Легионер - Легионер. Век Траяна

Александр Старшинов

Легионер. Век Траяна

© А. Старшинов, 2010

© ООО «Астрель-СПб», 2010

Книга I

Лазутчик

Часть I

Пятый Македонский легион

Начало лета 849 года от основания Рима[1]

Эск. Провинция Нижняя Мезия[2]

– Кто прислал нам этих цыплят… А? – Центурион скептически оглядел стоявшую перед ним восьмерку новобранцев. – Где растят нынче подобных птичек?

– Мы из Италии, – отозвался коренастый крепыш с очень смуглой, темно-оливковой кожей.

– Из Италии? Ты из Италии? – Центурион смерил новобранца взглядом с головы до ног. – А я думал – из Нумидии.

Стоявший рядом с темнокожим тощий новобранец громко заржал.

– Как звать тебя, человек из Италии? – продолжал центурион.

– Кука.

– Вернее, Кукус? – Центурион осклабился. Было отчего посмеяться – прозвище это означало «Кукушка», а еще – лентяй, лодырь, то бишь крестьянин, который не успевает по весне вспахать землю прежде, чем начнет куковать кукушка.

– Мы все из Италии! – Кука начал лиловеть.

– Значит, вы из Италии! – У центуриона была манера во время разговора обматывать полу своего красного плаща вокруг левой руки. Видимо, привычка возникла после того, как на руке появились два шрама – один параллельно другому. – Неужели в Италии еще кто-то хочет служить?

Последовала пауза. Довольно длинная. Новобранцы вполне резонно сочли вопрос риторическим. И правильно сделали. Центурион продолжал насмешливо оглядывать вновь прибывших. Они стояли перед ним в запыленных грязных плащах и туниках, дорожные сумки немыми собаками лежали у грязных ног, обутых в драные башмаки с заржавевшими пряжками. Похоже, эти ребята, прибывшие из разных мест, покупали обувку у одного торговца старьем. Но нет, не у всех обувь так уж плоха, вон тот парень в тунике из синего сукна и новеньком сером плаще обут в добротные башмаки. И бронзовый кошелек у него на запястье наверняка хранит несколько золотых монет. Только сам он – желторотый птенец, тощ, узкоплеч, ростом едва дотягивает до нужной нормы. Кто только мог его завербовать? А, ну да, Сульпиций, как значится в сопроводительном письме. Этим все сказано! Вербовщик ищет особых парней. Ну, совсем особых! В прошлый раз прислал двух рабов вместо римских граждан. Хорошо, разобрались, чья вина, отправили обратно, а то бы могли и распять как беглых. Но этот худенький парень на раба не похож – черты истинно римские, нос с горбинкой, мочки ушей не проколоты, глаза карие. Светлокож, правда, как галл, но ведь и среди римлян бывают совсем белотелые, говорят, божественный Юлий имел кожу белую, как снега Альп. Ну, на то он и Божественный Юлий! А галлов и германцев среди римских граждан теперь полным-полно.

– Так вот я, центурион Валенс, спрашиваю вас, желторотые, – повысил голос центурион, – за какими сокровищами потянуло вас сюда, в Мезию, на Данубий, в наш забытый богами лагерь? В ледяной холод и мерзкую слякоть зимой, в дикую жару летом из прекрасной, возлюбленной солнцем и богами Италии?

Белокожий паренек недоуменно приподнял бровь. Уж от кого-кого, а от этого ветерана лет сорока, обветренного и покрытого шрамами, меньше всего ожидали новобранцы услышать такие речи. Они-то полагали, центурион должен ругаться, как гладиатор, чуть что, охаживать палкой бока и задницы новобранцев и постоянно орать.

– Легион Пятый Македонский, прославленный верностью, Урбана, то есть городской, создан в Риме, самый лучший… – ответил «цыпленок». Тон явно был дерзким.

– А-а… – многозначительно протянул центурион. И сморщился, как будто увидел что-то ну очень мерзкое. – Вранье.

