Контора Кука

Вернулся с тремя стопками, девушка сразу вслед за ним принесла три кружки «Августинера».

– Мы, конечно, сами виноваты. Ну, расслабились немного, думали, немцы в городе, кто ж знал, что ты русский… Мы тебя не вычислили, хе-хех…

– Вы тоже были не в косоворотках, – сказал Паша.

– Ну да, – криво улыбнулся Глеб, – но ты же слышал всё.

– Ну и что?

– А то, что… Мы для тебя раньше стали русскими, чем ты для нас.

– Это имеет значение?

– Ещё какое… Ты всё слышал, понимаешь. Всю новую схему потоков мы с Петром при тебе озвучили – так уж получилось, брат. Мы не часто по заграницам шляемся, вот и зарапортовались, ты уж прости нас, – совсем грустно закончил он и допил пиво, – это наш прокол, фак… Но нам больше ничего теперь не остаётся…

– Как что? И я чёт не понял – за что это я вас должен простить?

– Да так…

– Видишь ли, Паша, – сказал Глеб, – то знание, которое ты случайно получил в метро… как бы это поточнее выразиться…

– Несовместимо с жизнью, – подсказал Пётр. – Метро – это вообще такое место… Вот грипп там можно подхватить, птичий или даже свиной…

– Вы сами-то понимаете, что несёте? – спросил Павел и, сам себе удивляясь, стал оправдываться: – Да не видел я никакой схемы! И не слышал! Я же сто раз вам уже сказал, что я был в тот момент очень далеко, сон мне снился про Толстого…

– Про Толстого? Слышь, вообще-то он и правда с закрытыми глазами сидел, – сказал Глеб, резко повернув голову к товарищу.

– Но не с ушами же, – апатично заметил тот и сделал глоток. – Что, совсем ничего про Гибралтар не слышал?

– Даже про Гольфстрим! Ну что вы, с ума сошли, какие потоки!

– Ну и ладно. Но ты знаешь вообще, где это, Гибралтар, Гольфстрим, а?

– А вы… знаете что, – сказал Паша, – мне это надоело. Я не собираюсь больше перед вами оправдываться. Всё, всё, хватит абсурда. И платить за меня не надо, себя только не забудьте… – С этими словами Паша встал, чтобы пройти к стойке, но Пётр тоже встал и нагловато приобнял его за плечи.

– Да идите вы нах!.. – Паша попробовал скинуть руку Петра со своего плеча, но это у него не получилось. Глеб громко поцокал языком, Паша перевёл взгляд на него и увидел, что тот крутит пальцем у виска. Кому он это показывал, ему или Петру, Паша не понял, но вдруг почувствовал, что в левый бок ему упирается что-то твёрдое. Он не сразу понял, как это может быть, потому что одна рука Петра лежала на его плечах, а другая держала кружку. Но тут он заметил, что кружку рука больше не держит, а вот ему в рёбра и в самом деле упёрлось что-то узкое и твёрдое… И тут я третьей рукой, лежавшей у пояса… Но не будут же они прямо здесь… Однако он сел на стул.

Пётр тоже сел, Глеб, ещё два раза цокнув языком, улыбнулся и сказал:

– Стоп, стоп, стоп… И правда: мы что-то зациклились, да, Петь? Шутка больше не катит. Мы хотели тебя разыграть, Пашенька! Ну, чтоб веселей было, да? Знаешь, программа такая была «Розыгрыш», по Первому? Вот мы решили свою серию снять, хе-хех.

– Прости, Паш, придурков, – сказал Пётр, – это у нас от переутомления. Много было всего за последние дни, не спали, весь этот брейн-шторминг, или как его… это нервный смех такой теперь у нас, фак… Ну да всё теперь, пошутили и будет. Пистолет игрушечный, брызгалка, детям купил. Всё. Пойдём покурим? Здесь же нельзя? А курить после пива ох как хочется… На улицу выйдем, да? Или в соседний дворик, я видел по дороге, тут славные дворики такие достоевские… Или тебе Ясная Поляна, говоришь, снилась?

