Остров гарантии

И еще один на самом крайнем западе – гигантский белый материк для колонизации, о существовании которого лориальцы еще не подозревали. Был и один маленький остров Гарантии, на котором мы собирались встречаться.

Остальные острова, по тройственному соглашению, постановили стереть, чтобы не возбуждать нездоровых стремлений, и вообще потому, что это были просто белые коралловые рифы.

Когда мы вернулись наконец в каюту, Борькин ватман уже пылал всеми красками, которые способна создать человеческая фантазия. Трагически красивым был Шуриков материк. Гигантские массивы фиолетовых джунглей эффектно перемежались с белыми каемками тундры и с желтыми овалами саванны.

– Ну, не сносить мне головы, – сказал Шурка, бегло взглянув на свой континент. – От этой тундры за версту несет рептилиями. На смерть посылаете, братцы, на верную смерть. Не ожидал я от вас такой пакости.

– Чудак! – сказал я ему. – Да, может быть, лориальская тундра – самое приличное на планете место! Может, знатные лориальцы только и мечтают отдохнуть в этой тундре пару летних недель.

– Никакой знати у меня не будет! – уверенно заявил Шурик. – Это вы можете – организовать свою аристократическую республику, если хотите, а у меня в тундре будет берег общих городов.

– Что это еще за штука? – снисходительно усмехнулся Борька, разрисовывая мой континент.

– Идея века! – гордо ответил Шурка. – Никаких квартир, никаких шкафов, никакой собственности. Из личных вещей – только шкура на плечах. А жить будут, переходя из дома в дом, чтобы в жизни ни разу не переночевать дважды в одной и той же комнате.

– Ну и перебесятся все, – буркнул Борька, нежно-розовой полоской обводя берега моих зеленых озер.

Свой континент он оборудовал куда интереснее, чем наши. Края его были зелеными (это прибрежные болота), джунгли – желтыми и оранжевыми, а в центре, по форме напоминавшее Польшу, расстилалось белое пятно.

– Это, – пояснил мне Борька, – неисследованный район. Кто его знает, что там окажется. Самому интересно побывать.

– А линии что значат?

– Это шоссейные дороги. Из белого асфальта по желтым джунглям – красота!

Словно молнии, прорезают они мой цветущий континент с севера на юг.

– А кружочки бордового цвета? – настаивал Шурик.

– Это, братцы, поселения амазонок. К ним шоссейные дороги не ведут. А вот этот серый массив – это территория каннибалов. В общем, жить можно!

Борька разогнул спину и от удовольствия потер руки.

– Гад, поменяемся! – завистливо сказал я.

– Давай! – с неожиданной готовностью согласился Борька. – Я у тебя в центре джунглей плато динозавров отыщу. А уж амазонки сами ко мне переберутся. На бальзовых плотах вот с этого каменистого берега. Тут, брат, лучше головами поменяться.

– Нет! – решительно сказал Шурик. – Катись ты со своим районом каннибалов.

Когда они тебя сожрут, пришли свои кости на остров Гарантии.

– Пришлю, – кивнул головой Борька. – Их привезет вам в маленьком чемодане из тропических листьев моя синеглазая амазонская княжна. Она смело и без колебаний войдет в вашу кают-компанию и протянет вам свой бесценный чемоданчик, а вы ее потом столкнете вот с этого утеса в море.

– Почему это? – возмутился Шурик. – Да потому, – скорбно ответил Борька, – что вы оба, негодяи этакие, влюбитесь в нее и, чтобы не перерезать друг друга, умертвите.

– Ладно, – сказал я Борьке, – давай мне лист миллиметровки. Я сниму копию с моего континента. А то, видите ли, выдумал все до самой своей смерти. Раз ты умер, то помалкивай. Мы дадим в твою честь салют наций и разделим твой континент пополам.

– Да что вы, братцы! – обиделся Борька. – Я же еще не умер, вот он я, живой!

Это было только предположение.

– Ну то-то же! – сурово предостерегли мы и принялись за работу.

