бросил на плечо Вадимки тяжёлый арапник. — Я тебе так скажу. Хуже всего, когда жара. При жаре овцы — тварь стоячая — соберутся в кучку, опустят головы и думают думу. Свиньи — тварь лежачая, норовят от пекла в землю зарыться… и ни с места. А вот рогатый скот да лошади это — тварь бегучая. От слепней хвост винтом и дай бог ноги… Вот и попробуй собери тогда свою паству… А у нас, сам видишь, — едино стадо и един пастырь.

— А куда гнать-то?

— Наше пастбище, вот гляди, — начинается от двора и тянется во-о-он туда за бугор… Всё, что не засеяно… Десятин семьдесят… Вот тут и гуляй. Это у нас зелёный пар.

Подошла хозяйка.

— Да гляди, чтоб скот на посевы не зашёл. За потраву отвечать будешь — убытки-то отрабатывать придётся, — сказала она жёстко. — Ты, Никифор, это ему объяснил?

— А он и сам парень с понятием. Знает, что к чему.

…Хуторок скрылся за бугром, и Вадимка остался один со своим разношёрстным стадом. Первое, что он почувствовал теперь, была радость степняка. Он снова в тихой степи, где человек, оставшись наедине с этим солнышком, зелёным простором и ласковым, шумящим в ушах ветром, становится самим собой и радуется жизни. В душу исстрадавшегося парнишки пришло умиротворение, а затем проснулось мальчишеское озорство. Так захотелось хоть немного побаловаться, как он, бывало, баловался со своими друзьями на родном хуторе.

Перед ним паслась огромная свинья. А что, если на ней покататься? Дома он любил это делать. Если подойти к свинье незаметно и вскочить ей на спину, какое удовольствие, когда перепуганная хрюшка помчится галопом. Каждый раз приходилось падать, а иногда и больно ушибаться, но лихая езда этого вполне стоила!..

«А свинья-то хозяйская!» — подумал Вадимка. Теперь он — батрак, да ещё пастух. Это испортило ему всю радость. На его хуторе пастуха считали самым последним человеком из всех батраков. Люди говорили, что в пастухи идёт только тот, у кого нет ничего ни в голове, ни в кармане. О таких недоумках казаки сложили презрительные присказки: «Окончил курс науки, поступил в пастухи». Или: «Жив-здоров, пасу коров, отстерегусь, опять наймусь». Вот кем нынче стал Вадимка.

От Полины Пантелеевны, этой молодой, красивой женщины, у Вадимки осталось тяжкое впечатление. Другие хозяйки — и под Новороссийском, и в Кущевке — встречали его как родного сына, а эта совсем по-другому. Она постоянно хотела его унизить. Почему? Ответ пришёл сам собой — и под Новороссийском, и в Кущевке Вадимка был гость, а теперь он — батрак! Да и характер у этой бабы, наверно, поганый. Конечно, зверюга! Перед такой никак нельзя робеть. Живьём съест! И он решил не давать себя в обиду. Вечером, когда станут ладиться насчёт платы, он не уступит ей ни в чём. Нехай знает эта баба, что я постоять за себя умею!.. Так-то!

…Вечером все Вадимкино стадо привычно двинулось домой. Первыми пошли лошади, за ними зашагали быки и коровы, потом засеменило овечье стадо, а самыми тихоходами были свиньи. Вадимка торопил их как мог, но они никак не желали прибавлять шагу. Когда пастух пригнал свиней на усадьбу, рогатый скот и лошади теснились, отгоняя друг друга у водопойного корыта. Кругом не видно никакой речки, и поить скот приходилось из колодезя, а воду из него надо было подавать ручным насосом.

— Можно и побыстрее. Не видишь, что ли… Скотина душится без воды! — проворчала хозяйка.

Она стала возиться со свиньями, а Вадимка принялся качать воду. Он быстро устал, работал из последних сил, а скотина все пила и пила; стоило только остановиться и перевести дух, как обнажалось дно корыта.

«Ну и прорва!» — думал Вадимка, то и дело утирая рукавом пот с лица.

Когда от корыта отошла последняя животина, Вадимка едва держался на ногах.

«Если бы эта ведьма дала отдохнуть, когда я пришёл из Кущевки, мне было бы нипочём», — старался утешить себя пастушонок.

Потом хозяйка затеяла готовить вареники на ужин.

— А ты вычисти конюшню! — приказала она.

«Ну и тётка! — вздохнул Вадимка, принимаясь за новую работу. — Но я за себя всё равно постою! Вот увидишь, чёртова баба!»

