Самое время! - Хроника № 13 (сборник)

Метла хотела пройти через них, но они не дали. Притеснились к дыре втроем, Метла вынуждена была залезть обратно.

А потом залезли и они, держась рядом.

– Вы отдыхаете тут, мы тоже хотим отдохнуть, – сказал парень в красной футболке. – Вы что-то имеете против?

Друзья молчали.

– Ты что-то имеешь против? – обратился парень к Лещу.

– Да отдыхайте, мне-то что, – пожал Лещ плечами, глядя в сторону.

– А ты, эй, пьяный, ты имеешь против?

Жужик промычал что-то невнятное.

Кавказцы засмеялись.

– А ты что-то имеешь против? – спросил парень Тихона.

– Отдыхайте, а мы пойдем, – сказал Тихон.

– Как мы можем отдыхать? Вы недовольные, а мы будем отдыхать? Вот она против, – показал парень на Метлу. – Ты против?

– Отстань, – сказала Метла.

– А почему вы так грубо говорите мне? Я вам разве грубо что сказал? Я самый вежливый, вот у ребят спроси.

Ребята закивали: да, да, да, он вежливый!

– Меня зовут Девлет, а как вас зовут?

– Никак. Дай пройти.

– Они еще удивляются, почему русских девушек считают, что они проститутки! А как считать, если ты со мной ведешь себя не нормально, как с человеком, а ты как проститутка себя ведешь! Ты это понимаешь? Смотри на меня!

Голос парня изменился, появилась жесткость, наметился некий разгон, как у машины, которая переходит на повышенную передачу, готовая рвануться вперед. Его приятели сразу это почуяли, подобрались, напружинились. Приготовились.

– Ну смотрю, что дальше? – Метла вскинула голову и посмотрела прямо в глаза парню.

Хорошо посмотрела, оценил Тихон. Твердо, спокойно, без вызова, но и без страха.

А парню это не понравилось.

– Вот, – сказал он. – Ты смотришь как проститутка. Девушка мужчине не должна так смотреть, она скромно должна смотреть. А ты смотришь, как мне продаешься будто. Только я тебя не куплю, я тебя даром возьму. Хорошо? Ты радуешься, да? – засветился он улыбкой, а друзья просто в восторг пришли от его юмора, начали хохотать и, корчась от смеха, выкрикивали:

– Молодец, Девлет! Красавец!

Довольный сам своей шуткой, парень уже не мог остановиться, он быстрым движением похлопал Метлу по щеке. Каким-то особенным манером и с особенным (будто тренировался) звуком: будто по заднице хлопал, а не по лицу.

Тихон рванулся и обеими руками отпихнул парня.

– Ты, морда! А ну…

Он не успел продолжить, парень, слегка покачнувшись от его толчка, среагировал быстро: ударил Тихона по скуле, Тихон упал.

Но, упав, не растерялся, схватил камень, вскочил и замахнулся.

– Один удар, и голова всмятку! Пошел отсюда, сука! – закричал он во всю мочь, коверкая в неистовом крике язык, так что получилось не «сука», а что-то вроде «сэка».

Друзья кавказца отшатнулись, но не побежали. А тот, внимательно глядя на Тихона, сунул руку в карман, выхватил что-то.

Это что-то щелкнуло, и Тихон увидел перед собой длинное лезвие ножа.

– Хэй! – выкрикнул парень в красной футболке и сделал выпад.

Тихон уронил камень и посмотрел на живот.

Следствие велось долго и безрезультатно.

Убийцу Тихона, то есть Ильи Тихонова, студента, единственного сына матери-учительницы, так и не нашли. И друзей его не нашли. В тот день к вечеру пошел дождь, он лил два дня, вода затекла в грот, смыв все следы. А от свидетелей пользы оказалось мало. Они подробно описывали, как все произошло, но при этом не могли даже приблизительно описать внешность напавших, будто не видели их или видели в темноте. Помнили только красную футболку и черные очки. Фотороботы убийцы, составленные по словам Жужика, Метлы и Леща (то есть Вячеслава Жужакина, Анастасии Метлянской и Сергея Лещенко), были такими, будто они описывали абсолютно разных людей.