– Разве это не Пятый Македонский… нам сказали ехать сюда… здесь лагерь… – угодил в нехитрую ловушку темнокожий крепыш. – Как раз у впадения реки Эск в Данубий. Дорога ведет прямая из Филиппополя[3].

– По названию легион Македонский, по основанию – римский истинно, а по сути, давным-давно варварский. С тех пор как его перевели сюда с Востока. На латыни здесь говорят так, что не сразу поймешь. А ты, цыпленок, наверняка Цицерона читал? – повернулся центурион к белокожему.

– Читал. Это плохо?

– Ничего хорошего. Для тебя. Значит, так, сегодня я вам разрешаю вякать, что в голову взбредет. Но с завтрашнего утра отвечать только по моему приказу. Ясно?

– Ясно… – вразнобой и не сразу ответили новобранцы.

– Эй, Мурена! – кликнул центурион здоровяка лет тридцати, знаменосца когорты[4], – если судить по накидке из волчьей шкуры. Правда, штандарта при нем сейчас не было, да и искусно выделанная волчья башка не была накинута на голову, а болталась за плечами. – Отведи их к себе, пусть Габур всех перепишет и заберет письма, у кого есть. Прихвати Кубышку для осмотра цыплят, сдается мне, здоровьем их боги наградили не самым крепким. Деньги, кроме мелочи, примешь на хранение. Учти – ребята мои. Будет кто из начальства что говорить – сразу к Декстру, а еще лучше – к легату легиона[5]. Теперь слушать внимательно, – центурион вновь повернулся к новобранцам. – Два раза не повторяю. Итак: в счет жалованья всем выдадут одежду и оружие. Вас восемь… отлично, будете жить в одной комнатушке в бараке. Сегодняшний вечер ваш. И ночь ваша. Завтра поутру в первую дневную стражу[6] всем в лагерь. Теперь марш за Муреной!

Новобранцы в самом деле попытались изобразить этот марш… то есть шагать, как шагают ветераны-легионеры. Но тощий новобранец тут же сбился с шага, едва не упал, Кука наградил его тумаком. Больше всего это походило на возвращение дружеской компании с веселой вечеринки. Впрочем, центурион был к новобранцам несправедлив. Не все казались дохляками и слабаками. В рядах «славной восьмерки» взгляд сразу натыкался на здоровяка с бычьей шеей и квадратными плечами. Центурион готов был поспорить на свое годовое жалованье, что друзья уже нарекли этого парня Малышом или Малявкой.

– Видели у него шрамы на руке? – шепотом спросил Кука. – Интересно, почему центурион остался в бою без щита? Размахивал своей палкой, полируя спины нерадивых бойцов?

– Иди, спроси у него, раз такой умный, – отозвался тощий парень с длинной жилистой шеей, на которой безобразно торчал острый кадык.

– А мы Малыша пошлем! – предложил жизнерадостный пухленький парнишка, явно самый юный в этой компании, и пихнул гиганта в бок. – Пойдешь?

– Прямо сейчас? – Малыш оглянулся.

– Конечно!

Малыш сделал шаг в сторону.

– Ладно, ладно, потом, – смилостивился юнец и дернул Малыша за тунику, возвращая здоровяка в строй.

* * *

За новобранцами, стоя возле принципии[7], наблюдал молодой человек лет двадцати в тунике из желтоватой дорогой шерсти с широкой пурпурной полосой на груди. Сложен он был как Геркулес – высокого роста, широкоплечий, но не красавец: нос – слишком толстый и мясистый, а подбородок, непропорционально маленький, был к тому же изуродован шрамом. Парень явно следил за своей внешностью – волосы его были тщательно завиты, на запястьях сверкали золотые браслеты, небрежно накинутый плащ был такой же новенький и чистенький, как и туника.