9

И вот настал момент приземления. Планета Лориаль, блестя, как многогранный камешек, тянула нас к себе все сильнее. Сидя в своих блестящих капельках ртути и сквозь толстые стекла вглядываясь в полыхающие под нами континенты, мы уже вдыхали буйный запах цветочных вихрей и колышущихся трав.

Некоторое время мы еще обменивались сигналами и даже видели друг друга на экранах телеаппаратуры. Кстати, это были три единственные в этом мире станции, кружащиеся над не знающей радиоволн Лориалью.

– Разошлись! – уверенно скомандовал Борька или Борри, как он теперь приказал себя называть.

И его машина тяжелым жучком сверкнула в бушующей бело-синей атмосфере и, точь-в-точь как капелька ртути, пробила клубящиеся облака.

Шурка тоже исчез из виду. Несколько мгновений я слышал его странно охрипший голос: «Серж! Серж!» – звавший меня, но я уже не в силах был ему ответить.

Тяжесть так прижала мою верхнюю челюсть к нижней, что зубы мои закрошились, и нечаянно попавший между ними кончик языка вспыхнул от нечеловеческой боли.

(Это вспомнил я, как в деревне упал с печки и ударился подбородком о скамью, стоящую внизу. Кончик языка у меня до сих пор словно шнурком перетянут.) …Очнулся я в своей кабине – уже, по-видимому, на Лориали. Ярко-розовые лучи солнца ласкали толстое выпуклое стекло иллюминатора, и даже сквозь такую толщину я как бы чувствовал его тепло. Какая-то тень упала на иллюминатор, и от неожиданности я вздрогнул и подскочил в синтетическом кресле. Но это был всего лишь бледно-розовый лист размером чуть побольше журнального столика. Он скатился по овальной броне, я успел только заметить его толстый обломанный черенок с каплей ярко-оранжевого сока, выступавшего из белой мякоти. Эта капля упала на толстое стекло и оставила на нем размазанный след, словно капелька крови на стекле в медицинской лаборатории.

– Ну ты, кончай ломать фикус! – сказал Борька.

Я включил видеосвязь и настроился на Борькину волну.

Борька стоял в белой тенниске и затрапезных джинсах и расправлял свою антенну.

– Эй, старик? – подмигнул он мне. – Вылезай из кабины, здесь чудная атмосфера! Густовата немного, как вишневый ликер. Или ты повредил себе копчик?

«Нет, ничего…» – хотел ответить я, но в это время за плечом у Борьки выступила мохнатая голова с закрученными усами, и два зеленых глаза затикали, как огромные часы.

– Что ты корчишь гримасы? – спросил Борька. – Ах, это… – И он, щелкнув пальцем по объективу, сбил с моего экрана серенького жучка. – Ну, это ты уже в Эдгара По заехал, – засмеялся Борька. – Знаем, читали. Делай, брат, разворот…

– Хватит, – сказал я, – временно у меня иссякла фантазия. Рассказывай ты…

– А чего там рассказывать? – Борька встал и прошелся перед экраном. – Проскользнул сквозь кучевое облако, чуть не ослеп от белого блеска, чуть не оглох от грохота капель, падавших на броню…

– Звукоизоляция, забыл, – напомнил ему я.

– Ах да. Значит, вышла из строя звукоизоляция. Тут меня взмыло вверх…

– Так не говорят, – поправил я.

– Не придирайся… Взмыло вверх, прямо под ярко-зеленое небо, и я понял, что спасен. Автомат сработал баллистическую кривую с прогибом к земле. Потом я медленно спланировал на лесную поляну, но случайно напоролся на чахлый фикус с Эмпайр Стойте высотой и рухнул в лесное озеро.

– Выкарабкался?

– Как видишь! Ну, соединяюсь с Шурри. Что-то фиолетовый континент молчит.

Мы повернулись к Шурке. Шурик сидел в своем кресле с безразличным лицом, и глаза у него были туманные, как будто он только что проснулся.