– Здесь на кухне можно курить, – сказал Паша, сам не понимая, зачем он это говорит. Видимо, от «придурков» – как они сами себя назвали – исходило какое-то заразное безумие… Недаром он неожиданно для себя забормотал ещё там, в метро, на прощанье (как он думал) стишок про козла и осла, который не вспоминал с детства, ну да, сам же себе и накаркал…

И вот так же он сейчас ляпнул, не думая, про кухню.

Тут же он опомнился: зачем идти с психами в полностью замкнутое пространство?

– Хотя нет, – сказал он, – я забыл, там для своих – «приват».

– Так а чем мы не свои, приват-доцент, – сказал Пётр, – у меня в роду немцы были.

– Да при чём тут, – сказал Паша, – я имею в виду: друзья заведения.

– Ну а ты-то как туда попал?

– Я вам говорил: я был завсегдатаем, меня пускали.

– Ну так если тебя пускали, то и нас пустят.

Паша кивнул, подумав, что новая барменша их всё равно не пустит, но она не обратила на них никакого внимания, а тяжёлая железная дверь с надписью «Privat» на поверку оказалась не заперта.

– Это ещё что, блять, – сказал Пётр, оглядываясь.

Всё вокруг теперь было из металла: поверхности шкафов, часть из которых, вероятно, представляла собой холодильники и морозильные камеры, а часть была просто шкафами, шкафчиками; Пётр открыл один, другой – выдвижные ящики из матового металла, и освещение было не просто тусклым, но из-за многократного отражения от многочисленных матовых граней свет был таким, как будто в кухню наполз туман какого-то лимонного цвета…

Хотя на самом деле никакого тумана или вчерашнего дымка… там как раз не было, и даже табачного запаха: вытяжка была мощной, что-то больше похожее на аэродинамическую трубу грозно нависало над газовой плитой, а потом, сужаясь, зигзагами входило прямо в противоположную стену.

– Где мы, пацаны? – сказал Глеб. – В камере хранения? Я имею в виду автоматической, не ручная кладь, а эти, б… ячейки…

– Смешно… я тоже, когда впервые здесь очутился, так подумал, – сказал Паша.

– Ну так правильно, похоже ведь на камеры.

– А знаете, как я тут впервые оказался? – спросил Паша. – Раньше была другая официантка, Софи. У неё, между прочим, было двадцать четыре татуировки, причём там пятнадцать человеческих лиц, довольно больших…

– Ух ты, – сказал Глеб.

– Между чем, между чем? – недоверчиво спросил Пётр.

Паша улыбнулся: он вдруг почувствовал себя в компании старых друзей, и его понесло:

– Я однажды, – сказал он, – сидел тут, ну, в смысле, в баре, пил пиво, ещё там было в тот момент человека два-три, все мужики. И вдруг она нам из-за стойки: «Кто со мной?» – и помахивает в воздухе здоровенным таким косяком… Те двое, или трое, отказались, а я пошёл с ней и впервые оказался в этом затерянном мире…

– И что, что дальше-то было? – сказал Глеб.

– Дальше как раньше? – сказал Пётр.

– Косяк оказался супер, – уклончиво сказал Паша, – совсем без табака, и такая правильная в нём была зелень, что я…

– Верю, – прервал его Глеб, доставая что-то из пепельницы, – вот смотрите, это ж недокуренный косой… Во дают фрицы… прикурить, хе-хех, совсем разжирели боши, б… косяки в пепельницах оставляют недобитые…

– Да это табак кто-то не докурил, – сказал Пётр, – они нищие, я ж видел, как они самокрутки крутят с махрой, – сигаретки-то дорогие, простым фрицам не по карману, вот и выкручиваются…

– Ты мне будешь говорить? На, смотри!

– А и правда, – удивлённо сказал Пётр, понюхав довольно длинный окурок без фильтра, – вот так кухня…

Он достал золотистую, а может, и золотую зажигалку, зажёг свалившийся с неба косяк, затянулся три раза и протянул Паше.

– О, хорошо, – сказал Глеб, приканчивая пяточку, – вот так и пыхнули, теперь посидим ещё на дорожку… Может, ты ещё официантку позовёшь? Очень хочется посмотреть на татуировки – между прочим…

– Так это же не та, – сказал Паша, – у неё нет тату.