Центурион подошел к молодому щеголю и что-то сказал. Что именно, никто из новобранцев не расслышал. Щеголь указал на кого-то из восьми. Похоже, на «цыпленка», которого заподозрили в чтении Цицерона. Валенс обернулся, вновь оглядел пополнение и сказал «нет». Сказал достаточно громко, новобранцы услышали.

– Стоять! – приказал молодой человек, и все восемь замерли. Остановился и Мурена.

Щеголь опять о чем-то заговорил с центурионом.

– Приск, кто это? – шепотом спросил Кука у «цыпленка» в новенькой тунике.

– Судя по всему, военный трибун[8], из сенаторских сынков. Видишь его тунику с пурпурной полосой? Он трибун-латиклавий, здесь год или два отмается, не дольше, и отбудет в Рим делать карьеру.

– Что ему надо? – Кука прищурился. Он не любил щеголей с завитыми волосами.

– Ищет компанию для игры в мяч! – предположил Приск.

Тем временем трибун и центурион направились к ожидавшим новой команды новобранцам.

– Нам обещали не меньше сотни этой весной, насколько я помню, – расслышали они насмешливый голос трибуна. – Разве восемь равно сотне?

– Надо же… – изумился Приск, – выговор у него провинциальный. А я думал, парень из столицы.

– Вербовщик Сульпиций, чтоб его сожрали стигийские псы, должен был набрать пятьсот человек в Сирии, для нас – не меньше сотни, – разъяснил ситуацию центурион Валенс.

– Видимо, подцепил этих ребят где-нибудь по дороге в ближайшей таверне, – продолжал упражняться в остроумии трибун.

– В Неаполе! – гордо выкрикнул Кука.

– Молчать! – рявкнул центурион. – Молчать, пока не спрашивают.

– Подожди, не надо кричать! – одернул центуриона трибун-щеголь. – Я как раз их спрашиваю. Это вы нашли вчера убитого легионера?

– Мы! – отозвался Кука, взявший на себя обязанности старшего в этой восьмерке.

– Кто именно?

Новобранцы переглянулись.

– Все вместе! – опять ответил Кука. – Отошли с дороги, смотрим, лежит.

Ясно было как день: шли они, шли, решили отлить. У обочины неудобно, сунулись в кусты, там-то и увидели торчащую из-под веток ногу в солдатском башмаке. И запах учуяли: пролежавший два дня в кустах труп изрядно попахивал.

– У него на руке татуировка была Пятого Македонского, – сообщил Приск. – Сообразили, что легионер, вот и принесли тело в лагерь.

– Кто из вас может показать место? – Центурион и военный трибун разом уставились на Приска.

– Я могу, – сказал тот.

– Ты, я смотрю, парень сметливый, – заметил трибун. – Мне как раз нужен новый секретарь.

Приск не ответил, уставился на кирпичную стену принципии.

– Оставь его, Адриан, они все неучи, – ответил за новобранца Валенс. – К тому же это будущие быки Декстра. Или ты забыл?

– Быки Декстра? – Трибун опешил. – Вот эти? Ох, не могу… – Он расхохотался. – Да это скорее молочные телята. Ох, не могу…

– Выпиши себе нового секретаря из Греции, – сухо сказал Валенс.

– Учту, спасибо за совет… Нет, мне надо немедленно пойти на охоту и убить кабана, иначе я буду хохотать до самого вечера! – Адриан вновь окинул небрежным взглядом мальчишек, после чего последовал новый взрыв смеха.

Наконец, с трудом справившись с неуместным весельем, Адриан помахал в воздухе рукой и направился к одному из домиков, предназначенных для военных трибунов.

– Неженка, – буркнул тощий.

– Как звать тебя? – остановился перед злопыхателем центурион.

– Скирон.

– Так вот, Скирон, военный трибун Элий Адриан отличный солдат. Никому из вас, тупицы, не советую называть его неженкой. Всем ясно?

– Ясно! – на разные голоса, кто громко, кто почти шепотом, отозвались новобранцы.

– Понятливые, – хмыкнул центурион.