– Что? Не можешь придумать? – спросил у него Борька.

– Нет! – коротко ответил Шурик. – Нет со мной связи! Пропала связь, поняли?

Минуту мы переваривали эту новость.

– Ага! Ну, это уже дело, – довольный, сказал Борька. – Значит, потеряли мы дорогого и незабвенного товарища. А что нам думать?

– Думайте, что напоролся на молнию и погиб. Что корабль мой сплавился, зарядился током и унес мой труп на вечном электрическом.стуле в космос.

– Но надеюсь…

– Надеюсь! – сказал с удовольствием Шурик. – В самый нужный момент я подключусь.

– Ну, привет, – сказал Борька. – А пока, поддавшись ложной панике, почтим молчанием память героя.

Мы скорбно помолчали минуту. Меня так и подмывало спросить, что за приключение придумал Шурка. А он сидел в своем кресле, маленький, тщедушный, в Борькином костюмчике, и я подумал, что нам и в самом деле было бы тяжело его потерять.

10

– Итак, одни.

– Одни, – сказал мне Борька и отключился.

Откинувшись к спинке синтетического кресла, я попытался представить себе, что произошло с моим товарищем. Я вспомнил бледное, усталое лицо его, знакомый ершик волос и сердитые голубые глаза, вспомнил тихий голос и внезапно весь облился холодным потом ужаса: я точно снова услышал доносящийся ко мне из белой грозовой тучи последний призыв: «Серж, Серж!»

Хрипловатый голос друга еще звучал у меня в ушах, когда я, нажав белую клавишу, освободил мягко распахнувшийся люк у себя над головой, и в лицо мне хлынул теплый воздух с ароматом южных цветов, которые все, в конечном счете, пахнут табаком, а в уши – скрипучее, звенящее и стонущее пение…

– Бабочки, – подсказал Борис. – Поющие бабочки – одно из чудес Лориали.

– Да, – кивнул головой я, – поющие черные бабочки, но сначала-то я думал, что птицы.

– Птиц на Лориали нету, – сказал вдруг Шурик.

Мы с Борькой переглянулись и замолчали.

Мы думали, что нам послышалось…

– Эй, вы, туземцы! – повторил голос Шурика. – Вы слышите, что я вам сказал?

И тут мы так и подскочили.

– Шурри! – заорали мы оба в радиотелефон. – Шурри, черт, где ты? Почему твой экран не горит? Что произошло, командор?

Экран открывателя планеты вдруг слабо замерцал, подернулся сиреневой поволокой, вспыхнул – и разлился голубым светом по нашим кабинам. На экране, живой и невредимый, стоял третий сопредседатель Великого Совета Лориали.

– Ну прямо невредимый! – обиженно сказал Шурка. – Чуть плечо не поломал. Вам бы так, жалкие люди!

– Рассказывай, что случилось! Где ты?

– А дьявол его знает! – сердито проговорил Шурка. – Во всяком случае, не в приличном месте. Я же вам говорил, что вы мне всучили не континент, а какой-то террариум. Слушайте и содрогайтесь.

Шурка закинул ноги на журнальный столик и начал рассказывать:

– Сел я на Лориаль, пожалуй, одновременно с вами. Прилично приземлился, на твердое место, на сушу, не то что вы. Включил приемник – никто не отвечает.

Ну, думаю, ничего, подождем. Пять минут прошло – никакого результата. Ну да, теперь я знаю, что один из вас в это время лежал без сознания, а другой барахтался в болоте.

– Интересно, откуда же ты все это узнал? – ехидно спросил Борька. – По крайней мере я тебе еще ничего не говорил…

– Чудак! – усмехнулся Шурка. – Приемник-то мой работал в продолжение всей этой встряски…

– Какой встряски?

– Да не мешай же ты ему! – с досадой сказал я Борьке.

И Шурик продолжал:

– Итак, не поймав ваших сигналов, я оставил приемник включенным и по внутренней лесенке вышел на поверхность и сел на холодную броню…

– Здравствуйте! – перебил его Борька. – Она была горячая от солнца, понял?