– А ты откуда знаешь? – сказал Пётр. – Ты же говорил, что её видишь впервые? А теперь оказывается, что ты знаешь, что у неё там есть, а чего нет?

– Да он вообще знает больше, чем видит! – засмеялся Глеб.

– А видит больше, чем слышит, – сказал Пётр.

– А слышит больше, чем нужно, – сказал Глеб.

– Вы летите сегодня? – спросил Паша.

– Не-а, это ты сегодня летишь… Ты нам тут не путай тяжёлый дым с лёгким паром.

– Я не понимаю, – покачал головой Паша, – вы что, опять шутки шутить?

– А то! – сказал Глеб.

– Да не, какие шутки, – сказал Пётр, – в каждой шутке есть доля, иногда даже горькая…

– Она же судьба, – сказал Глеб и достал из-за пазухи предмет, похожий одновременно на водяной и на настоящий пистолет – с глушителем…

– Так это не брызгалка? – равнодушно спросил Паша, чувствуя, как дым распространяется по телу… как бы по каналам, которые он видел на схеме в кабинете иглотерапии в своём родном городке, где лечили не только иголками, но прижигали точки какой-то камышовой, что ли, полынью…

– Брызгалка-то брызгалка, – сказал Пётр, – только ты ж не знаешь, чем она брызгает…

– Ну да, воды здесь нет, – сказал Паша, – краны перекрыты… Так что, царской водкой?

– Типа того. Действует мгновенно, б… так что не ссы.

– Да я и не ссу… Хотя на самом деле охота. Ну, спасибо, что предупредили.

– Да не за что, брат, – улыбнулся Глеб и вдруг состроил гримасу и хлопнул Пашу по плечу, – ты что ж, ещё не привык к нашему казарменному юмору?!

– Привык-то привык, – сказал Паша, – но вы подождите меня минутку, я сейчас. Мне тоже надо брызнуть.

– Чего-о?

– Ну, отлить, неужели непонятно. Я сейчас.

– Э-э, – сонно сказал Пётр, – а он не сбежит? Ух, трава хороша у бошей… Дрова…

«Вот пойди их разбери, когда они шутят, когда нет?» – думал Паша…

Дверь закрывалась медленно, как будто на гидравлике, – так же было теперь у него и в голове всё устроено, но вокруг – ещё медленнее…

Он медленно подумал было, что если бы они не шутили, то не выпустили, а там бы и замочили… Он обернулся и увидел, что Пётр смотрит на него – оттуда. А может быть, показалось, освещение и в коридорчике было тусклым, и на кухоньке… Паша толкнул дверь, вошёл в туалет, подошёл к окну с непрозрачными стёклами, открыл его и увидел толстую решётку.

Это было примерно как во сне…

Он знал, где висят ключи, он видел, как их вешала Софи, целую связку, на гвоздь за дверцей технического шкафчика… Он ещё немного поколебался и решил: «Да, стоит. Однозначно: if это шутка, then они не страшны, даже если потом встретимся… Если же они в самом деле бандюки… и эта штука у них стреляет или плюётся… тогда пусть полежат в сейфе, а я уж постараюсь с ними больше не встречаться, забуду дорогу, мало ли в городе кабаков, в этом я уже насиделся».

Ключи были на месте, Паша взял связку и вернулся к железной двери. Она была немного приоткрыта, видимо, кто-то из придурков придерживал, подставив ногу, но с этим Паша справился, резко нажав на дверь рукой, а потом плечом, навалился всем телом, одновременно вставляя ключ в замочную скважину.