И дело осталось, как говорят в соответствующих органах, висячим, без доказательств и подозреваемых, только с формулировкой случившегося: «убийство из хулиганских побуждений».

Однажды зимой, когда сидели в подъезде, на заплеванной и забросанной окурками площадке последнего этажа, Метла сказала:

– Я читала про этого студента Иванова. Его, оказывается, даже не в этом гроте убили, а в другом. А про этот – ну, вроде того, легенда.

– Это ты к чему? – спросил Лещ.

– Да так.

Ремонт

Они жили впятером в трехкомнатной квартире: Дмитрий, его жена Нина, двое сыновей, Саша и Коля, и мать Дмитрия Лидия Эдуардовна.

Лидия Эдуардовна после смерти мужа на месяц заперлась в своей комнате, только по ночам слышны были шаги – в кухню и в туалет. И опять тишина.

Появилась постаревшая. И осталась такой навсегда, словно за месяц достигла семидесяти лет и на этом остановилась.

Когда Нина вышла замуж за Дмитрия и поселилась в этой квартире, Лидия Эдуардовна была уже на пенсии. Ее никто не помнил здоровой, хотя она и не была совсем уж больной. Она – недомогала. Ни посидеть с детьми, ни приготовить, ни убраться.

«Что-то мне нехорошо», – и скрывалась в своей комнате, которую запирала на два замка: врезной и английский, с защелкой; ключи от замков она не давала никому.

– Может, она там духов вызывает? – весело спрашивала Нина в первые годы совместной жизни.

– Или алхимией занимается, золото варит, – так же весело подхватывал Дмитрий.

Тогда все было молодо и легко.

Потом стало тяготить.

– Это сумасшествие, согласись, – говорила Нина.

– Бытовое, – с поправкой соглашался Дмитрий.

– Я ни разу не была в этой комнате. И никто не был. Что там?

– Я сам уже забыл.

Подобрать ключи и проникнуть в комнату (как предлагали авантюристы Саша и Коля) никто не решался, да и не было возможности: Лидия Эдуардовна выходила из дома редко и ненадолго. Покупала полуфабрикаты, которыми питалась. «Чтобы никого не затруднять».

Нельзя было рассмотреть что-то, когда она выходила из комнаты или входила в нее: дверь открывалась ровно настолько, чтобы проскользнуть боком, удавалось на секунду увидеть только платяной шкаф с зеркалом, которое ничего не отражало: из-за сдвинутых плотных штор в комнате царил сумрак.

– Представляю, какой там хлам, какая грязь и пыль. Она окно лет десять не мыла, – говорила Нина.

– Это ее дело, – терпеливо отвечал Дмитрий.

Нина мечтала о ремонте квартиры. Она работала массажисткой в государственной клинике, для стажа, и занималась частной практикой, ездила по клиентам.

И постоянно рассказывала Дмитрию, какие видела замечательные интерьеры.

– Люди живут все лучше. И разнообразнее. Ты заметь, раньше все говорили: евроремонт. То есть стандарт такой: кухня в одном стиле, ванна красиво плиткой выложена, пол – паркет или доска, двери хорошие, потолок ровный, окна пластиковые. И все, прямо образец будто бы. А сейчас как говорят?

– Как сейчас говорят?

– Ты не смейся. Сейчас говорят: дизайн. То есть каждый уже придумывает под себя.

Нина покупала журналы с фотографиями интерьеров, рассматривала, обсуждала с мужем. Придумывала, как все будет.

А пока вокруг была теснота, мебель впритирку, вещи во всех углах, на кухне вечно гора грязной посуды и спор, кому мыть, потолок облупился, обои выцвели, порваны и разрисованы – еще детскими руками Саши и Коли.

– Давай хотя бы косметику наведем, – предлагал Дмитрий.

– Нет, – говорила Нина. – Если уж делать, так делать. А главное, мы всё тут отремонтируем, а там, – она кивала в сторону комнаты Лидии Эдуардовны, – останется помойка? Я от одного этого с ума сойду. А у себя она менять ничего не позволит. Помнишь, я только заикнулась, она сразу, – Нина расправила плечи и приподняла голову, изображая Лидию Эдуардовну, – «Ни в коем случае. И надеюсь, мы больше не вернемся к этой теме!»