Когда Вадимка вышел из конюшни, уже темнело. Вечерняя заря ещё не погасла, во дворе горел костёр, освещая сидевших вокруг него хозяйку с дочкой и Никифора. Усталый парнишка долго смотрел и на костёр и на вечернюю зарю в степи. Это напомнило ему вечера, когда хуторские ребята водили коней в ночное. Он сел у костра, на котором в полевом котелке закипали вареники. Дед без устали болтал:

— И что у вас за край!.. Лесу нету, грибов нету, ягоды нету… Одна жара… У нас в Расее совсем другое дело!.. Сколько тут живу и все никак не могу привыкнуть…

Вадимка не слушал старика, у него была своя забота — надо ладиться с хозяйкой насчёт платы. Ему не хотелось нарушать душевного мира, навеянного чудесным вечером, но деваться некуда — сама хозяйка начинать этот разговор, видать, не собиралась. Когда ужин поспел и все стали усаживаться за стоявшее рядом сырно, старик умолк, и Вадимка решил этим воспользоваться.

— Какое же жалованье вы мне положите, хозяюшка? — заговорил он, стараясь походить на взрослого.

— А тебе какими ж прикажешь платить — николаевскими, керенками… кубанскими… или «ермаками»? — услышал он в ответ.

— Они теперь не ходят, — опустив глаза, буркнул Вадимка.

— Ну, а советские до нас ещё не дошли… Как же теперь мне быть? А?

Вадимка молчал.

— Так вот что, — строго сказала хозяйка. — Зачем тебе бумажки… за них ничего не купишь.

— Значит, работать за здорово живёшь?

— Почему за здорово живёшь? Будешь работать, буду кормить… Время сейчас такое — люди рады работать за кусок хлеба. Кому же охота с голоду подыхать… Чего же ты хочешь?

Вадимка не знал, что сказать.

— А спать мне на чём? — спросил он.

— Дам мешок, набьёшь его соломой, вот тебе и пуховик.

— А что в головашки?

— Возьмёшь в кухнянке старое одеяло.

Вадимка видел — в кухнянке под лавкой на земляном полу валялся лохмот от старого одеяла, какие-то обрывки грязной ваты. Наверно, об этом одеяле шла речь.

— А подушка? — продолжал он наступать.

— Хватит тебе и этих головашек, — еле сдерживаясь, выговорила хозяйка.

— А одеваться чем?

— Своим дождевиком оденешься. Не замёрзнешь!

Руки хозяйки заметно дрожали.

— А кровать будет?

— Нанимаешься на две недели, а требуешь себе пуховиков! И то ему подай, и другое вынь да положь! Что ты ко мне привязался? Обойдёшься и без кровати!

— Так я же не скотиняка… валяться на соломе да на земле… Я всё-таки человек, тётенька! — выпалил вгорячах пастушонок и разом осёкся.

Его слова задели хозяйку за живое. Она вдруг уставилась на него неподвижными, сумасшедшими глазами и перестала есть. Её красивое лицо стало безобразным.

— Да какие ж вы люди?.. Какие ж вы люди? — прошептала она еле слышно и вдруг крикнула во всю мочь: — Вы — звери!.. Звери!.. За что моего мужа убили?.. За что-о-о?

— Я, тётенька, никого не убивал, — растерялся Вадимка.

— Все вы гады, гады, гады! — завизжала хозяйка диким голосом, сорвалась с места и, истерически что-то выкрикивая, побежала в дом. Девочка с плачем кинулась следом.

За столом наступила тишина.

— Не туда ты, паря, разговор повёл, — вздохнул Никифор. — Давай кончать свою вечерю.

— Да кто ж это знал.

Батракам было слышно, как билась в рыданиях их хозяйка.

— Теперь к ней подходить нельзя… Это я уж хорошо знаю… Сама угомонится, — сказал дед, вставая.

…Никифор жил в кухнянке, он приютил и Вадимку. Кроватью старику служил скрипучий топчан. Вадимка устроился на земляном полу. Мешок, который дал ему дед, был слишком короток, да и соломы Вадимка набил в него слишком много, мешок стал как бревно, парнишка с него то и дело скатывался. Вместо подушки старик дал ему свой зипун. Несмотря на смертельную усталость, Вадимка никак не мог заснуть. Не спал и Никифор.

— Дедушка, а за что хозяина-то убили?

— Да видишь ли… — слышалось из темноты. — Ежели сказать правду, то нашему хуторишке в гражданскую войну прямо-таки везло. Там по железной дороге то отступают, то наступают, то белые, то красные… А мы затерялись в этих степях, сидим себе из норки выглядываем… Ты же видишь, сколько у нас худобы всякой. Кругом люди обнищали начисто, и голы, и босы, а нам хоть бы хны… Но случалось, что заглядывали и к нам.

И вот однажды заскочили и в наш двор… Это когда белые отступали в последний раз… Двое, из добровольческой армии, видать, офицеры. Загнанных своих лошадей бросили, а двух наших начали седлать. Вот тут-то и осатанел хозяин, муж Полины.

«Не дам! — кричит. — Не да-ам!»

Те седлают, а этот не даёт, стаскивает их. Схватил за уздцы обеих лошадей, повис и ни в какую! Те его плетьми, а он хоть бы что!

«Только через мой труп!» — кричит. Уже совсем осип, голосу лишился.

А один из офицеров с усмешкой и говорит:

— Ежели вы так на этом настаиваете, то пожалуйста!