Уже после того, как он провернул ключ – для уверенности несколько раз, он услышал стук. Довольно глухой, дверь была – тот ещё бундес-бункер… К тому же за спиной Паши зазвучала музыка…

Толстый, низкорослый, квадратный какой-то… сорокалетний, наверно, мальчик в клетчатой кепке и массивных роговых очках приступил к работе…

Бар был маленький – танцевать особо негде, но диджеи, тем не менее, каждый вечер туда исправно приходили и приносили с собой квадратные чёрные чемоданчики или серебристые и честно пахали винил до последнего посетителя… Не очень громко, фоном так… Но стук в толстую дверь… в тупике коридора… в самом баре… благодаря этому фону – не будет слышен…

И диджей, хоть он и стоит ближе к двери, тоже не услышит – он в наушниках…

Переступив некую черту, Паша сравнительно легко решился на следующий шаг: он не стал вешать ключи обратно, а положил их к себе в карман. Думал было отделить тот, что от кухни, прихватить только его, но потом решил, что там могут быть два дубликата, некогда ему их было сверять-прикладывать…

Он вдруг услышал слова той песни, что поставил диджей…

Но надо сказать, что он не слишком-то удивился, потому что, несмотря на молодость, Паша был знаком со «сгущенкой», как он называл эти зоны концентрации совпадений, не понаслышке… Паша знал, что туда – на сгибы «как бы двойного бытия» или складки субстанции… которая в эти моменты – как сон в руку, только наоборот – из руки… Что туда можно попасть где угодно и когда угодно, а тут он ещё и «пыхнул» предварительно, так что вообще ничего удивительного… не было в том, что диджей поставил эту песню:

Let me sleep all night in your soul kitchen

Warm my mind near your gentle stove

Turn me out and I’ll wander baby

Stumblin’ in the neon groves[6].

Паша только тихонько повторил: “I let you, I let you”, но на другой мотив – «Мишели» Битлов… подошёл к стойке, положил на неё десять евро, помахал рукой в том смысле, что сдачи не надо, и вышел из заведения.

«Их не скоро отопрут, – думал он, на всякий случай всё-таки ускоряя шаг, – и хорошо, пусть посидят – будет время подумать, как шутить, с кем, когда… ну да и разберутся там наконец… с этой своей брызгалкой, а заодно и с кошкой Шрёдингера…»

В голове у него уже заработал «внутренний диджей», не слишком отличавшийся, надо сказать, от внешнего – он там поставил ещё одну песню The Doors… А потом уже Паша достал «внешний» источник, маленький MP3, вставил в уши наушнички, похожие на беруши, и включил альбом под названием «Террариум», который давеча скачал у Ширина. Подбив ногой пустую банку из-под «рэд була», он услышал голос Бутусова: «Гибрал-тар, Лабра-дор, из трубы свисает вор…»

* * *

«Знаешь, что мне это напоминает?»

«Нет, откуда мне знать? Это ты у нас тёртый перец… тебя то зарывали, то закрывали… тебе теперь в каждой ситуации, наверно, мерещится… что это уже было».

«Я имею в виду не ситуацию… Да какая там, в пизду, ситуэйшн, Глеб, откроют нас сейчас, курить кто-то пойдёт из этих их “своих” – и отопрут».

«А Пашечку где искать? Ведь не догоним, сука-блядь, он уже дворами, дворами… Вот какая теперь изоляция транзакции…»

«Да хуй с ним. Я уверен, что он на самом деле ничего не слышал… Да и слышал бы, не запомнил».

«Так, а на хуя было тогда всё это?»

«На всякий пожарный, Глебушка, я уверен-то уверен, но и на старушку бывает шняга… Акция устрашения не повредит – да ты же сам так сказал, ты – первый, забыл, что ли?»

«Ну вот тебе, блядь, и транс-сакция… Устрашили, нах. Смешно, да? Замуровал нас лох в лохотроне… Эта труба, смотри, желоб, как для шариков лото, по которому скатываются… Ну только шарики большие… Да, так а что тебе это напоминает, ты говоришь?»

«Да вот это всё – вот и вот… Всё из железа, б… все дверцы, приборы какие-то, компасы, стрелки… Похоже на рубку звездолёта».

«Ой, я не могу… Я думал, карцер тебе это напоминает… Но компас в звездолёте – это круто, Петь».

«Да какой карцер, ты вообще видел…»

«Нет, не видал и не нюхал… Петь, ты чего? Что мы такого нюхали, чтобы в звездолёт попасть? Ой, я не могу…»

«Да из книжки, дурачок… в детстве я такую книжку читал, понял… как они полетели с собачкой Тимошкой, или Тотошкой… я ещё помню: в анабиозе они все были во время полёта, в саркофагах таких…»

«Ой, я не могу… “Чертежник Синицын, устав на работе, желая скорее уснуть, всегда представлял себя в звездолете, летящем сквозь Млечный Пу-у-ть…”»

«А это ещё откуда пурга?»

