Никому не говори

Алафер Бёрк

Никому не говори

Посвящается моей свекрови,

Элли Хэтчер Симпсон

Спасибо вам за ваше имя и вашего сына (в обратной последовательности)

Часть I. Джулия

Глава 1

«Вторая попытка: Признания бывшей жертвы, пережившей трагедию»

3.14 утра

Прошло уже двадцать лет, но сегодня утром в три четырнадцать я закричала во сне. Вероятно, я и не поняла бы, что закричала, если бы меня не толкнул в бок локтем муж – мой терпеливый, любящий поспать муж. Он кое-что подозревает, но точно не знает о причинах ночных страхов своей жены, поскольку жена никогда не рассказывала ему о них.

Муж прихлебывал остывающий кофе, и по его лицу блуждало смутное сомнение, в то время как я налила себе кофе и поставила на стол кофейник, чтобы он пополнил содержимое своей чашки. Сомнение не в отношении причин моих криков – он уже давно привык к ним, – а по поводу того, нужно ли поднимать эту тему. Стоит ли заговаривать с ней об этом? Не лучше ли оставлять некоторые вещи в подсознании?

В этот момент я так любила его – за его любовь и бережное отношение ко мне, – что не позволяла ему говорить на болезненную для меня тему. И я сказала мужу, что мне хотелось бы просмотреть вместе с ним газету и обсудить заголовки, прежде чем он отправится на работу.

Я закричала этим утром в три четырнадцать, потому что двадцать лет назад – больше половины прожитой мною жизни – в мою детскую спальню вошел человек, который навсегда изменил мою судьбу. Я не слышала, как он открыл дверь, но каким-то образом догадалась о его присутствии. Может быть, из-за серебристого луча света, проникшего в комнату вместе с ним. Или же я просто знала на протяжении нескольких месяцев, что этот момент наступит однажды ночью – рано или поздно. Когда я открыла глаза, он закрыл за собой дверь. Нежеланный, но не неожиданный.

Помню, я ждала, что он скажет что-нибудь, придумает какой-нибудь сомнительный предлог для своего пребывания в моей комнате или даже, может быть, попытается банально флиртовать со мной, представив дело так, будто мы занимаемся чем-то недозволенным. Но он ничего не сказал, а лишь молча прошел от двери к моей кровати, преодолев это расстояние четырьмя шагами. Очевидно, я не заслуживала того, чтобы тратить на меня слова.

Помню, мне хотелось кричать. Хотелось бить его до тех пор, пока он не испустит дух. Но вдруг у меня возникло впечатление, будто в глубине души я уже приняла решение. Точнее, в тот самый момент было ощущение, словно это решение принято за нас: за меня, находящуюся в комнате, и реальную меня, наблюдающую за происходящим со стороны. Ни одна из нас не стала бы кричать. Мы не стали бы защищаться, а просто смотрели бы на часы, стоявшие на прикроватной тумбочке, ожидая окончания этой ночи.

Помню, я смотрела на дисплей часов и думала об этих красных квадратных цифрах, составленных из различных комбинаций семи прямых линий, образующих два квадрата. И дисплей в тот самый момент показывал «3.14» – три четырнадцать утра.

Это были те самые цифры, которые дразнили меня с ночного столика, после того как муж толкнул меня локтем в бок. Увидев их, я пожалела, что он не дал мне возможности кричать во сне. Ему было невдомек, что в определенной степени мое тело и мои мысли все еще принадлежали тому человеку и той ночи.

Минуло двадцать лет с тех пор, как я смотрела на дисплей тех старых часов. Спустя десять лет я вышла замуж за мужчину, готового не замечать мою склонность время от времени рыдать в минуты близости. Семь месяцев назад я решила, что в достаточной степени пришла в себя, чтобы начать вести этот блог. Сто сорок три поста о моем опыте пережившей несчастье женщины. Семьдесят две тысячи восемьсот девяносто слов.

И, закричав этой ночью в три четырнадцать, я снова почувствовала себя жертвой.

Но своему любимому мужу, допивавшему кофе, перед тем как отправиться на работу, я могла сказать лишь следующее:

– Мне приснился дурной сон. Наверное, о том, что произошло со мной в молодости.

Поцеловав его на прощание и проводив взглядом, пока он спускался по ступенькам крыльца нашего дома с портфелем в руке, я поднялась по лестнице и села за стол, чтобы написать правду, которую до сих пор не могу открыть любящим меня людям даже по прошествии двадцати лет.

По словам женщины, она начала вести блог семь месяцев назад. «Вторая попытка: Признания бывшей жертвы, пережившей трагедию». Уже само название кричало о самооправдании.

Неудивительно, что она не поленилась сосчитать отдельные посты и даже слова. Да, женщина относилась именно к этому типу. Она была горда и надменна.

Блог начинался как анонимный проект, но данный конкретный читатель точно знал, кто написал 72 890 слов этой откровенной исповеди, имевшей целью дать выход испытываемым автором чувствам. Читатель просмотрел текст вплоть до раздела комментариев в нижней части экрана, пропуская вполне предсказуемые замечания, вне всякого сомнения исходившие от привязанных к дому отцов семейств, страдающих от избыточного веса, следивших за этими бредовыми женскими откровениями. «Держись, девочка». «Пиши каждый день». «Спасибо за твою честность».

Данные комментарии были наиболее отвратительны, поскольку содержали благодарность этой женщине за то, что она питала иллюзии относительно своей способности проникать глубоко в суть собственного бытия и побуждала других людей, в еще большей степени достойных сожаления, читать ее послания и восхищаться ею.

Читатель посмотрел на свободное окно на экране компьютера и начал набирать текст:

«Если ты считаешь, что ночь двадцать лет назад была плоха, подожди и увидишь, каковы мои планы. Ты не запомнишь ни одного показания времени на часах. Может быть, день на календаре, если тебе повезет. Может быть, неделю. Или, может быть, я задам тебе работу на месяц. Одно я знаю твердо: ты не доживешь до того момента, когда сможешь написать об этом».

Щелчки от ударов пальцев по клавиатуре были столь частыми и звучными, что печатающий не слышал приближающихся шагов, пока в экране ноутбука не отразилось второе лицо.

Но было слишком поздно.

Глава 2

Элли Хэтчер приехала в Нью-Йорк, преисполненная определенных ожиданий. Находясь под впечатлением канонических образов Таймс-сквер, отеля «Плаза» и Эмпайр-стейт-билдинг, она предвкушала восторг от ярких огней, рядов величественных небоскребов, широких тротуаров, до предела заполненных одетыми в костюмы бизнесменами с портфелями, и непрерывного гула клаксонов, сирен и строительных механизмов.

Теперь же, прожив здесь больше десяти лет, Элли знала, что эти канонические образы – представление о Нью-Йорке, свойственное исключительно туристам. За пределами кинематографической версии Нью-Йорка большинство его жителей вели размеренную жизнь на мирных улицах, погружаясь в безумие гигантского мегаполиса только в случае необходимости.

Это утро застало ее на Бэрроу-стрит среди узких, обрамленных деревьями диагоналей, образующих Вест Виллидж. Элли всегда мечтала жить в этом районе, уютно разместившемся между парком Вашингтон-сквер и рекой Гудзон, удаленном от деловой суеты Файнэншл-дистрикт и центра города и защищенном от выхлопных газов и шума, исходящих от автомобилей, которые выстраивались в очередь на мостах и в туннелях.

Но сегодня в этом очаровательном месте воцарился своего рода хаос. С годами Хэтчер привыкла к такого рода безобразию: полицейские автомобили, пожарные машины, кареты «Скорой помощи», сотрудники полиции в униформе, отрывисто разговаривающие по закрепленным на плечах радиостанциям, люди в штатском и криминалисты, собирающие улики. Это был хаос места преступления, огороженного желтыми лентами, которые отделяли норму от аномалии.

До слуха Элли донеслись обрывки фраз собравшихся зевак. В сопровождении своего напарника Джей Джея Рогана она подошла к ограждению.

– Что здесь происходит? Снимают фильм?

– «Закон и порядок», я думаю. Не тот, привычный, – его вроде как закончили. Но, кажется, здесь все еще что-то снимает Специальный отдел по работе с жертвами насилия, новое элитное подразделение Департамента полиции Нью-Йорка, занимающееся расследованием преступлений на сексуальной почве. А может, это новое шоу – то, которое с блондинкой в шляпе.

Другой зевака обратил внимание присутствующих на блеск полицейских жетонов за ограждением.

– Видите? Все по-настоящему.

– Вроде бы это дом Гвинет Пэлтроу.

– Нет, она жила на Четвертой улице. И к тому же она продала этот дом несколько лет назад.

Элли поняла, откуда взялись все эти сплетни, после того как внимательно рассмотрела особняк, куда их вызвали. Четыре основных этажа плюс цокольный – этот особняк был вдвое больше других, расположенных в этом квартале.

Хэтчер поразили размеры вестибюля, видневшегося сквозь стекло входной двери, покрытой гравировкой. Это помещение явно больше, чем ее гостиная. Причем все пространство было пустым, если не считать круглого столика, на котором стояла ваза с полусотней тюльпанов, и располагавшейся в заднем углу скульптуры, похожей на те, что выставлены в музее Метрополитен. Картину дополняли камин и канделябр размером с «Тойоту Приус».

– Проклятие! – процедил Роган.

В принципе особняк был достаточно хорош и отнюдь не заслуживал «проклятия» из уст Рогана, на которого произвести впечатление не так легко, как на его напарницу.

Женщина, спустившаяся по спиральной лестнице, судя по всему, родилась и выросла в подобном доме. Черные слаксы и асимметричный желтовато-коричневый жакет придавали ей небрежный и вместе с тем изысканный вид. Коротко постриженные в салоне волосы с проседью. Но когда она открыла дверь, ее покрасневшие глаза напомнили Элли о том, что они явились сюда вовсе не для того, чтобы восхищаться образом жизни этой дамы.

Женщина окинула их взглядом:

– Кто вы такие?

– Детективы из Департамента полиции города Нью-Йорк, мэм. Элли Хэтчер.

Элли протянула руку, но хозяйка дома неожиданно схватила ее за предплечье:

– Ну слава богу!

Детектив решила, что женщина сейчас потащит ее к лестнице, но та провела детективов к лифту. Его кабина была обклеена фотографиями, запечатлевшими ключевые моменты истории Нью-Йорка семидесятых и восьмидесятых годов. Владелец бара, пишущий на стене своего заведения во время блэкаута[1] 1977 года: «Нет света, нет еды, но море выпивки». «Ramones», выступающие в клубе CBGB. Очередь бездомных, стоящая перед зданием «Миссии Боуэри»[2]. Джон Леннон в окружении толпы в Центральном парке. Последний концерт Саймона и Гарфанкела. Сорок Первая улица в те времена, когда она изобиловала грязными ночлежками и порнокинотеатрами. Испещренный граффити поезд номер «6». Это был Нью-Йорк, который Элли никогда не знала. Хозяйка нажала кнопку четвертого этажа, и лифт со скрипом двинулся вверх.

– Для вас есть работа. Моя дочь. Я нашла ее. В ванне. Кровь. Вода была такая красная. А лицо – абсолютно белое.

– Извините, мэм, но почему вы все еще здесь? – Элли осознала, что ее слова прозвучали довольно холодно. – Я хочу сказать, что мы обычно изолируем семью от подобной неразберихи.

– Они уже там, наверху, но ничего не делают. Я слышала их разговор. Они не знали, что мне все слышно, но я не глухая. Они мне не верят. Говорят, будто она сама сделала это.

Двери кабины лифта открылись, и взорам вновь прибывших предстали два офицера полиции в униформе – один маленький и толстенький, второй длинный и тощий. Совсем как Лорел и Харди[3]. Встревожившись поначалу, они успокоились, увидев жетоны на поясных ремнях детективов.

– Черт возьми, – заговорил длинный. – Мы собирались спуститься, ждали лифт. Наверное, она нас опередила, – попытался он оправдать нерасторопность полицейских наверху, позволивших гражданскому лицу свободно разгуливать по месту преступления.

Роган щелкнул языком, когда офицеры вошли в кабину. Элли догадалась, что ему очень хочется стукнуть их лбами друг о друга.

– Наведите порядок перед домом и выставьте охрану, – сказал он. – Хэтчер и Роган. Прибыли в одиннадцать двадцать семь. Зафиксируйте это.

Для пущей убедительности Джей Джей ткнул пальцем в нагрудный карман толстого полицейского.

Лифт со скрипом поехал вниз.

– Я как раз пыталась объяснить вам, – сказала хозяйка. – Они не воспринимают все это всерьез. Пожалуйста, послушайте меня. Моя дочь не убивала себя.

Глава 3

Верхний этаж особняка занимала отдельная квартира с собственной столовой, гостиной, кухней и длинным коридором, ведущим в заднюю часть здания. Интерьер был выдержан в белом цвете. Ярко сверкали глянцем белые полы, устланные белоснежными ковриками из овечьей шерсти. Комнаты были обставлены мебелью из люцита. Помещения для прислуги выглядели просто шикарно.

– Комната Джулии располагается сзади.

Из глубины квартиры до слуха Элли донеслись звуки шагов, голоса, щелчки и скрип радиостанций.

– А вы, собственно, кто?

– О, простите! Меня зовут Кэтрин Уитмайр. Я мать Джулии.

– И вам никто не говорил, что вы не должны здесь находиться?