– Зеркальная броня, – сурово ответил Шурка, – тем и хороша, что отражает лучи тепла и не нагревается. Понял? В общем, я сидел на гладкой крыше своей машины и, запрокинув голову, любовался природой. Мне казалось, что я в большом цветочном горшке, а надо мной шумит какая-то фиолетовая герань. А внизу, у толстых вздутых корней, – зеленая трава. Мягкая, пушистая, самая настоящая свежая травка. И вдруг я заметил, что один из толстых корней вздрогнул и начал извиваться узлом. Потом пополз, пополз между стволами, и ему все не было конца. Я подумал – змея, вынул охотничий нож из-за пояса и метнул его в самую середину узла. Фонтан вонючей оранжевой крови брызнул по броне моей машины, и тут между деревьями все взвилось и стало ходить ходуном, заплетаться толстыми узлами. Земля под машиной вздрогнула, и толстое, как бревно, щупальце хлестнуло по металлическому борту. Мгновение – и аппарат мой оказался в центре гигантского клубка конечностей, оплетающих его со всех сторон, как, скажем, пальцы человеческой руки захватывают куриное яичко.

Мы с Борькой даже задержали дыхание, слушая, и спиной я почувствовал, что в дверях каюты остановилась тетя Дуня.

– Я соскользнул внутрь машины и всеми пятью пальцами нажал холодные клавиши управления. Аппарат задрожал, рванулся – напрасно. Все дюзы в днище аэрона хлестали и свистели газом. Машина чуть приподнималась и снова падала под тяжестью розовато-серых щупалец. Вдруг что-то холодное и шершавое пробежало по моей щеке. Я поднял глаза и чуть не умер от страха. Я забыл закрыть люк!

Сейчас из круглого его отверстия почти до самой моей шеи свисало толстое, в обхват, щупальце, а рядом с ним, хватаясь хоботком за край стальной брони, пыталось втиснуться второе…

Шурка рассказывал, то понижая голос до тихого шепота, то почти крича.

– Шершавый хобот пробежался по моим позвонкам, защищенным тонкой синтетической тканью. Я глянул в окно – вернее, в то пространство, что еще оставалось незаслоненным грузными щупальцами зверя, – и отчетливо увидел, как меж деревьями вздымается что-то громадное, как курган, и пульсирующее, словно вынутое из ребер сердце…

– Ох, батюшки! – закручинилась за моей спиной тетя Дуня.

Борька, побледнев, пятернею вцепился в Шуркино колено:

– Ну, давай, не тяни!

А у меня даже рот приоткрылся.

– К счастью, – чуть-чуть порозовев от волнения, продолжал Шурик, – животное не имело намерения извлекать из скорлупы такую маленькую добычу. Видимо, оно не считало, что я – самое ценное в этом металлическом орешке. Щупальце подтянулось, завязалось узлом у входа и, наполнив мою кабину едким запахом испарины, принялось с натугой поднимать корабль над землей. И шеститонный аэрон начал с неохотой поддаваться. В этот момент я нащупал наконец дверную клавишу и вдавил ее в панно. Что-то звякнуло над моей головой. Острый, как бритва, край люка легко отсек мясистый узел, который рухнул мне на плечо вместе с водопадом липкой оранжевой крови. От страшной боли, видимо, щупальца закостенели. Пока древесный спрут убирал раненую конечность и перемещал здоровые на ее место, тяжелый клубок, придавивший машину к земле, ослабел. Я рванул на себя рычаг старта. Огненные струйки пробежали по затянутому потоками слизи стеклу. Через секунду я перестал видеть вообще что-нибудь в облаках пара. Ведь это был ракетный старт, представляете? Тут в боковых дюзах что-то всхлипнуло, машина взлетела, и мясистые листья захлестали по толстой броне. Что-то большое и мягкое протаранил я, как подушку, – это был верхушечный цветок, наверное, – и неожиданный дождь промыл стекло аэрона. Передо мной раскинулось зеленое небо Лориали. Что-то мягко толкнуло меня в щиколотку. Я нагнулся и увидел отрубленное сплетение, которое извивалось у моих ног. На лету я распахнул две створки люка и выбросил конечность спрута вон. Еле поднял, честное слово. Ну, потом перевел машину на кольцевой полет, принял душ и дезинфекцию сделал на всем аппарате.