«Песня на стихи Казакевича, ну банда у нас была в школе, ВИА “Фабрика снов”… Я в конце ещё там такое соло заделывал, закачаешься… И ударник у нас был боец, вот так вот, трам-там…»

«Да оставь ты черпак, ложечник, б… Или лучше в дверь им поколоти, чтоб открыли! Вот так. Ещё! Ещё!»

«Не слышат… Щас передохну и продолжу… А дурь ничё так…»

«Ну вот, то была фантастика такая научная, для детей…»

«Ты о чём?»

«О звездолёте, нах. Там рисунков было до хрена чёрно-белых, и вот точно такая же рубка была у их звездолёта, понял, да?»

«Я всё понял, Петя, я всё понял…»

«Хватит ржать».

«А если серьёзно, Петь, то у меня совсем другие ассоциации».

«Какие другие?»

«Холодильники в трупарне… Вот такие вот там камеры хранения…»

«Да пошёл ты…»

«Ага. Но мы вместе… Причём сам знаешь в каком».

«Не п…ди… Сейчас откроют. Эй вы, боши, гребаные фашисты, открывайте, нах..! Ахтунг, ахтунг! Русише танки!»

«Неужели не слышат?»

«Хэ зэ. Может, он с ними в сговоре? Настучал Пашечка, там, мол, русский мафия сидит, полицию зовите, улов будет ого-го…»

«Нет, я не думаю. Он же нелегал, да? Ну и на хрен ему полиция эта сдалась, если так подумать».

«Хэ зэ! Но вот что… волыну надо бы скинуть на всякий случай… если нас отопрут и впрямь менты».

«Но куда, б… Просто в ящик положить?»

«О, стучат! Ну, ну, ну?!»

«Похоже, они тоже не могут открыть. Павлик ключик с собой прихватил… Хорошо, что машина у Гофмана только завтра… Ну, открывайте, вы! Вшивые боши!»

«Молчи, а то точно не откроют».

«Да там… не слышно ничего… Смотри, замолчали… Ну точно клоун ключ унёс!»

«Но теперь они вызовут, наверно, слесаря или типа того… они же так это не оставят, Европа всё-таки…»

«У тебя, б… преклонение перед иностранщиной… Хули им открывать, если кухня не работает, могут и не торопиться… Слушай, а чё, если его в дымоход заложить?»

«Это вытяжка».

«Один х… вытяжка, оттяжка… Надо туда залезть… Смотри, какая толстая труба, ты пролезешь вот досюда, да?»

«А дальше?»

«А что дальше? Ствол там оставишь – и обратно. Туда они точно не попрутся».

«А может, и дальше удастся – наружу с концами…»

«Нет, ты что, здесь же узко совсем… ты чего?»

«Смотри, забеспокоился, хе-хех… А чего мне тогда лезть, когда неизвестно, что там вообще, может быть, это то самое… что в песне нам пелось… “Не думал о премиях и хозрасчете, взвалив одеяло на грудь… Но как-то проснулся он в звездолёте, летящем сквозь Млечный Путь! И с ужасом понял, что бездною жуткой несется в железной трубе… Эх, парень, мечтания – это не шутка, счастливой дороги тебе-е-е!..”»

«Ты чё, совсем?!»

«И тут я соло такое фью-ю-у-у-у…»

«Ну ты даёшь… Кто из нас обкурился, бл…»

«Да не, ну копоть там всякая, я же тебе не трубочист, нах… Может, лучше ты полезешь? Ты ж толкнул рацуху. А, чертёжник Синицын?»

«Сам ты, б… чертила! Не, ну ты посмотри на него! А потом на меня! Я не пролезу, б..! А так он выпадает, вот, смотри, видишь? Опа – выпал опять…»

«Опа-опа, срослась езда и жопа… Так, может, он и оттуда выпадет».

«Ни хрена. Секи, здесь наклон уже в другую сторону, вот на этом промежутке, угол отрицательный…»

«А ты силён в начерталке, Петь, хоть и не учился… Но что же ты, самородок, в мировой проход меня загоняешь…»

«Ну не в канализацию же».

«Спасибо! Но в кишку…»

«Но не в прямую же… Давай-давай… а то сейчас как откроет… полицай… А у меня нервы не того… пальну в замкнутом пространстве, рикошет…»

«Слушай: “Пустили пулю в чёрное окно, метаться там ей долго суждено… И скачет пуля от стены к стене… И вместе с нею прыгать надо мне…”»

«Это тоже из вашего репертуара?»

«Ну да, наш вклад в русский рок… Зачем ты вообще его взял с собой?»

«Кого? А, ну попросили пацаны передать Гофману, ты же знаешь, что мы от них тут зависим. Лезь давай!»

«Не командуй тут, б… Смотри, пожалеешь, если я наружу выскочу, а ты останешься в заточении. Будешь кричать: “Василий Иванович, блядь, таз не проходит, б..!” Хе-хех».

«Не п…ди».

«Сигареты у тебя хоть остались?»

«Есть ещё, но дам, когда ты наконец слазишь… Я не шучу, они могут войти в любой момент, и п…ц».

«Ты, по-моему, на измену сел с этой полицией, чего они сюда вдруг попрутся… Ну ладно. Да подожди, не толкай меня, хоть костюм сниму на всякий пожарный, если там копоть, б…»

«Ты представляешь, что они подумают, если сейчас войдут?»

«И смешно, и смешно, б… ему… смешно-о-о-о, да-а-а… А ты не дай им войти, ногу подставь к двери, навались массой… А если они войдут, когда я в трубе буду, тогда что?»

«Нормально, они тебя не увидят, пересидишь. Вылезешь, когда мы выйдем, подождёшь ещё, а потом спокойно догонишь меня…»

«Ладно, я пошёл. Чтоб только ты не нудил… Э-хе-хех… И с ужасом понял, что бездною жуткой летит он в бездонной трубе…»

«А всё лучше, чем твой холодильник в морге, Глебушка… Давай-давай, пошевеливайся там…»

Паша слышал эти диалоги не слишком часто, и он бы не стал просить Ширина, чтобы тот сходил в бар, где он полгода назад их оставил… если бы они не стали мерещиться уже визуально посреди бела дня, где они рисовались быстро, но чётко, в отличие от их появлений в снах, которые он помнил смутно, или – голосами – в межеумочном мороке, который, случалось, наползал на Пашу и на рабочем месте…

Ну да, примерно через месяц после того, первого интервью Паша устроился-таки «чёрным программистом», но только не в ту фирму, куда его сватал Ширин посредством своей соседки…

По случайной «наводке» Паша позвонил в другую контору, назначили встречу, был похожий на предыдущий «форштеллунгзгешпрех», и так же Паше сказали, что дадут ответ в течение недели, всё было так, да не так: ответ на этот раз был положительным.

“Yes!” – сказал Паша, повесив трубку, и сделал соответствующий жест, а потом ещё и подпрыгнул в воздухе…

Так вот: два призрака показались на поверхности примерно через месяц. Паша плавал после трудового дня в бассейне с металлическими стенами и дном – что, возможно, и вызвало видение, так он сам себе сказал (ну, чем-то похоже было на кухню, где он оставил пацанов, только выросшую и наполовину уже затопленную…). Но в тот момент, когда он вынырнул из воды у одного из бортиков и решил немного отдохнуть, снял водные очки – и в этот момент увидел, как из жерла трубы (напоминавшей непропорциональную размерам кухни вытяжку, нависавшую там над газовой плитой) выпал большой и явно взрослый человек, что сразу привлекло Пашино внимание: он думал, что там катаются только дети…

Паша был в этом бассейне впервые и не заметил ещё, что там это делают и взрослые, и наоборот, слишком маленьких детей туда не пускают: горка была огромной, её блестящие чёрные зигзаги находились за пределами здания, а потом уже на выходе кишка возвращалась, проходя сквозь стену, в зал и выплёвывала очередного человечка в маленький бассейн, или скорее ванночку; Паша чуть позже всё это рассмотрел внимательнее и даже сам проехал сквозь.

