Империя (№1) - Мечта империи

— Неужели твои хозяева не могли найти кого-нибудь помоложе?

— Я еще бодрячок, — ухмыльнулся Лапит. Новая машина подкатила к стадиону. Но в этот раз она даже не остановилась — ворота распахнулись заранее, и авто скрылось от взора дотошных корреспондентов.

— Если мы проторчим здесь еще полчаса, это будет подозрительно, — заметил Лапит.

— Если мы уйдем, это будет еще подозрительнее, — отвечал его более молодой коллега. — И запомни: нормальный репортер — настырный репортер.

— Как тебя зовут? — поинтересовался Лапит.

— Квинт, но в следующий раз я могу назваться иначе.

— Лапит. Это мое настоящее имя.

Со стадиона выехала черная закрытая машина, проехала сотню футов и затормозила. Водитель вышел и торопливо зашагал назад к воротам. Тут же из открытого окна высунулась чья-то голова. Мгновение внимательные глаза созерцали репортеров, потом появилась обнаженная женская рука и сделала энергичный жест. Лапит и Квинт не сговариваясь побежали к машине. Пассажирка авто — женщина лет тридцати трех — была некрасива: большой рот, черные выпуклые глаза и ярко-рыжие, коротко остриженные волосы, напоминающие щетину домашней метелки, — на такую красотку вряд ли клюнул бы даже невольник, выкупленный на средства фонда Либерты. А женщина в самом деле как будто собиралась их очаровывать.

— Кто-нибудь из вас курит? — спросила она.

И прищурилась. Глаза у нее, пожалуй, были ничего. И Лапит, и Квинт достали тут же по упаковке табачных палочек. Женщина поколебалась и вытащила одну из пачки Лапита.

— В таверне «Плясуны», — сказала она. Водитель тем временем уже бегом возвращался к машине.

— И огоньку, пожалуйста, — сказала она громко. Квинт щелкнул зажигалкой.

— Зачем ты их позвала? — рассерженно спросил водитель.

— Забыла табак в лаборатории. — При этом она из-под полуприкрытых век бросила мгновенный взгляд на Квинта, будто обожгла. — А ты не куришь… — добавила женщина с упреком.

Водитель ей не ответил. Машина рванулась, обдав стоящих репортеров горячим воздухом и бензиновым смрадом.

— Мы пойдем вместе, — сказал Лапит.

— Ладно. Может, я и разрешу тебе посидеть подле, — отвечал Квинт, скаля белые зубы.

У Лапита зубы были тоже белы, но, увы, вставные.

«Несомненно, это парень фрументарий, — подумал Лапит. — Но на кого он работает?»

Таверна «Плясуны» располагалась недалеко от амфитеатра. В окна был виден его облицованный мрамором закругленный бок. Здесь всегда было много народу. Лапит и Квинт с трудом отыскали места возле перегородки. Им подали суп в глиняных горшочках прямо с огня и кувшин неразбавленного кислого вина. За соседним столом двое мостильщиков улиц обсуждали последние новости.

— Сколько живу, а не припомню, чтобы кого-то из императорской семьи обвиняли в подобных штучках…

— Вранье, Марция сама все придумала… — поддакнул второй, широкоплечий здоровяк с короткой шеей и взъерошенными черными волосами. — И зачем такой парень, как Элий, спутался с этой шлюхой?

— Потому что шлюха, — отвечал первый. Квинт хлебнул вина и, прищурившись, поглядел на мостильщиков. Они уже закончили трапезу и, оставив рядом с мисками пару сестерциев, направились к выходу.

В этот момент явилась она. Прежде, в машине, когда можно было разглядеть лишь лицо, она показалась обоим «репортерам» безобразной. Теперь же, пока она шла к их столику, они разом причмокнули губами и не сговариваясь воскликнули: «Богиня!» На женщине была черная узкая туника выше колен. И этот простой наряд подчеркивал ее тонкую талию, высокую грудь и длинные ноги. У нее была фигура фотомодели. Женщина села на свободный стул и сразу заговорила:

— У меня есть несколько минут. Один из наших сказал, что его пытались остановить у входа репортеры. Вы репортеры?