– Это мой дом. И моя дочь. Я сказала, что не уйду, пока не приедут детективы, расследующие убийства. Я слышала все, что они говорили о Джулии, и настаиваю: мою дочь убили.

Напарников вызвали на место предполагаемого самоубийства. Их вопрос, почему расследование этого дела требует участия двух детективов, остался без ответа. Теперь же у Элли возникло ощущение, что она видит перед собой главную причину.

– Мы уже здесь, миссис Уитмайр. Я понимаю, какую душевную боль вы сейчас испытываете, но вам нельзя тут находиться – тем более если ваша дочь действительно была убита. – Элли увидела офицера в униформе на спиральной лестнице и помахала ему рукой. – Этот джентльмен выведет вас из дома. Вы можете посидеть в одном из автомобилей или же он отвезет вас в полицейский участок, если вам там будет комфортнее. Нам нужно произвести предварительный осмотр, после чего мы побеседуем с вами более подробно.

Женщина хотела было возразить, но, очевидно передумав, кивнула в знак согласия.

– Идите и сами убедитесь. Я не могу смотреть на нее. Просто не могу. – Она пошла вниз по лестнице, и офицер неуклюже последовал за ней.

Шум, который услышала Элли, исходил из-за закрытой двери в конце коридора. Она открыла ее.

– Почему эта дверь закрыта, а меж тем постороннее лицо свободно перемещается по месту преступления?

– Потому что это не место преступления. А эта сумасшедшая баба сказала, чтобы мы не смели прикасаться к телу ее дочери, и хлопнула дверью.

Детективы увидели перед собой двух молодых санитаров «Скорой помощи». У одного была короткая стрижка, у второго – торчавшие в разные стороны прямые волосы, намазанные гелем. Парни бездеятельно стояли возле окна спальни, расположившись как можно дальше от белого мраморного пола ванной, к которому были прикованы их взгляды. С Элли говорил санитар с торчавшими в стороны волосами. По тому, как его коллега пожал плечами, Элли заключила, что тот тоже принимал участие в стычке с Кэтрин Уитмайр.

– Итак, некая богатая леди в дизайнерском жакете пришла в ярость по поводу того, что убили ее дочь, а вы, двое, стоите здесь и чешете друг другу яйца? Что тут происходит, черт возьми?

– Вы получили тот же самый вызов, что и мы. Шестнадцатилетняя девушка в ванной, разрезы на запястьях. Мы приехали. На пару минут раньше ваших двух парней. И то, что мы увидели, представляется вполне очевидным. – Санитар понизил голос. – Это, вне всякого сомнения, самоубийство. В ванне, справа от тела, лежит бритва. Несколько отметин пробных порезов на левом запястье и глубокий разрез через лучевую артерию. Девушка даже оставила записку, вон там, на кровати.

Элли увидела разлинованный листок желтой почтовой бумаги, аккуратно прислоненный к подушке, лежавшей на низкой кровати.

– А скажите-ка мне, почему вы называете горюющую мать этой девушки сумасшедшей бабой?

– Потому что она, по всей видимости, подслушала наш разговор и набросилась на нас, словно безумная. Я уже готов был спуститься вниз за каталкой. Мы все находились в ванной и производили первичный осмотр, и вдруг она с воплем кинулась ко мне и принялась отдирать мои руки от тела дочери. Она кричала, чтобы мы ничего не трогали, если не собираемся проводить расследование. Вы видели обстановку. Это явно не бедные люди. Вот поэтому мы и решили постоять здесь и – как вы говорите? почесать яйца? – пока не появится кто-нибудь из более высокооплачиваемых служащих. Когда мы услышали звонок в дверь, ваши парни сбежали, чтобы прикрыть свои задницы. Я буду стоять здесь и чесаться целый день, пока не получу указание от начальства. Мне больше делать нечего, кроме как драться с богатой сумасшедшей бабой. А как ты, Энди? Тебе нужна помощь или у тебя там все в порядке?

Второй санитар, не говоря ни слова, вновь пожал плечами.

Роган направился в ванную. Она была достаточно просторной, чтобы вместить их двоих плюс двух санитаров и еще нескольких футболистов в полном снаряжении, но за детективом последовала одна Элли. За спиной она услышала голос санитара с торчащими волосами:

– Если вам потребуется объяснение, откуда мне известно, что девушка страдала булимией, обращайтесь. Мы, конечно, не настолько проницательны, как вы, полицейские, депрессия часто сопровождается расстройствами, связанными с питанием.

Элли ткнула пальцем через плечо:

– Идите, ребята. Спасайте жизни. Мы дождемся врачей.

Стоявший в ванной Джей Джей повернулся к ней, уперев руки в бока:

– Слишком чувствителен для парня, основное занятие которого – помощь людям.

– Некоторые сказали бы то же самое про тебя, Роган.

– Надеюсь, ты не принимаешь всерьез его версию по поводу булимии? На мой взгляд, она такая же тощая, как и любая другая белая девчонка в наши дни.

Когда люди думают о женщине, принимающей ванну, их воображение рисует одну из модных рекламных сценок: густая пена, мириады пузырьков, пучок стянутых сзади волос, рука, натирающая нежную кожу люфой, глоток вина при свечах. В сцене смерти Джулии Уитмайр не было ничего подобного. Вино, правда, было – но лишь пустая бутылка, валявшаяся рядом с унитазом. Девушка была обнаженной, но пена, пузырьки, люфа и свечи отсутствовали. Прозрачная розовая вода, несколько темно-красных пятен на краю белой керамической ванны, кровь, вытекшая из левого запястья. Справа от тела лежала бритва.

Элли наклонилась и увидела два поверхностных пореза рядом с глубоким разрезом. Чтобы перерезать себе запястье, требуется немалая сила духа. Некоторые люди предпринимают попытки в течение нескольких лет, прежде чем им удается сделать это. Эта девушка нанесла себе всего лишь два пробных пореза.

Роган наблюдал ту же сцену и приходил к тем же выводам.

– Похоже, она держала бритву в правой руке и несколько раз провела по ее лезвию левым запястьем. Правая рука вместе с бритвой упала в воду. Левая рука не опустилась до конца вдоль туловища.

Левая ладонь Джулии прикрывала лобок, словно девушка пыталась сохранить целомудрие и после смерти.

Элли не требовалось объяснение санитара по поводу признаков расстройства, связанного с питанием.

– У нее дряблая кожа. Вероятно, это первое, что бросилось в глаза санитару.

– После смерти кожа всегда становится дряблой.

Хэтчер заглянула в приоткрытый рот покойной.

– Не только это. Смотри, как раздулось ее лицо, хотя в зоне глаз оно худое. И зубы у нее серые. Эта девушка определенно вызывала у себя тошноту.

Она вышла из ванной, подошла к кровати, наклонилась и прочитала написанную от руки записку, прислоненную к подушке. С первого взгляда было видно, что она далась ей нелегко. Многие слова были зачеркнуты.

Я знаю, что должна любить свою жизнь. Но иногда я ненавижу ее… Мне постоянно твердят, что мне повезло, но в действительности моя так называемая привилегированная жизнь причиняет мне боль… Мне больно думать о том, что я никогда не стану тем человеком, каким должна была бы стать. Мне больно ощущать одиночество каждую секунду, даже когда меня окружают люди.

Бедная маленькая богатая девочка.

Последняя фраза подводила черту:

«И вот поэтому я решила покончить с собой».

Элли дала Рогану возможность прочитать записку самостоятельно и быстро прошлась по верхнему этажу. Аптечный шкаф был забит новомодными препаратами для ухода за волосами и кожей, но какие-либо прописанные врачом транквилизаторы и лекарства, содержащие наркотические вещества, отсутствовали. Имелась лишь упаковка противозачаточных таблеток, прописанных Джулии Уитмайр. На ночном столике лежали заколки для волос и стопка журналов. Верхний ящик платяного шкафа был заполнен дорогим нижним бельем «Ла Перла», более уместным в студии, где снимаются эротические фильмы, нежели в спальне старшеклассницы. В холодильнике не обнаружилось ничего, кроме двух упаковок моркови для детей и бутылки нежирной заправки для салата. Шкаф был заставлен бутылками с вином и крепкими напитками.

Роган вошел в кухню вслед за ней.

– И что ты думаешь по поводу всего этого? – спросил он.

– Похоже, вызывая рвоту, она уже больше не могла причинять себе достаточно мучительные страдания.

– А что ты там говорила насчет чувствительности?

– Хотя об этом и неприятно говорить, но мне совершенно ясно, что она использовала эти вещи в определенных целях.

– На записке даже имеются пятна от слез, – сказал Джей Джей.

– И тем не менее я заметила, что ты не прикасался к записке. Как и я.

– В этом не было необходимости. Я сделал себе лазерную коррекцию – теперь мои глаза сияют, словно алмазы, и фокусируются, как лазерные лучи.

Хэтчер закатила глаза, не знавшие лазерной коррекции.

– Ты понимаешь, о чем я. У этих идиотов пунктик насчет богачей. Я не знаю, кто та женщина, которую мы выставили отсюда, но она явно достаточно состоятельна, чтобы иметь такой дом, и достаточно могущественна, чтобы устанавливать собственные правила касательно того, где ей находиться и какого рода детективы должны расследовать гибель ее дочери.

Их разговор прервал высокий лысый человек в медицинском блузоне. Роган скосил глаза в сторону Элли, и это было сигналом того, что «бильярдный шар» ему знаком, но он забыл его имя.

– Джинджер, – произнесла она с улыбкой.

При первой встрече «бильярдный шар» назвал ее Блонди. Никак не прокомментировав этот пассаж, она назвала его в ответ Джинджером. С тех пор он всегда приезжал по ее вызову в рекордно короткое время.

– Итак, Блонди и ее несгибаемый партнер.

Очевидно, Роган был не единственным в комнате, кто имел проблему с запоминанием имен.

– Боб Кинг, ты, вероятно, помнишь Джей Джея Рогана.

– Мне сообщили, что здесь имеется записка с пятнами от слез, – сказал Кинг.

– Наши парни или санитары? – спросила Элли.

– Ваши парни. Двое из них жмутся у входа, словно щенки. Я так понимаю, их сильно напугала мамаша, сидящая в гостиной или в столовой, не знаю, как назвать эту большую бесполезную комнату.

Стало быть, Кэтрин Уитмайр так и не согласилась подождать на улице.

– Да, записка имеется, – подтвердила Элли. – А тело находится в ванне.

Она обратила внимание на то, что Джинджер слегка согнулся, переступая порог ванной. «Наверное, привычка высокого человека», – подумалось ей.

Пока он осматривал тело, Хэтчер перерыла ярко-рыжую сумку «Гермес», лежавшую на кухонной стойке, и нашла пузырек с пилюлями без этикетки. Она отвернула колпачок, вынула оранжево-белую пилюлю и рассмотрела ее на свет. Бинго!

Когда Кинг вышел из ванной, она бросила пилюлю в его сторону:

– Поправь меня, если я не права, но, мне кажется, «Аддералл» прописывается при депрессии.

– Чаще при синдроме дефицита внимания и гиперактивности, но в принципе это стимулятор. Твой специализированный правоохранительный взгляд замечает то, что ускользает от моего медицинского внимания.

Они оба покачали головой.

– Давно не видел перерезанные запястья, – сказал Джинджер.

Элли знала, что, вопреки широко распространенному мнению, вскрытие вен представляет собой на редкость неэффективный способ самоубийства. Сосуды на запястьях довольно тонкие, а организм борется за выживание. Обычно сосуды закрываются прежде, чем наступает смерть. По этой причине за разрезами на запястьях зачастую следуют разрезы на груди или шее. Но в данном случае вода в ванной способствовала истечению крови из руки Джулии. Пустая бутылка из-под вина «Бароло» на мраморном полу свидетельствовала о том, что этот процесс ускорило также воздействие алкоголя.

Джинджер упер руки в бока.

– Не знаю, как вы, но мне платят одни и те же деньги независимо от того, нахожусь я здесь или на Двадцать Шестой улице. Если бы это была дотируемая студия в «Паттерсон Проджектс», я бы вернулся в офис. Но как же быть с седовласой мамашей? Я сделаю все, что смогу, если вы скажете, что в этом деле есть что-то подозрительное. Уж пусть лучше пропадают доллары налогоплательщиков, чем моя задница.

– Тогда решение принято единогласно, – объявил Роган. – Давайте этим займемся.

– Эй, подожди! – Элли взмахнула рукой. – Пока еще не единогласно.

– Подумаешь, большое дело. Привлечем к работе криминалистов из группы изучения места преступления. Побеседуем с друзьями девушки. Опросим соседей. Постараемся ничего не упустить из виду.

– Или пойдем отсюда к чертовой матери на ланч.

– И опять: как насчет чувствительности?

– Не знаю. Гамбургер сейчас совсем не помешал бы. Или твоя подружка все еще контролирует твой уровень холестерина в крови, старик?

Роган покачал головой:

– Мне не следовало упоминать об этом дерьме в разговоре с тобой. Как и о скачках с моими цыпочками, каждая из которых – всего лишь более блондинистая и причудливая версия моей мамаши. Кстати, бросать начатое так быстро – это не похоже на тебя, Хэтчер.

– Я ухожу, когда знаю, что мое время истекло. Вы оставайтесь здесь, если хотите, а я должна нанести визит вежливости. Я собираюсь поговорить с матерью и потом убраться отсюда.

Глава 4

Элли нашла Кэтрин Уитмайр сидящей на обитой материей скамье у подножия лестницы с прижатой к уху трубкой радиотелефона. Рядом стоял офицер, который должен был выпроводить ее на улицу.

