Контора Кука

Потом он встал, подошёл к стойке и сказал: «Послушайте, этак я и на поезд опоздаю, нельзя ли немного быстрее?» – «Не надо нас подгонять! Вы не один!» – «Да, но не так уж нас и много», – удивлённо пробормотал Ширин и обвёл рукой помещение, где было помимо него всего пять человек. «Ждите, – был ответ, – вам принесут». – «А если поезд уйдёт? Там мои друзья на перроне, и это последний поезд… Знаете что, не нужно мне тогда никакого пива, я пошёл». – «Нет, вы не можете уйти, – сказала нахмурившая брови официантка, – вы уже заказали. А поезд – это ваши проблемы». Ширин ошеломлённо уставился на неё, но потом всё же вернулся за столик и сел. Просто чтобы получше рассмотреть эту сцену оттуда: ему вдруг показалось, что он попал в какой-то старый, забытый фильм… И вот оттуда, да, из-за столика, глянув на официантку, а потом переведя взгляд с её каменного лица немного выше… он заметил наконец табличку на стене и, прочитав её, расхохотался.

Пиво принесли через минуту, на поезд все успели, да, и вот что было там написано – на табличке, на стене трактира под названием “An der Endstation”: «Если вам кажется, что наш персонал хмур и неприветлив, что как-то все здесь с вами особенно недружелюбны, с вами как-то не так обращаются… Знайте: это только потому, что вы ещё не видели нашего шефа!»

Вот о нём Ширин и подумал – о тамошнем невидимом хозяине, глядя на здешнего привратника с его свинцовым – не то что взглядом, но и затылком, да и вообще… со всех сторон казавшейся свинцовой в тусклом свете огромной башкой…

Однако официантка была здесь другая, вполне приветливая, и Ширин прикидывал в уме, с чего начать разговор, – он решил задать интересовавший Пашу вопрос именно ей – ну а кому ещё? За стойкой стоял ещё и юноша, но видно было, что герла тут главная… Но Лев не спешил, а так как делать было нечего, вспоминал табличку, что видел в горах, и даже улыбался при этом…

– Да-да, ещё одну, – сказал он официантке. Она нацедила ему кружку, поставила галочку на картонном кружочке, после чего Ширин наконец сказал:

– Могу я тебя о чём-то спросить?

– Конечно, – сказала она.

– Не было ли здесь такого полгода назад… Чтобы двое русских случайно оказались запертыми на кухне.

– Ну и?

– Что?

– А дальше что было?

– Так это же я тебя хотел спросить.

– Да, странный вопрос. Тем более что здесь вообще никогда не бывает… никаких русских.

– Что, неужели вообще никогда не заходили? – удивился Ширин.

– Ну, может быть, был один когда-то, такой симпатичный паренёк, заходил иногда… Но, во-первых, один, а не два… и, во-вторых, мы его на кухне не запирали, – она засмеялась, а потом сказала:

– Меня зовут Софи. А вас? Я надеюсь, что вы не последний раз к нам заходите, так чтобы просто знать ваше имя – когда записываешь, что вы выпили…

– Лев. Можно Лео. Скажи, а можно мне взглянуть на кухню, одним глазком, а?

– Вообще-то это не принято, кухня у нас закрытая. Но если тебе так хочется, то почему бы и нет. Ханс, я сейчас, – сказала она парню за стойкой и быстро оказалась по эту сторону…

Лев-Лео пошёл за ней следом, по дороге она заглянула в тёмный закуток, и в руке у неё зазвенела связка с ключами. Она резко открыла тяжёлую дверь, и Лев увидел людей в облаке дыма, которые, в отличие от него, совершенно не удивились, один из них обернулся и сказал: «Привет, Софи».

– Привет, – сказала она и обратилась к Ширину: – Вот она, наша таинственная кухня. Она давно не работает, как видите. Здесь иногда курят: вытяжка позволяет совершать такой грех, да мы ничего при этом и не нарушаем – в зале посетители дымом не дышат, здесь же собираются старые курильщики, тоже теперь довольно редко, только друзья, так сказать, заведения… Ну, вот и всё. Никаких других «скелетов в шкафу», как говорят английские друзья, у нас нет, и русских друзей мы здесь не запираем… Вы курите? – спросила она, зажигая сигарету.