Хотя Лидия Эдуардовна редко выходила из комнаты, когда кто-то был дома, дух ее витал в квартире, дух умиротворенной безнадежности, который, наверное, вполне ее удовлетворял, а на остальных незримо давил. Поэтому никто не любил долго находиться дома. Нина работала в клинике и по заказам с утра до вечера, Дмитрий был увлеченно занят хлопотливой работой в Техническом центре Останкинской телестудии, Саша и Коля учились сначала в школе, а потом в вузах и любили после занятий общаться с друзьями у них дома, на улице, в кафе; семья сходилась только вечером, словно лишь для того, чтобы переночевать и вновь разойтись.

Иногда Нина не выдерживала.

– Я не желаю ей смерти, – сказала она как-то, – но, врать не буду, жду. Потому что зачем она живет? От нее никому ни тепло ни холодно.

– Не надо так, Нина, – сказал Дмитрий и отвернулся.

– Извини. Но я всегда правду, ты же знаешь.

Саша, старший, когда ему исполнилось восемнадцать, снял с другом-сокурсником квартиру. Родители отговаривали, но не настойчиво. Понимали.

Коля жил дома до девятнадцати, а потом женился на девушке двадцати пяти лет, инструкторше из тренажерного зала, где занимался. То есть как женился – просто ушел к ней жить. Бойфрендом.

Стало чуть легче. У Дмитрия и Нины появилась спальня. Она и раньше была, но в ней, кроме раскладного дивана, громоздились два шкафа, да еще письменный стол с компьютером Дмитрия. А Саша и Коля спали в гостиной на двухъярусной металлической кровати, которая отгораживалась ширмой из гобеленового полотна.

Кое-что выкинули, кое-что переставили.

– Теперь-то давай хоть что-то сделаем со стенами, с потолком, – предложил Дмитрий.

– Как? Люди обычно съезжают куда-то на три-четыре месяца, освобождают пространство. А куда мы съедем? Или вариант: всем поселиться в отдельной комнате. Временно. Но у нас отдельная комната только у твоей мамы.

– Можем перемещаться хотя бы из комнаты в комнату. Нельзя же так жить.

– Нельзя, но жили же. И еще поживем.

Весной, когда Дмитрий и Нина мыли окна, убирались, в очередной раз переставляли мебель, стараясь не глядеть на обшарпанные потолки и стены, на выщербленный пол из допотопной паркетной доски, Лидия Эдуардовна вдруг вышла к ним, посмотрела с печальной усмешкой, будто деятельность сына и невестки была ей упреком, и сказала:

– Скоро вам свободней будет. К лету не гарантирую, а к осени ждите, умру.

– Мама, перестаньте! – отмахнулась Нина.

Лидия Эдуардовна пожала плечами и скрылась в своей комнате.

А осенью, как и обещала, умерла.

В начале октября, бабьим летом, в солнечную теплую погоду. Не выходила из комнаты два дня, на третий спохватились, Дмитрий выломал дверь. Мать лежала на постели, сложив руки, с закрытыми глазами, вся подобравшаяся, будто позаботилась о том, чтобы не причинить лишних хлопот.

Схоронили, испытывая светлую печаль, но и облегчение, которого почти не скрывали, настолько оно казалось естественным.

Тут-то Нина и призналась, что скопила за долгие годы такую сумму на ремонт, что можно начать хоть завтра.

– Значит, мы себе во всем отказывали, я не мог нормальную машину купить, а ты тут богатела? – спросил Дмитрий – без упрека, с оттенком даже похвалы. На самом деле его вполне устраивала машина, в остальном тоже до аскетизма не доходили: одеты и они сами, и дети были прилично, питались неплохо.

Нина, поняв мужа, польщенно улыбнулась и достала пакет с деньгами. Пересчитала у него на глазах, гордясь.

– Ого! – сказал Дмитрий. – Ты, наверно, в самом деле на какой-нибудь дизайн замахнулась!

– Не на какой-нибудь, а на хороший.