* * *

Лагерь Пятого Македонского легиона построен был на совесть – бараки каменные, крытые черепицей, которую делали тут же – на заводике в канабе[9]. Имелись, мастерские, пекарня и кухни, амбары, склады, госпиталь с банями, несколько уборных с проточной водой. Все улицы лагеря были недавно вымощены, вот только перед принципией плитку клали зимой, теперь ее в двух местах вспучило, и надо было срочно перекладывать. Правда, в отличие от многих других лагерей, этот имел неправильную форму пятиугольника[10], поскольку был построен на месте фракийского поселения, а римляне попросту укрепили и нарастили часть старых стен.

Знаменосец провел новобранцев через украшенные колоннами ворота принципии в просторный двор, а оттуда – в хранилище знамен. Здесь в прямоугольном зале на деревянном помосте стояли позолоченный легионный орел на древке, обмотанном серебряной проволокой, а также имаго – лик императора Домициана, опять же на богато украшенном древке. Остальные штандарты – знамена когорт и центурий – сейчас были заперты в хранилище – вдоль задней стены виднелись двери с номерами когорт. Здесь же, в зале, стояли два стола и деревянные скамьи. Да еще с невысокого постамента с недавних пор взирала на солдат строгим взором мраморная статуя – воплощение Дисциплины.

– Статую для нашего легиона заказал в Греции трибун Элий Адриан, – сообщил громко, так что эхо разнеслось по просторной зале, знаменосец Мурена.

Корникулярий[11], щеголявший новеньким, начищенным до солнечного блеска шлемом с рожками, явился почти сразу же вслед за знаменосцем, отпер дверь в соседнюю комнату, принес оттуда бронзовый сундучок с документами. Судя по всему, в сундучке хранились рекомендательные письма и реестры легионеров.

Писец Габур и медик десятой когорты Меттий, в легионе прозванный Кубышкой за круглую физиономию и солидный живот, явились на зов не так спешно. Писец долго рылся в кожаном футляре, отыскивая подходящие куски пергамента для нового реестра и для новых личных дел. Не найдя чистого куска, писец пемзой счистил ненужный на его взгляд текст со старого свитка, заточил тростниковое перо и приготовился записывать. Тем временем новобранцы сбросили одежду, всю, кроме набедренных повязок, и сняли башмаки.

– Что скажешь об этих ребятах? – обратился знаменосец к медику.

Тот осмотрел полуголых мальцов критическим взглядом, точь-в-точь повар, которому предстоит приготовить из заморенных синих тушек шикарный обед для гурмана.

– Да уж… говорят же, пусть же юноша, которому предстоит отдаться делу Марса, будет с прямой спиной, с широкой грудью и мускулистыми плечами.

– С умеренным животом, – подсказал знаменосец. – Ну хотя бы это требование соблюдено.

– Задние части у него не должны быть излишни от мяса, – медик уже давился от смеха, с удовольствием цитируя наставления.

– Да хватит вам! – примирительно буркнул писец.

– Ну, ты, первый, – указал Кубышка на смуглого здоровяка.

– Тит Клавдий Кукус, сын Тита, – рявкнул темнокожий, выпучив глаза. – Из Неаполя.

– Возраст?

– Двадцать лет. Я родился в седьмое консульство императора Веспасиана и пятое Тита Цезаря[12].

– А сейчас чье консульство? – поинтересовался знаменосец.

– Консульство в этом году было у Манлия Валента и… Антистия… кажется.

– А в прошлом году кто был консулом?

Кука растерянно оглянулся. Приск что-то хотел шепнуть, но знаменосец пригрозил ему кулаком.

– Неважно, кто консул, главное – императором у нас господин и бог Домициан! – тут же нашелся Кука.

Писец громко расхохотался. Знаменосец остался невозмутим.

– Грамоте обучен? – спросил Мурена. – Пароль будешь получать на табличках. Не разберешь – пеняй на себя.

– Э, да я читаю, что твой Цицерон! И по-гречески знаю.