– Нет, – сказал Ширин, – хотя, пожалуй… Если дадите одну, в счёт счёта, так сказать, после пива иногда хочется вспомнить старое.

– Да ну какого, к чёрту, счёта, угощайся. Единственный русский, который здесь бывал, – это тот молодой человек, о котором я вам уже сказала, как-то его звали… Па-ал, нет?

– Павел. Или Паша, не знаю, как он представился. Но откуда ты знаешь, ты же не каждый день работаешь? Может быть, это было просто не в твою смену.

– Дело в том, что я не просто официантка, – сказала она, – я ещё и помощница вирта, так что я в курсе всех событий, особенно происшествий. У нас вообще-то планёрки каждую неделю, знаете. Да-да, у нас серьёзное предприятие, это не простой бар… В общем, я в курсе всех дел, – сказала она, – поверь. И если бы…

Она замолчала, потому что железная дверь приоткрылась и вошёл второй бармен…

– Софи, – сказал он, – там проблема небольшая, этот мексиканец снова не хочет платить, хочет снова в долг, говорит, что ты ему обещала…

– Я? – воскликнула она. – Вот наглец!

– Посмотри, а? Клаус его не выпускает… А я перекурю пока, ладно?

На всякий случай, когда они остались вчетвером – двое в дальнем уголке по-прежнему о чём-то быстро и тихо говорили – почти шёпотом, так что до Льва долетали только обрывки, по которым ничего нельзя было понять, – в первый момент ему даже показалось, что они говорят на русском, но нет, это были «звуковые галлюцинации», он давно уже заметил, что если громкость разговора не превышает определённый уровень, кажется, что говорят на русском, слышишь слова, которые на самом деле не произносятся…

На всякий случай он задал вопрос и Хансу.

Ответ был точно такой же, разве что без упоминания Паши – очевидно, Ханс тогда ещё здесь не работал…

Льва только слегка удивило то, что парень говорит так уверенно… Ну, как-то естественнее было бы ожидать, что в ответ на странный вопрос он просто пожмёт плечами или скажет: «Да вроде ничего такого…»

– Ты тоже не просто официант? – спросил его Лев. – Как и Софи?

– Ну да, – согласился парень. – На самом деле я актёр.

Лев рассмеялся, вспомнив снова трактир “An der Endstation”… и подумав, что как-то они и в самом деле связаны, эти два пространства, горное и предгорное… ну конечно… Там он ровно вот это и почувствовал – «мир – театр» – в тот момент, когда прочёл табличку над головой официантки… И ещё он вспомнил сейчас старый глупый анекдот про конец войны в немецком концлагере, начальник которого говорит узникам: «Все свободны, всем спасибо, можете расходиться по домам».

Парень улыбнулся и сказал:

– Да, я актёр… Скоро вот поеду в Гамбург, где меня ждёт роль Гамлета… В Париже есть такой анекдот: если человек говорит, что он художник, его сразу спрашивают, а в каком кафе?

Лев улыбнулся и сказал:

– Я просто тоже вспомнил анекдот… Но он не смешной, нет…

– Уходя, просто захлопните дверь и свет потушите, о’кей?

– Стоп, стоп, – сказал Лев, – а с чего это ты решил, что я хочу здесь оставаться? Даже и на несколько минут? Мы говорили о театре, но тут уже у вас как бы закулисное пространство…

– Ну, мне так показалось, что вы хотите ещё здесь побыть… Хотите сигарету? Пожалуйста. Нет, это не закулисье, у нас всё – сцена, она дицентрична и она везде, и по обе стороны стойки, как я вам уже объяснил, и на кухне – которая как кухня и не работает давным-давно, так что всё это, конечно, декорации, – и он щёлкнул пальцами по металлу навесного кухонного ящика, а потом просто – в воздухе, двумя пальцами – щелчок… После чего этот «призрак Гамлета» как будто испарился, и Лев остался один на кухне – двое других курильщиков ушли перед этим…