Потому что мало ли что может быть… Вот теперь летаю по кругу над своим континентом и не знаю, садиться мне или нет. Подсунули континент, называется!..

Шурка замолчал. Он посмотрел на меня, потом на Борьку и заскучал:

– Ну и публика! Вам что ни расскажи – всё проглотите.

11

– Что же это вы изучаете такое страшное? – спросила тетя Дуня.

С добренькой улыбкой, открывающей ровные вставные зубки, тетя Дуня приблизилась к полукругу наших кресел и скрестила руки на груди.

– Да какое тебе… – начал было, тараща глаза и бледнея от ненависти, Борька.

Но Шурик ловко и тихо его оборвал:

– Уроки, тетечка, готовим.

– Вот я и говорю, – вкрадчиво возразила тетя Дуня, – наука уж больно нечеловеческая. Неужели в школе этому учат?

– Это, тетя Дуня, астробиология, – засвидетельствовал я, так как знал, что пользуюсь у вредной тетки кое-каким авторитетом. – Самая что ни есть последняя дисциплина. Задали нам рассказ по астробиологии, да чтобы от первого лица. Для этого и день отгула дали.

Тут я понял по наступившей тишине, что напорол чепухи. Шурка странно моргнул и взялся за подбородок, Борька закрыл ладонями уши и зашипел.

– Вот оно как, – загадочно улыбаясь, проговорила тетя Дуня, – а мне вражина мой объяснил, что у вас учитель труда заболел. Что ж ты мне врал-то, враг?

Или матери пора написать?

– Ч-черт! – процедил сквозь зубы Борька и отвернулся. Шурик с надеждой смотрел на меня.

– Да нет, тетя Дуня, зачем же матери? – глядя на старушку ясными глазами, начал я. – Боря просто торопился, он вообще говорит, как захлебывается.

Учитель по труду заболел – это само собой. Ну, и, чтобы день не пропадал попусту, нам такое задание дали по астробиологии.

– А… – Старушка недоверчиво раскрыла рот.

– А вот по этой самой астробиологии у нас к вам, тетечка Дуня, вопрос.

– Мне нужно было обогнать медленно работающие тетины мозги. – Вот в деревне у вас, в Псковской области, есть змеи или нет? В учебнике пишут, что нет, да нам не верится. Пишут, что очень для них там холодно.

Тетка Дуня перевела взгляд на Шурика, потом на Борю. Все серьезно молчали.

– Да кто пишет-то? – неуверенно начала тетя Дуня. – Они и не были там, наверное. Да у нас под городом Островом их полным-полно. Каждый год кого ни то кусают. А ляжет человек спать на лугу, захрапит, рот раскроет… – тетя Дуня показала, как спящий раскроет рот, – а змея-то и ползет на храп.

Красная, черная, серенькая, а то еще белые бывают, и глаза у них зеленые.

Коли белая укусила, так, считай, погиб человек. Ну, а в рот заползают всё больше серые. Спит человек, бывало, разморится, жарко ему, – тетя Дуня присела на краешек дивана, – и снится человеку сон, будто пьет он квас холодный-холодный. Пока ползет она в горло, значит. Проснется – и криком кричать. Одно только средство от этой беды: топи жарко баню, клади того человека в самый пар – и пускай он дышит над тазом с парным молоком.

Почувствует гадюка молочный дух – и выпадет. Тут ее не упустить, а прутом застебать надо, потому что если раз заползла в нутро, то уж потом повадится.

– А для чего она залезает, тетя Дуня? – с интересом спросил Шурка.