Он видел, мчась по чёрной спирали, что там на отдельных участках сверху как бы рассыпаны звёздочки… и больше ничего, то есть никаких препятствий в виде человеческих тел он там не встретил, – после чего выпал в мелкую ёмкость, встал, фыркая, и сказал: «Померещилось».

Забавно было, что в начале чёрной трубы – или «дыры» (аттракцион называл себя на табличке «чёрной дырой») – было предупреждение: «Если у вас бывают головокружения или неустойчивые состояния психики…»

Паша подумал, что вот что-что, а крыша у него – ого-го-го.

Но тут же вспомнил нечто, что не столько поколебало его уверенность, сколько вызвало череду флешбэков (потянувшуюся, кстати сказать, далеко за пределы этого дня): он явственно вспомнил Котова – известного человека в их городке, это был своего рода «центр циклона»… Во всяком случае, центр всевозможных сходок, бесконечных растаманских посиделок…

Котов был похож на индейца, переодевшегося цыганом, а иногда – наоборот…

При этом Котов был тем, кого называли «человеком бывалым», ну то есть он бывал и в местах отдалённых, причём никто так и не узнал, за что, почему, так же как никто так и не вспомнил, как и когда Котов залетел в их городок и так там и остался, без паспорта, без постоянного места жительства, хотя бездомным Котов не был ни одного дня: всегда находилось «женское сердце с жилплощадью», как однажды он выразился, и он на год, на полгода, а иногда всего на месяц – менял адрес, и сразу же туда пролегала новая «народная тропа», без всяких там звонков и эсэмэсок, да у него и мобильного никогда не было, не только паспорта… Котов только и успевал наливать да забивать… и не успевал закусывать, а отказать не мог, он считал, что всем «путникам» у него должно быть место, дверь его всегда была открыта, да к этому он и баб своих моментально приучал… Так что когда он и в самом деле умер так называемой своей смертью, все почувствовали, что эта смерть только так называется – «своя»…

Но ещё до этого: когда однажды Паша зашёл к Котову на очередную его квартиру, точнее, его очередной хозяйки-любовницы, и Котов со смущённым видом и с порога объявил что у него, у Котова, давеча ехала крыша.

«Что угодно может у меня отказать, – сказал Котов, – так я думал всегда, то есть ноги, лёгкие, ливер… Но крыша, крыша-то у меня – железная! И тут вдруг вот такое…»

Случилось, что Котову стали мерещиться люди… Он хорошо слышал их голоса, они шли его валить, он это своими ушами слышал, их было несколько, человек шесть, и они сговаривались, стоя под окном: «Ты пойдёшь направо, ты отвлечёшь… а потом ты…» – и Котов в конце концов не выдержал.

Он позвонил Вите Семёнову – своему самому близкому и в то же время самому влиятельному приятелю (достаточно сказать, что Семёнов в тот момент был без пяти минут мэр, это уж потом минуты превратились в вечность, в которую ушёл Семёнов) – и рассказал, что его тут собрались убивать…

Ну да, идут валить его на хер, какие-то люди обложили дом, собираются дверь выбивать…

И Семёнов не сказал что-нибудь вроде «проспись-просрись», а приехал – ночью, или даже под утро. («Вот – человек!» – уважительно говорили потом немногочисленные знавшие эту историю члены тусовки…)

Приехал с большим чёрным пистолетом или даже автоматом защищать Котова, который всегда – не только во время эпизода (который Паша не видел своими глазами, но после рассказа Котова – несколько более подробного, чем мы здесь привели, – как бы и увидел воочию) – казался Паше, при всей его, котовской, бывалости… как бы сказать… таким неотмирным, что ли… что, когда Котов умер, Паша невольно подумал: «Зачем? Зачем ещё умирать? Зачем он это сделал, если он и так был… как тот кадр… полузасвеченный, как вот именно дух, серо-белый призрак в цветных фильмах…»

И когда он это говорил кому-то из общих знакомых, все соглашались: всем казалось, что он был бессмертный, Котов… А Котову казалось, что у него по крайней мере «железная крыша»…

В общем, всем что-то кажется, неудивительно, что и Паше что-то такое теперь слышалось-мерещилось, клоуны Петрушка и Глебушка…

«Да и вот теперь, когда и Котова, и Семёнова… на самом деле уже нет, – думал Паша, – странно это вспоминать… как один ехал спасать другого… от шести, что ли, злодеев, которых… на самом деле уже тогда не было».