– Я находился рядом с ней все время, – сказал он, как будто оправдываясь.

Элли захотелось вдруг заполучить хотя бы часть власти, которую эта женщина, судя по всему, имела над другими людьми.

Свободной рукой Кэтрин стирала с лица пятна черной туши для ресниц.

– Я должна идти, Билл – сказала она в трубку. – Один из детективов закончил осмотр спальни. Возможно, есть какие-нибудь новости. Но ты возвращаешься в город, ведь так? Прямо сейчас? – Она пробормотала слова благодарности и закончила разговор.

– Это мой муж, – пояснила она. – Он вылетает на вертолете из Ист-Хэмптона, у него там была деловая встреча. Судя по всему, он в шоковом состоянии.

– Неудивительно.

– Конечно. Думаю, вы привыкли к подобным ситуациям, не правда ли?

– К этому невозможно привыкнуть. Расскажите мне о своей дочери.

– Она ни за что не сделала бы это сама.

Каждый человек считает, что он способен распознать суицидальные наклонности. Элли знала, что это возможно далеко не всегда. Некоторые склонные к самоубийству личности демонстрируют свое горе, предаваясь меланхолии, лежа в постели и занимаясь самолечением, но многие поддерживают имидж нормальных людей – рабочих, студентов, соседей, родителей. Элли потребовалось почти двадцать лет, чтобы открыть для себя эту истину.

– Так расскажите мне о ней.

– Я не понимаю, детектив. Что именно вы хотите знать?

Хэтчер хотела знать, какой видела свою дочь эта женщина. А больше всего она хотела, чтобы эта женщина почувствовала, что ей предоставили возможность выговориться, прежде чем ее оставят наедине с обрушившимся на нее несчастьем.

– Я знаю, вы слышали разговор двух офицеров полиции с санитаром. Очевидно, вы посчитали, что они пришли к неверному заключению. Так скажите, что вы хотите, чтобы нам стало известно о Джулии, дабы мы могли составить для себя полную картину.

Элли последовала за хозяйкой в гостиную, где та сняла с каминной полки фотографию в рамке.

– Это было на Рождество два года назад.

Кэтрин Уитмайр не изменилась с того времени, когда был сделан этот семейный портрет, но ее дочь выглядела значительно моложе – без косметики, с пухлыми щеками и розовыми губами, старавшимися скрыть обнажившиеся в улыбке металлические брекеты.

– Это ваш сын? – Элли показала на юношу, сидевшего рядом с Джулией.

– Да, это Билли. Билл-младший. Он учится на первом курсе в Колби. А это мой муж Билл. Я еще не звонила Билли. Не представляю, что ему скажу. Он не любит перемен. Такой педантичный. Все у него всегда регламентировано, спланировано. Вылитый отец. Совсем не такой, как Джулия. – На ее лице появилась грустная улыбка. – Джулия больше похожа на меня. Была похожа. Независимая. Свободомыслящая. Упрямая, как черт, но терпимая, понимавшая и любившая всех, с кем ее сводила судьба. У нее было очень доброе сердце, и она хотела спасти всех нас.

– Вы нуждались в спасении?

Печаль на лице Кэтрин сменилась недоумением.

– Я не подразумевала себя лично, детектив. Я имела в виду… общество в целом, мир. Она хотела спасти весь мир. Я предупреждала ее. Я говорила ей, что некоторых просто невозможно спасти. Они могут быть вполне приличными людьми в других обстоятельствах, но бедность, нужда, жизнь на улице – это приводит их в состояние отчаяния. Это делает их опасными. Вот, что здесь произошло. Один из этих зверей убил ее. Вероятно, он украл из ее сумочки несколько долларов. Вот, в чем дело.

Она говорила слишком быстро, не делая пауз, и за смыслом ее слов было трудно уследить.

– Такое впечатление, будто вы знаете точно, кто это сделал.

– Это уличные ребята. Я видела их здесь вместе с ней где-то месяца два назад.

– И что это за дети?

В мире Уитмайров вполне могло бытовать мнение, что ученики государственной школы распространяют вокруг себя дурное влияние.

– Я не знаю, кто они – сироты, выходцы из приемных семей или вообще бездомные. Мне неизвестны их имена. Обычно здесь бывали трое – два мальчика и одна девочка. Их знает Рамона. Рамона Лэнгстон, лучшая подруга Джулии. Я запрещала Джулии приводить сюда этих ребят, но, видит бог, моя дочь никогда не слушала меня. Билл говорил, что чем больше я пытаюсь оградить ее от их общества, тем больше она с ними сближается. Что можно сделать в такой ситуации? Ведь она уже была взрослой.

– Мне сказали, ей было шестнадцать.

Женщина в недоумении воззрилась на Элли, будто находя ее слова совершенно нелогичными.

– Итак, эти ребята были здесь два месяца назад? – продолжила детектив. – С тех пор вы не видели Джулию в их компании?

– С тех пор я приезжала сюда лишь однажды.

– Прошу прощения. Разве вы не сказали нам, что это ваш дом, когда мы прибыли?

– Он мой, но мы с Биллом приезжаем сюда примерно раз в месяц. Долгие годы мы жили на два дома – здесь и в Ист-Хэмптоне, но в последнее время значительно сократили свое пребывание в Нью-Йорке. Когда Билли поступил в колледж, Джулия перебралась наверх.

– А до того, как Билли поступил в колледж?

– Тогда они жили здесь вдвоем. О, они были неразлучны. Я даже не знаю, как сказать ему о случившемся. Джулия следовала за братом повсюду. Она никогда не любила одиночество. Наверное, поэтому и сдружилась с этими ужасными людьми. Знаете, до поступления Билли в колледж я бывала здесь чаще. У нее была я, у нее был брат. А теперь…

– Насколько я поняла, Джулия жила здесь в основном одна?

– Большую часть времени. Это так. Она предпочитала жить в Нью-Йорке. Здесь была ее школа. Ее друзья. Все у нее было здесь.

И эта женщина называет уличных ребят сиротами!

Что еще мог бы спросить хороший, добросовестный, вдумчивый детектив?

– У нее был бойфренд?

– Бойфренд? – Кэтрин словно не поняла значения этого слова.

– Парень, с которым она дружила?

– Ну да, моя дочь наверняка встречалась с молодыми людьми, я уверена. Но о каких-то особых ее пристрастиях мне неизвестно.

– Я обнаружила в аптечке вашей дочери противозачаточные средства. Это может свидетельствовать о том, что у нее были постоянные отношения с кем-то.

– Ах, это! Она принимала эти пилюли с четырнадцатилетнего возраста. Это была идея Билла. Простая мера предосторожности.

Элли поймала себя на мысли, что имя отца Джулии кажется ей знакомым. Уитмайр. Билл Уитмайр. Она никак не могла вспомнить, откуда ей известно это имя.

– Как насчет других прописанных лекарств? Мы нашли в ее сумочке «Аддералл».

– «Аддералл»? Никогда не слышала о таком лекарстве. Впрочем, ее довольно часто мучила головная боль. Может быть…

– Это стимулятор, используемый при синдроме дефицита внимания и гиперактивности.

Кэтрин с сомнением покачала головой.

– У нее не было ничего подобного.

– Она наблюдалась у психиатра?

– Нет. Видит бог, я хотела, чтобы она посещала врача, как это делают многие ее друзья. Но Билл считает, что богатые люди нередко злоупотребляют терапией, антидепрессантами и тому подобным. Полагаю, вы понимаете, что мы относимся к этой категории.

– Имя вашего мужа кажется мне знакомым. Вы не могли бы…

– СиБиДжиБи[4].

– Прошу прощения?

– Только не говорите мне, что вы слишком молоды и никогда не слышали о СиБиДжиБи.

Элли и ее брат Джесс провели несколько тысяч часов в знаменитом музыкальном клубе, пока он не закрылся из-за роста арендной платы.

– Разумеется, я знаю этот клуб.

Неожиданно на нее снизошло озарение. Билл Уитмайр был известным продюсером, руководившим группами, которые выступали вместе с «Ramones» и «Blondie».

– Теперь там бутик Джона Варватоса, представляете? – с грустью сказала женщина.

Они стояли посреди гостиной, в то время как вокруг сновали сотрудники группы изучения места преступления. Элли узнала о том, что в пятом классе Джулия сочинила для школьного праздника рождественскую пьесу, по сюжету которой Санта-Клаус обращается к доктору по имени Кал Кей с целью снижения веса, дабы олень мог переносить его в санях по воздуху. Когда ее старший брат поступал в колледж, она написала за него эссе. В своей школе в Касдене, в Верхнем Ист-Сайде, она организовала отделение Эмнисти Интернэшнл[5]. Она любила собак, хотя и страдала от аллергии на шерсть. Однажды благодаря отцу она познакомилась с Боно и взяла у него автограф – не для себя, а чтобы выставить его на благотворительном аукционе, средства от которого пошли на устройство приюта для животных.

Элли выбирала моменты, чтобы вставить беспокоившие ее вопросы в поток излияний.

– Вы не заметили, что ваша дочь страдает расстройством питания?

– Почему вы спрашиваете об этом? Она худая от природы.

Ну да, конечно. Особенно это видно по ее пухлым щекам на подростковой фотографии.

– Вам не приходило в голову, что у вашей дочери могут быть причины чувствовать себя одинокой и брошенной?

– Детектив, вы слышали, что я вам сейчас рассказывала?

Вы сами-то себя слышите, леди?

– Я полагаю, эта записка написана почерком вашей дочери?

– Почерк можно подделать.

Вы насмотрелись сериалов.

И хотя Кэтрин Уитмайр больше часа распространялась о своей дочери и их семье, она ни разу не упомянула о том, что шестнадцатилетняя, страдавшая булимией Джулия, оставив записку, умерла в ванне от потери крови, вытекшей через перерезанные сосуды запястья.

Иногда бывает легче оспаривать неоспоримые факты, чем признать мучительную истину. Элли знала об этом лучше, нежели кто-либо другой.

Когда они вышли из особняка, Хэтчер вдохнула полной грудью свежий воздух, словно насыщенная кислородом кровь могла разогнать нежеланные мысли. Она все силилась представить, каково жить с Биллом и Кэтрин Уитмайрами в качестве родителей.

– Ничего себе домик, а?

Во время беседы с Кэтрин Роган обменялся с ней всего несколькими фразами и теперь с завистью рассматривал четырехэтажный особняк.

– Ее отец – Билл Уитмайр, музыкальный продюсер. – Элли перечислила несколько наиболее громких его проектов.

– Ты и эта громкая музыка белых парней! По мне куда лучше Принс. Я хочу быть твоим… любовником!

– Давай-ка поторопимся. – Хэтчер взглянула на часы. – У меня судебное заседание. Я тебе говорила, что успею только в том случае, если ты меня подбросишь отсюда до здания суда.

– Помнится, ты сказала, когда к нам поступил вызов, что твои показания не имеют особого значения и что, по мнению сотрудников окружной прокуратуры, в случае необходимости они смогут обойтись и без тебя.

– Я не вижу никакой необходимости здесь задерживаться. Ты же сам сказал, что никто не сообщил ни о каком необычном происшествии, что могло случиться тут за уик-энд.

– Но полицейские все еще опрашивают соседей, – сказал Роган.

– Раз они еще не нашли свидетелей, значит, уже и не найдут.

– Тебе известно, что произойдет, если мы провалим это дело?

– Кэтрин Уитмайр выйдет из себя, разойдется и взорвет собственный дом?

– Серьезно, Хэтчер, что с тобой? Раньше мы раскрывали дела, которые, казалось, навсегда останутся нераскрытыми. Ведь мы обычно никогда не отступаем.

Он был прав. Сколько времени каждый год тратили они на расследование гангстерских перестрелок, когда не было ни единого свидетеля! Но эти дела были совершенно иного рода.

– Как трогательно, Роган. Некоторые люди заводят детей исключительно ради того, чтобы удовлетворить свое проклятое самолюбие. Этой девочке стукнуло шестнадцать, и ей пришлось стать взрослой только потому, что ее родители слишком высокого мнения о себе и слишком нетерпеливы в своем желании иметь детей. Она принимала противозачаточные пилюли уже на протяжении двух лет. Она явно страдала булимией, а ее мать даже не замечала этого. Она общалась с уличными ребятами, чтобы привлечь внимание собственных родителей.

– Черт возьми, не надо меня путать. Хочешь сказать, мы что-то упускаем из виду?

– Нет, Роган, все предельно ясно. Причина, по которой девочка перерезала себе запястье, вполне очевидна. Это был последний крик о помощи, а ее мать этого не признает. Делай что хочешь, а я отправляюсь в суд.

Теперь им нужно ждать отчет судмедэксперта. Данные аутопсии. Результаты из лаборатории. Все эти выводы будут звучать куда более официально и неоспоримо, нежели интуитивные догадки полицейских и санитаров. Но в душе Элли не оставалось никаких сомнений. К концу недели Кэтрин Уитмайр будет проинформирована о том, что ее дочь покончила с собой. Может быть, тогда она посмотрит правде в глаза.

Глава 5

«Вторая попытка: Признания бывшей жертвы, преодолевшей трагедию»

«Прощение»

Прощение. Такое простое слово, но как трудно найти в себе то, что оно обозначает.