Тетя Дуня с неудовольствием посмотрела на него и ничего не ответила.

Недолюбливала, она нашего Шурку.

– А больно человеку, когда она там, в желудке? – не унимался Шурка. – Она, наверно, искусает там все?

– Вот уж не знаю, – сухо ответила тетя Дуня, – меня-то бог уберег, а у других не спрашивала.

– Враки все это, – убежденно сказал Шурка. – Не верю я в эту сказку.

– А мне больно нужно, чтобы ты верил! – отрезала старушка и поднялась.

– Когда расходиться думаете, запечники? Люди добрые по своим домам сидят, а вы и честь и совесть позабыли, видно.

– У нас свобода совести, – сказал Борька, – где хотим, там ее и забываем. А ты в бога-то веришь, а, баба Дуня?

Бабка Дуня опасалась подвоха, и она была права.

– Здравствуйте! Который год вместе живем, и не разобрался! Конечно, верую…

– Ну, и иди с богом, – довольный, посоветовал ей Борька. – А мы сегодня до ночи посидим.

– Матери напишу, вражина! – пригрозила тетя Дуня, уходя.

– Мне тоже есть о чем написать! – крикнул ей вдогонку Борька.

12

Оставшись втроем, мы переглянулись.

– Видали? – сказал нам Борька. – Правду скажешь – не верит, врать приходится. Слушай, – вдруг накинулся он на Шурку, – расскажи еще что-нибудь, а? Тебе писателем надо быть, не иначе! Закрути детективчик!

Борьку никак нельзя было вернуть к лориальской действительности.

– Да погоди ты! – остановил я командора. – Он еще не один раз нам загнет.

Ведь история Лориали только еще начинается.

– Нет, вы подумайте! – шумел он. – Вот так учишься в одном классе с таким тихоней, и вдруг бах! – гений. Лауреат Ленинской премии или еще что-нибудь.

Поневоле в затылке зачешешь. И об этом же нужно будет писать мемуары. Вот, мол, в шестом классе подводил я гордость нашей литературы Александра Даниловича к девчатам и задавал молодому гению вопрос: «А кого ты, братец ты мой, из них выбрал бы себе в секретарши?»

– Ну и дурак, – обиженно сказал Шурка, – умнее ничего не мог придумать… И еще руки выкручивал, ненормальный!

– Дорогой, – насмешливо возразил Борька, – потомство все равно узнает, что ты был труслив и слабоволен, что боялся сильных и продавал свои идеи за одно облегчение страданий.

– Отвечал разве? – недоверчиво спросил я Шурку.

– А ты думал! – отозвался Шурка. – Не ответишь – так он все кости переломает. Ну, думаю, ладно, дурак, на тебе – и отвечаю.

– Тем более обидно, – сказал Борька, – ты же как все, ты обыкновенный. И если ты станешь гением, я застрелюсь от удивления, честное слово.

– Ну ладно, – перебил его я, – время покажет, кто из вас гений, а пока надо хорошенько благоустроить наши континенты.

И работа на планете закипела.

13

Совет Командоров единогласно постановил: разойтись по разным комнатам и составить в исторически кратчайшие сроки политическую карту Лориали. Я захватил карандаши, три листа голубой миллиметровки и отправился в спальню.

Я шел очень тихо. ковровая дорожка как бы впитывала в себя весь шум, и только огромная коробка цветных карандашей погромыхивала у меня под мышкой.

Дверь в спальню была приоткрыта. На широкой низкой кровати сидела бабка Дуня. Она быстро спрятала что-то под передник и недовольно сказала:

– Ишь, расползлись по чужой-то квартире… Места им мало!

Мне стало тошно. Я молча прошел мимо старухи, гремя карандашами. И, когда за спиной у меня зашуршало, я резко обернулся. Застигнутая врасплох, старушка стояла в дверях и смотрела на меня светлыми голубыми глазами. В руках у нее была аляповатая картинка в багетовой рамке: очевидно, заграничная.