На всякий случай он сразу попробовал дверь – она была не заперта, нет, и он тогда решил и в самом деле здесь немного помедитировать… Пожалел только, что не взял с собой пиво, но тут же обнаружил и кружку – прямо возле газовой плиты… Усомнился было, что это его, он как-то не помнил, чтобы брал с собой, но, махнув рукой, решительно взял её и сделал большой глоток. Поставил кружку, открыл выдвижной ящик, второй… И в третьем увидел картину… В массивной золотистой раме. Масло, холст… Лев достал её и поставил на железную панель, рядом с решёткой газовой плитки, прислонив к стене.

На картине была изображена Мария с младенцем на фоне какой-то лимоновой… или, во всяком случае, лимонного, щемящего цвета рощицы… При этом и у Марии, и у младенца были закрыты чёрными повязками глаза… Да нет, просто полосками – как на фотографиях, если хотят, чтобы конкретного человека нельзя было узнать… Но тут-то не узнать было невозможно, ни один человек в мире, наверно, не смог бы их не узнать, значит, этими чёрными чёрточками, закрасившими глаза, художник явно хотел сказать что-то другое…

«На лучших картинах нет лиц и в лучших книгах – имён… – вспоминал Лев слова старой песни, – чтобы… как там дальше? Леди и джентльмены… могли спокойно продолжать… свой утренний кофе… или нет, чай, как-то так… хотя почему бы тогда уже и не вечернее пиво… по крайней мере, больше тут уже точно ничего мне не приходит в голову», – подумал Лев и сделал глоток. Он не мог бы сказать, художник ли это вообще, ну, в смысле, автор картины провёл две чёрные чёрточки, или это сделал кто-то другой, другой художник, поверх первого, сейчас ведь все – художники, в кого ни ткни, кого ни копни…

Впрочем, Лев даже не уверен был, что перед ним не копия какого-то настоящего художника, кого-то из старых мастеров, которого немного более образованный, чем он, человек узнал бы с первого взгляда. «Техническое образование», – говорил Лев, когда кто-то удивлялся, что он чего-то не знает, и даже уже не парился по такому поводу… Как, впрочем, и по всем почти другим: «Зрелость – это когда недостатки начинают выдавать за достоинства»… Он отвлёкся наконец от картины и стал заглядывать в другие ящики, в многочисленные пустые холодильники… Но больше нигде ничего не было, хотя, по идее, там должна была бы «мышь повеситься»…

Да он, собственно, и сам не знал, что ожидал там увидеть – ещё одну картину или пистолет, о котором говорил Паша, – то ли детский, то ли нет… пистоль, да, или, скажем, две фигурки… оловянных солдатиков… или оффшорных рыцарей… или тогда уже богатырей… или, скорее, тогда уже – местных кобольдов… ну кто-то же тут живёт, наверно… природа боится пустот… Но все ящики, тем не менее, были пусты, и Лев снова обернулся к картине, зачем-то перевернул её – ах да, узнать, нет ли там подписи, названия… Но нет, там ничего этого не было – и над входом в заведение, кстати, тоже, никакой таблички, – вспомнил он, – то есть не стали писать “Ohne Titel”[11], что правильно, конечно, зачем тавтология… Боязнь тавтологии…

Допив пиво, Лев напоследок оглянулся по сторонам, а потом закрыл глаза, выключил свет и попытался ещё раз представить море и белый кораблик, на котором он должен был уплыть в какое-то другое настоящее… Но, услышав звук, открыл глаза: на кухню ввалился явно что завсегдатай, судя по тому, как он уверенно в темноте нашёл выключатель.

– О, – сказал он, – im Dunkeln ist gut munkeln[12].

Лев кивнул и перевёл было это про себя как: «Темнота – друг молодёжи», и даже хотел об этом сказать незнакомцу, но подумал, что это выглядело бы так, будто он, Лев Ширин, что ли, примазывается к молодёжи – «молодится», какая он уже на фиг молодёжь… Он хотел сказать иначе: «темнота – друг молодости в том смысле, что, закрыв глаза и выключив свет, старый человек может эту самую молодость вспомнить…» – но это было уже как-то маразматично сложно… Лев просто промолчал, кивнув.