Она взглянула сначала на Квинта, потом на Лапи-та, будто намеривалась прожечь их взглядом.

— Мы оба репортеры, — подтвердил Квинт. — Я — из «Акты диурны». А вот он — из «Римских братьев».

— Очень хорошо, что вас двое. Потому что одного могут убрать. Могут убрать и двоих. Но все же у двоих больше шансов.

Лапит криво улыбнулся, узнав о столь блестящей перспективе. Женщина засунула руку за вырез туники и вытащила спрятанные на груди две скатанные трубочкой бумажки. Бумажки были еще теплые. Квинт заерзал на стуле, а Лапит глубоко вздохнул.

— Здесь все написано. Если вас поймают, постарайтесь уничтожить записки. Для меня это смерть. А впрочем… Это смерть для всех. Так что лучше доберитесь до своих вестников. И укажите мое имя в статье. Могу заверить, оно известно в Риме. Сейчас я уезжаю, а у вас в запасе есть три дня. Трион доверил мне одно дело, но вы, ребята, ни за что не угадаете какое…

— Разумеется, не угадаем, — поддакнул Квинт. Он успел заметить, что их собеседница больше всего на свете гордится своим умом. И, как все женщины, обожает лесть.

— Он отправил меня в святилище Кроноса. Квинт с Лапитом переглянулись. В приказе Триона не было ничего странного. Многие ученые поклоняются богу времени. Женщина вытащила из сумки небольшой флакон. Но, несмотря на малые размеры, она с трудом удерживала его в руках.

— Трион велел отвезти туда вот это. В бутылке — радиоактивная жидкость. Я должна вылить ее в священные часы в храме Кроноса. Знаете, что это означает? — Оба «репортера» разом замотали головой. — Время начнет метаморфировать и потечет вспять. Что вы думаете по этому поводу?

Лапит промолчал, а Квинт осмелился предположить:

— Богам не стоит близко приближаться к людям — это слишком опасно.

Их загадочная собеседница кивнула:

— Чистая правда. Но я не повезу эту бутылку в святилище. Я исчезну. Надеюсь, вы опубликуете мое заявление прежде, чем люди Триона меня найдут. Кстати, об этой бутыли и поручении Триона не стоит сообщать. Ни богам, ни людям. К счастью, боги здесь не появляются. Слишком высокий фон.

Что подразумевалось под словом «фон», ни Квинт, ни Лапит не знали.

Женщина поднялась, махнула рукой, будто небрежно мазнула по невидимому листу, вычерчивая вопросительный знак, и направилась к выходу. Мужчины, сидящие за столиками, провожали ее взглядом. Квинт развернул бумажку и пробежал глазами первую строчку. Прочел… и тут же вновь свернул записку.

— А ведь ты не репортер, Лапит, — сказал он, глядя на дверь, в которую только что вышла их странная знакомая.

— Как и ты, — отозвался старик. Лапиту не хотелось читать таинственную записку. У него было нехорошее предчувствие.

— Кому ты служишь, Лапит?

— Богам…

Квинт скривил рот, давая понять, что оценил шутку.

— А я — первому префекту претория. И что же нам делать?

Лапит наконец развернул листок и прочел. Почерк был мелкий, убористый, но четкий. По мере того как Лапит читал, остатки волос у него на макушке вставали дыбом. Предчувствие не обмануло старого фрументария.

— Мы с тобой оба подонки, Лапит, как и положено быть фрументариям. Иначе не выжить. Но нам придется пойти в «Акту диурну» и передать послание. Клянусь Момом, покровителем свободы печати, это единственный выход.

Лапит хотел возразить, но только насчет подонков.

— Ведь мы оба готовы сдохнуть за этот паршивый мир, не так ли, Лапит?

— Конечно, — согласился старик. — Потому что лучшего просто нет.

Лапит не очень верил, что коллективный поход в «Акту диурну» даст результат. Но сам он ничего предложить не мог. Разумеется, он сообщит Меркурию о результате своих расследований. Но потом. Сейчас у Лапита на это не хватало смелости.