Я слышала, как люди говорили, что невозможно излечиться, не простив того, кто причинил тебе боль. Но я не могу простить человека, который изнасиловал меня. Не следует ли ему заглянуть себе в душу, чтобы понять, почему он делал это? Не следует ли ему спросить себя, как он мог лишить меня всего – не только в физическом смысле, но также веры в людей, душевных сил, чувства собственного достоинства?

Может быть, ему следует попытаться простить самого себя. Не я должна делать это.

Помимо всего прочего, он лишил меня матери. Я так долго хранила молчание, позволяя этому человеку ночь за ночью приходить в мою спальню, из страха за нее. Из-за моей любви к ней. Моей преданности ей.

Она всегда была моим единственным родителем. Отец ушел еще до того, как я успела составить о нем впечатление. Мать оставалась одна часто и надолго. Не совсем одна. У нее была я. Но одна как женщина. Теперь же мужчина, которого она научилась любить и которого привела в наш дом, приходил ко мне по ночам и грозился убить нас обеих, если я что-то расскажу ей.

Но я никогда не винила ее за его присутствие в моей жизни. «Она ни о чем не догадывается», – говорила я себе. В присутствии других он надевал маску добрейшей души человека. Каким образом она могла распознать чудовище внутри него?

Нет, я потеряла мать не из-за того, что подверглась насилию. По иронии судьбы именно моя абсолютная, неоспоримая вера в нее со временем возобладала над страхом, который он в меня вселил. Я всегда с нетерпением ждала дня, когда он работал допоздна, чтобы провести вечер вдвоем с матерью, как в прежние времена. Мы делали эти смешные пальчиковые сэндвичи, какие я ела в детстве, – куриный салат, намазанный на кусочки хлеба «Уандер». Их размеры и смешное название доставляли мне огромную радость. «Мы будем есть пальчиковые сэндвичи?» – обычно кричала я.

Шли часы, и я начинала ощущать темноту его неминуемого возвращения. Веселый вечер скоро заканчивался. Он обнимал мать и говорил, как счастлив снова оказаться дома. Когда она ложилась, он говорил, что не может заснуть и спустится вниз, чтобы немного почитать. «Я не хочу, чтобы тебе мешал свет, дорогая».

Это происходило достаточно часто, и я могла представить, как он входит в мою спальню. Я даже начинала рисовать в воображении разные варианты. Будучи пьяным, он был более неуклюжим. Тогда это причиняло меньшую боль, но продолжалось дольше. Будучи усталым, он спешил и старался сделать это скорее. Когда он душил меня своим ремнем, это, похоже, помогало ему двигаться быстрее. Мои месячные не останавливали его. Он оставлял меня лежать на окровавленной простыне, наказав сменить к утру постельное белье.

И однажды я рассказала ей.

Я все еще помню, с каким выражением лица она сидела, поднеся ко рту кусок хлеба «Уандер». Она положила его обратно на красивую тарелку, которую мы доставали по случаю свободного вечера, – подарок, преподнесенный мне соседями по случаю моей конфирмации.

– Может быть, тебе это приснилось?

– Мама, мне кажется, я могу отличить кошмарный сон от яви. И это происходило не один раз.

– Что будем делать?

– Я могу обратиться в полицию. Надеюсь, они сумеют защитить нас.

– Я не это имела в виду. Что мы будем делать с тобой?

– Мама

Я не знаю, какой знак препинания нужно поставить после этого единственного слова, но оно все еще отдается эхом в моей голове. Вопросительный знак? Восклицательный знак? Многоточие?

И тогда она взяла тарелку и вывалила оставшиеся сэндвичи в мусорное ведро.

– Я не представляла, как сильно ты меня ненавидишь. Так лгать! Я прощаю тебя, но больше никогда не рассказывай мне подобные истории.

Она простила меня.

Вы можете подумать, что я ненавижу свою мать. Нет. И никогда не ненавидела. Я просто лишилась ее – вместе со всем остальным, чего лишилась из-за этого человека. И не упрекая ее в ошибках, совершенных ею как матерью, я возлагаю всю вину на него, но не на нее. Я считаю, что, точно так же, как этот человек сломал меня, он сломал и ее. Мы обе были его жертвами.

Мне кажется – хотя уже слишком поздно говорить ей об этом, – моя мать знает, что я простила ее.

Прощение. Такое простое слово.

Читатель огляделся, чтобы удостовериться, что никто за ним не наблюдает. После того что случилось в прошлый раз, надо быть осторожнее. Сегодня он сидел за компьютером в переполненном спортивном зале на Бродвее. Обезумевшие от наплыва посетителей служащие за стойкой не сумели остановить группу людей с мобильными телефонами, проскользнувших мимо них, махнув рукой в знак признательности. В крайнем случае они могли сказать, что забыли в зале кроссовки.

Настало время напечатать комментарий к последнему посту в блоге.

«Тебе не приходило в голову, что ты вызвала у матери ненависть, поскольку из-за тебя ушел отец и она осталась одна? Тебе не приходило в голову, что испытываемое тобой отчаянное желание иметь отца привело этого человека в твою постель? Ему следовало душить тебя сильнее. Продолжай писать. Я читаю. И я иду по твоему следу».

Спустя пять минут после появления этого комментария в Сети последовал телефонный звонок в Буффало, штат Нью-Йорк.

– Я звоню по поводу заключенного по имени Джимми Гриско. Джеймс Мартин Гриско.

Этот телефонный звонок изменил все.

Глава 6

Кэтрин Уитмайр заперла наконец дверь за последним незваным гостем. В доме воцарилась странная, непривычная тишина.

Уитмайры любили шумную жизнь. Билл – в те редкие дни, когда бывал здесь, – всегда заводил только что записанные треки или изучал демозаписи в поисках еще не открытых талантов. Дети унаследовали его постоянную потребность в громких звуках.

Что касалось Джулии, она обычно слушала музыку, но в последнее время пристрастилась к старомодным фильмам-триллерам. Билл-младший, со своей стороны, был помешан на теленовостях и смотрел их едва ли не круглосуточно, постоянно переключая каналы – CNN, MSNBC, Fox, при этом часто разражаясь воплями. Ну и, конечно, перекличка между этажами особняка. Несмотря на все попытки Кэтрин убедить остальных членов семьи в необходимости пользоваться межкомнатными переговорными устройствами, они предпочитали общаться с помощью криков: «Ты опять стер мои шоу на видеомагнитофоне?..», «Кто-нибудь еще хочет есть? Приглашаю на суши!..», «Джулия, спустись сюда! Скажи мне, что ты думаешь об этой пленке!», «Папа, сколько раз я говорила тебе, чтобы ты больше не называл это «пленкой»!»

Сейчас же дом погрузился в безмолвие. Насколько Кэтрин помнила, так тихо здесь было только в течение короткого периода после реконструкции здания, когда строители и отделочники со своими лестницами и инструментами уже ушли, а грузчики с мебелью еще не пришли.

Джулия была тогда младенцем, еще не умевшим говорить. Билли только что отпраздновал свой третий день рождения. Такую вечеринку мог устроить только его отец: двадцать карапузов, едва начавших ходить, с родителями в «Таверне Джо» и концерт с участием «Hootie» и «Blowfish», выступавших вживую. Кэтрин вспомнила, как она стояла в этом самом вестибюле, восхищаясь царившей вокруг чистотой, с наслаждением ощущая босыми ногами гладкий мрамор и предвкушая счастливую жизнь своей семьи в этом замечательном доме.

В те времена она ощущала себя невероятно удачливой. Билл Уитмайр прожил удивительную жизнь, насыщенную славой, путешествиями, музыкой и красивыми женщинами. Кэтрин не была ни моделью, ни начинающей певицей, с которыми он привык иметь дело. Когда они познакомились, ей уже минуло тридцать. Она была скромным архитектором, и самый крупный ее заказ на тот момент заключался в реконструкции мансарды Трибека для лидера «Smashing Pumpkins».

Кэтрин направлялась к дверям с чертежом в руке, когда Билл вошел, собираясь выпить кофе. Кофе перетек в коктейли, коктейли переросли в ужин, и, к своему немалому удивлению, на следующее утро она проснулась в его постели.

Она полагала, что это останется одноразовой связью, первой и, по всей вероятности, единственной в ее жизни. Но Билл позвонил ей спустя три дня. Через два месяца она стала задумываться о серьезности их отношений.

Однажды, чтобы успокоить себя, поскольку месячные задерживались уже почти на две недели, Кэтрин сделала тест. Потом еще один и еще. Полоски, трижды окрасившиеся в розовый цвет, неумолимо предрекали преждевременный конец ее волнующего романа. Биллу было пятьдесят, и он никогда не состоял в браке. Эта история не могла иметь счастливого конца.

Кэтрин сообщила ему новость, будучи уверенной, что он поинтересуется, как она собирается решать эту проблему. Но Билл Уитмайр опять ее удивил. Он улыбнулся, заключил возлюбленную в объятия и сказал: «Спасибо тебе». По утрам, когда начались приступы тошноты, он придерживал ее волосы. Каждый вечер он втирал ей в живот лосьон с витамином Е, обещая любить ее вечно, даже если на коже навсегда останутся следы беременности.

На седьмом месяце он предложил ей выйти за него замуж, дабы они «могли стать настоящей семьей». Они принесли друг другу клятву верности на пляже в Монтауке. В брачной церемонии принимал участие Элвис Костелло. Сообщение об их свадьбе было опубликовано в «Нью-Йорк Таймс» в разделе «Воскресный стиль». Кэтрин взяла его фамилию.

Когда она забеременела во второй раз, Джулией, именно Билл предложил приобрести особняк с просторными помещениями, чтобы детям было где играть. Верхний этаж предполагалось отвести под квартиру для няни, которая помогала бы Кэтрин заботиться о двоих детях.

Так они и сделали. Билл Уитмайр оказался хорошим отцом. И он выбрал ее – чтобы быть хорошим отцом для ее детей. Она вспомнила, как весело кружилась по мраморному полу в тот тихий день, глядя на высокий белоснежный потолок и испытывая ощущение, будто ей удалось выиграть в лотерею самый крупный приз. Она жила в сказке, и Билл был ее Очаровательным Принцем.

Через два месяца дом наполнился жизнью. В нем появились Билли со своим постельным покрывалом «Той Стори» и Джулия, поселившаяся в детской с зелеными обоями, разрисованными слонами. Комната Кэтрин была больше, чем квартира, которую она снимала в последний раз, будучи незамужней.

Няня по имени Мира заняла квартиру на верхнем этаже.

По сей день Кэтрин все еще размышляла, как долго это продолжалось у нее под – или же над – носом, прежде чем все открылось. Однажды вечером она вернулась домой и услышала знакомые звуки музыки Билла, доносившиеся из его кабинета. Но самого Билла не было видно. Как не было видно и Миры. Лифт стоял на верхнем этаже.

Кэтрин поднялась по лестнице, чтобы они не услышали лифт. Она всегда могла сказать Мире, что для нее есть дополнительное задание, если бы ее подозрения были беспочвенными.

Но они подтвердились. Дополнительным заданием няни оказался Билл.

Теперь, по прошествии почти шестнадцати лет, миссис Уитмайр увидела, как тело ее дочери вывозят на каталке из той же самой квартиры на верхнем этаже. Детективы, на вызове которых она настаивала, ушли. Все ушли.

Хозяйка дома прошла к бару в гостиной, взяла хрустальный бокал и до краев наполнила его водкой. Она ненавидела себя за то, что думала о первой (известной) измене мужа, в то время как ей следовало думать о Джулии.

Однако во многих отношениях эти два момента были неразрывно связаны друг с другом. Когда она увидела Билла – сопевшего, потного, стоявшего сзади наклонившейся вперед Миры, в расстегнутых, не соответствовавших его возрасту дизайнерских джинсах, – все изменилось. Кэтрин следовало тотчас же оставить его. Забрать все, что предусматривал брачный контракт, и вести нормальную жизнь со своими двумя, пока еще счастливыми, детьми.

Но к тому времени статус миссис Уитмайр уже стал частью ее личности. Крушение брака означало бы конец сказки, и ее роскошная колесница с двенадцатым ударом часов превратилась бы в тыкву. Это означало бы, что Билл в действительности не выбрал ее. Она стала бы одной из длинной череды женщин, потерпевших неудачу в жизни.

Поэтому контроль над мужем стал для нее повседневной, круглосуточной работой. Если Билл говорил, что он встречается с репортером в Баббо, Кэтрин отправлялась туда вместе с ним и заходила в здание, чтобы поздороваться и сообщить, что она заглянула сюда «по пути». Если он летел в Калифорнию на церемонию вручения «Грэмми», она сопровождала его – даже если эта церемония совпадала по времени с первым концертом Джулии, обучавшейся по классу фортепьяно. Когда муж объявил, что ему лучше работается в домашней студии на Лонг-Айленде, Кэтрин решила, что Билли и Джулия уже достаточно взрослые и вполне могут остаться в особняке одни.

Водка обожгла ей горло. Кэтрин старалась продлить это ощущение в своем стремлении что-то чувствовать. Она заметила, как эти детективы смотрели на нее. Отдавала себе отчет в том, как они судили о ней. Понимала, что они видели в ней, исходя из своих стереотипов, поверхностную женщину, для которой прежде всего имеют значение ее внешний вид, одежда, сумочка и украшения.

Она знала, что в полной мере заслуживает их презрение. Ей следовало быть здесь вместе со своей девочкой. Ей следовало быть здесь, чтобы защитить ее. Сейчас, по крайней мере, она может выяснить, кто сделал это с ее дочерью. Пусть полицейские ушли, но это не значит, что все кончено.

Тишину нарушил лязг ключа в замке входной двери. Миссис Уитмайр было хорошо известно, кто сейчас войдет, но она очень хотела, чтобы вместо этого человека оказался ее сын. Она сообщила Билли ужасную новость по телефону, но даже если бы он вылетел последним рейсом в Нью-Йорк, то был бы в городе только в девять часов вечера.

– Китти?

Глаза Билла были красными и мокрыми от слез. Он бросился к ней и крепко обнял.

– Боже мой! Наша Джулия. Наша девочка…

У него сорвался голос.

Как часто ей хотелось, чтобы он вот так бросился к ней! Чтобы она была нужна ему. Чтобы он жаждал ее любви и верности. В его могучих объятиях она ощущала себя маленькой и хрупкой.

– Все будет хорошо, Китти. Мы преодолеем это. Вместе.

Он сдавил Кэтрин еще сильнее, гладя по затылку и прижимая ее лицо к своей груди. Она почувствовала цветочный запах духов «Картье», исходивший от воротника его кашемирового пальто, и впервые за девятнадцать лет ей было безразлично, что будет с ее браком.

Глава 7

Обычно Элли нравилось проводить время в здании уголовного суда. Однажды она услышала, как кто-то назвал это время периодом «спешки и ожидания». Ей, как никому другому, был хорошо понятен смысл этих слов.

Другие люди – как правило, адвокаты – сновали взад и вперед, собирая свидетелей в стада, словно скот. Они заключали сделки в последнюю минуту, всегда в стенографическом виде. ОПЗ – освобождение под залог. РОО – решение об оправдании. РЛССП – регистрация лица, совершившего сексуальное преступление. Голые факты перед судьями – рассмотрение судьями (не присяжными) материальных элементов доказательств преступления. Тем временем она сидела на скамье и мерзла, обычно с дешевой книгой в мягкой обложке, зарабатывая дополнительные деньги – за счет сверхурочной работы, если была не на дежурстве.

Но в этот день, сидя в коридоре рядом с залом судебных заседаний судьи Фредерика Найта, Хэтчер вспоминала выражение беспомощности, появившееся на лице Рогана, когда она захлопнула дверцу автомобиля, оборвав его на полуслове. Она догадывалась, как сильно разозлился ее напарник. Последнее, что он сказал, прежде чем она вышла из автомобиля: «Может быть, нам стоит подать докладную записку по поводу того, как долго это продлится, до того как позвонят Такер?»

Вероятно, он был прав. Уитмайры позвонят их лейтенанту. Или попросят комиссара позвонить капитану с просьбой позвонить лейтенанту. Или попросят мэра позвонить комиссару. Такие люди могут воспользоваться своими связями как им заблагорассудится, и помешать им в этом никто не в силах.

Но Элли была последним человеком на свете, кто позволил бы им просто так сделать это. Ни известность, ни деньги не отменяли тот факт, что их дочь, несчастная, одинокая, страдавшая булимией шестнадцатилетняя девушка, была найдена в ванной – пьяная, обнаженная, окровавленная и мертвая.

– Эй, ты, кажется, говорила, что у тебя вызов!

Направляясь к месту преступления на Бэрроу-стрит, она послала эсэмэску Максу Доновану, заместителю окружного прокурора, у которого сегодня дежурство. Вообще-то, с большинством прокурорских работников она не была в столь близких отношениях, чтобы обмениваться эсэмэсками, но именно этот прокурорский работник был ее бойфрендом.

– Дело вполне очевидное.

– Не знал, что в наше время убийства расследуются так быстро. Хотя в прошлом году Вустер занимался одним делом – так там парень решил, что его сосед убил женщину, а та оказалась надувной куклой.

– Сегодня девушка была вполне реальной, но это явное самоубийство. Явное для всех, кроме членов ее семьи.

Макс с любопытством посмотрел на нее:

– И ты уверена в этом?

– А какие могут быть причины для сомнений?

– Хорошо. Забудь о том, что я сейчас сказал. Я рад, что ты быстро разобралась с этим. Может, перекусим после того, как закончим здесь?

– Было бы неплохо.

Из-за разницы в графиках работы они не виделись четыре дня. За последний год между ними сложились такие отношения, что четырехдневная разлука не воспринималась как нечто из ряда вон выходящее.

Из-за двери зала судебных заседаний высунулась голова судебного пристава:

– Судья готов.

Показания Элли заняли шестнадцать минут. Она оспаривала правомерность ходатайства об освобождении убийцы, признанного виновным. Суть дела состояла в следующем. Обвиняемый утверждал, будто действия адвоката были неправильны, поскольку он позволил детективу Хэтчер устроить ему допрос по поводу смерти его подруги. Обвиняемый сам вызвал полицию и заявил, что обнаружил ее избитой на полу кухни квартиры в Чайнатауне, где они совместно проживали. Его не взяли под стражу. Он даже не был подозреваемым. Его адвокат, живший по соседству, занимался делами по недвижимости и предложил ему дружескую поддержку.

Адвокат не был виновен в том, что Элли заметила крохотные разрывы тканей на теле жертвы, сопровождавшие каждый удар, кольцо с острой гранью на мизинце обвиняемого и красные следы на костяшках его пальцев. Простого вопроса о том, чем можно объяснить эти три обстоятельства, было достаточно, чтобы обвиняемый сломался.

Это было бы обычное слушание дела, если бы его рассматривал любой другой судья, но не Фредерик Найт, известный в уголовно-процессуальной системе Нью-Йорка как Большая Свинья.

Элли подозревала, что это прозвище отражало не столько его явно избыточный вес, сколько стремление превзойти в женоненавистничестве Эндрю Дайса Клэя[6].

Когда она поднялась со свидетельского места, последовал настоящий бред.

– А я вас знаю.

Если бы Элли находилась в доме престарелых в Квинсе, она могла ожидать, что услышит подобную фразу от пациента – очень-очень старого, который уже больше никого не знает.

– Элис Хэтчер, ваша честь. Я здесь уже в пятый раз. – Детектив быстро перечислила имена обвиняемых, которые всегда помнила. Она могла назвать даже даты ареста, а возможно, и даты рождения. У нее была прекрасная память.

Судья Найт, разумеется, ничего этого не помнил. Каждый раз при упоминании ею очередного дела он покачивал головой:

– Всего пять раз, и я вас знаю! Примите это как комплимент, офицер.

«Детектив», – мысленно поморщилась Элли.

– Вы держите себя в форме. Это хорошо. Прелестная девушка, не правда ли, Донован?

Макс не упустил такую возможность:

– Что касается формы, едва ли кто-нибудь может сравниться с вами, ваша честь.

«Банально», – подумала Элли. Хотя как иначе можно было ответить в данных обстоятельствах?

– А что вы думаете, мистер Донован, по поводу наряда вашего свидетеля?

– Прошу прощения, ваша честь?

– Не для записи, – обратился Найт к судебному репортеру. – Всего пять визитов в суд, и я, тем не менее, запомнил этого свидетеля. И давайте внесем ясность. Мы все знаем, что именно мне запомнилось. И вот теперь она здесь в этих мужских штанах – пусть будет брюках.

Хэтчер хотела было сказать, что под ее скромными серыми брюками черное бикини с ремешком, но, идя в суд, она оделась подобным образом по определенной причине. Она оделась подобным образом потому, что большинство судей и присяжных заседателей имеют определенные ожидания, которые отличаются от ожиданий Найта.

Судью не интересовал ее внутренний монолог. У него имелись собственные мысли.

– Впервые сев на судейскую скамью, я застал первую волну женщин, захлестнувшую суды. Все они носили юбки, шелковые блузки и туфли на высоких каблуках. А затем пришла мода на мужскую одежду, и женщины стали одеваться в брюки и оксфордские рубашки. В настоящее время девушки снова начали одеваться как прежде – платья, юбки, чулки, туфли. Все, кроме вас, офицер. Хэтчер, вы сказали? Вы скрываете свои достоинства и выглядите как парень. А что, если бы Донован появился здесь завтра в платье? Как бы вы к этому отнеслись?

Она заметила, что Макс смотрит на нее. Предостерегает. Умоляет. Не. Делай. Этого.

– Я хотела бы увидеть это, ваша честь. Но заместитель прокурора Донован сказал мне, что уже износил свое лучшее красное шелковое платье, которое сшил специально для того, чтобы покрасоваться перед вами.

Когда они вышли в коридор, Макс изо всех сил старался изобразить раздражение, но так и не смог сдержать улыбку:

– Красное шелковое платье? В самом деле? По-моему, это уже перебор.

– О, ты смотрелся бы в нем классно, я уверена. «Брукс Бразерс», «Барберри» или какая-нибудь другая аристократическая марка. Извини, с Большой Свиньей трудно держать себя в руках.

– Ничего удивительного. Ходатайство яйца выеденного не стоит. С самого начала было ясно, что парень изображает безутешного возлюбленного. Кроме того, по-хорошему с Найтом договориться невозможно. Он работает с обвинением словно на автопилоте. Я мог бы сказать ему, что суду следует принять официальное решение о незаконном вторжении, и он сделал бы это.

– Я молю Бога, чтобы вернуться домой не очень поздно. А ты?

Его рука скользнула по ее талии.

– Как только я закончу здесь, мне нужно ехать в Рикерс. Гангстерская перестрелка. Думаю, несколько недель в камере заставят кое-кого усомниться в своей преданности оставшемуся на свободе сообщнику. Я должен выяснить кое-какие детали их совместной деятельности.

– Неужели добрые граждане Нью-Йорка не могут перестать убивать друг друга хотя бы на одну ночь?

– Так у тебя есть время на ланч? Я могу позволить себе несколько минут.

– Зависит от обстоятельств. У тебя сохранилось красное шелковое платье?

– Эти штаны действительно немного мужские.

– Под ними все в порядке, – с улыбкой возразила Элли.

Макс улыбнулся в ответ. У нее на поясе зазвонил мобильный телефон, и она напряглась, увидев на дисплее номер Рогана. Этот звонок предвещал бурю, которая должна была разразиться из-за их ухода из особняка Уитмайров. Итак, родителям Джулии потребовалось чуть более часа, чтобы привести в действие все имевшиеся в их распоряжении рычаги связей.

Она нажала кнопку телефона.

– Да?

– Нам не следовало уходить. Ты же сама сказала, что Донован не особенно нуждается в твоих показаниях.

– Я так понимаю, Такер надрала тебе одно место?

– Дело не только в Лу. Нам нужно было хотя бы провести необходимые мероприятия. Как я говорил, сохранить в неприкосновенности место преступления, поговорить с друзьями, сделать то, что мы обычно делаем.

– Как я говорила, это пустая трата времени.

– Зря я послушал тебя. Мы провалили дело.

– И как именно мы сделали это?

– Я расскажу тебе при встрече. Встретимся на Сентр-стрит. Я буду там через три минуты.

Они закончили разговор, даже не попрощавшись.

В трехстах семидесяти пяти милях к северо-западу от Нью-Йорка, в Буффало, штат Нью-Йорк, на столе заместителя окружного прокурора Дженнифер Шугармен зазвонил телефон.

– С вами хочет увидеться Джеймс Гриско.

– Хорошо. Я его жду.

Она знала все эпитеты, которыми награждали других звезд их офиса. Дэн Кларк был прирожденным судебным адвокатом. Джо Гарретт – гением работы с жюри присяжных. Марк Мэнсон – машиной зала судебных заседаний.

Мэнсон? В самом деле? Однажды она явилась на одно из его судебных заседаний, чтобы посмотреть, из-за чего было столько разговоров, и услышала лишь то, что он назвал историю обвиняемого «тщательно продуманными румянами». Он даже прикоснулся кончиками пальцев к своей щеке, дабы Дженнифер не подумала, будто ослышалась. Именно «тщательно продуманные румяна». Вот идиот.

Дженнифер Шугармен? Спросите сотрудников офиса, и они скажут, что она – хороший работник. Прилежная. Внимательная к деталям. Добросовестная. Часто засиживается допоздна на работе. Усердный работник таковым рождается. Если она действительно настолько хороша – может быть, даже еще лучше, – это было достигнуто за счет огромных усилий.

Впрочем, Шугармен не возражала против этих характеристик. Она умела переквалифицировать мелкое преступление в тяжкое быстрее любого другого заместителя окружного прокурора, и всего после пяти лет работы в офисе принимала участие в рассмотрении дел, связанных с убийством. И когда босс уйдет на пенсию, ее репутация усердного работника сослужит ей хорошую службу. Избирателям нравится, когда государственные должности занимают люди, стоящие затрачиваемых на них денег. Она планировала стать первой женщиной на посту окружного прокурора графства Эри.

И она действительно отличается большим усердием по сравнению с многими другими. Взять, к примеру, утренний звонок из тюрьмы по поводу Гриско. Большинство заместителей окружного прокурора оставили бы его без внимания. В лучшем случае передали бы информацию офицеру, надзирающему за условно-досрочно освобожденными заключенными, и забыли бы о звонке.

Но она согласилась обсудить освобождение Гриско из заключения. Ей было известно, что бывшие заключенные гораздо больше боятся официальной власти прокурора, нежели зачастую пустых угроз со стороны офицеров, надзирающих за условно-досрочно освобожденными заключенными. На тот случай, если у кого-то возникнет причина позвонить в тюрьму и выяснить местонахождение Гриско, Дженнифер хотела, чтобы тот знал, что она не забыла о нем. Если возникнет необходимость, она без колебаний упрячет его обратно.

Войдя в ее кабинет, Гриско снял с головы бейсболку. Это был хороший знак, свидетельствовавший о том, что он понимает, кто здесь главный. Она сказала ему о звонке в тюрьму этим утром и напомнила об условиях освобождения, зачитав их вслух.

– Можете не напоминать мне, мэм. Я не собираюсь нарушать их.

– Рада слышать, Джимми. Я рискую из-за тебя.

– Понимаю, мэм. Большое спасибо.

Дженнифер пожала ему руку и проводила до коридора. Наблюдая за тем, как Джимми идет к выходу, она надеялась, что, возможно, ему еще удастся найти себе достойное место в жизни.

Только вернувшись в кабинет, она подумала, что ей следовало чем-нибудь накрыть или убрать со стола блокнот, в который она записала информацию, полученную из тюрьмы. Это была непростительная ошибка, но Гриско, кажется, ничего не заметил. Во время разговора он рассматривал свои ботинки и ни разу не поднял глаз.

Шугармен перевернула страницу блокнота. Ничего страшного не случилось. Она уверена в этом.

Глава 8

Кейси Хайнц сошел с поезда номер шесть в Бликере. В целом день начинался неплохо.

В школе Рамоны по понедельникам присутствовал штатный преподаватель, и поэтому она могла провести с ним весь день, начиная с завтрака в «ЭйДжейс». В те дни, когда Рамоны рядом не было, он ограничивался оладьей с шоколадом, заставляя себя жевать медленно, дабы не показывать, как сильно ему хочется есть. То, что его тошнило от этой еды, помогало ему есть не спеша. Кейси надоели практически все блюда «ЭйДжейс», одного из немногих заведений в Нижнем Ист-Сайде, где можно было проводить время, не заказывая слишком много. Сначала чашечка кофе. Спустя пару часов – оладья. Время от времени туда заходили Брэндон или Вонда с собранной мелочью, которой хватало еще на одну чашечку яванского кофе.

«ЭйДжейс» уже начинал восприниматься как дом родной.

Но сегодня со временем проблем не было, поскольку Рамона находилась здесь. Девушек, которые вели себе подобно ей, никогда не просили покинуть заведение, независимо от того, с кем они общались.

Расходы тоже не имели значения, когда рядом была Рамона. Кейси нравилось, что Рамона платила. Не сам факт, что она платила. Разумеется, она делала это, учитывая их разные обстоятельства. Но именно то, как она это делала. Она всегда заказывала что-нибудь себе, даже когда не была настолько голодна, чтобы съесть это. И всегда заказывала то, что любил Кейси. Сегодня это был багет с куриной грудкой, моцареллой и базиликом. Она откусила пару кусочков, и когда Кейси покончил со своей оладьей, подвинула ему сэндвич со словами:

– Я уже сыта, ты можешь это доесть?

Когда они прогуливались по Сохо после ланча, он изучал ее профиль. Кейси никогда не встречал такой прелестной девушки, как Рамона. Она не обладала классической красотой и не была похожа на миловидных, строгих старшеклассниц, задиравших нос с неуместной самоуверенностью. Рамона выглядела довольно забавно. У нее был несколько длинный и плоский нос, а один глаз находился чуть ниже другого. Ее тонкие губы растягивались в кривую ухмылку. Но если сложить все эти черты вместе? Она была просто потрясающа!

Еще большее восхищение вызывало то, что она не пыталась быть хорошенькой. Ее короткие, черные как смоль волосы торчали пучками, словно обрезанные бритвой. Кроме того, она одевалась старомоднее и подводила глаза гуще, нежели это было принято среди обитателей Верхнего Ист-Сайда. К тому же она проводила время в компании таких людей, как Кейси.

Обычно они слонялись по улицам, потешаясь над сюрреалистическими художественными галереями и претенциозно выглядевшими панками. И обычно один из них приводил с собой кого-нибудь: он – Брэндона, она – Джулию. Но сегодня они были вдвоем.

И сегодня они не слонялись по улицам. Сегодня Рамона поговорила с ним.

– Меня беспокоит моя мама. Мне кажется, у нее депрессия или что-то в этом роде.

Кейси не мог представить, из-за чего у матери Рамоны могла быть депрессия. Насколько он мог судить, ее основным занятием были шопинг и домашнее хозяйство. Однако парень решил попридержать язык.

– Я звонила вчера вечером. Она считает, что мне следует поговорить с отцом. Сказать ему, что она слишком много времени проводит в своей комнате.

– Ты видишь? – Кейси показал на свое лицо. – Это выражение боли и унижения оттого, что ты поговорила об этом с Джулией до того, как поговорить со мной.

– Извини. – Девушка обняла его сзади за плечи. – Она постоянно находится в контакте. Шлет текстовые и мгновенные сообщения и всякое такое.

Текстовые и мгновенные сообщения. Еще две возможности, которых лишен Кейси. В Центре Надежды действовал пятнадцатиминутный лимит на пользование компьютером, если это не было связано с поиском работы, а его постоянные обитатели не имели собственных телефонов. Тот, кто хотел связаться с ним, должен был оставлять сообщение у консьержа. Или у Джой, которая вела журнал записей в «ЭйДжейс» с полудня до пяти часов по будням. Это очень мило с ее стороны.

Во всяком случае, боль и унижение были притворными. Рамона и Джулия Уитмайр знали друг друга с детства. Кейси познакомился с Рамоной только в прошлом декабре, когда они оба болтались по парку Вашингтон-сквер. Кейси, по всей вероятности, никогда не стал бы для Рамоны лучшим другом, но это вовсе не означало, что она не была его лучшим другом.

Джулия должна была встретиться с ними сегодня в «ЭйДжейс», но опять не пришла. В ее отсутствие он высказал несколько комментариев в ее адрес:

– Джулия считает, что тебе следует поговорить со своим отцом, поскольку она, судя по разговорам о ее родителях, папина дочка. Ничто не доставляет ей такого удовольствия, как пожаловаться на собственную маму, чтобы заслужить поощрение от любимого, далекого отца.

– Ты жесток.

– Это не жестокость. Это правда. Ты знаешь, мне нравится эта девчонка. Почти так же, как ты.

Он ощутил неловкость, но Рамона, казалось, не обратила на это замечание никакого внимания.

После прогулки по Сохо они направились на запад, побродили по Хай-Лайну и прошлись по магазинам в Виллидже. Возможно, если бы Джулия пришла, она заставила бы их купить что-нибудь. Не Кейси, конечно, а Рамону.

Когда в два часа Рамона объявила, что ей нужно идти домой, он подумал: «Интересно, осталась бы она дольше, если бы с нами была Джулия?» Как же ему надоели подобные мысли! В глубине души он чувствовал себя неуверенно, и это вызывало у него глухое раздражение.

На Восьмой улице он неожиданно натолкнулся на Брэндона, стоявшего со своей последней картонной табличкой. «Пытаюсь попасть домой в Луизиану. Нужно 55 долларов на автобусный билет». Если бы Кейси имел сто долларов, он поспорил бы на всю эту сумму, что Брэндон никогда не был южнее округа Колумбия. Брэндон более самоуверенный и дерзкий, чем Кейси. Более смелый. И, несомненно, вызывает определенные подозрения. Кейси держался от него подальше в тех нескольких случаях, когда Брэндон торговал из рук в руки в парке. Он старался не задевать Брэндона и не показывать ему свою озабоченность. Ведь Брэндон – единственный парень среди завсегдатаев улицы, кто с готовностью общался с Кейси.

Это был хороший день.

К тому времени, когда Кейси вернулся в «ЭйДжейс», было без чего-то пять, и, следовательно, Джой еще находилась на посту. По традиции она дала ему немного еды к кофе. Обычно это была запеченная тыква или цуккини – то, чего у них имелось больше всего и что выбрасывалось после закрытия, – но сегодня ему вручили кусок лимонного пирога.

– У меня есть кое-что для тебя, парниша!

Джой минуло всего двадцать лет. У нее были обесцвеченные волосы, стриженные «под пажа», на правой руке имелась татуировка, но она предпочитала изъясняться на манер официантки 1960-х из забегаловки где-нибудь в Вако.

– Звонила твоя любимая маленькая леди.

– Натали Портман наконец прозрела?

– Ты знаешь, кого я имею в виду. Сама маленькая, милая мисс Рамона. Она сказала, что ждет от тебя ответа, как соловей лета.

Кейси был уверен, что это слова самой Джой, а не Рамоны. Он демонстративно неспешно вышел из «ЭйДжейс», но, оказавшись за дверями, тут же побежал к последнему сохранившемуся в этом районе телефонному автомату, на углу Лафайет и Бликер. После четвертого звонка он услышал знакомое исходящее сообщение Рамоны: «Привет, это Рамо…» Как всегда. Девушка имела обыкновение оставлять мобильный телефон в сумочке и забывать о нем. Любой другой на его месте оставил бы сообщение и в течение часа дождался бы ответного звонка на мобильный. Но Кейси не имел такой возможности. Он порылся в бумажнике в поисках листка с телефонными номерами, бросил еще пятьдесят центов и набрал другой номер.

Ответил отец Рамоны. Проклятие.

– Добрый день, мистер Лэнгстон. Это Кейси Хайнц. Могу я поговорить с Рамоной?

Кейси виделся с родителями Рамоны лишь однажды, когда они ушли во время антракта с пьесы, которую назвали «дешевым мошенничеством Олби». В это время Кейси и Рамона смотрели марафон Arrested Development. Родители Рамоны ничего не знали о жизненных обстоятельствах Кейси, но им не понадобилось много времени, чтобы понять по его внешнему виду и уклончивым ответам на вопросы, что он не принадлежит к традиционному кругу общения их дочери. В тех редких случаях, когда Кейси звонил Рамоне домой, он старался быть на высоте по части хороших манер.

– Рамона… она сейчас очень расстроена. Она в своей комнате. Мать пытается поговорить с ней.

– Что-то случилось? Я получил от нее сообщение, в котором она просила срочно позвонить ей.

– Она хотела поговорить с тобой? Хорошо. Я скажу ей, что ты звонишь. Подожди минуту, Кейси.

Парень услышал бормотание на заднем плане, и затем трубку взяла Рамона.

– Кейси, о боже, Кейси! Пожалуйста, приезжай, прошу тебя. Ты мне нужен.

Ты мне нужен. Сколько раз он представлял в своих грезах, как Рамона произносит эти слова! Но тогда ее голос звучал нежно и трогательно. Теперь же она задыхалась от рыданий.

– Джулия… Джулии больше нет, Кейси! Джулия умерла. Она покончила с собой.

Глава 9

Элли сидела на верхних ступеньках здания уголовного суда, когда увидела автомобиль Рогана, который, развернувшись, остановился у обочины Центральной улицы напротив нее. Напарник приветствовал ее, разочарованно покачав головой.

– И куда же нас вызвали теперь? – спросила Хэтчер, пристегнув ремень безопасности.

Коллега хранил молчание на протяжении шести кварталов, прежде чем решил, наконец, нарушить его.

– Не пытайся делать вид, будто мы сегодня хорошо поработали, Элли. – Он редко называл ее по имени. – Мы носились взад-вперед быстрее, чем изображение на камерах слежения, и все время стремились найти доказательства правоты выводов, которые сделали в ту самую минуту, когда вошли в дом. Мы ничуть не лучше этих лодырей в униформе и нахалов-санитаров. Увидели тело в ванне и тут же решили, что испорченная девочка из богатой семьи перерезала себе вены. Даже не попытались найти улики, которые могли бы указывать на другие версии.

– Когда мы уезжали оттуда, тебя, кажется, все устраивало.

– Это моя ошибка. Я должен был понять, что ты последний человек, который захочет докопаться до истины в этом деле.

– Что ты имеешь в виду? Я докопалась до истины в этом деле точно так же, как и все остальные, – кроме матери этой девушки, которая не вполне объективна.

– Мы оба знаем, что не должны спешить с выводами. Ты хочешь сказать, что здесь ничего больше не происходит?

Хэтчер выглянула в окно, словно это могло расширить ее жизненное пространство.

Случались дни, когда она была благодарна судьбе за то, что они с Роганом могли вести диалог, лишь обмениваясь взглядами. Она даже научилась спокойно относиться к тому, что Роган распознавал у нее признаки предменструального синдрома раньше, чем она замечала их сама. Но если бы у нее была возможность произвести лоботомию той части его мозга, в которой хранилось знание о ее отце, она лично вскрыла бы его череп.

Элли никогда не говорила о своем отце ни с кем в Департаменте полиции Нью-Йорка, даже с Роганом. После того как полицейские в конце концов арестовали Уильяма Саммера в Вичите и назвали его Душителем из Хилл-колледж, она решила обратиться к общественности, посчитав, что давление со стороны граждан вынудит Департамент полиции Вичиты пересмотреть свое решение и предоставить пенсию покойного Хэтчера ее матери. Это была не самая блестящая идея, но попытаться стоило.

Теперь, поскольку ее лицо появилось в «Дэйтлайн» и «Пипл», все знали: чем бы Элли ни занималась сейчас, когда-то она была маленькой девочкой, которая не могла смириться с тем фактом, что ее отец-полицейский пустил себе пулю в лоб. Она часто думала, не видят ли люди в ней только эту маленькую девочку.

Когда Джей Джей подъехал к пожарному гидранту перед особняком Уитмайров, она уже знала: даже ее напарник подозревает, что возможно – вполне возможно, – случай, произошедший однажды холодной ночью на обочине проселочной дороги в Вичите, послужил причиной тому, что Элли так быстро признала гибель Джулии Уитмайр самоубийством.

Но Элли осознавала свои подлинные мотивы. Она была рационалисткой и руководствовалась фактами, а не эмоциями – реальностью, а не старыми воспоминаниями. Джулия покончила с собой, и ее родителям придется смириться с этим.

Она заметила, что двигатель все еще работает на холостом ходу.

– Ты можешь мне сказать, зачем мы сюда приехали? Кому звонили Уитмайры?

– Всем, насколько я понял. Мне позвонила Лу, и я задался вопросом, не могли ли мы упустить что-нибудь?

– Я знаю, ты говорил мне об этом по телефону. Ну, так что? Что мы упустили?

Напарник выключил двигатель и тут же включил его вновь.

– Знаешь, что больше всего меня убивает? То, что заметила ты. Вспомни, Хэтчер. Вспомни, что мы сегодня видели.

– Мы что, играем в двадцать вопросов? Это больше по размерам, чем ящик для хлеба? Что это – животное, минерал, растение? А, подожди, я знаю: это ребенок в ванной. Может быть, ты скажешь мне, прежде чем мы снова постучим в двери этого дома? Нам нужно поторопиться, поскольку эта женщина, по всей вероятности, уже проглотила третью таблетку «Валиума», чтобы попытаться уснуть после всего пережитого.

Роган выключил двигатель и на этот раз вытащил ключ зажигания.

– Ты провела в ее комнате больше времени, чем кто-либо другой, – сказал он. – Девушка принадлежит к поколению, прекрасно знакомому со всеми мыслимыми гаджетами.

– О, там было все, что только можно купить за деньги. А какое это имеет значение?

Он опять покачал головой.

– Ты до сих пор не понимаешь? Тебе уже пора трезво взглянуть на это дело. – Он не стал дожидаться, когда она вылезет из салона, и направился к входным дверям особняка.

Кэтрин Уитмайр заговорила сразу, как только открыла дверь:

– Очень кстати. Санитары. Судмедэксперт. Вы, двое. Ваша лейтенант. Я уже сбилась со счета, сколько раз за сегодняшний день слышала слово «самоубийство», и сколько людей это слово произнесли. Вы все по очереди заверяете меня и моего мужа, будто наша дочь сама сделала это. И с каждым разом я все меньше верю в это. Я пыталась. Я умоляла.

Появившийся сзади мужчина положил ей руку на плечо, словно защищая ее.

– Я отец Джулии, Билл Уитмайр. Пожалуйста, проходите.

Сев на предложенный стул в кабинете, прилегающем к вестибюлю, Элли с интересом рассмотрела мужчину. Он был более чем в два раза старше нее, но тем не менее сохранил привлекательность. Удлиненные волосы с проседью, мощная челюсть, обветренное лицо – все это придавало его облику изысканность и аристократизм.

Но Элли видела его и другим – на фотографиях со знаменитыми музыкантами из ее детства, сделанных в таких престижных местах, как «Студия 54», с тогдашними начинающими звездами вроде Эли Макгро и Кэри Фишер. Он все еще работал с исполнителями рок-н-ролла, что не очень вязалось с этим стерильным особняком. Элли поняла, что он проводил здесь мало времени и не имел никакого отношения к этой обстановке, которая весьма скудно отражала его личность – за исключением фотографий в лифте.

– Извините, что набросилась на вас прямо с порога, – сказала Кэтрин. – Но мы просто… мы… наша дочь – она умерла. И я целый день сижу на телефоне, спорю, ругаюсь, заламываю руки. Но теперь вы вернулись, не правда ли? Вы ведь выслушаете то, что я пытаюсь сказать? Вы наконец поверите в то, что Джулию убили?

Именно этого Элли и боялась больше всего. Они внушили этим людям надежду без всякой на то видимой причины. «Пусть Роган возьмет все на себя», – решила она.

– Мы понимаем, что вам сегодня довелось пережить, – сказал тот. – Но мы хотим быть абсолютно уверены, что ничего не упустили перед тем…

– Перед тем, как вы закроете дело о гибели моей дочери и приступите к следующему делу, дабы улучшить ваши статистические показатели. – Билл Уитмайр смахнул с губы капельку слюны. – Вы пишете названия дел на белой доске, не так ли, детектив? Как на телевидении? Вы уже стерли ее имя?

– Мистер Уитмайр…

– Исходя из ваших слов, вы хотите быть уверены, что ничего не упустили. Но нам всем известно, что первые двадцать четыре часа расследования прошли совершенно впустую. – Очевидно, продюсер посвящал много времени просмотру криминальных передач и фильмов по телевидению. – Вам нужно было поговорить с нашими соседями и ее друзьями, проверить недавно вышедших на свободу людей, отбывавших срок за преступления сексуального характера, сделать все, что вы делаете, чтобы найти монстра, который проник в наш дом и сделал это.

Офицеры полиции в униформе уже обошли соседние особняки, но ни один из их обитателей не сообщил о чем-либо необычном.

Ей хотелось, чтобы Роган занялся делом, но тот все еще пытался успокоить родителей.

– Как мы уже объясняли сегодня утром, пока все указывает на то, что ваша дочь находилась в ванной одна и является автором записки, найденной на кровати.

– Сейчас вы, по крайней мере, не произнесли слово «самоубийство», но мы с женой уже не один раз выслушали сегодня эту версию.

Кэтрин положила руку на колено мужа:

– Пожалуйста, дай детективам возможность высказаться. Они ведь пришли сюда не ради развлечения.

Роган выдержал паузу, прежде чем продолжить.

– Когда утром мы вошли в комнату вашей дочери, я обратил внимание на то, что все ее домашние задания распечатаны на принтере. Она обычно делала их на компьютере?

Элли заметила, как Билл вопросительно взглянул на жену. Кэтрин кивнула.

– Сейчас все ребята носят с собой в школу ноутбуки. В последнее время Джулия пользовалась айпэдом. Они уже не могут правильно ни произнести, ни напечатать слово без компьютера.

– Следовательно, если бы ей понадобилось написать письмо…

– Она не пишет письма. Как и все в ее возрасте.

Теперь Элли поняла, что Роган пытался донести до ее сознания в автомобиле. Предсмертная записка Джулии была написана от руки. При этом некоторые слова были не закончены и зачеркнуты.

Мать Джулии тоже все прекрасно понимала.

– Джулия не могла написать эту глупую записку. Даже если вы убедите меня, что она является ее автором, я просто не могу представить дочь водящей ручкой по листу бумаги. Она бы воспользовалась компьютером. Предположим, она захотела оставить нам написанную от руки записку. Но и в этом случае она сначала набрала бы текст на компьютере, а потом переписала бы его.

– Именно поэтому мы и здесь. Некоторые слова в записке зачеркнуты, в ней имеются также и другие помарки.

– Это писала не Джулия.

– А что вы скажете по поводу бумаги? Записка написана на листе желтой линованной бумаги с рядом дырочек на краю. Но нам не попадался блокнот с такими листами, когда мы осматривали ее комнату. Где-нибудь в доме имеются такие блокноты?

На этот раз жена вопросительно взглянула на мужа.

– Насколько мне известно, нет, – ответил он.

– Итак, это означает, что записку написала не она. – В голосе Кэтрин впервые за все время прозвучала надежда. – Это доказывает, что она не убивала себя.

Наконец Элли решила вмешаться:

– Она вполне могла найти бумагу где-то в другом месте. Не будем делать скоропалительных выводов.

Но, как и его жена, Билл Уитмайр уже вынес свой собственный вердикт:

– Исходя из вашего опыта, детектив, вы находите, что этот сценарий имеет какой-либо смысл?

– Мы хотели бы еще раз произвести осмотр, если не возражаете.

Роган поднялся со стула и направился к лестнице.

Они проверили каждый шкаф, каждый ящик, каждую коробку, каждую сумку на всех четырех этажах особняка, но блокнот, из которого Джулия могла вырвать лист желтой линованной бумаги, так и не нашли.

– Вы говорили о друзьях вашей дочери, миссис Уитмайр. Кто из них был в наиболее близких отношениях с ней?

Элли увидела на лице Рогана, задавшего этот вопрос, выражение решимости. Они должны были вновь начать расследование этого дела с самого начала, нравится ей это или нет. И он винил ее в том, что они потеряли драгоценное время в первые часы после происшествия.

Глава 10

На вопрос, кто из друзей был в наиболее близких отношениях с ее дочерью, Кэтрин Уитмайр без колебаний ответила: Рамона Лэнгстон. Они тут же отправились в сторону Третьей авеню, а оттуда поехали в Верхний Ист-Сайд.

Похоже, этот день посвящен знакомству Элли с различными типами состоятельных манхэттенских женщин, и мать Рамоны произвела на нее гораздо более выигрышное впечатление. Если Кэтрин Уитмайр была холодной, агрессивной и жесткой, то женщина, открывшая дверь дома Лэнгстонов, больше соответствовала образу матери. Она назвалась Эдриен – только именем. Глядя на ее длинные распущенные волосы, пуловер «Коламбия Спортсвеар» и синие джинсы, Элли лишь с большим трудом смогла поверить в то, что ее дочь, как и Джулия Уитмайр, училась в Касдене – суперэлитной частной школе.

Даже атмосфера в доме Лэнгстонов казалась более теплой и жилой, чем в особняке, где сегодня утром было найдено тело Джулии. В то время как интерьер особняка Уитмайров, выдержанный в стиле эдвардианской эпохи, смотрелся скорее впечатляющим, нежели удобным, это жилище было заполнено огромными диванами, плюшевыми ковриками и подушечками, вид которых говорил о том, что ими действительно можно пользоваться. По стандартам Уитмайров, эта обстановка была весьма скромной.

Мужчина, вошедший в гостиную после того, как Эдриен, извинившись, пошла за Рамоной, казалось, чрезвычайно удивился, увидев их. Роган взглянул на Элли и поднял брови, дав ей понять, что тоже заметил, как мужчина буквально вздрогнул при виде чернокожего в своем доме.

– Добрый день.

Они еще раз представились.

– А-а, понятно. Я отец Рамоны, Джордж Лэнгстон. Действительно есть необходимость в том, чтобы втягивать в это дело нашу дочь? Она очень переживает по поводу случившегося. Мы даже пригласили одного из ее друзей, чтобы он успокоил ее. Я не хочу, чтобы она снова расстроилась.

Элли уже было все ясно с этим парнем. То, что ваша дочь выглядит спокойной, не означает, что она спокойна. Хэтчер знала, что это дурная привычка, но ничего не могла с этим поделать: она составляла мнение о людях сразу после знакомства с ними. Джордж Лэнгстон показался ей благонамеренным, но зажатым человеком, как в физическом, так и в психологическом плане. Он был невысокого роста, чуть выше Элли, но компенсировал этот недостаток безупречной осанкой. Он был довольно симпатичным. Она без труда представила, что некоторых женщин могли привлекать его ясные синие глаза и гладкая кожа. Но у Элли сложилось впечатление, будто через все его тело – от основания черепа до заднего прохода – проходит стержень.

– Джордж? – В гостиную вернулась Эдриен. – Извини, я думала, ты лег спать. Это…

– Мы уже познакомились. Я объяснил, что Рамона пребывает в шоковом состоянии, как и все остальные. Я не уверен, что она способна сегодня сообщить что-то полезное офицерам полиции. Может быть, завтра…

– Не все можно свести к анализу затрат и прибыли, Джордж.

Мистер Лэнгстон выдавил из себя вежливую улыбку человека, привыкшего ссориться на публике. А его жена произнесла, по всей вероятности, традиционное извинение за возникший конфликт.

– Извините, детективы. Сегодня был тяжелый день – в основном для бедных Уитмайров, но и для нашей семьи тоже. Было время, когда Джулия чаще ночевала здесь, чем у себя дома. Думаю, Рамона охотно поговорит с вами.

– Эдриен…

Его жена была непреклонна.

– Ей необходимо чувствовать, что она оказывает помощь. Я тоже когда-то была в ее возрасте. Поверь мне, Джордж. Пожалуйста.

Когда Джордж удалился – не более уместный и значительный, чем до того, как он вошел, – Элли знала, кто из родителей правит бал в этом доме.

Как и Роган, уже поднявшийся со стула.

– Итак, где мы можем найти вашу дочь, миссис Лэнгстон?

Они обнаружили Рамону Лэнгстон лежавшей на кровати и слушавшей айпод со скомканной бумажной салфеткой на глазах.

Несмотря на наушники и «Клинекс», она почувствовала их присутствие и резко села. Она выглядела совсем не такой, какой ее ожидала увидеть Элли. Пухлые щеки испачканы черной тушью для ресниц. Густые щетинистые волосы сплюснуты с одной стороны от долгого соприкосновения с подушкой. Элли пришла в голову мысль, что в этих двух семьях все перемешалось. Чопорный Джордж Лэнгстон хорошо смотрелся бы вместе с Кэтрин Уитмайр в особняке, заполненном антиквариатом, в то время как эта девушка и ее мать были бы счастливее с продюсером вроде Билла Уитмайра.

– Мама сказала, вы из полиции. Так что, Кэтрин права? Джулия не покончила с собой?

Чуть раньше Элли усомнилась, что спальня девушки – подходящее место для разговора, но она-то представляла комнату, похожую на ее собственную, едва вмещавшую королевскую кровать и платяной шкаф. Комната Рамоны Лэнгстон была скорее похожа на однокомнатную квартиру. Хэтчер с Роганом расположились недалеко друг от друга на диване, стоявшем около зеркала в полный рост и туалетного столика.