Сразу уйти ему было неудобно, как будто незнакомец ему чем-то помешал, ну, или не то чтобы неудобно… Но он так или иначе не отказался от протянутой сигаретки, задержался и выслушал историю, даже сразу не заметив, что они уже не одни, в кухню вошли ещё несколько человек, и незнакомец – очень высокий и пластичный парень… в том смысле, что, рассказывая, он делал такие движения руками, как это делают рэперы, но более плавно, и получалось всё вместе довольно складно при всей абсурдности слов, которые он при этом быстро произносил…

Он долго жил за границей – в Афинах, вместе со своей греческой женой, пока в один прекрасный день она не ударила его палкой по голове…

– Да-да, – оглянулся он, когда кто-то из вновь прибывших на кухню курильщиков сказал со смешком: «Да ладно тебе заливать, Михи!»

– Палкой, – сказал Михи, – это последнее, что я запомнил. А потом всё – расплывчато, как в этом клипе «Роллинг стоунз»… Ну, неважно, я помню, что летел как-то странно, через Будапешт… Почему через Будапешт? Я понятия не имею. Всё в тумане, и только здесь он начал рассеиваться, этот туман, хотя он и был утрированным… Вот что бывает, когда человек женится. Не женитесь никогда и ни при каких обстоятельствах!

– А из-за чего она тебя так?

– Из-за денег. Была какая-то небольшая ссора, ничего особенного, как лучше распределять семейный бюджет… я совершенно не ожидал такого, совершенно… Всё было как в бреду, очнулся – её нет в квартире, и что-то мне подсказало, что надо побыстрее смываться, что пошла за подмогой, родню звать… и я как был поехал в аэропорт, без вещей, без ничего, слава богу, эта тварь паспорт оставила и одну карточку, хотя, как покупал билет… я ничего этого не помню, и почему вдруг Будапешт, чёрт возьми? Но факт, что там я очнулся, в аэропорту, и всё как будто бы во сне… но при этом я в Будапеште, в аэропорту…

– Может, она тебе что-то подмешала, – предположил один из слушателей.

– Не думаю, – сказал Михи, – она простая была такая деваха… фармацевтика не по её части, она вот – железной палкой по голове, это да… Вот её сестра младшая, та могла бы…

Перед тем как выйти, Лев ещё раз оглядел кухню, подумав, впрочем, что вряд ли последний раз – здесь и в самом деле что-то было, какое-то расслабленное, лёгкое безумие… «Как будто ты дома, – подумал он, – вот да, как будто ты дома… но на уровне какого-то более глубокого слоя, чем внешний… внешне – какой же это дом, это бог знает что, затерянный мир, как правильно говорил Паша, где кто-то исчезает, а кто-то появляется… после нуль-транспортировки, прямо из Греции… Ну, или транзитом… эттрактор…»

В баре теперь было тесно, публика была в основном совсем уже юная… Одна девушка просто даже смутила Льва – при его появлении она отставила кружку с пивом, распахнула объятия и воскликнула: «Папочка! Я наконец-то тебя нашла!» Лев криво усмехнулся и стал протискиваться к стойке. «Счёт», – сказал он официантке. «Уже, так быстро? – сказала она. – Вам у нас не понравилось?» «Да нет, – сказал Лев, – очень даже. Хотя я, наверно, немного староват для вашей кнайпы». «Отнюдь! – воскликнула Софи. – Посмотрите вон туда – у нас не только малолетки бывают. Отнюдь!»

Лев обернулся и в самом деле различил в зазорах между мельтешащими молодыми телами… столик, где сидели его седые одногодки или даже люди постарше… и вместе они там смотрелись довольно колоритно, на одном была кожаная шляпа с широкими полями, потом всё исчезло, а в следующий момент, когда в окружающей Льва толпе образовался зазор и стол «старой гвардии» стал снова частично виден, Лев понял, что они там играют в карты: «Судя по резким движениям – что-то простое, вроде нашего подкидного дурака…»

– А вот к ним мне ещё рано, – сказал он, обернувшись к Софи, которая протягивала ему сдачу, – да нет, у вас очень мило, чего там, и музыка мне нравится, и публика, просто я человек семейный, знаете, выпил – и пора домой, чтобы жена не беспокоилась… А то вот только что мне на кухне рассказали, что бывает, когда… жена сердится.