Первым делом занялись очисткой комнаты Лидии Эдуардовны, не привлекая Сашу и Колю, чтобы не портить им память о бабушке.

– Боже ты мой! – сказала Нина, когда отдернула шторы и осмотрела комнату при беспощадном дневном свете.

А Дмитрий смотрел молча и грустно. Будто попал в четверть века назад, а то и раньше: многие вещи сохранились с семидесятых годов. Тот же зеркальный шкаф с петлями, которых сейчас не делают – отличными, кстати, не три хилых крепления по дверце, а сплошь, снизу доверху. Деревянная кровать с металлическими ножками. Письменный стол. Книжный большой шкаф до потолка, все книги зачитаны, ими, похоже, и занимала свое время Лидия Эдуардовна. Настольная металлическая лампа с кнопкой, торшер с покосившимся конусным абажуром из гофрированного пластика…

Начали выносить, разбирать.

Дмитрий хотел что-то оставить на память из мебели, но все было безлико, стандартно, отдавало не стариной, а старостью. На личные мамины вещи – платья, халаты, блузки – он даже не смотрел, больно становилось, их разборкой занималась только Нина. Каких-то интересных для памяти мелочей тоже не оказалось. Глобус с трещиной, календарь-перевертыш, подставка для ручек… Взял в результате только фотоальбом в дерматиновой обложке с надписью «VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Москва. 1957». Фотографии не стал рассматривать, отложил на потом.

Нина все распланировала.

– Сначала делаем мамину комнату. Потом заселяемся в нее и ремонтируем все остальное. Ты согласен?

– Вполне.

Но бригадир, шустрый круглоголовый мальчик лет двадцати пяти, в черных брюках со стрелочкой, в остроносых лаковых туфлях, распорядился по-своему:

– Наоборот, в отдельной комнате пока ничего не делаем, только зачистку. А то наведем красоту, а вы будете потом из других комнат грязь таскать. Поставьте тут, что нужно, из старой мебели, живите, а мы будем остальное громить и строить.

Нина сразу его зауважала, согласилась.

Она взяла отпуск, перестала ездить по клиентам, занималась только ремонтом. Дмитрий, возвращаясь с работы, часто заставал ее в процессе, слушая с почтительностью непосвященного новые для себя слова и обороты: «под один маячок общую стяжку делать будем или чтобы просто ровно?», «тут штробить во всю стену придется», «гипсокартон согнем, сделаем овал, как хотите», «пеноблоком, хозяйка, ванну можно обнести, но как бы грибок не пошел». И экзотические имена: «Грое», «Занусси», «Аркана», «Замбаити», «Парла».

– Что такое «замбаити»? – спросил как-то за ужином.

– Обои итальянские. Фирма так называется.

– А «парла»?

– Тоже фирма. Паркетная доска. Вот мучаюсь, кстати, что выбрать. Есть отличные шведские «Таркетт» и «Форбо», нравятся мне, «Харо» немецкие тоже ничего, отличные финские, но дорогие – «Упофлор», «Карелия», та же «Парла». Отечественные тоже есть.

Увлекшись, Нина показывала Дмитрию каталоги: обои, кухонная техника, напольная и настенная плитка, оборудование для ванны и туалета, люстры, бра, паласы, шкафы и шкафчики, диваны, кресла, столы, стулья…

Каждый вечер Дмитрий видел изменения, они его радовали.

Однажды наткнулся на горячую ссору жены с лукавым бригадиром Ромой.

– Ромашечка, не морочь мне мозги, я видела, как этот молдаванин плитку кладет!

– Он хохол.

– Без разницы! Думаешь, я не знаю, как надо? Загрунтовать стену, а потом плотно класть на раствор, а он что делал, ты знаешь? На середку совочком кинет горку, приложит плитку и начинает выравнивать. Конечно, так легче! А что получилось? В середке приклеено, а по бокам пустота! Вода будет заливаться, да и просто отвалится все!

– Нин, я тебе гарантирую, он понимает, что делает! Эта горка, как ты говоришь, она по всей плитке расходится, плитка сидит плотно, я тебе говорю!