Женщину звали Норма Галликан. Она была дочерью префекта претория, возглавлявшего войска в Третью Северную войну. И одним из ведущих физиков в лаборатории Триона. И она была посвящена во все подробности разработок. Трион нарушил запрет богов.

В комнате Мома, бога злословия и насмешек, пахло старой, хранящейся многие-многие годы бумагой многочисленных вестников книг. Сам божок с круглым хитрым лицом, прикрепленным к короткой шее, развалился на ложе и листал затрепанную книжицу. То и дело его круглый животик сотрясался от смеха.

Меркурий наклонился и глянул на обложку.

— Лукиан! Эта же книга запрещена в Небесном дворце.

— Ерунда, — фыркнул Мом. — С тех пор как я сделался покровителем свободы печати, я могу читать все, что угодно. А лучше о нас, богах, чем Лукиан, никто не писал, уж поверь мне как профессионалу. А ты зачем сюда явился? Новый номер «Девочек Субуры» еще не вышел.

— Нет, «Девочки Субуры» меня не интересуют.

— С каких это пор?

— Ну, не в том смысле, что совсем… — усмехнулся Меркурий. — А в данный момент. Мне надо бы посмотреть номера «Акты диурны» за последние два месяца.

— Тогда понятно, почему тебя перестали интересовать девочки, — фыркнул Мом. — Подшивки на второй полке снизу. Бери. Я иногда просматриваю последнюю страницу, где печатают столичные сплетни.

И он вернулся к Лукиану. Меркурий глянул через плечо бога злословия. Разумеется, тот читал свой собственный диалог в изложении великого сатирика и млел от восторга.

— Это я подсказал ему кое-какие шуточки, — сообщил Мом, заметив, что Меркурий подглядывает. Покровитель торговцев и жуликов недоверчт фыркнул и вернулся к «Акте диурне». С божественной интуицией он сразу открыл подшивку на нужной странице. Сенатор Элий заинтересовался деятельностью Физической академии из-за чрезмерных средств, расходуемых лабораторией Триона. Будь это Медицинская академия, Меркурию было бы плевать на запросы сената. Но в физике богами введено множество запретов. А люди постоянно стремятся их нарушить. Кто курирует академию? Кажется, Аполлон. Но бога света не интересуют подробности. Ему достаточно того, что он вынужден постоянно взрывать летательные аппараты, которые чуть ли не каждый день пытаются подняться в воздух. Как будто людям мало тепловозов и авто для перемещения по земле! Им еще воздух подавай. Жить не могут без полета, как будто они птицы. Но похоже, что людей интересуют не только аэропланы.

— Кстати, ты слышал последний анекдот? — спросил Мом, отрываясь от чтения.

— Об императоре Руфине?

— Нет, о том, как можно уничтожить конунга викингов и их столицу Бирку. Нет? Все очень просто. Надо в один день из разных точек послать ему посылки. В ящиках будет находиться уран, знаешь, эта черная смола, используемая в керамической промышленности. Каждая из посылок не опасна. По мере получения их будут складывать у конунга на столе. А потом придет последняя — и бам! Бирки как не бывало.

Меркурий слушал Мома с открытым ртом.

— Что ты сказал? Посылки с ураном? И потом, когда масса превысит критическую, взрыв? Ты понимаешь, что это такое?

— Анекдот.

— Идиот! Это же цепная реакция! И Меркурий, отшвырнув подписку «Акты диурны», вылетел из кабинета Мома.

— Цепная реакция? — пожал плечами покровитель свободы слова. — А по-моему, это элементарная утечка информации.

Крошечный перистиль в доме Цезаря в Каринах не похож был на великолепные сады Палатинского дворца. Но на Палатине пока не желали видеть Цезаря. Он отсутствовал на официальных приемах и на семейных обедах. Похоже, его нигде не желали видеть. Когда он появлялся на улице, его сторонились. Голоса замолкали, издали долетали смешки. И эти смешки вызывали жгучий стыд и страх. Цезарь, вид которого вызывает смех, не может быть наследником императора.

«Они убьют меня…» — с тоскою думал несчастный юноша.

Безвольный Цезарь — мертвый Цезарь. Единственный шанс остаться в живых — это отречься от титула. Но Цезарь понимал, что отец ни за что не позволит ему сделать это. Если бы Марция не убежала, он бы женился на ней и закрыл бы себе дорогу на Палатин. Но почему бы ему не жениться на другой женщине с сомнительной репутацией? К примеру, на девушке из Субуры… Эта мысль Александру понравилась. Унизительность положения его не смущала. Все будут смеяться, глядя на него, и он сам будет хохотать громче всех. Смех спасет ему жизнь. Из Цезаря он превратится в шута. А Цезарем вместо него объявят Элия. Александр-шут будет потешать нового Цезаря. С каким наслаждением он сделает это! Александр уже хотел позвонить отцу, чтобы сообщить о своем решении, но испугался и не посмел набрать номер.

Всю ночь его мучили кошмары — какой-то человек в черном плаще склонялся над его ложем и клал холодные влажные пальцы на горло. Цезарь с воплем просыпался и долго лежал без сна. А когда наконец засыпал, сон повторялся, и опять являлся неведомый душитель. Но и наяву юношу не оставляли кошмары — он вновь и вновь вспоминал тот день, не в силах думать о другом. Он задыхался от ужаса, будто вигилы вновь надевали на него наручники. Но вместе с ужасом приходило желание. Потому что в памяти тут же всплывало обнаженное тело Марции, ослепительное среди смятых простыней.

Утром Цезарь послал на рынок старого педагога, чтобы тот выбрал для жертвоприношения петуха. Выданных денег хватило бы на живого страуса. А старик явился под хмельком и притащил какую-то тощую, наполовину ощипанную еще при жизни птицу. Впрочем, живой полностью ее нельзя было назвать — глаза ее то и дело затягивались желтой пленкой. Приносить такую жертву богам казалось святотатством. Цезарю пришлось возложить на алтарь лишь горсть благовоний, купленных у входа в храм.

Педагог стоял сзади и громко икал.

— Ничего страшного, дождемся следующих игр, а там купим для тебя клеймо у Клодии… И все образуется…

Да, да клеймо. В Антиохии сбудется его желание. Цезарь хочет, чтобы его сделали шутом. Просьбы о приобретении государственных должностей под запретом, но можно попросить, чтобы его лишили ненавистного титула. Такие клейма еще никто не заказывал за тысячу лет.

Вернувшись домой, Александр устроился на ложе в перистиле, смотрел на медленно бегущую изо рта Силена струю воды и жалел самого себя. Послал педагога купить что-нибудь новенькое из книг, читал, первые три фразы непременно приводили его в восторг, к пятой странице он начинал скучать, на десятой бросал чтение. Целый день прошел в бездействии, а Цезарю казалось, что он весь день суетился и потому вымотан и совершенно разбит. Его тянуло в сон. Хорошо бы сказаться больным и лечь в постель! Но он боялся спальни. Как только глаза его смежатся, вновь явится душитель и…

Человека, принесшего записку, Цезарь никогда раньше не видел. Хмурый неопрятный тип даже не сказал, кем послан и нужен ли ответ. Цезарь развернул письмо.

"Сенатор Гай Элий Мессий Деций Александру Валериану Децию Цезарю, привет.

Я знаю о нелепых обвинениях в твой адрес. Спешу сообщить, что не верю этим глупостям. Напротив, сочувствую, ибо понимаю, как тяжело переносить подобное обвинение. Прошу сегодня вечером разрешения навестить тебя, мой дорогой брат.

Будь здоров".

Странная записка. Прежде Элий никогда не называл его братом. Принять Элия или отказаться? По телу Цезаря пробежала дрожь. А что, если это лишь предлог и сенатор хочет уничтожить его и… Нет, Элий не способен на такую подлость. Желая мстить, он бы обвинил Цезаря открыто. Александр должен увидеться с ним, как это ни тяжело. Он расскажет Элию о своем плане жениться на проститутке и оставить Па-латин. Сегодня вечером он подарит Элию Империю. Быть может, это немного утешит сенатора?

После исчезновения Котта, а затем Марции дом сенатора Элия стоял пустой. Прохожие старались побыстрее пройти мимо. Поползли слухи, что дом проклят. Припомнили гибель всей родни Элия на войне и его собственную неудачную карьеру гладиатора. А теперь еще несчастье с Марцией! Быть может, чье-то исполненное желание отбросило черную тень на потомков императора Корнелия? Случайными такие совпадения не бывают.

Соседи знали, что за домом наблюдают. С утра до вечера на углу торчал какой-то тип, высматривая, не подойдет ли кто к дверям.

И Элий наконец вернулся. К дому подъехала машина с золотой эмблемой змеи и чаши, и двое санитаров вынесли из «скорой» носилки с неподвижным телом. Голова сенатора была замотана, наружу высовывался лишь кончик носа, да кое-где пряди черных волос торчали меж бинтами. Носилки сопровождал человек в форме центуриона вигилов. Санитары вскоре покинули дом. С раненым сенатором остался только вигил,. Наблюдатель отметил, что в доме зажегся свет на втором этаже. По всей видимости, в спальне.

Все складывалось как нельзя лучше.

Кассий Лентул услышал звук мотора, но не сразу понял, что происходит. Лишь когда полугрузовик выехал за ворота и, рыча мотором, помчался по улице, Кассий бросился в соседнюю комнату. Элия не было. Куда поехал этот наивный идиот?! Или сенатору надоела жизнь? Медик вытащил из-за шкафа свернутые трубкой номера «Акты диурны». Все ясно! Элий помчался к Марции, вот только хотелось бы знать, как он собирается ей помочь. Но Кассий и сам отличился! Медик несколько раз стукнул себя кулаком по лбу. Понадеялся, что раненый слаб и беспомощен, а Элий взял и удрал. Чтоб его посвятили подземным богам! И зачем только Кассий решил ему помогать?!

Медик нашел на столе записку:

«Вернусь, как только смогу. Заплати торговцу вестниками. Я взял у него номера в долг. Береги Петицию. Я вернусь и спасу ее. Элий».

Как благородно! Бред сумасшедшего. Он вернется и спасет. И главное — не забыл, что должен пару ассов лоточнику! Кассий в ярости готов был сейчас кого-нибудь загрызть. Он вышел на террасу и сел на ступени. Вечер спускался над Никеей. Нарядная публика высыпала на самую знаменитую в Империи набережную прогуляться вдоль живого пальмового портика.

Ласковое море негромко вздыхало и навевало сладкие сны.

Бенит отказался от обеда. Выпил только чашу разбавленного вина. Его ожидало очень важное дело. За окном было темно. Хронометр в золотом корпусе размеренно отсчитывал секунды. Телефон разрыдался безумными трелями после долгого молчания. Бенит взял трубку.

— Элия привезли, — сказал хриплый, явно измененный голос, и тут же послышались короткие гудки.

Бенит усмехнулся. Он был уже готов. Стоял в таб-лине, обряженный в белую тогу с пурпурной полосой. На голове — черный парик с прямыми волосами. На ногах сандалии, причем одна подметка толще другой, так что при каждом шаге Бенит хромал вполне правдоподобно. Пурпурные сенаторские носилки ждут у входа. И, завернутый в платок, резец Марции лежит в кошеле на поясе.

Цезарь проспал часа два или три в перистиле. Когда открыл глаза, было совсем темно. Перед ним стоял человек в белой тоге с пурпурной сенаторской полосой. Гость шагнул к ложу, демонстративно хромая.

Элий? Или не он? Цезарю почудилось, что сенатор сделался ниже ростом. Лица нельзя было разглядеть, потому что накинутая на голову пола тоги скрывала его, как капюшон.

— Элий, ты станешь Цезарем! — воскликнул Александр радостно. — Я очень хорошо придумал, ты только послушай… — он захлебнулся словами и умолк.

Гость не отвечал.

О боги, как Александр всегда завидовал Элию. Его внешности, его умению держаться. Его ловкости, когда тот был гладиатором. Потом, когда Элий лежал на арене, а вокруг него, набухая, все расширялся круг красного песка, как он завидовал тогда умирающему гладиатору! Цезарь мечтал о такой смерти — мгновенной, героической, почти ненастоящей. Но Элий не умер. Он оставил арену и занял место в курии. И тогда Александр стал завидовать ему еще больше — он зачитывался речами Элия в сенате, как другие зачитываются библионами Фабии или Макрина. Александр вновь что-то залепетал о своем плане.

Элий молчал.

Цезаря охватила дрожь. Неужели сенатор пришел его убить?! Александр хотел вскочить с ложа, но ужас обездвижил его. В руке незваного гостя что-то мелькнуло. Не меч — слишком коротко для меча. И не кинжал — массивное лезвие. Человек в сенаторской тоге схватил Цезаря за шиворот, а другой рукой нанес удар. Юноше показалось, будто его разорвало пополам. Цезарь согнулся и повис на руке убийцы. Внутри него что-то булькало и хрипело, как в сломанном механизме.

— На по… — выдохнул он, и изо рта хлынула кровь. Лишь в последний момент он разглядел лицо убийцы. То был не Элий. Бессердечные боги не даровали Цезарю последней радости — умереть от руки мстителя.

Он погибал от руки подонка.

Курций размотал бинты и снял с головы Вера парик:

— Ну и каково находиться в шкуре сенатора? — поинтересовался центурион.

— В чужой шкуре всегда плохо. Долго мы здесь пробудем?

— Ты приманка для волка, о котором я говорил. Так что сидеть тебе здесь, пока волк не появится.

В дома царила гулкая мертвая тишина. Еще совсем недавно здесь жили двое счастливых людей, влюбленных друг в друга. А теперь…

Курций бесцеремонно осматривал спальню сенатора. В отличие от прочих покоев, спальня выглядела аскетично. Лишь фрески на стенах украшали комнату. На столике старинный телефонный аппарат из бронзы и слоновой кости. На узком деревянном ложе Элия не было даже белья, как будто никто не ждал его возвращения.

Вер был уверен — Элию не понравилось бы это вторжение.

— Какое странное совпадение… — прошептал Вер. — Я, ты, Элий, Корнелий Икел… Мы вновь сошлись.

— О чем ты?

— Моя мать и старший брат Элия Тиберий служили в специальной когорте «Нереида» Второго Парфянского легиона. И погибли в один день. А ты, седой комар, остался жив. Ты должен мне и Элию по жизни, запомни это.

Курций перестал рыться в шкафу и повернулся к Веру.

— Ах вот оно что… То-то я заметил, что ты дрожишь, едва я скажу «Нереида»… Но ты обратился не в тот банк, парень. Твой должник — Корнелий Икел. А я был болен и валялся в больнице в Риме. Я знаю одно: наша когорта никогда не принимала участия в боях, в тот момент находилась в Нижней Германии. Я их хорошо помню. Нормальные парни и девчонки, еще ни разу не нюхнувшие пороха. Почти все патриции, но не слишком этим кичились. Хорошие, честные ребята. Многие — последние в своем роду, но не пытались добиться отсрочки. А об остальном можешь поинтересоваться у Икела. Когда мы его сцапаем. Я тоже с нетерпением жду встречи.

Вер и сам подозревал, что Курций ничего не сможет ему рассказать. Но все равно он был разочарован. Сердце Вера билось как сумасшедшее. «Нереида»… «Нереида»… «Нереида»… — звучало в ушах с каждым ударом.

— Я спущусь вниз…— сказал Вер.

— Только не зажигай свет, — предупредил Курций. — Пусть думают, что добыча легка.

— А ты прекрати рыться в вещах Элия, — посоветовал в свою очередь Вер.

— Ищу что-нибудь, что может натолкнуть на след насильника.

— В спальне Элия? Ты рехнулся! — оскорбился Вер за друга.

— Пятна спермы и пятна крови можно найти в самых неожиданных местах. И не надо щепетильничать — все равно римские вигилы все здесь перерыли до меня.

И Курций вернулся к своему занятию. У старого вигила был песий нюх, он отыскивал следы там, где их не могло быть априори. И находил. Вот и сейчас на нижней полке в шкафу под стопкой одежды обнаружил старую папку, о которой и сам владелец наверняка позабыл. Ничего ценного в папке не было, кроме нескольких старых фотографий и одной пожелтелой бумаги. Но эта бумага заинтересовала Курция чрезвычайно.

С наступлением темноты выла собака. Заунывно и без перерыва. Пожилой толстый вигил вытер платком взмокший лоб и, тяжело вздохнув, вышел из здания железнодорожной станции. Ночь была тихой и душной, даже фонтан возле святилища Меркурия журчал как будто с неохотою. От жары звезды казались каплями пота, выступившими на коже небосклона. Одна капля-звезда, не удержавшись, покатилась вниз, за ней другая. А собака продолжала выть.

Вигил спустился по истертым мраморным ступеням и направился к полосе кустов, что тянулись вдоль насыпи. Белое пятно электрического света прыгало по кустам лавровых роз, усыпанных красными цветами. Дорожка, мощенная камнем, в темноте казалась ослепительно белой, неземной. Потусторонней.

«Дорога ведет прямо в Аид», — подумал вигил — и не ошибся.

Человек лежал поперек дорожки, выпростав одну руку и поджав другую. По тому, как распласталось тело на камнях, вигил понял, что человек мертв. Толстяк, кряхтя, склонился над мертвецом, луч фонарика метнулся из стороны в сторону, отыскивая голову. Не сразу вигил сообразил, что влажно блестевшее черное пятно и есть человеческое лицо. Вигил помянул Орка, присел на корточки и тронул руку лежащего — не для того, чтобы определить, жив ли тот или мертв, но лишь затем, чтобы хоть что-то узнать об умершем — молод он или стар, горожанин или житель соседней деревни. Судя по ладони, человек был стариком и горожанином. Вигил поискал на поясе убитого кошелек. Кошелька не нашел. Ограбление? Но тут же заметил на запястье золотой браслет. Нет. Кто-то хотел, чтобы подумали на ограбление. Убийство (теперь вигил уже не сомневался, что это было убийство) произошло из-за чего-то другого.

— Он мертв? — спросил голос из темноты.

Вигил поднял голову. Перед ним возник молодой человек в шлеме с крылышками и с обвитым двумя змеями жезлом в руке. Вигил перевел взгляд на ноги незнакомца. Так и есть, сандалии тоже крылаты. Не иначе — актер, поспешающий прямо в костюме со спектакля… Вот только… Нигде поблизости нет театра. До Рима от этой станции всего пять миль, и жители на спектакли ездят в столицу. К тому же вигил не слышал, как этот человек подошел. Незнакомец явился ниоткуда. Уж не сам ли Меркурий, покровитель путей сообщения, слез со своего пьедестала в святилище и теперь расхаживает вдоль насыпи и проверяет… Одним богам ведомо, что он там такое проверяет. У вигила противно похолодело внутри. Он хотел подняться, но не было сил. И он так и остался сидеть на корточках возле тела.

— Откуда шел пассажирский поезд? — Незнакомец спрашивал раздраженно и зло.

У вигила не было никакого желания ему перечить.

— Из Вероны. Я могу позвонить в префектуру? — Он и сам не знал, почему спрашивает у незнакомца разрешения.

— Значит, Верона, — проговорил Меркурий задумчиво.

Сандалии на его ногах трепыхнулись. И он шагнул в ночное небо, как люди шагают в пустую комнату. И исчез. Бледный светляк взмыл вертикально вверх. И след за ним долго светился в ночи и не таял.

— О боги, — только и выдохнул вигил.

За окном давно стемнело. Юний Вер прогуливался по атрию в доме Элия, дожидаясь… чего? Он и сам не знал, чего ждет от этой ночи. Но уж чего-то важного, значительного — непременно. Духота накатывала волнами. Кружа по атрию, Вер то и дело наклонялся к бассейну и черпал воду, смачивая лицо и шею. Тогда отражение бронзовой Либерты начинает рябить, и факел, отделившись от мускулистой руки, подплывал к самому бортику мраморного бассейна.