– Не видел, не видел ничего… – тихо сказал я.

Минуту бабка Дуня неподвижно смотрела куда-то на мой подбородок. Потом медленно повернулась, пошла… тесемочки фартука у нее на спине были крест-накрест. Что за картиночка поразила воображение старушки, не знаю.

Когда ее шаги затихли в коридоре, я сел за туалетный столик и разложил на полочке бумаги. Из ясного зеркала на меня посмотрело мрачное глазастое лицо, похожее на икону. Лицо хотело плакать. Жалко было бабку Дуню, а почему, не знаю.

«Ну, ты, механический гражданин… – сказал я себе. – Понимал бы ты что-нибудь в жизни!»

14

Дела на розовом континенте были прескверные. Но поначалу, естественно, я об этом и не подозревал. Я высадился в самом центре континента, на берегу лесного моря, которое было величиной с Федеративную Германию, а глубиной всего лишь метр-полтора. Нарисовав это море на карте, я битый час сидел как дурак на его берегу и любовался своим отражением в рамочке из розовых лопухов. Собирался даже послать радиограмму в Совет Планеты: «Веселой жизни не обнаружено. Континент необитаем. Скучно, как на уроке ботаники. Вылетаю на остров Гарантии. Серж».

Но вдруг одно пустячное обстоятельство изменило все мои планы. Откуда ни возьмись, прилетела сердитая тощая муха и, сев на зеркало-трюмо, принялась деловито его пересекать с запада на восток, отражаясь в стекле своими лапками и пузом, как гребная галера.

– Корабль! – чуть не закричал я. И верно: из-за розового мыса на зеленоватую гладь внутреннего моря выползло высокое и черное шестивесельное судно. – Корабль!

Невидимый с моря, сидел я в своем аэроне и собирался уже нажать белую клавишу старта, как вдруг из пышных зарослей восточного берега вынырнула и заскользила по воде вторая галера. Бесшумно и ровно летели двухъярусные корабли навстречу друг другу, но неожиданно одна из галер вздрогнула, накренилась и, вспыхнув ярким пламенем, исчезла в воде. Минута – и второе судно скрылось за лесистым полуостровом западного берега. Наступил полный покой. Озеро зеленовато мерцало, как экран осциллографа, и ничто на его поверхности не напоминало больше о случившейся драме. Только в самом центре трюмо остался черный язычок копоти. Я стер со стекла следы несчастной мухи, спрятал спички в карман и задумался.

Я не умею фантазировать. Мне не под силу выдумать то, чего не может быть никогда. Здесь Шурик со своей гениальностью и Борька со своей способностью выдавать завиральные идеи дадут мне сто очков вперед. Соревноваться с ними в этом – дело для меня безнадежное. В одном я был намного их сильнее и знал это и немного этим гордился: я больше, чем они, думал над тем, как должно быть и почему этого нет и как сделать, чтобы это было. У Борьки на такие размышления просто не оставалось времени. Он был человек действия и не думал, а поступал, а потом удивлялся, как это оно все получилось. Что же касается Шурки, то в этой сонной голове, возможно, шли какие-то процессы, но ни мне, ни Борьке, а может быть, даже и ему самому не было об этом ничего известно. Так что пусть они творят на своих континентах то, чего не может быть никогда. На моем, и только на моем, будет то, что должно быть, и ничего больше.

Что должно быть прежде всего? Справедливость и правда. Дружба. Любовь. Это все я уже продумал и порядок тоже продумал: убывающая степень важности. Без любви, на худой конец, еще можно обойтись. Без дружбы – труднее. Если нет и того и другого, можно воевать в одиночку. За то, чтобы была правда и была справедливость.

Вопрос только в том, кто будет решать, что справедливо и что несправедливо.