– Хорошо! – Нина метнулась в ванную, где одна стена была полностью выложена плиткой. – Я сейчас в любом месте отколупну три плитки, и если будет так, как я говорю, переделываете всю стену! За свой счет.

– Да пожалуйста! – пошел ва-банк Рома.

Нина схватила оставленные плиточником инструменты, решительно отбила три прямоугольника, при этом не сломав их, и торжествующе показала Роме. Тот почесал в затылке: действительно, на стене была круглая плоская выпуклость, на плитке след от нее, а по краям – пусто.

– Косяк! – признал Рома. – Ах он гад! Все заново переложит, обещаю! Вот что значит не уследить.

– Ой, да ладно тебе! – рассмеялась Нина. – Будто я не знаю, что они все для скорости так работают. И тебе это прекрасно известно! Учти, Рома, я все по интернету изучила – и как плитку класть, и как полы, мы о стяжке и подложке с тобой отдельно поговорим. И пусть попробуют те, кто потолок будет обрабатывать, не дать подсохнуть после грунтовки!

– Нин, у меня лучшая бригада в Москве! – успокаивал Рома улыбаясь, и видно было по этой улыбке, что видел он перевидел таких специалистов, кое-что вычитавших в интернете, все равно свое возьмет, обманет на цене, на качестве, а где можно будет, напортачит, потому что без этого в Москве ремонта не было, нет и не будет. Дмитрий знал это, но помалкивал, не хотел огорчать Нину.

Он только спросил после ухода Ромы:

– А почему он тебя на ты? Совсем ведь пацан, ты ему в матери годишься.

– Отстал от жизни, Дима, они сейчас все тыкают.

Дело спорилось, кипело, бедный Рома почти все время торчал здесь, хотя у него были и другие объекты, некоторые мастера отказывались работать. Один заявил: «Я вам не негр на плантации, чтоб надсмотрщик надо мной стоял!».

– Ты понимаешь, в чем дело, – горячо делилась Нина с мужем, – они настолько привыкли халтурить, что нормально работать уже не умеют! Ванну установили и быстренько начинают ее закладывать, а я заглянула под нее, там сливная труба без сифона! Это такая загогулина, – она показала рукой, видя, что Дмитрий не понимает (он был силен только в электронных устройствах), – там водяной замок образуется, чтобы не воняло из трубы и стояка. Я им говорю: ребята, вы забыли или нарочно? А они мне: хозяйка, тебе лучше хотели сделать, сифоны ведь засоряются! Я говорю: дурочку-то не делайте из меня! Пришлось им поставить. И они ведь даже не нарочно, просто сифона не было, а за ним ехать – время терять. А воруют, Дим, ты не представляешь, ну просто на всем! Купили на стройрынке шпаклевку сухую, а ее много, показывают мне товарный чек, ну, знаешь, бумажка такая от руки с печатью. Я говорю: а кассовый чек где? Они мне: там не дают. Поехала, проверила: ага, не дают! Все дают, если спросить. В чем химия, Дима: упаковка стоит, допустим, пятьсот, а они продавцу говорят: ты напиши в товарном, что семьсот, а мы тебе пятьсот пятьдесят заплатим. То есть продавцу пятьдесят навара, а им сто пятьдесят – с каждой упаковки! За мой счет! Нет, сама буду по рынкам ездить и все закупать.

И Нина, действительно, ездила с Ромой и мастерами по рынкам и магазинам, все контролировала, все проверяла. Рома вздыхал и говорил:

– Нин, я прям поседею с тобой, нельзя так до людей докапываться. Они разозлятся и хуже работать будут.

– То есть они хорошо работают только тогда, когда можно воровать?

– Неправильно вопрос ставишь, – отвечал не по возрасту рассудительный Рома. – Каждый человек в работе хочет иметь свой интерес, тогда он в настроении.

– А ты им просто плати по-человечески! Ты, я вижу, Ромашечка, на «мерседесе» уже катаешься, пускай и подержанном, хотя еще мальчик сопливый, прости на добром слове, это с каких денег, интересно?

Предложение платить по-человечески так насмешило Рому, что он чистосердечно рассмеялся и закрутил головой.