– Это я проверю. Выдам каждому текст и устрою читку.

– «Энеиду»? – спросил Приск.

Знаменосец лениво повернул голову в сторону шутника, в ответ тот невинно округлил глаза. Новой реплики не последовало.

– У нашего Кубышки для этой цели книга эпиграмм Марциала имеется, – сообщил знаменосец. – Кто не прочтет, того велю высечь да выгнать с позором.

Медик первым делом подвел первого новобранца к столбу с отметиной – проверить, дотягивает ли темнокожий италиец курчавой головой до прибитой планки в пять с половиной футов[13]. Чтобы перекрыть метку, Куке пришлось чуть-чуть привстать на цыпочки, правда, самую малость. Медик это заметил. Заметил и знаменосец, но промолчал.

– В калигах[14] будет самое то, – хмыкнул писец. – Двойную подметку набьет.

– Итак, записывай, рост – минимальная норма, кожа темная, волосы курчавые, зубы крупные… особые приметы… – Медик придирчивым взглядом оглядел тело. – Волос на теле нет.

– Он их выщипал, – сказал кто-то из новобранцев.

Все прыснули.

– Тихо! – рявкнул знаменосец Мурена, сидевший за столом со скучающим видом и с полуприкрытыми глазами.

– Телосложение крепкое, никаких дефектов на теле. Зубы целые, – закончил свой осмотр медик.

– Кто твой отец, Тит Кукус? – спросил писец.

– Тит Клавдий Кукус из Неаполя, у него торговля железным товаром. Самая лучшая лавка в нашем городе. А может, и во всей Италии.

– Папаша отпустил тебя в легион?

– Да, он выбирал из нас, троих сыновей, кого отправить на службу, и выбрал меня. Сказал: Тит, ты будешь примипилом[15], я верю!

– Не подброшенный? – вновь приоткрыл глаза знаменосец, да так и впился в смуглое лицо новобранца взглядом.

– Подброшенный? Да из нас троих отец меня больше всех любил! – Парень вдруг сделался лиловым.

– Отец у тебя тоже смуглый? – поинтересовался писец. Однако ничего не записал и переглянулся с медиком. С этим Кукой явно было что-то нечисто, и повидавший немало новобранцев медик это чуял, будто охотничий пес след кабана. Чуял и знаменосец, потому спрашивал, но допытывался без азарта, с ленцой, как будто не хотел обнаружить что-то позорное.

Здесь, на границе, рано или поздно разразится война, не будет мирно Децебал сидеть за рекой; не в этом году, так в следующим явятся его даки в провинцию, так что в данном случае не стоит особенно усердствовать. Пусть Юпитер следит за исполнением клятв, а люди сделают вид, что верят на слово.

Посему медик отрицательно покачал головой.

– Мой отец – один из лучших воинов Рима! – заявил Кука, изо всех сил стараясь поднять пошатнувшийся авторитет.

– Видимо, наш парень – незаконный сын императора Тита, разрушителя Иерусалима! – Писец решил, что наступил его черед шутить.

В комнате сделалось тихо, только слышалось, как гудит залетевшая с улицы муха.

– Язык-то прикуси, – хмуро буркнул знаменосец, – а то сделаю тебе пометку в личном деле, что не те разговоры ведешь.

Писец ничего не ответил, поджал губы, место у него было теплое, немаятное, и, если найдется другой грамотей, вмиг турнут из архива. Писец глянул на парня в синей тунике. Вот этот, к примеру, вполне может вместо тяжелого меча взять в руки легонький стиль[16].

– Еще один вопрос! – внезапно спохватился знаменосец. – Рисовать умеешь?

– Самую малость. Пробовал голых теток в Байях рисовать, вроде получалось.

– Значит, умеет, – хмыкнул Кубышка. – Только кому это надо?

– Декстру, – сказал знаменосец. – Деньги на хранение сдаешь?

Тит Кука отрицательно покачал головой.