– А можно вашу визитку? – сказала Софи.

– Визитку? – удивился Лев. – Да у меня с собой и нет. А зачем вам? Давайте я вам просто телефон свой напишу, мейл, а вы мне… или мы на ты?

– Есть одно дело… Мне может понадобиться частный детектив, – сказала она, – подавая ему блокнотик и ручку.

– Что? – сказал Лев. – А я при чём?

– Что, совсем ни при чём? – хитро улыбнулась она.

– А… я понял, мой вопрос тебя навёл на мысль, что я…

– А что, разве не правда?

– Да нет. Я просто так спросил… Ведь ничего же не произошло на самом деле?

– В общем, заходи к нам! – сказала Софи и устремилась вдоль стойки туда, где её уже с минуту нетерпеливо просили замутить коктейль с незнакомым Ширину названием…

Ширин с удивлением заметил, что джин-тоник здесь подавали с ломтиком свежего огурца – он никогда такого не видел, судя по всему, это была какая-то новая мода…

«Вместо того чтобы по-человечески… давать к водке солёный… они дают к джину – свежий, вот всё не как у людей, – думал Лев, выходя из бара. – Но в целом здесь и в самом деле довольно славно, Паша был прав… “Папа, я тебя нашла!” Почему было и не поддержать разговор… с дочечкой… но всё, теперь это поздно, или…» – На мгновение Ширин замер – уже стоя на пороге, точнее, за порогом заведения, где тоже, как и на кухне, толпились курильщики, так что сама кнайпа показалась Льву проходным – между двумя облаками дыма – двором…

Но что облака… это уже он просто снова заговаривал себе таким образом… зубы, ну да… Видит око…

Да нет, и зуб пока ещё… ймёт, да… Обернувшись, Ширин увидел «тюрштеера», который теперь уже не был в переводе «вышибалой» и даже реально улыбался.

И сказал на прощание не холодное «До встречи!», а «До следующего раза» – что по-немецки звучит как-то теплее, что ли…

А следующий день был субботой, и Лев долго не то чтобы спал – проснулся он примерно так же рано, как и Лиля, но, в отличие от неё, вставать не спешил…

Он думал было отказаться от утреннего кофе (он давно уже думал от него отказаться вслед за «вечерней сигаретой»), «…но не в этот раз, – решил он, – в следующий… тем более что и от сигареты накануне не отказался… впрочем, один раз ничего не значит, einmal ist keinmal[13]…, – подумал он, – завтрак не хочу, но кофе, и не просто кофе… а кофе вместе с Комой, вот что… давно не пил я с ней вместе кофе утром, а была ведь у нас традиция… и вообще, давно что-то мы её не видели…»

– Я зайду к Вере! – крикнул он Лиле, которая была, судя по звукам, где-то в гостиной.

Зашёл на кухню и взял коробку русских конфет или, точнее, украинских – «Вечерний Киев», да… Сласти, впрочем, тоже подлежали скорому запрету, как сигареты и «термоядерный», как он его называл, кофе по утрам… Но и дарить начатую коробку Коме было как-то глупо, а кроме того, она ведь тоже вечно худела, так что получится что-то из серии «на тебе, боже, что нам не гоже…». Лев положил конфеты на место и в задумчивости взял в руки чашку, которую раньше не видел. На ней было написано по-немецки примерно следующее: «В каждой тигрице скрывается трепетная кошечка!» «Смешно», – подумал Лев и крикнул:

– Лиль, что это за чашка новая?

– Мне подарили, коллега, на работе, – сказала Лиля, входя на кухню.

– Да? – сказал Лев. – А я вот тоже думал её подарить – Коме…

– Вот и подари, хорошая идея.

– А она не обидится?

– С чего бы?

– А она не видела её у нас?

– Нет. Слушай, Кома и вправду куда-то пропала, зайди, узнай, что с ней.

– А позвонить?

– Я уже звонила с утра, она не берёт трубку.

– Ну так, значит, её нет… Поехала скупиться.

– Кома? Так рано? Я тебя умоляю.

– Впрочем, правда, зайду… благо идти недалеко.

В лифте Лев продолжал вертеть в руках чашку… Он подумал, что она слишком проста и груба для того, чтобы быть подарком, даже таким, между прочим… к тому же эта надпись… Кома подумает, что это они с Лилей её считают тигрицей, цербером… Тогда как она себя считает… светской львицей, по меньшей мере? Или всё же котёнком? Я не львица, не тигрица, я, смотри, на поводке…

– Приветик, – сказала она, открывая дверь.

– О, ты жива. Кома, давай тогда вместе кофе выпьем.

– Давай!

– А куда ты пропала?

– Никуда. Вот она я. А, ты со своей чашкой?

– Ну да. Ну, не со своим же самоваром мне к тебе идти.

– Мог бы прихватить, – сказала она, – и самовар. Давно я Лильку не видела, соскучилась.

– Да, – сказал Лев, – так далеко живём, понимаешь… Она тебе, кстати, не смогла дозвониться.

– Ну да, я спала, – сказала Кома, – имею право. Тебе крепкий?

– Да, как всегда. Ну то есть как раньше… Слушай, я хотел тебе рассказать эпизод. Ничего особенного. Про трактир «Конечная остановка» я ведь тебе уже, наверно, говорил, да?

– Да, ты рассказывал, – как-то рассеянно сказала Кома, и Льву показалось, что она посмотрела в сторону спальни, но когда он как бы понимающе кивнул – снизу вверх, она никак не отреагировала, и он продолжил:

– Вот, но я там вспомнил ещё кое-что… Это всё как-то связано… Это было в Алуште. Я туда скатился, можно сказать, с гор, по сыпняку Демерджи, может быть, но я всё остальное помню уже довольно смутно… Ну, вроде бичевал с какими-то системными, спали все вместе, всё время на травке…

– Что? – спросила Кома, демонстративно поправив очки. – Свальный секс? Говори-говори, я тебя внимательно слушаю.

– Да не так чтобы… Нет, конечно, была у меня там одна…

– Ага. Ну хорошо, что хоть Лильку ты мне нашёл не на свалке.

– Кома, я сейчас совсем не об этом… Спустился я, значит, с гор, голодный, худой, пыльный, можешь себе представить…

– Почему представить? Я тебя таким хорошо помню.

– Дальше мне предстояло плыть в Ялту… А может, и нет… Так вот, я взял билет на катер, ну пусть будет до Рыбачьего – значит, он должен появиться справа, оттуда, – Ширин показал рукой в угол кухни.

– О’кей, – сказала Кома, – рисуем справа налево, из-за острова на стреме… Или что это у нас, севастопольская панорама?

– Панорама, ты умница… Но подожди, я её ещё не нарисовал… Я купил билет, посмотрел на расписание и понял, что я могу успеть поесть… рядом как раз была столовка, открытая… там эта раздача… и все виды блюд: компоты, котлеты… Я никогда не ел эти столовские котлеты… А тут взял – такой я был голодный, как говорится, быка бы съел… Вот, я взял, сел и стал их уплетать… по-моему… с гречневой кашей… ещё я взял и суп, и всё, что там было, хотя ничего больше там, конечно же, не было… Ну, может, вялая капустка на блюдечке… Когда я проглотил суп, на горизонте нарисовалась белая точка. Вон там. Посадка через две минуты, там уже огромная толпа на причале, можно было и не успеть, понимаешь?

– Но ты успел… А ты не успел, кстати, зайти, куда я тебя уже две недели как прошу? В патентамт?

– Нет! Я вчера ходил, представь себе, в этот кабак – куда меня Паша попросил заглянуть, я тебе говорил… Слушай, что-то все меня что-то просят… Ну, в целях нейтрализации детского невроза, или купирования, или как там это называется… ну, я зашёл этаким «частным детективом» – представляешь, меня за него там приняли, смешно, да?

– Да, и что там было? Расскажи лучше…

– Ах так! Лучше? Тогда я тебе вообще ничего не буду рассказывать!

– Ладно-ладно, ты чего… Я же слушаю. Вот, смотри, ушки на макушке, продолжай, Лёва.

– Да ничего там не было – вчера, выпил пару кружечек, и всё… Никого там не запирали… А катер, стало быть, приближается, а я голодный, как стая волков, и вот я, значит, уплетаю эти кошмарные котлеты с огромной скоростью… И тут ко мне подходит женщина в чём-то синем…

– В чём синем?

– Ну в халате, наверно, не в бикини же… Работница этой столовой или, может быть, заведующая. Не молодая, но ещё и не старая… Зрелых лет. И говорит: «Вы не хотите сделать запись в нашу книгу жалоб и предложений?» Кома, я чуть не подавился. «Нет, – мычу полным ртом, – у меня нет никаких жалоб». А она и говорит – с такой улыбкой… просто как сейчас вот стоит перед глазами… «Я понимаю, – говорит, – но я подумала, что вы, может быть, хотите написать нам благодарность! Вы с таким аппетитом кушали наши котлеты, что я подумала…» И тут я в самом деле подавился, веришь. Отдышавшись, я не стал ей говорить, что просто спешил доесть, я просто молча сбежал. Во всяком случае, я это сейчас так вижу: после её слов я глянул на море, увидел, что катер уже подходит к причалу, матросы разворачивают канат… И я тогда всё оставил, ну что – всё… кусок котлеты, немного каши, перепрыгнул через оградку кафе и побежал с рюкзаком наперевес, то есть в руках был рюкзак, иначе бежать неудобно, он же как наездник, получается, на тебе, когда бежишь, неудалой такой наездник, лупит по спине… Но я один раз оглянулся, и та женщина смотрела мне вслед… и такая у неё была при этом улыбка, понимаешь? Вот это мгновение – вот там оно всё и осталось, в янтаре, и котлеты, и мухи, и всё вместе, весь тот мир… Быстро успеть прожевать котлету, пока белый катер подплывает к причалу… Который увезёт тебя неизвестно куда… Dahin, dahin[14]… Волны… Солнечный ветер… И в чём-то синем она там стоит, на пороге столовой, ты понимаешь? И улыбается мне вслед! Ты понимаешь, Кома?

– Да, Лёвушка, да, не волнуйся. Ну конечно, я понимаю.

– Лиле я даже и пытаться не стал объяснить это… я уже знаю – я слышу всё, что она скажет: «А хочешь, я тебе сделаю в точности те котлеты? А, чего молчишь? Ну так вот, хватит этой ностальгии по совку!» – и всё такое…

– Главное, чтобы ты понимал, остальное неважно… – проговорила Кома и, посмотрев сквозь Ширина, сказала совсем другим тоном:

– С добрым утром!

Ширин резко обернулся и увидел Пашу Шестопопалова, который стоял в коридоре в луче солнца, кутаясь то ли в простыню, то ли в тогу… и сказав «Привет!», через секунду исчез – прошёл дальше в сторону ванной, всё это так быстро, что у Ширина мелькнула было мысль, что это ему привиделось… Но в тот же момент он вспомнил, что посмотрел туда вслед за Комой.

– Я теперь вообще ничего не понимаю! – воскликнул он. – Что у нас здесь творится в подъезде, кто у нас здесь живёт, с кем и – зачем?!

Торговые комплексы

Не только квартира была больше похожа на гостиничный номер, но и дом внешне не сильно отличался от построенной во время расцвета застоя гостиницы «Турист» «с видом на Великую Реку из доброй половины номеров».

Там и правда в окне блестело во всю ширь… и ещё Паша запомнил корабль на подводных крыльях, превращённый в шашлычную, в этом смысле его аналогом здесь была «кебабная», которую днём видно было из окна. «…А так она, конечно, на корабль мало похожа, разве что на кабину сухогруза…» – думал усталый персонаж после работы, глядя с балкона двенадцатого этажа на вечернюю панораму и вспоминая, что в его родном N-городке постояльцу, к которому он зашёл в гости по небольшому дельцу, показалось, что «ракета» – или «комета» – только что выбросилась на берег, как та рыба-кит…

Паша это запомнил, потому что постоялец уговорил его не уходить сразу после небольшого натурального товарообмена, а выпить с ним горилки.

И успел рассказать, как он, глянув в окно и увидев «ракету», впервые «зрозумив», откуда взялось выражение «выть белугой».

Паша сказал, что это странно, при чём тут одно к другому? Разве что корабль белый, ну и что… Но постоялец объяснил… хоть и не слишком вразумительно: «Да глянул в окно, и при мысли, что мне тут десять дней самому куковать, я сам чуть белугой не завыл… Никого нет во всей округе, а пустота какая-то у вас давящая… И ещё этот корабль, бля, призрак на берегу, наклонный, такую тоску он на меня нагнал, “крылья” эти его, как культи… а утром, когда очи ще не продрав, показалось… шо та сама белуга из воды высунула морду – завоешь тут вид такого пэйзажу…»

Паша хотел сказать, а может, это не белуга, а белая горячка, но промолчал: коммивояжёр был нужным человеком…

А потом море стало водкой, а «комета», или просто сам Паша, – подводной лодкой, ага… они с постояльцем так быстро напились коричневатой перцовкой и беленькой (0,7 + 0,5), что продолжения разговора Паша вообще не помнил – в памяти остался только вой белуги…

Точнее, слова постояльца – о вое, который он «зрозумив»…

В его собственной новой квартире в Мюнхене (первой самостоятельной Пашиной квартире – где бы то ни было) вид из окна оказался менее живописен, чем в гостинице, которую напоминал фасад его теперешнего дома… Но, с другой стороны, в здешнем доме был один такой прикол… почти причал, ну да… который довольно сильно сказался на всей этой истории впоследствии…

Однако гарсон наш не сразу туда прошёл, когда въехал в эту квартиру… так что и мы не будем спешить, воссоздавая тем самым… хотя бы частичную хронологичность – ну, чтобы слово не сказывалось быстрее, по крайней мере, чем дело делалось.

Потому что обустраивался Паша очень медленно, вполне разумно направляя все силы на то, чтобы закрепиться на работе, а приходя домой, просто заваливался сразу спать – первые дни, потом он стал всё же зависать на некоторое время на кухне с лэптопом, читая почту и не только почту…

Вообще-то обстановка в квартире в первые два или три месяца Пашиного в ней приживания уже описана, но напомним: большая единственная комната казалась ещё больше от того, что в ней было, что называется, шаром покати, то есть вообще никакой мебели, и на кухне тоже – ни стульев, ни стола, только два навесных шкафа для посуды, которой, в свою очередь, тоже не было.

Холодильник не мебель, но мы и его уже успели описать, во всяком случае, его размеры и тот нехитрый способ, которым он превращался в письменный стол, вмещая в себя Пашины колени…

Сидел Паша при этом на раскладном садовом креслице, которое дали ему Ширины.

А спал, как мы уже тоже говорили, на полу – на матрасе, который привезли ему друзья всё тех же Шириных, и к ним, Шириным, мы в свою очередь тоже ещё вернёмся…

Стало быть, Паша…

Паша сел на креслице и, частично «вписавшись» в выключенный холодильник, ткнув пальцем, разбудил вздремнувший было лэптоп.

На экране возникла маска Гугла, и Паша набрал в ней слова, которые только что вспомнил на балконе, глядя на ландшафт, состоявший из немецкого «частного сектора» и вполне наднациональной «промзоны», в котором – ландшафте – по вечерам особенно выделялись огоньки многоэтажного пуфа, то есть дома терпимости, стоявшего довольно далеко от Пашиного дома, но перед ним – перед пуфом то есть – были только низкие деревца и одно– и двухэтажные домишки, вот пуф так поэтому хорошо и виднелся.