– «Мерседес» от фирмы, – сказал он, смеясь, – а ты, Нин, жизни не понимаешь.

Долго ли, коротко, квартира стала приобретать вид просто шикарный. Потолки кипенно-белые, обои приятных оттенков с рельефной фактурой («чем больше рельеф, тем богаче смотрится», – объяснила Нина), на полу паркетная доска под дуб теплого светло-коричневого оттенка, ванная и туалет, стену меж которыми разрушили, образовали почти просторное помещение, облицованное неяркой матовой плиткой, похожей на настоящий камень; Дмитрий признал, что у жены хороший вкус, и сказал об этом Нине, она расцвела и поцеловала его.

Их интимные отношения в это время приобрели молодую новизну и свежесть, переезд из опостылевшей десятиметровой спаленки в другое пространство показался им путешествием, а любое путешествие, как известно, пробуждает интерес друг к другу.

Близилась к концу отделка двух комнат, прихожей, санузла и кухни, Нина не отлипала от интернета, ища недорогие, но обязательно деревянные двери – не из ДСП и не из МДФ, Дмитрий соглашался с нею, не вполне понимая разницу. Она уже подбирала мебель, показывая вечерами Дмитрию варианты, он даже притомился рассматривать и говорил:

– Решай сама, я тебе доверяю.

– Сама! Сама бы я сплошную Италию взяла, а деньги где? Вот эта кухня тебе нравится?

– Да.

– Мне тоже. Но она восемьдесят тысяч евро стоит! А я рассчитываю на пять максимум.

Дмитрию и пять казалось дорого, но он не вмешивался.

И тут, на пике работ, на пике вдохновения и азарта, охватившего Нину, узналось то, что, оказывается, многие жильцы уже знали: дом будут сносить.

Нина не поверила.

Пошла в управляющую компанию.

Там подтвердили.

Она все равно не поверила.

Добилась приема аж в мэрии, где служащие тонко понимают, кого можно отшить, а кого лучше все-таки принять, иначе хуже будет.

Там тоже подтвердили.

Срок – будущее лето. Сейчас готовятся списки предложений жилья для переселения. Не беспокойтесь, вам хуже не будет. И даже намекнули, что если сыновья быстренько женятся, то семья может претендовать на три квартиры! Правда, однокомнатные. И, очень вероятно, с доплатой.

Нина вернулась мрачная, долго ругалась, Дмитрий сочувствовал и мысленно упрекал себя за то, что переживает меньше Нины. Да, он привык к этому дому, к этой квартире, он здесь родился, долго жил, но при этом, однако, хотелось чего-то нового. У него ведь и так все слишком однообразно: та же работа, та же машина, те же любимые сайты в интернете и программы по телевизору. И семья та же, что, конечно, замечательно, но если взять по совокупности, как-то… Добавляет однообразия, прямо скажем.

– Нет, и что делать теперь?! – бушевала Нина. – Столько денег вбухано, все уже почти готово! Кто за это заплатит? Ведь ломать вместе с ремонтом будут! Хорошо, я полы сниму, а с потолка всё – как? А в ванной и в кухне облицовка, просто так не отобьешь, все поколется к черту! И ведь все же продумано под эту квартиру, а не какую-то другую. Дим, чего молчишь?

– Думаю, не одни мы в такой ситуации. В доме все время кто-то ремонт делает.

– Очень утешает! Вечно ты мне про других! Слушай, а может, это все вранье? У меня один клиент был, рассказывал, их дом, он в центре, совсем старый, пятнадцать лет снести грозятся и все не сносят.

После этого Нина углубилась в свои мысли, отпивая понемногу вино (купила с горя, хотя обычно не увлекалась), а потом сказала:

– Это она нам мстит.

– Кто?

– Мама твоя.

– Нин, ты сама понимаешь, что это чушь.

– Не чушь. Ведь была совсем здоровая, ну не совсем, но в пределах, а потом бац: осенью умру.

– И нарочно умерла?