– У меня с собой ни асса![17] – признался он.

– Осмотр окончен, – махнул рукой Мурена, а писец сделал пометки в реестре. – Жди испытаний в грамотности.

Вторым на осмотр вышел худой и длинный парень с острым кадыком. Он назвался Децимом Веллием Скироном, братом легионера из Первого Италийского легиона. Скирона Старшего знаменосец знал неплохо – лагерь Первого Италийского находился по соседству, в Новах. Так что вопросов Скирону не задавали. Просто замерили рост, записали приметы (шрам на спине слева, родимое пятно на плече и плохие зубы, двух уже не хватало).

– Шестой справа внизу тоже придется рвать, – «обрадовал» солдата медик.

Теперь настал черед поклонника Цицерона Приска.

– Гай Острий Приск из города Комо! – Приск выложил на стол перед писцом рекомендательное письмо – на пергаменте, запечатанное.

– От кого оно? – спросил подозрительно писец, разглядывая печать.

– От Гая Плиния Цецилия Секунда. Он из Комо, как и я. Плиний соблаговолил дать мне письмо, когда приезжал в свое имение в Комо.

– Сам Плиний? Сенатор? – хмыкнул знаменосец. – Неужто для тебя, старина[18], не нашлось местечка потеплее?

– Я хотел именно в легион.

Писец тем временем сломал печать и прочитал послание Плиния.

– Рекомендации самые лестные.

– Рисуешь?

Приск кивнул и почему-то покраснел до корней волос.

– Деньги сдаешь? – Знаменосец покосился на бронзовый кошелек парня, который тот положил на скамью вместе с одеждой.

– У меня два золотых, десять серебряных денариев и еще несколько ассов.

– Денарии и золото сдать, ассы оставь.

– Это почему сдать? – вскинулся Приск.

– Чтоб в канабу не бегал к шлюхам в первые дни, да в таверне не надирался местным вином. Как закончишь учение, будешь больше себе оставлять.

Приск нехотя высыпал содержимое кошелька на стол перед знаменосцем, тот отделил золото и серебро от медяков и латунных сестерциев. Денарии и золото пересчитал и ссыпал в свой сундучок, поставив против имени Приска в реестре число «CCIL». Остальное сдвинул к краю стола.

– Погоди! – вспомнил вдруг писец, когда парень уже оделся. – Ты не назвал год, в котором родился.

– Год консульства Домициана Цезаря в седьмой раз. То есть год 833-й от основания Города[19], – уточнил Приск.

Медик прищурился. Ему показалось, что парень старше, – но кто знает, может быть, он в самом деле такой сосунок. Плечи у него были как у подростка.

– Ладно, можешь идти! – махнул рукой знаменосец.

– А как же проверка грамотности?

– Топай, сказано! У тебя на лбу написано, что ты не только у грамматика, но и у ритора успел поучиться.

«Небось и цитатку на греческом вставить может», – добавил про себя знаменосец.

Но выяснять, почему этот парень, явно не из простой семьи, выбрал карьеру легионера, у Мурены желания не было. Прикажут вызнать – тогда вытряхнет из парня душу, а нет – пусть дает присягу и служит.

Да, с таким лучше не болтать лишнее. Мало ли что может ляпнуть молокосос: вдруг добавит, что Домициана прозвали грабителем за страсть убивать подданных и присваивать себе состояния. В нынешние времена, если кто из богатеев хотел оставить хорошее наследство детям, непременно должен завещать императору половину имения. Правда, знаменосца мало волновали проблемы богатеньких столичных жителей. Он свое состояние зарабатывал потом и кровью. А что в перспективе после двадцати пяти лет службы? Купить землю близ Эска да дрожать каждую зиму, ожидая набега даков из-за Данубия? Прошлой зимой опять четыре поместья разграбили и сожгли дотла…

Мурена вздохнул.