Ну, здесь притворяться нечего: наверно, все-таки это решать буду я. Конечно, надо, чтобы я сам был при этом справедливым человеком, иначе вся справедливость летит кувырком. Отец мне сказал как-то раз: «Попробуй поступать так, чтобы любой твой поступок мог быть возведен во всеобщее правило». Мне эта штука очень понравилась. Правда, потом оказалось, что до отца это сказал Кант. Но все равно я решил попробовать. И ничего не получилось. Срезался на первом же мелком бытовом вранье. Глупо, конечно, без предварительной тренировки пытаться установить всеобщие правила для себя и для Борьки, для Шурки и для Маринки. Но для своего континента – стоит попробовать. Значит, что? Значит, надо начинать с Главного Закона. Пусть это будет сперва Главный Закон для меня одного, а потом уже для всего моего континента.

Главный Закон – это было уже что-то. Главный Закон – эта идея мне понравилась. Воодушевившись, я взял карандаш и расчертил лист бумаги на три графы. Потому что младенцу ясно, что в моем Главном Законе должно быть три раздела:

«Справедливость и правда».

«Дружба».

«Любовь».

15

– Привет, командоры! – сказал я, входя в конференцзал.

Но командоры меня не слышали. Бессменные члены Великого Совета планеты Лориаль сидели в своих креслах на расстоянии метров пяти друг от друга и стреляли один в другого жеваной промокашкой. На этот предмет у каждого в зубах была пластмассовая трубка от авторучки.

– Ну, ты, агрессор! – обиженно сказал Шурик Борьке. – Нечего придвигаться, жила долго не живет!

– Я не придвигаюсь, – возразил Борька, – у меня идет передислоцировка.

В это время кусок промокашки попал Борьке в глаз. Командор заморгал и, выругавшись, запихнул в рот добрую четверть листа, а Шурка захохотал:

– Вот это я понимаю! Точность попадания – сто процентов!

– Корчись, корчись, – угрожающе отозвался Борька, – это будут твои предсмертные судороги.

Боеприпасов командорам явно не хватало. В ход пошли старые исписанные тетрадки, потом пришла очередь газет.

Мое появление командоры игнорировали. Я сел в свое кресло и презрительно скрестил руки на груди. Снаряды проносились мимо меня в обе стороны. При поражении объекта оба командора злорадно смеялись. Но им был нужен масштаб.

Тогда они сбегали на кухню, притащили по кастрюле с водой и стали мочить в воде газетные листы, комкать их и швыряться комками.

– Смотри, – сказал Шурка, – а это будет стомегатонный колосс, который уничтожит все в радиусе пятидесяти миль.

Громкий шлепок, тишина.

Я повернулся в сторону командоров.

Держась за живот, Шурик извивался в кресле от беззвучного хохота. Борька, побледнев от ярости, соскребал с макушки остатки стомегатонного колосса. Я знал, что, когда Борька бледнеет, с ним лучше больше не связываться, и поэтому поспешил вмешаться:

– Эй, вы, тронутые!

Но было уже поздно. Взревев от ярости, оскорбленный Борька схватил подушку от тахты и кинулся на командора Шурри. Тот мигом сообразил, что не уйти от возмездия, и через минуту военную ситуацию можно было изложить только в самых общих чертах.

– Ну что? – спросил я, когда члены Совета Лориали сели в кресла отдышаться.

– Кто спровоцировал конфликт?

– Он! – вытирая рукавом пот со лба, выдохнул Шурка. – Этот гнусный агрессор захватил остров Гарантии, не спросив даже нашего согласия!

– А если некогда было радировать? – запальчиво возразил Борька. – Если у меня на континенте мухи дохнут от скуки? И потом, я же не закрываю для вас двери. Просто мне все это надоело.

– Вот те здрасте! – сказал я. – А где же твои амазонки и каннибалы? Где твои верные набобы и баобабы?

– Да ну их! – отмахнулся Борька. – Я не тихопомешанный, чтобы сидеть одному в комнате, смотреть на карту континента и блаженно улыбаться.

Видно, он давно уже заготовил эту длинную тираду и сейчас выпалил ее, не сбившись и ни разу не переведя дыхания.

– Ну, а ты что там натворил? – спросил я Шурку.