– Такие случаи бывают. Если человек очень хочет, может просто лечь – и все. Она, наверно, как-то узнала, что дом будут сносить. А нам не сказала. Чтобы мы ремонт начали. Наверно, просто хохотала, когда помирала. Вы хотели по-человечески жить, вам тут у меня не нравилось? Получите!

– Прекрати!

– А ты не ори на меня! Был бы нормальный мужик, сел бы с матерью, поговорил: мама, от твоего психоза все страдают, возьми куда-нибудь путевку, съезди, а мы тут все приведем в порядок! Ты пробовал ей так сказать?

– Это было бессмысленно.

– Нет, ты пробовал? Ты даже не пробовал! Даже не пытался!

– Нин, хватит. Я ведь и обидеться могу.

– Неужели? Конечно, можешь себе позволить! Это мне некогда, я и строитель, и прораб, и бригадир, и сантехник! Прокладки, между прочим, менять научилась, причем не там, где ты думаешь!

Дмитрий оскорбился. Молча встал и ушел в комнату.

Сел за компьютер, начал играть в простую игрушку, чтобы успокоиться.

И вдруг застыл.

А потом повернулся и оглядел комнату.

Вот тут был шкаф с зеркалом. Тут книжный шкаф. Тут стояла мамина кровать. Тут жила мама. О чем думала? Почему так замкнулась? Почему, до смерти отца бодрая, живая, веселая, любящая чистоту и порядок, так резко изменилась, перестала замечать вокруг себя пыль, грязь, беспорядок? Впрочем, порядок был – порядок нетронутости. Она ничего не хотела касаться, чтобы все было как при отце, догадался Дмитрий. Почему я раньше этого не понял? Почему об этом с ней не поговорил? Она таким образом сохраняла отца, но ведь я мог же хоть в какой-то степени его заменить! Если бы попытался понемногу вытеснить отца, как ни странно это звучит, она, может быть, согласилась бы на перемены. Тот же кривой торшер, у которого бок взбугрился от слишком сильной лампы – она не могла не видеть, что выглядит он убого, неказисто, а если бы Дмитрий, каким-то образом проникнув к ней, посидел рядом под торшером вечер, другой, третий, пожил бы там, он имел бы право ненавязчиво предложить поменять его – не только для нее, но и для себя. А там дошло бы и до драного зеленого кресла под торшером, оба деревянных подлокотника которого, наклеенные нехитрым советским манером прямо на обивку, отвалились. Сначала он подклеил бы их, а потом сказал бы: «Да нет, мам, это не выход, давай другое купим! А то на этом сидеть, у меня вся попа, извини, комками сбилась!». Сыну неудобно – это повод! А когда неудобно самой – не повод. Даже наоборот, какое может быть удобство, если умер муж? Нет, тебе неудобно, зато ты жива, вот и терпи.

Огорченный и отчасти напуганный этими новыми мыслями, Дмитрий встал и хотел выйти к жене, чтобы ими поделиться, но вспомнил, в каком она настрое, и сел опять к компьютеру.

Но не игралось. Глупый вихрастый человечек застыл в прыжке перед очередным препятствием, на мониторе равномерно мерцала надпись «Pause», и Дмитрий сам себе показался этим человечком, который прыгал, прыгал и вдруг завис, впервые задав себе вопрос: а куда, собственно, я прыгаю и зачем? Какова цель?

Вот у Нины была цель, сейчас у нее горе из-за того, что достижение этой цели оказалось невозможным (вернее, обессмыслилось), пусть цель не какая-то там сильно духовная, но все же. А у него, Дмитрия? Ходить на работу и зарплату получать? Заботиться о семье? Это не цель, а… а что? Наверное, долг, что ли? Или, так скажем, условие существования. Привычка. И так далее.

А цель-то была, просто он ее проморгал: вернуть маму к жизни. Она ушла из нее за двадцать с лишним лет до смерти, а он как-то сразу согласился с этим. Почему? Почему так легко смирился с этим уходом? Может, всего лишь потому, что так легче было жить? Мама не вмешивалась ни во что, существовала бесшумно, почти бестелесно, хотя наверняка какие-то мысли у нее были насчет того, что происходит за стеной. Почему она не приняла Нину? Ни одного попрека не было, ни одного намека, но Дмитрий чувствовал – не приняла. И с этим тоже смирился. Даже похваливал себя за то, что не принял ничью сторону. Но и для того, чтобы между ними образовалась связь, тоже ничего не сделал.