* * *

После окончания осмотра оставшиеся семеро уселись за стол и по очереди принялись читать выданную знаменосцем книжку. Сборник эпиграмм Марциала был так затрепан, что любой библиотечный свиток позавидовал бы его популярности.

Приск вышел из здания святилища и остановился. Идти одному в барак без сотоварищей не хотелось, но и толкаться просто так на площадке перед принципией тоже было неловко.

Однако стоять без дела ему не пришлось. Почти сразу же к нему подошел Адриан и с ним – высокий загорелый мужчина в красной военной тунике, поверх которой был наброшен серый грязноватого вида плащ. У здоровяка были светлые соломенные волосы и глаза, прозрачные как лед и такие же холодные.

– Вот этот. – Адриан указал на Приска.

– Покажешь мне место, – приказал белобрысый. Окинул внимательным колющим взглядом новобранца и добавил: – Имя.

– Приск. Гай Острий Приск.

– Ездить верхом умеешь?

– Могу.

– Пошли.

– Не задерживай долго парня, Декстр, у новобранца последний свободный вечер, – напомнил Адриан.

– Если не свалится с лошади, не задержу.

«Быки Декстра» – вспомнилась тут же Приску странная фраза центуриона.

Белобрысый вывел из конюшни двух оседланных лошадей – рыжую крепкую кобылу и вороного, уже немолодого, но бодрого жеребца. На жеребца вскочил сам Декстр, даже не прихватывая рукой одно из рожек луки[20], – Приск тут же оценил ловкость наездника и красоту его посадки. Юноша забрался в удобное кожаное седло без труда, но и без особой грации.

Когда выбрались на дорогу, ведущую в Филиппополь, белобрысый поскакал первым, Приск за ним. Спустя милю они осадили лошадей и поехали шагом, внимательно оглядывая деревья и кусты справа от дороги.

Приск то и дело оглядывался.

– Я запомнил, что акведук еще не был виден, когда мы нашли тело. Там еще недалеко рос большой дуб с раздвоенной вершиной.

– Хороший ориентир, – похвалил Декстр.

Приск не пропустил место. Да и трудно было его пропустить – ветви кустов были смяты, трава вытоптана, как будто на дорогу выломилось стадо носорогов. Декстр привязал к дереву своего жеребца и проверил, правильный ли узел затянул на поводьях Приск.

Потом пошли осматривать место.

Солнечные лучи пронизывали заросли малины, гудели шмели, перебираясь с одного скромного цветка на другой.

– Вот здесь, – сказал Приск, указывая на молоденький дубок, тянувшийся вверх из кустов орешника.

Декстр присел на корточки, развел ветви рукой, тронул палую листву.

– Его убили не здесь, – сказал он наконец. – Сюда его только притащили.

Он пошел в сторону, осматривая листву, трогая ветви, как будто спрашивал у кустов и деревьев, не видели ли чего?

Внезапно Декстр нагнулся и вытащил из середины куста орешника кожаную солдатскую сумку. Ее всю выпотрошили, а потом закинули в кусты. Декстр стал искать дальше и вдруг со странным криком, похожим на клекот коршуна, ринулся вперед. В листве лежало что-то – как показалось Приску, продолговатый предмет.

Декстр схватил его, шагнул в пятно света, чтоб внимательнее рассмотреть. Приск невольно потянулся за ним. Теперь он отчетливо различил, что в руках Декстра форма для чеканки. Скорее всего, ее нижняя часть. Более того – если судить по круглому углублению – форма для чеканки монеты.

Декстр резко обернулся и спрятал находку в сумку на поясе.

– Что думаешь? – спросил отрывисто.

– Кто убил этого легионера? – ответил Приск вопросом на вопрос.

– Тот, кто всадил ему два раза меч в спину, – огрызнулся Декстр. – О том, что ты здесь видел, – никому ни слова.

– Я ничего не видел, – отозвался Приск. – А сам-то ты кто?

– Так новобранец к центуриону не обращается!