При этом Паша плыл под водой, глядя на свою тень, скользившую по металлическому дну…

Светло-серый металл напоминал кухню, где он запер двух живых людей, и, скорее всего, именно поэтому ему и померещилось, что один из них здесь вынырнул… или не вынырнул – выпал из трубы, за ним второй… И Паша не стал долго думать, а просто быстро присел под воду, развернулся и долго плыл – свой личный рекорд поставил пребывания под водой… А когда вынырнул, в голове наступила как бы такая ясность, как после короткого замыкания, запахло вдруг не хлором, а озоном… он сказал себе, что это вряд ли те двое, но пошёл всё-таки к водяной горке и убедился «на собственной шкуре», проехав горку насквозь, что там на самом деле никого…

Да-да, он прошлёпал по ступенькам, по винтовой лестнице, на самый верх, где был вход в трубу – «чёрную дыру», перед которым висела табличка с предупреждением и как бы такой светофор там был, но Паша не стал дожидаться зелёного света, поехал на красный – ему казалось, что эти двое, или кто-то из них… спрятались там, в глубине трубы, но не то чтоб так сильно казалось… Может быть, это он уже так про себя шутил, над собой, ну да, стоя на площадочке с перилами, у входа в дыру, почти под куполом бассейна, но всё же, пролетев по зигзагообразной тьме и не обнаружив там никаких препятствий в виде человеческих тел, он вздохнул облегчённо, и потом в душе, увидев на спине какого-то парня странную татуировку: огромная голова быка с острыми рогами – на всю спину, а над ней надпись: “Made in Russia”, и ещё чуть выше, уже на загривке, – как бы полоска штрих-кода… Паша сразу понял: это не тот, – ещё до того, как услышал, что «штрих» с приятелем бубнят на немецком.

Просто субстанция тоже как бы подшучивала теперь над ним – Паша это сразу просёк и подмигнул, стоя под душем, но не «штриху», а кому-то невидимому – он стоял лицом к кафельной стенке и не боялся, что эти двое, скажем, его неправильно поймут… «Да, судя по всему, они были и не гомики, скорее стриптизёры в каком-то клубе для женщин, – так он тогда ещё подумал, – что, во всяком случае, даже если это русские (что тоже вряд ли – какого рожна тогда говорить меж собой на немецком?), то не те русские, которых он запер на «кухне души» – под соответствующую музыку.

Те вынырнули ещё раз на парти, куда его пригласили коллеги, но опять же, чего бы тем делать на немецком сабантуе, не говоря о том, что они были в Мюнхене транзитом и тогда же собирались ехать дальше.

Но тем не менее в какой-то момент они снова «совершили промельк», в тех же костюмах, с тем же айпадом, а нырять Паше при этом было уже некуда, дело было не в бассейне, и Паша решил, что бережёного бог бережёт, и незаметно, не попрощавшись, он сбежал с вечеринки.

Оказавшись на улице, он хотел поймать такси, но увидел недалеко от подъезда лифт, который даже не пришлось вызывать – тот уже стоял наверху с открытой дверью…

Вообще-то Паша избегал такие лифты: нередко там воняло, как в общественном туалете, если не похлеще, и так же всё было из матового металла… Но сейчас он вошёл туда и – поневоле вспомнил о кухне-ловушке, не сумевшей остановить периодически догонявших его человечков, прошлое… И этот металл был теперь повсюду, как в бассейне, то ли сталь, то ли дюраль, вроде бы экранирующий, обволакивающий всё пространство – и под водой, и под землёй… Лифт не шёл до перрона подземки, только до промежуточного уровня, где были переходы с ветки на ветку и стояли компостеры. Паша, пробив «штрайфены» (засовывая край голубой бумажной «гармошки» в щель компостера, он вспомнил шпаргалку с «Образом Безухова», и вся эта схема списывания промелькнула у него в голове и наложилась