— Ну что, богиня, — фамильярно обратился Юний Вер к бронзовой Свободе, — по-моему, для тебя в Риме настают плохие времена. Пора бы тебе спуститься на землю да приструнить расшалившихся граждан.

Либерта не отвечала — она смотрела прямо перед собой. Позолоченный острозубый венец на ее голове слегка светился.

— Если имеешь глупость думать, что люди тебя любят, — продолжал рассуждать Вер, — то ты глубоко заблуждаешься. Люди лишь делают вид, что поклоняются тебе. На самом деле они бегут от тебя. Всю жизнь. Только такой сумасшедший, как Элий, мог устроить в своем доме твой алтарь.

Так и не дождавшись ответа от бронзовой собеседницы, Юний Вер вновь принялся расхаживать по атрию, рассматривая бесчисленные гипсовые и восковые слепки, выставленные на дубовых полках. В большинстве своем это были копии восковых масок императоров, начиная с Траяна Деция. Но даже в этом случае ряд был не полным, ибо к тому времени, как Траян Деций сделался императором и основал династию, род Дециев уже насчитывал около шестисот лет. Вер с удивлением отметил, что ни капли не завидует Элию. Разговаривая с Кассием Лентулом в Колизее, он пытался представить себя ненавистником аристократии, злопыхателем и бунтарем. И вот теперь, рассматривая эту портретную галерею, Вер понял, что и зависть, и ненависть он всегда лишь изображал. Он просто чувствовал себя другим. Не хуже и не лучше.

От всех Вер как будто огражден стеной, и попытки пробить ограду лишь увеличивают ее толщину. Красавец атлет, исполняющий желания гладиатор, плебей, но при этом гражданин Рима, а значит, и мира — то есть все в одном лице. Выдающийся и обычный. Он должен быть в самой гуще жизни, а он страдает от одиночества, как от аллергии — каждодневно, мучительно, без надежды на излечение. Аристократ Элий, напротив, не страдал от этого недуга вовсе. Он был своим в Афинской академии, на арене, в сенате. Какие бы безумные взгляды ни отстаивал, как бы нелепо себя ни вел, он повсюду был свой. Он с легкостью наживал себе врагов, но и друзья всегда находились.

Вер остановился возле полки с восковыми масками ближайших родственников Элия. Вот его дед — младший'сын императора Корнелия, сначала блестящий военный, затем преподаватель академии в Афинах — весьма странное занятие для члена императорской фамилии, — потом сенатор. Вот отец Элия Адриан, умерший в больнице от ран во время Третьей Северной войны, — Элий на него очень похож — тот же высокий лоб и тонкий нос. И… постой-ка, должен же быть еще старший брат, легионер Второго Парфянского легиона, погибший вместе с другими солдатами специальной когорты «Нереида». Тиберий Валериан Мессий Деций, где же он? Вер внимательно осмотрел полку. Маски Тиберия не было. Невероятно! Это безродному Веру могли из-за неразберихи и обилия подобных посылок не прислать посмертной маски его матери. Но Элию ее обязаны были доставить с нарочным! Бронзовая табличка с именем и датой рождения и смерти на месте. А маски нет. Опять «Нереида»! Вер почувствовал, как в висках гулко застучала кровь. «Нереида»… Почему он знает о ней так мало, если она имеет для него такое значение?! «Нереида» — он вновь и вновь повторял это слово, и кровь в висках стучала все громче, сердце бухало, будто молот по наковальне.

— «Нереида»! — выкрикнул он в духоту ночи.

Призыв прозвучал, но ответа не последовало. Вер подошел к окну, выходящему на улицу, и, скрестив руки на груди, принялся смотреть на освещенную фонарем мостовую и огромное дерево у входа, шатром берегущее возле себя чернильную тень. Гости скоро придут. Ждать осталось недолго.

Корнелий Икел вышел из принципария[54] и направился к карцеру. Лагерь преторианцев и ночью освещен как днем, но префект претория нес с собой фонарь. Гвардеец, дежуривший у дверей карцера, приветствовал префекта. Тот небрежно махнул рукой в ответ и велел охраннику отправляться в караульное помещение.