– Центурион? – Юноша опешил. А где же посеребренная лорика, поножи, шлем с поперечным гребнем? Вид у парня был, как у водоноса.

– Фрументарий, занимаюсь поставками хлеба, – добавил Декстр.

– Убитый тоже занимался хлебом? – спросил Приск.

В следующий миг острие кинжала больно кольнуло кончик его носа. Юноша вздернул голову вверх и привстал на цыпочки.

– Придержи язык! Или… – Декстр убрал кинжал так же мгновенно, как и выхватил из ножен.

* * *

Уздания принципии Приска поджидали все семеро его товарищей. Вместе с ними – знаменосец Мурена.

– Ну, что обнаружили? – поинтересовался знаменосец. – Еще пару трупов отыскали в кустах? Или целую когорту?

Приск пожал плечам:

– Нет, трупов там больше не было… Вообще ничего не было. Только трава смята.

– Узнали, кто убил нашего парня? – спросил Мурена.

Приск отрицательно покачал головой.

– Разбойники, – предположил Малыш.

– Даки. Это наверняка, – решил Кука.

– Вы молодцы, что принесли тело, – похвалил знаменосец. – Легионеры своих павших не бросают.

– Это все Приск! – сообщил Скирон. – Он настоял, чтобы мы целую милю тащили тело… – Кажется, Скирон до сих пор из-за этого злился.

– Держите тессеры![21] – Знаменосец выдал каждому свинцовую пластинку с буквами «LVM». – Можете напоследок повеселиться в канабе.

– Будто гладиаторы перед смертельным боем, – заметил Приск.

– Что?

– Это я так… вспомнил… В театре тоже тессеры выдают. На вино.

– Будет тебе здесь театр! – предрек Мурена. – Пить можно только в одном заведении, что содержит ликса[22] Кандид. По этим тессерам вас выпустят из лагеря.

– Обратно-то впустят? – спросил Кука.

– А ты шутник! Приказано явиться в первую дневную стражу. Ты – отвечаешь.

Кука глубоко вздохнул и вскинул руки:

– А мне здесь нравится! А воздух-то, воздух! Так и пьется. Почти Кампания.

– Ну-ну, – хмыкнул Мурена, – посмотрим, что ты запоешь зимой, когда задница в латринах[23] к сиденью примерзнет.

– К зиме один из нас, возможно, умрет, – сказал темноволосый парень с правильными чертами лица. Его можно было бы назвать красавцем, если бы не слишком густые брови и не постоянно сумрачное выражение лица. Широкие скулы говорили об этрусской крови. – Или попадет в большую беду.

– Неужто предсказатель? – съязвил Кука. – Гороскопы составляешь?

– Не тебе. – Парень еще больше насупил брови. Составление гороскопов было занятием опасным, гораздо опаснее, чем солдатская стезя: Домициан преследовал астрологов и философов то вместе, то попеременно, в зависимости от настроения. А настроение у третьего императора из рода Флавиев менялось частенько.

– Мне что предскажешь? – спросил тощий Скирон.

– Судьба твоя извилиста.

– Ха, да ты прям Тиресий! – хмыкнул Кука, с ходу награждая приятеля прозвищем на всю жизнь.

– Зря смеешься, – отозвался предсказатель.

В этот момент Приск вспомнил, что остановиться у раздвоенного дуба им предложил именно Тиресий.

– Ты можешь сделать для меня амулет? – оживился Крисп, полноватый увалень с голубыми глазами.

На шее у него на засаленном шнурке уже позвякивали два серебряных амулета, но он не прочь был повесить на ту же нить третий.

Крисп происходил из крестьянской семьи, что много лет выживала в соседстве с огромными латифундиями в Кампании и, наконец, разорилась. Отец и братья пошли в арендаторы, а Крисп – в легион, дабы выслужить себе надел и вновь обрести клин собственной земли по выходе в отставку, только за много-много миль от Италии.

– Нет, – покачал головой Тиресий. – Амулеты не заговариваю и проклятия не насылаю.