Дмитрий выключил компьютер вместе с зависшим человечком, злорадно нажав на выскочившую табличку с надписью «Принудительное завершение программы», разделся, лег в постель. Оглядел голые пустые стены, закрыл глаза и неожиданно заплакал. Повернулся на бок, слезы стекали на подушку, он их не вытирал, только шмыгал носом. Так, тихо плача, и заснул.

С этого дня у них с Ниной что-то оборвалось. Внешне все было более-менее: общались, говорили, ложились вместе спать, пожелав спокойной ночи и отвернувшись каждый в свою сторону, но появился какой-то прогал, возникла зона умолчания.

Касалась она, конечно, в первую очередь ремонта, который Нина продолжила.

Будто и не грозил никакой снос, она с прежним азартом взялась за дело. Освободили комнату мамы, Нина предъявила ремонтникам эскиз и потребовала точного исполнения. Ссорилась с ними, ругалась, волновалась, но иногда и хвалила, радовалась – тем больше, чем ближе было к концу.

Комната получилась прекрасная – светлая, уютная, с красивыми светильничками в изголовье будущей кровати: здесь предполагалась спальня.

Без передыху Нина начала покупать мебель. Денег не хватало, она взяла кредит. Дмитрий ни во что не вмешивался. Нина раньше по любому поводу советовалась, вернее, под видом совета ждала похвалы, ободрения запланированному или уже сделанному, а сейчас ставила перед фактом. Вот этот диван, эти кресла, эти шкафы.

И все было неплохо по отдельности, но, собравшись вместе, оказалось вовсе не тем, к чему применимо слово «дизайн». Квартира каждым своим углом, каждой вещью самодовольно заявляла: тут был ремонт, мы дети ремонта, мы слуги ремонта, пусть пройдут годы и годы, но вы, глядя на нас, сразу подумаете: «Здесь был ремонт!».

Трудно было понять и уловить, в чем именно это заключалось, но ощущение было явственное. Настолько внятное, что и Нина его услышала, поняла, увидела. Шумно радовалась, но в лице сквозило тайное недовольство.

А может быть, пытался догадаться Дмитрий, она нарочно все портит – чтобы не жалко было рушить?

Эта догадка даже как-то утешала.

К весне все было сделано. Нина опять уже работала и в клинике, и с клиентами, наверстывала. Кое-какие мелочи докупала по выходным. Несколько раз заезжали Саша и Коля, хвалили маму. Она рассказала им, каким образом можно получить три квартиры, но срочно жениться не соблазнился ни тот, ни другой. Странная стала эта молодежь – живут себе на съемных квартирах и не беспокоятся. Может, потому, что для многих свое жилье недоступно? Или само понятие своего жилья обесценилось? Это мудро, если вспомнить, что все мы гости на этой земле.

А Нине захотелось устроить новоселье. Пригласить подруг, кое-кого из клиентов, с кем тоже образовалась дружба, Дмитрий может, если хочет, позвать кого-то со своей работы (он не собирался), сыновья приедут, Нина ими, взрослыми и красивыми, похвастается. И их девушками: у Коли тоже появилась герлфренд, красотка, как и у Саши. И тоже почему-то старше него. Но неважно.

И гости собрались, и восторгались, оценили каждую продуманную деталь.

Заполненная людьми, квартира похорошела, все уже не так кричало о ремонте, и Нина осчастливилась, отбросила сомнения, которые ее терзали. Подробно рассказывала, как все происходило, как она титанически боролось с вороватыми и халтурящими ремонтниками, как собственноручно делала то-то, то-то и то-то.

Гости, из которых многие жили в условиях не худших, а некоторые в несравнимо лучших, поздравляли, с удовольствием слушали (такие вещи всем интересны), с аппетитом ели и пили (Нина очень постаралась, на столе было все, что душе угодно), но тут кто-то сказал, какая-то женщина, клиентка Нины из их же дома, откуда-то с верхних этажей: