Испытание

Валентинова проснулась, зябко поежилась и села.

– Сейчас вечер или просто пасмурно? – спросила она. Голос ее дрожал.

– Уже ночь. Вас знобит? – спросил Яков Иванович.

– Да что-то познабливает. – Ирина Сергеевна встала на колени, поправила прическу, вытерла носовым платком лицо и, одернув юбку, снова села. – Я недавно легла. Ходила на переправу, помогала перевязывать раненых.

Яков Иванович снял с огня котелок, налил из него в кружки чай. Дым заметно рассеялся, бледные лучи луны заиграли на росистой листве. На сумрачном лице Якова Ивановича зашевелились тени ветвей. Ирина Сергеевна поднесла ко рту пахнущую дымом кружку и сквозь парок посмотрела на него. Он, обжигаясь, глотал горячий чай. Лицо его было сосредоточенно, словно что-то тревожило его душу.

Резкая пулеметная стрельба и новый разрыв артиллерийских снарядов на переправах нарушил ночную тишину.

Ирина Сергеевна вздрогнула:

– Снова наступление?

– Нет, так, пугают!..

Допив чай, Яков Иванович посидел молча, потом поднялся и медленно пошел к машине.

Вскоре он вернулся. В свете луны Ирина Сергеевна заметила, что он, садясь на брезент, положил что-то позади себя.

По лесу пробежал ветерок, качнул деревья, тени закрыли лицо Якова Ивановича. По его продолжительному молчанию Валентинова поняла, что он чем-то озабочен. И теперь она, досадуя на себя за свою оплошность, не знала, как отвлечь его от тяжелых мыслей.

– Ирина Сергеевна… – сказал Железнов дрогнувшим голосом.

Пауза, которая за этим последовала, заставила Ирину Сергеевну насторожиться.

– Ирина Сергеевна… – очень тихо повторил Яков Иванович и молча протянул ей пакет.

Он хотел подготовить ее к страшному известию, но не сумел.

– Что это? – спросила она, но руки не протянула и только пристально, не отрываясь, смотрела на пакет.

– Алексей Кириллович… – Железнов запнулся.

– Что Алексей Кириллович? – Ирина Сергеевна схватила его за руку, стараясь не коснуться пакета.

– Погиб… – Яков Иванович еле произнес это слово.

– Погиб? Что… что вы говорите?.. – тихо прошептала Ирина Сергеевна.

Путано, перебивая свою речь ненужными отступлениями, рассказал Яков Иванович о гибели ее мужа. Развернул пакет, подал куклу – подарок Алексея Кирилловича дочке.

Ирина Сергеевна слушала его в каком-то оцепенении. Она не проронила ни слова, ни слезы. В таком же оцепенении поднялась, взяла куклу и, не взглянув на нее, медленно пошла по тропинке, ведущей на опушку.

Яков Иванович за ней не пошел. Он понимал, что Ирине Сергеевне лучше побыть одной.

Через освещенную пожаром реку мощными потоками шла переправа: по наплавному мосту темной лентой тянулись войска, по обе стороны от него сновали нагруженные плоты и плотики, севернее мостов переправлялись вброд. По Днепру плыли к восточному берегу не только плоты, но и люди, лошади, на поплавках – орудия и повозки.

Так продолжалось до рассвета. Едва забрезжило, как снова затряслась от разрывов земля и снова закипела вода в Днепре…

Яков Иванович нашел Лелюкова на НП командира артиллерийского дивизиона. С ног до головы запорошенный пылью, Лелюков давал указания начальнику артиллерии. Увидев Железнова, он повернулся к нему:

– Нас, Яков Иванович, жмут справа, по берегу, и с фронта – со стороны Мошкина. Из Пнева наших уже выбили и снова захватили Ляхово. Нужно держать этот берег хотя бы сутки. Следовательно, надо сейчас же ударить на Ляхово, взять его во что бы то ни стало и удерживать в своих руках. Сейчас я попрошу командира дивизии, что переправляется у Пнева, повернуть дивизию, ударить по Пневу и захватить рощу. Командуй здесь за меня.

Вскоре Железнов повел отряд стрелковой дивизии на Ляхово. Впереди был сплошной вал вздыбленной земли. На пригорке Яков Иванович пропустил мимо себя цепь бойцов и здесь же, среди низкорослого кустарника, расположил импровизированный наблюдательный пункт.

Отряд с ходу ринулся в атаку. Казалось, не люди дерутся друг с другом, а взбесившаяся земля, бушуя, катится на бойцов, все поглощая на своем пути. Возвращались из боя либо на носилках, либо ползком. Те, кто мог держаться на ногах, продолжали драться.

Среди скошенных артиллерией подсолнухов полз окровавленный боец. Он тащил на спине безжизненное тело товарища. «Помогите!» – донеслось до Железнова. Яков Иванович показал лежащему рядом связному на раненых, но, не выдержав, вскочил и побежал вместе с ним.

– Товарищ полковник, не отправляйте меня в госпиталь, – взмолился боец. – Вот Николая… Его надо… Помирает…

– Трошин!.. Вы здесь?! – воскликнул Яков Иванович.

– Николая… – слабеющим голосом снова произнес Трошин и, потеряв сознание, ткнулся лицом в землю.

Не успели еще скрыться за кустами санитары, уносившие обоих бойцов, как из черной тучи вырвалась лавина пьяно горланивших гитлеровцев.

– Фашисты! – крикнул Яков Иванович и выхватил из кобуры револьвер.

– Смерть фашистской погани! – что есть силы закричал выскочивший из дыма комиссар отряда. – В штыки, товарищи! Ура-а!.. – И сам рванулся вперед.

«Ура!» – загремело за ним. Увлеченные комиссаром бойцы, перегоняя его, неслись навстречу врагу. Яков Иванович еле поспевал за ними.

И на этот раз гитлеровцев не спасло ни их численное превосходство, ни изрядная доля выпитого ими для храбрости шнапса, ни танки, поддерживающие их наступление. Ошеломленная дружной контратакой советских солдат, их лавина на мгновение остановилась, заколебалась и покатилась назад, оставляя на поле боя раненых.

Выбив гитлеровцев из Ляхова, Яков Иванович доложил Лелюкову по телефону:

– Ляхово взято. Гоним врага дальше. Взял пленных дивизии СС.

Обрадованный успехом, Лелюков все же стал журить Железнова:

– Я тебя посылал не взводом, а отрядами командовать. А ты, выходит, комвзводом заделался!.. Запрещаю!.. Слышишь ты? Запрещаю ходить в атаку! О твоем поведении донесу Военному совету! Ясно?

– Ясно, товарищ полковник, – несколько обиженно ответил Железнов.

– А ты не обижайся!.. Должен сам понимать. Если еще раз так поступишь – отстраню!

Когда Яков Иванович положил трубку, он вдруг увидел, что кустами кто-то пробирается. Посмотрел в бинокль. Сухощавая, сгорбившаяся фигура командира показалась ему знакомой.

– Удирает, трус! – пробормотал Яков Иванович и послал связного остановить беглеца.

Когда офицер повернул свое лицо к подбежавшему связному, Железнов узнал в нем исчезнувшего на Мухавце «капитана Еремина».

Вытаскивая на ходу из кобуры пистолет, Яков Иванович бросился на помощь связному. Но в это время впереди разорвался снаряд, закрыв от Якова Ивановича и «капитана» и связного.

Слева, где вихрилась поднятая разрывом пыль, мелькнула фигура женщины в синем берете с немецким автоматом в руке.

– Вы зачем сюда? Стойте! – окликнул Валентинову Яков Иванович.

– Я должна… – И Валентинова побежала вперед.

– Назад! – крикнул Яков Иванович.

Ирина Сергеевна на секунду обернулась:

– Я должна отомстить!..

– Валентинова! Назад! Я приказываю!..

Валентинова вздрогнула и остановилась. А Яков Иванович побежал туда, где сквозь туман разрыва маячили две фигуры, но не добежал: его скосило осколком. Опираясь на слабеющие руки, он приподнялся и, тяжело дыша и уже невнятно произнося слова, пытался объяснить подбежавшим бойцам:

– Там… связной…

– Яков Иванович! – Склонилась над носилками Ирина Сергеевна.

Позади кто-то крикнул: «Лелюков!» Все повернулись навстречу несшейся по дороге «эмке». Валентинова бросилась к выскочившему из машины Лелюкову:

– Скорей!.. Скорей, Александр Ильич!..

– Ирина Сергеевна, какими судьбами? – Лелюков схватил обеими руками ее руку и вдруг увидел носилки: – Что случилось?.. Яша!.. Как же это так?..

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В этот день Вера удивила всех своим поведением. Утром на комсомольском собрании она потребовала немедленной отправки девушек в школу летчиков-истребителей. Когда же комиссар сказал, что он возмущен ее непродуманными требованиями, Вера назвала его позицию местнической. Особенно разозлили ее слова комиссара о том, что необходимо учитывать физиологические особенности женщин.

– …Сейчас не это главное, товарищ Рыжов, – горячилась Вера. – Главное в том, чтобы каждый, кто желает воевать, шел туда, куда он стремится. И раз мы хотим быть летчиками-истребителями, вы должны нас направить в школу! – Она обвела девушек взволнованным взглядом, и они шумно поддержали ее.

Раздраженный этим, комиссар пытался доказать безрассудность их доводов, но его слова лишь вызвали новую бурю негодования. Больше всех бушевала обычно спокойная и уравновешенная Вера.

– Довольно! – Рыжов выпрямился во весь свой гвардейский рост, и его лицо залилось румянцем. Румянец сравнял красные пятна на его лице – следы от ожогов, полученных в воздушном бою. – Эти вопросы решает командование, а не комсомольское собрание! – И прекратил прения.

Вера не выдержала, сорвалась с места и демонстративно ушла с собрания.

Девушки переглянулись: теперь комиссар закатит ей «на полную железку»! Они побежали за Верой и стали уговаривать ее извиниться перед Рыжовым. Вера этого не сделала и потом ходила как в воду опущенная, сама осуждала свой поступок.

Однако среди дня ее настроение опять резко изменилось. Произошло это после заправки самолетов, когда на аэродроме к ней подбежал Урванцев и, еле переводя дух, просто, без обычного балагурства задал ей вопрос:

– Вера, твое отчество Яковлевна?

Вера вспыхнула и, готовая услышать от него очередную насмешку, хотела уже было ответить: «Нет, Петровна!» – но, встретив сияющий взгляд Кости, увидела в его руках раскрытую газету и растерялась.

– Яковлевна, – ответила она.

– Отец твой полковник?

– Полковник.

– Тогда пляши! – Костя звонко хлопнул газетой по ладони. Вера потянулась к газете. – Э, нет. Пляши! – Урванцев спрятал газету за спину и, притопывая ногою, весело запел «Барыню».

– Это жестоко, Урванцев, – прерывающимся голосом сказала Вера. – Ведь я об отце ничего не знаю…

Костя виновато взглянул на нее.

– Прости, Вера Яковлевна!.. – И, развернув газету, громко прочитал вслух, подражая интонациям радиодиктора:

– «За образцовое выполнение боевых заданий на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество… наградить орденом Ленина полковника Железнова Якова Ивановича».

Вера вырвала у него из рук газету, прочла имя отца и бросилась Косте на шею.

– Спасибо, Костенька! Какой ты хороший!.. – Потом отстранилась от него и, крикнув: «Подожди меня здесь минутку!», побежала к себе в палатку.

Вернулась она, неся в подоле гимнастерки пачки «Казбека», «Дели», «Нашей марки», и все высыпала в руки Урванцева: – Вот, берегла для папы! Бери, пожалуйста!

Костя отказывался, совал пачки обратно, ронял наземь. Но Вера заставила его рассовать их по карманам, а что не поместилось, запихала ему за пазуху.

– Ну что ж… – благодарю. – Урванцев развел руками. – Откровенно говоря, это кстати. – Он распечатал пачку «Казбека», задымил и пошел к самолету. По пути Урванцев обернулся и помахал Вере.

Вера крепко сжала в руках газету. Ей казалось, что газета невидимыми нитями снова соединила ее с отцом, с семьей. Она взглянула на обозначенное в газете число и подумала, что прошло уже три месяца войны. И тут же вспомнила: ведь сегодня день ее рождения! Ей исполнилось ровно двадцать лет!

Вера хотела крикнуть об этом Косте, но он уже был далеко, на другом конце аэродрома, там, где среди кудрявых берез прятались от взора врага их самолеты.

Радостное известие об отце и день рождения Вера решила отпраздновать. Она попросила, чтобы каждая из девчат принесла свой обед, а сама купила в военторге колбасы, консервов, вина и конфет.

На обед пришли почти все свободные от полетов девушки эскадрильи: краснощекая южанка Валя Борщева, ярая волейболистка; стройная, веселая Гаша Сергеева, любительница игры на баяне; мускулистая, с загорелой, цвета меди, кожей спортсменка Нюра Остапенко, веселая певунья (что бы она ни делала, всегда тихонько при этом напевала); черноволосая, черноглазая Тамара Каначадзе, необыкновенно быстрая в движениях. Не хватало только Люси Астаховой, еще не вернувшейся из полета.

Вера постелила в тени берез на траве плащ-палатку, расставила на ней закуску и вино. Щи ели из котелков, а вино разлили по кружкам.

– Давайте выпьем, девчата, за исполнение наших желаний! – подняла Вера кружку с вином. – За то, чтобы нам стать летчиками-истребителями!..

Звонко чокнулись кружками.

– За то, чтобы летать на хороших самолетах! – Валя хлопнула Веру по спине. – А то на каких гробах летаем! Как «мессера» увидишь, так и к земле жмешься!.. Были бы у нас «миги», рванулись бы мы вверх…

– Куда бы это ты рванулась?.. – перебил ее Рыжов, который неожиданно подошел к девушкам. – Опять вы о том же? Эх, девчата, девчата, товарищи летчицы!.. А кто же вместо вас будет связь с фронтом держать? Почту возить? Командиров перебрасывать?.. Летать за линию фронта к партизанам?.. Она, видите ли, перед «мессершмиттом», как трясогузка, к земле жмется! – Рыжов взглянул на Валю. – А ты держи себя хладнокровно, не горячись. Вон Остапенко в пятницу сама «мессершмитта» прихлопнула.

– Так то ж не я, а вин сам прихлопнувся! – смутилась Нюра.

– «Сам»!.. – передразнил Рыжов Нюру и опустился на траву против Веры. – Не сам, а ты!.. Верно я говорю?

– Верно! – девушки зааплодировали. – Верно!..

– Разве это не геройство? – продолжал Рыжов. – «Мессершмитт» на нее в пике, – он занес руку выше головы и показал, как немецкий самолет пикировал на Остапенко, – а она не растерялась – и раз! – в сторону, – другой рукой он описал зигзаг и повторил это движение столько раз, сколько пикировал на Остапенко вражеский истребитель. – «Мессер» – в пике, а она еще ниже жмется к земле. Из пике он выйти не смог и вмазался в землю… А ты говоришь: «трясогузка».

Девушки захлопали в ладоши.

Тамара вскочила, подбежала к Остапенко и подхватила ее под мышки.

– Качать ее! – закричала она. Но Нюра вырвалась и укрылась за стволом старой березы. – Она, товарищ комиссар, своим спокойствием кого угодно в пике введет!.. – засмеялась Тамара.

– Спокойствие на войне, девушки, дело важное! Ведь преждевременная вспышка может вызвать ненужные потери. Комиссар взглянул на Веру и, заметив ее смущение, переменил разговор: – А по какому же это поводу вы здесь, а не в столовой обедаете? Да еще и с вином!..

– Вере сегодня стукнуло двадцать лет, – за всех ответила Гаша. – И она сегодня узнала, что ее отец жив и награжден как герой! – добавила Валя.

Рыжов пожал Вере руку:

– Ну, в таком случае, товарищ Железнова, поздравляю!.. От всего сердца желаю тебе здоровья и исполнения всех желаний.

– И стать летчиком-истребителем? – улыбаясь, спросила Вера.

– Летчиком-истребителем?.. – переспросил Рыжов, порылся в своих карманах, вытащил маленькую записную книжку с маленьким карандашиком, написал на первом листе: «Каждый должен быть героем на своем посту» – и протянул Вере: – Вот мой небольшой подарок в день рождения!

После этого Рыжов хотел было подняться, но девушки снова усадили его, налили кружку вина, сдвинули к нему всю оставшуюся закуску и потребовали, чтобы он выпил.

– Ну что же, – Рыжов поднял кружку, – за виновницу торжества?!

Ему налили вторую кружку и снова заставили выпить. Рыжов потягивал вино маленькими глотками и рассказывал девушкам о подвиге летчика из соседнего авиаполка.

– …Его самолет подожгли зенитки, – начал он. – К себе долететь он не мог. И тогда Крутиков, Женя его звали, не выпрыгнул с парашютом, а перешел в пике и направил свой самолет прямо в центр расположения фашистского штаба. Его товарищи видели это… Видели они и как горел штаб…

– Вот вы, товарищ комиссар, поймите, почему нам хочется летать туда, где бои? – не утерпела Вера. – Поверьте, нам здесь невмоготу! Мы молодые, здоровье у нас отличное, энергии – через край. А здесь вместо нас может быть любой, уже отлетавшийся пилот… Попросите командира, пусть он пошлет нас в авиашколу!.. Вот честное комсомольское, не ошибетесь!..

Девушки подскочили к комиссару и окружили его.

– Дорогой товарищ Рыжов, попросите! Вот увидите, какими мы будем хорошими летчицами!..

Рыжов поднялся.

– Я уже вам говорил, девушки, что такие настроения вредят нашей эскадрилье! И я как комиссар должен подобные разговоры прекратить, – ответил Рыжов и поднялся. – Одно могу сказать: настанет время, придет вам смена, и вы обязательно поедете в школу. А пока вы – летчицы эскадрильи связи штаба фронта – должны любить свою службу и свои У-2. Понятно?

– Понятно! – весело ответили летчицы, обнадеженные комиссаром.

– Ну и точка! – Он стукнул кулаком по ладони. – А теперь, дорогие мои, я пошагал. Спасибо вам за угощение!..

– И вам спасибо, товарищ комиссар! – ответили девушки.

Когда Рыжов ушел, Гаша принесла баян, села на мшистый пенек и заиграла. Девушки тихо запели.

Девичьи голоса, звуки баяна, шелест листвы – как будто вовсе и нет войны!.. Но вот послышалось тарахтенье У-2. Баян замолк. Все насторожились. В небе над дубравой появился самолет.

– Люся!.. Люся!.. – закричали девушки и, выбежав на опушку, стали махать кто пилотками, кто платками.

У-2 пролетел низко над их головами, и было видно, что Люся в ответ машет им рукой…

Ночью Вера долго не могла заснуть. Она думала об отце. Представляла себе: вот он с винтовкой в руках врывается в гущу врага, вот, как Чапаев, отстреливается из пулемета, вот он, раненный, стонет в кустах у реки…

Как бы хотелось Вере подняться в своем самолете высоко-высоко над землей и посмотреть, где же ее отец… Она вспоминала те участки фронта, где ей удалось побывать за два месяца фронтовой жизни, но там отца не было…

Ворочаясь с боку на бок, Вера разбудила Тамару. Та приподнялась, рукой нащупала Верину голову, прижала ее к подушке:

– Ты чего не спишь?

Промаявшись еще с полчаса, Вера встала, набросила на плечи куртку и вышла на воздух.

Редкие облака играли с луной: то прятали ее за своей пеленой, то раздвигались, показывая ее во всем сиянии. Со стороны Вязьмы доносился противный, монотонный и зловещий звук «у-у-у…» – фашистские самолеты летели к Москве.

Засунув руки поглубже в рукава и уткнув нос в шершавый воротник куртки, Вера снова задумалась. Ей почему-то вспомнились Стропилкины. Наверное, ходит мать Ивана Севастьяновича в военкомат с прошениями. Его-то уж не призовут: мамаша отстоит, она такая!.. И самой вдруг стало стыдно: «С чего это я?.. Откуда такая злоба? Может быть, он честно сражается на фронте и даже ранен?» Вера пожалела, что не ответила на его письмо. «Напишу, сегодня же напишу! Только вот что писать?..»

В густых предрассветных сумерках затарахтел У-2: кто-то возвращался с ночного задания. Черный силуэт самолета пронесся над головой Веры. Летчик выпустил красную ракету. В ответ с аэродрома взвилась светлая ракета и упала за железной дорогой, в кустах. Вера вышла на опушку. Самолет приземлился, качаясь, прошел прямиком к месту стоянки и слился с темнотой леса.

«Урванцев вернулся… Молодец!» – подумала Вера и пошла спать.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Вера настойчиво добивалась своей цели. Она основательно теоретически изучила боевые и технические свойства самолета «МИГ» и в последнее время все порывалась в полк истребителей попрактиковаться. Для этого она познакомилась с летчиками полка и очаровала одного из них – Гришу Беркутова. Беркутов обещал, что упросит командира эскадрильи и тот разрешит летчице Железновой поупражняться с инструктором на учебном истребителе.

Пилотажем на У-2 Вера уже овладела в совершенстве. Своей лихостью в воздухе она перещеголяла даже Урванцева и однажды за «неразрешенный штопор» была майором Кулешовым на неделю отстранена от полетов. Если говорить правду, дело обстояло еще хуже: майор пригрозил отчислить ее из полка (теперь эскадрилья уже развернулась в полк) в резерв фронта. «А оттуда, конечно, – жестикулируя, словно держала в руках флажки регулировщицы, сказала Вера, – меня пошлют на дорогу». Это ее так напугало, что Вера не находила себе места, лишилась аппетита, осунулась.

Девушки вместе с комсоргом пошли к комиссару, рассказали ему о Верином настроении, стали просить, чтобы комиссар ее отругал, но к полетам допустил.

– Я полком не командую. Командует командир, – ответил Рыжов. – К нему и надо обращаться… И не вам, а ей самой.

– Попросите командира полка! – умоляли девушки.

– Нет! Ведь за такие дела нужно из комсомола исключать! Разве можно прощать такое… – он хотел сказать «хулиганство», но выразился мягче: – Такое нарушение летной дисциплины! Я сам буду настаивать на отчислении Железновой, чтобы и другим неповадно было!

Рыжов всматривался в лица девчат: доходят ли до них его слова? В особенности до Каначадзе, Борщевой и Астаховой, которые в своей лихости не отставали от Веры.

– Вот что, Федоров, – обратился он к комсоргу, – разбери-ка завтра поступок Железновой на бюро. Надо раз и навсегда прекратить эти безобразия.

Однако осуществить это не удалось. На другой день рано утром всех летчиков подняли по тревоге. Многие из них тут же улетели на разные участки фронта. Веру вызвал к себе майор Кулешов. Он строго погрозил ей пальцем, как бы говоря: «Чтобы этого больше не повторялось!» – и направил ее в полет.

Обрадованная тем, что ей снова разрешили летать, Вера бегом бросилась на аэродром. По пути вскочила на подножку бензозаправщика, который спешил к самолетам.

Когда Валя и Тамара прибежали на место, Вера уже опробовала свой мотор и дожидалась команды. По команде затрещали моторы, и девушки повели самолеты к старту. Там их встретили Кулешов и Рыжов. Вере показалось, что оба они встревожены. Она взглянула на подруг и только хотела дать знак Тамаре, чтобы та посмотрела на начальство, как дежурный по старту уже поднял флаг. Летчицы, прибавив моторам газу, одна за другой поднялись в воздух. Звено вела Тамара.

Приземлившись через некоторое время на сжатом поле, девушки подрулили самолеты к опушке рощи и, выполняя задание, побежали в штаб фронта. На крыльце большого белого каменного здания их встретил усталый после бессонной ночи дежурный по штабу и сразу провел в оперативное управление. Здесь во всем невольно ощущалась тревога: в движениях людей была излишняя поспешность, говорили они между собой громче обычного, и даже взволнованно. Вот полковник чуть ли не бегом бросился в соседнюю комнату, неся в руке длинную телеграфную ленту. Сквозь приоткрытую дверь Вера увидела генерал-лейтенанта, начальника штаба фронта. Он работал, склонившись над длинным столом, с которого свисали концы карты. Он взялся за поясницу, выпрямился, как бы превозмогая боль, снова склонился над картой и стал быстро писать. Мимо Веры в его кабинет торопливо прошел другой военный, тоже с телеграфной лентой в руке.

– Ну, что нового? – повернувшись к нему, спросил генерал-лейтенант.

Дверь медленно закрылась, и до Веры долетели только отдельные слова: «…сильный артиллерийский огонь… массированные налеты авиации… справа прорвали фронт и овладели…»

«Прорвали фронт?.. Овладели?..» – острой болью отозвалось в сердце. Вера рванулась было к подругам, которые разговаривали с дежурным, но остановилась: не стоит волновать их перед полетом!..

Откуда-то из дальних комнат вышел высокий подполковник в сопровождении трех одетых по-походному командиров. Он поздоровался с девушками и сказал командирам:

– Вот эти летчицы доставят вас на место. Даю вам на сборы пятнадцать минут сроку. Получайте документы и – счастливого пути! А вы, товарищи летчицы, дожидайтесь командиров у ваших самолетов. – Он пожал каждой из девушек руку, прошел через большой зал и скрылся за дальней дверью.

Валя и Тамара пошли к самолетам, а Вера, нарушив распоряжение подполковника, остановилась возле дежурного.

– Где здесь отдел кадров? – робко спросила она его.

– Вам отдел кадров? – Дежурный взялся за ручку полевого телефона. – Кого вы там хотите?

– Я хочу справиться, где мой отец… Может быть, он здесь, на этом фронте.

– Сейчас узнаем, – и дежурный, посмотрев в справочник, резко крутнул телефонную ручку. – Говорит ОД[8]. Отдел кадров… – И когда отдел кадров ответил, попросил навести справку, где находится полковник Железнов.

Минуты ожидания тянулись нестерпимо медленно. При каждом звонке Вера вскакивала и досадовала, если дежурный слишком долго говорил по телефону. Она поминутно глядела на часы и волновалась, что ей не удастся воспользоваться этим неожиданно представившимся случаем узнать об отце. Когда телефонный звонок зазвонил, кажется, уже в десятый раз, Вера скова вскочила с места и подумала, что следующего звонка ждать не сможет.

Но на этот раз, к счастью, звонили из отдела кадров.

– …Ранен? – неосмотрительно повторил дежурный и, испуганно взглянув на Веру, почему-то прикрыл трубку пальцами.

Вера побледнела и подалась вперед. Как ей хотелось выхватить у этого молодого командира трубку и самой узнать у кадровика все, что только известно об отце!..

– Вы, товарищ Железнова, не волнуйтесь. Ваш отец поправляется, чувствует себя очень хорошо…

Спазма сжала горло, и Вера не могла вымолвить ни слова.

– Полковник Железнов сейчас находится в госпитале, в Москве, – стараясь говорить как можно мягче, продолжал дежурный. – Давайте я запишу ваш адресок и передам в отдел кадров, чтобы они сообщили его отцу.

Еле переводя от волнения дыхание, Вера назвала свою полевую почту, поблагодарила дежурного и побежала к самолету.

Около ее самолета уже ждал командир. Тамара и Валя выруливали на старт. Мотор, на счастье, у Веры завелся сразу, и самолеты поднялись в воздух почти одновременно.

За дорогой, ведущей от штаба, они разлетелись в разные стороны: Тамара повела свою машину на северо-запад, Валя – на юго-запад, а Вера взяла курс прямо на Ярцево.

В том направлении, куда летела Валя, шла большая группа самолетов. По их силуэтам Вера определила, что это немецкие бомбардировщики. Сидящий позади нее командир похлопал Веру по плечу и показал в сторону бомбардировщиков.

Вера махнула ему рукой: «Ничего, мол, страшного!» – а сама тревожно подумала: «Куда же летит такая армада?..» Чтобы избежать нападения «мессершмиттов», крутившихся вокруг бомбардировщиков, она свернула вправо и снизилась над лесом. Самолет почти задевал верхушки деревьев.

Бомбардировщики вдруг сделали крутой поворот в сторону штаба и пошли прямо на белые здания оперативного управления. Вскоре сзади загрохотали разрывы такой силы, что У-2 тряхнуло. Вера обернулась, хотела посмотреть, уцелели ли дома, но все было закрыто темно-серыми тучами взрывов. А над этими бурлящими тучами носились бомбардировщики врага, пикируя в самую гущу дыма…

Возвращаясь с командиром во второй половине дня обратно, Вера еще издалека увидела белые строения. «Целы, значит!..» – обрадовалась она и взяла курс на посадочную площадку.

Однако, приближаясь к земле, Вера все яснее различала, что недавно еще ровное желтое сжатое поле покрыто рябью воронок.

– Здесь садиться нельзя! – крикнула она командиру. – Буду выбирать другую площадку!

Чем ближе подлетала она к штабу, тем страшнее зрелище открывалось перед ней. Кроны деревьев лежали у подножия изувеченных стволов. По всей территории штаба зияли громадные черные кратеры с торчащими из них обломками блиндажей и других построек. Левый угол главного здания как раз там, где стоял телефон дежурного, был развален, из него медленно валил дым. Главное здание и все окружающие дома покрывала красная кирпичная пыль.

Около развалин суетились оставшиеся в живых люди. По дороге к озеру волокли носилки. Перелетев полотно железной дороги, Вера увидела, что в саду вдоль стены школы стоят три длинных ряда носилок, одинаково накрытых чем-то серым, не то одеялами, не то брезентом.

Поздно вечером командир эскадрильи собрал около самолетов всех находящихся в наличии людей. Он коротко рассказал о новом наступлении гитлеровских войск и потребовал, чтобы летчики проявляли больше выдержки, спокойствия и были особенно бдительны. Его беспокоили появившиеся около аэродрома ракетчики.

Вслед за ним и комиссар призывал летчиков повысить бдительность. Он упрекнул некоторых людей в беспечности и предупредил, что в ночное время сам будет проверять службу суточного наряда.

Ночью горела Вязьма. Громадное красное зарево охватило половину неба. Часто раздавалось гудение немецких самолетов, и тогда в небе тотчас же вспыхивали ракеты, гирляндами вздымались ввысь разноцветные трассирующие пули. Это работали вражеские ракетчики. Даже невдалеке от дороги, над аэродромом, взлетали ракеты. Дежурный то и дело по тревоге поднимал летчиков на облаву.

День выдался напряженнее, чем предыдущий. Все летчики спозаранку вылетели по заданиям.

В эти сутки каждый из них летал по нескольку раз. Раньше всех с последнего задания возвратились Вера и Нюра Остапенко. Сразу же, не уходя отдыхать, Вера приняла дежурство, Нюра заступила ее помощницей.

Безотчетный страх охватил Веру. Особенно страшно ей стало, когда улетели «ночники» и на аэродроме все стихло. Ей думалось, что в такую темную ночь можно незаметно подползти к самолетам, бросить гранату или поджечь их зажигательной пулей, а то и окружить спящих летчиков…

Зябко поеживаясь, Вера с Нюрой вместе ходили по аэродрому, проверяли караулы.

– Не попадет нам, что мы в дежурке оставили одного телефониста? – зашептала Нюра.

– Нет, – неуверенно ответила Вера. Она не в силах была одна ходить в эту ночь.

В небе беспрестанно гудели немецкие самолеты. Вере казалось, что эти звуки приближаются. Вдруг над аэродромом ярко вспыхнула ракета и, осветив палатки, упала за рощей. Вера сжала теплую, спокойную руку Нюры. И снова с того же места взвилась еще одна ракета и, описав такую же дугу, опять упала за рощей.