Первым заговорил Джей Джей:

– Судя по всему, мать твоей подруги уже поделилась с тобой своими соображениями. У тебя есть какие-либо мысли на этот счет?

Они были партнерами уже больше года, но Элли не переставала удивляться, как ему удавалось заставлять свой обычно хрипловатый голос звучать мягко и тепло, когда в этом возникала необходимость. Он словно смазывал горло кленовым сиропом.

Рамона пожала плечами:

– Мысли? Ну да. Я думаю об этом с того самого момента, как узнала о смерти Джулии. Но я не знала, что полиция проводит расследование или что-то в этом роде. Мне просто показалось, будто Кэтрин верила в то, во что хотела верить.

С каждой секундой эта девушка нравилась Элли все больше и больше.

– Почему тебе так показалось?

– Если Джулия покончила с собой, это значит, она испытывала ужасную боль и такое чувство одиночества, что ей было легче прекратить эти мучения, чем обратиться к кому-то за помощью, даже к матери. Это значит, Джулия хотела таким образом причинить ей боль.

«И своей лучшей подруге», – хотела добавить Элли. Ее отец оставил после своей смерти жену и двух маленьких детей. Элли часто задумывалась, что хуже: если бы ее отца убил серийный убийца, на которого он охотился на протяжении всей своей карьеры, или если бы он возненавидел себя за неспособность найти этого человека так сильно, что решил уйти из жизни, лишив себя тем самым возможности увидеть, как растут его дети? И потом, два года назад, полиция Вичиты наконец идентифицировала Уильяма Саммера как Душителя из Колледж-Хилл. Саммер имел железное алиби на ту ночь, когда детектив Джерри Хэтчер был найден у колеса своего автомобиля застреленным из собственного табельного оружия. Правда о его смерти всплыла только через двадцать лет – слишком поздно для семьи.

– По-твоему, Джулия могла покончить с собой? – спросила Элли.

– Честно? Я могу представить, как она проглатывает половину пузырька аспирина, чтобы привлечь к себе внимание родителей. Но Кэтрин сказала, что она, ну, вы понимаете…

Она сделала жест, как будто перерезает себе вены на левом запястье.

– Она перерезала себе запястье, – сказал Роган. – Совершенно верно.

– Это трудно представить. Мы разговаривали с ней в пятницу вечером, и она была в полном порядке. Сегодня мы собирались прогуляться вместе с Кейси, но она так и не пришла. Теперь понятно, почему.

– А кто такой Кейси? – спросил Роган. – Бойфренд?

– Нет, просто друг. В большей степени мой друг, как мне кажется, но и Джулии тоже. Он ушел несколько минут назад.

– Где вы виделись с Джулией в пятницу вечером?

– Мы общались по телефону. Сначала обменялись эсэмэсками, а потом поговорили.

– В каком она была настроении?

– В нормальном. Господи, сейчас я вспоминаю, что одна только я и говорила. Я, я, я. У меня были проблемы, и, может быть, она не хотела обременять меня? Наверное, мне нужно было остановиться и спросить, как у нее дела.

Роган продолжал говорить своим вкрадчивым голосом:

– Не опережай события, Рамона. Мы еще не знаем, покончила ли она с собой. Предположим, она не убивала себя. Значит, это сделал кто-то другой. Тогда существуют два варианта – это мог быть либо человек, которого Джулия знала, либо незнакомец. Будем говорить откровенно. В особняке Уитмайров хранятся драгоценности и предметы искусства на миллион долларов, и при этом ничего не пропало. Детектив Хэтчер и я расследовали множество дел, и у нас выработалось чутье на такие вещи.

– Вы думаете, она знала того, кто убил ее?

Джей Джей был всего на десять лет старше Элли, но иногда возраст имеет значение. Неужели он забыл о способности школьников, выражаясь его словами, опережать события? Спустя час все в Касдене будут знать о том, что Джулия Уитмайр пала жертвой свирепого маньяка, охотящегося на старшеклассников.

– Я имею в виду, если она не покончила с собой, то маловероятно, что это случайное преступление. Незнакомцы не проникают в особняки без взлома, они не имитируют самоубийства и не оставляют нетронутыми подобные сокровища. Поэтому, Рамона, в данный момент нам требуется от тебя предельная честность. Сейчас тебе на память невольно приходят лучшие черты твоей подруги. Ты думаешь, какой замечательной девушкой она была. Но это не те подробности, которые могут помочь нам выяснить правду.

– Что вы хотите знать?

– Все.

– Я не знаю…

– Не говори нам то, что тебе хочется, чтобы мы услышали о Джулии, – сказала Элли. – Говори нам то, что, как ты считаешь, нам действительно необходимо знать. Ты можешь сделать это? Ради Джулии?

Рамона кивнула. Ее глаза наполнились слезами.

– Итак, о чем вы беседовали с Джулией в пятницу?

– Да так, ни о чем особенном. Я жаловалась на маму и просила у Джулии совета. Это не имеет никакого отношения к тому, что случилось с Джулией, но я думаю, мне следовало меньше говорить о своих проблемах. Это может показаться глупостью, но мне не давала покоя мысль, стала бы моя мать вести себя иначе, будь она мне родной, или нет. Я ведь ее приемная дочь. Родная мать умерла, когда я была маленькой. А Джулия восприняла это серьезно. Она сказала, что кровное родство не имеет никакого значения. Что моя мать – лучшая в мире. Что она даже для нее, для Джулии, в большей степени мать, чем ее собственная. И тому подобное. Может быть, она испытывала депрессию. Наверное, мне нужно было поговорить с ней о парнях, любовных увлечениях и о всяких глупостях, вместо того чтобы жаловаться по поводу отношений с матерью. Может быть, это я побудила ее…

Чем больше Рамона говорила, тем менее полезной становилась ее информация. Элли решила сменить тему:

– Что касается любовных увлечений – у Джулии был бойфренд?

– Нет. По крайней мере, единственного бойфренда у нее не было.

Динь-динь-динь.

– Послушайте, вы сказали, что вам нужно знать о Джулии все, и я расскажу, как все было. Вы должны понять. Джулия была, в определенном смысле, авантюристкой. Она была забавной. Иногда безумной, но забавной. – Девушка печально улыбнулась каким-то своим воспоминаниям. – Но авантюризм и безумие были проявлением ее… открытости, назовем это так, с парнями.

– С какими парнями?

– Честно? Их было много. Маркус Грэйз был первым, с кем она поцеловалась, и, возможно, он лишил ее девственности. Он тоже учится в Касдене. Они никогда не были парой, но постоянно общались. Еще был тренер в гимнастическом зале, который она посещала. Я даже не знаю его имени. А однажды, прошлым летом, она, – щеки Рамоны зарделись, – делала парню минет на парковочной площадке Лили Понд, чтобы он довез ее до дома из Ист-Хэмптона, хотя мы всегда можем воспользоваться такси. Я знаю, это звучит ужасно, но, похоже, ей просто захотелось острых ощущений.

– Никто не осуждает вашу подругу, – сказала Элли.

– Но такой образ жизни сопряжен с опасностями, – добавил Роган. – Кто-нибудь из этих мужчин хотел когда-нибудь от нее больше, чем она была готова дать?

Девушка покачала головой:

– Нет. Но в последние несколько месяцев Джулия, судя по всему, успокоилась. Она стала проводить гораздо больше времени дома. Я много раз предлагала ей выбраться куда-нибудь, но она отказывалась. Поэтому я и не разговаривала с ней с пятницы. Я ездила с родителями в Ист-Хэмптон, а она все твердила о том, с каким удовольствием проведет уик-энд в городе одна.

Роган отодвинул уродливого вида куклу с колечками волос в красном вельветовом платье, чтобы обеспечить себе чуть больше пространства на диване.

– Мать Джулии говорила о каких-то уличных ребятах, которые по меньшей мере однажды приходили в особняк.

Рамона округлила глаза:

– Конечно, она приводила их к себе домой. Это Кейси. Он однажды был у нее с парой друзей. Но, как я уже говорила, он в большей степени мой друг. Если Кэтрин обвиняет его…

Детектив перебил ее:

– В данный момент никто никого не обвиняет. Поэтому мы и проводим расследование. Кстати, ты не возражаешь, если мы возьмем у тебя образец ДНК? Всего лишь соскоб с внутренней стороны щеки – чтобы лаборатория могла исключить все случайные волоски, которые ты могла оставить в доме Джулии.

Теперь, когда они расследовали это дело как убийство, лаборатория должна была исключить все известные образцы в процессе поиска в доме не идентифицированной ДНК.

После того как Роган взял мазок, Рамона еще раз подробно рассказала о своей последней беседе с подругой, но не вспомнила ничего нового и только сокрушалась по поводу своих невысказанных чувств, что опять привело к слезам. Когда они подошли к двери спальни, Рамона посетовала на то, что не смогла быть особо полезной.

Но, по мнению Элли, ее помощь оказалась весьма ценной.

Свидетели, похоже, никогда не осознают, что мимолетное, незначительное, по их мнению, наблюдение способно полностью изменить взгляд полицейских на расследуемое ими дело – или, как в данном конкретном случае, сформировать совершенно разные взгляды у двух полицейских детективов на одно и то же дело.

Роган начал излагать свое видение, как только они сели в автомобиль:

– Ни за что не поверю, что Джулия Уитмайр успокоилась в последнее время. Подумаешь, просидела неделю дома!

– Именно так и может себя вести девушка под влиянием депрессии, – возразила Элли.

– Ничего подобного. Девушка, трахающаяся с личным тренером и делающая минет на пляже за транспортные услуги, вряд ли неожиданно успокоится из-за депрессии. Мать Джулии говорила, что ее дочь не выносила одиночества. Бьюсь об заклад, причина ее «успокоения» – новый мужчина, отношения с которым она скрывала даже от лучшей подруги.

– В любом случае перед нами страдающая депрессией и булимией девушка, брошенная родителями. Никакого взлома. Ничего не пропало. Не забывай о разрезанном запястье и предсмертной записке. Блокнот, из которого вырван лист, так и не найден. Кроме того, Джулия говорила, что мать Рамоны для нее в большей степени мать, нежели ее собственная. Еще одно свидетельство того, что Кэтрин Уитмайр – холодная, нерадивая мамаша и что ее дочь Джулия вовсе не такая, какой она ее пытается изобразить. Кто мог бы винить ее за то, что она напилась и рассталась с жизнью?

В салоне воцарилась тишина. Хэтчер потянулась к радиоприемнику, но Роган перехватил ее руку:

– Никакого дерьма из новой волны вроде «Devo» или «Flock of Seagulls», когда я за рулем.

Насколько понимала Элли, Джей Джей считал, что всю белую музыку с 1983 по 1997 год исполняли либо «Devo», либо «Flock of Seagulls».

Но в скором времени тишина и на него подействовала угнетающе. Он повертел ручку настройки и остановил ее на песне в стиле «рэп», которую Элли тут же узнала. Глядя в окно, она подпевала вполголоса:

– Ain’t nothin’ but a g-thang, baby[7].

Этого оказалось достаточно, чтобы вызвать смех у ее напарника.

– Ты что, смеешься надо мной?

– Что? Я все-таки выросла в Канзасе. – Она запела громче и принялась раскачиваться на сиденье. – And now all you hookas and hos know how I feel[8].

– Черт бы тебя подрал. Ты все испортила. Я теперь не смогу слушать эту песню, не представляя при этом твою вертящуюся костлявую задницу.

Она положила руку себе на бедро.

– Вовсе она не костлявая. Ты просто хочешь немножко этого сладострастного барахла.

Он с улыбкой покачал головой.

– Это значит, что у нас все в порядке?

– У нас всегда все в порядке. Тебе бы давно уже следовало это понять.

– Но все же, по-твоему, ты прав, а я нет.

– Да.

– Ты не хочешь поехать поговорить с этим бездомным парнем Кейси?

– Нет, не хочу. Но придется. И мы сейчас же отправляемся на его поиски.

Глава 11

«Вторая попытка: Признания бывшей жертвы, преодолевшей трагедию»

«Прекратите это»

Меня всегда удивляет, как рядовые события порождают откровения по поводу сексуальных злоупотреблений и переживаний. Этим утром моя дочь проснулась от стука молота на строительной площадке, развернувшейся напротив окон ее спальни. Она вышла из спальни с затуманенным взором, зажав ладонями уши.

– Прекратите это. Это все, чего я сейчас хочу. Просто прекратите это.

Прекратите это. Это совершенно нормальная реакция, не так ли? Желание положить конец неприятным раздражителям, воздействие которых испытывает человек. Стремление к полной противоположности этого воздействия.

Оглушительный шум? Обеспечьте мне вместо этого полную тишину. Обжигающе горячая пища? Дайте мне холодной воды. Ослепительный свет? Я закрываю глаза, чтобы насладиться тьмой.

Изнасилование? Прекратите это.

Но что означает стремление к противоположности изнасилования? Никакого секса? Никакого физического контакта? Никаких мужчин?

Но изнасилование, мы должны всегда напоминать себе об этом, не имеет отношения к сексу. Это имеет отношение к насилию. Насильники хотят господствовать над нами. Они хотят лишить нас душевных сил.

И что мы делаем тогда? Мы возвращаем себе душевные силы каким угодно способом.

Я не могла выгнать этого человека из моего дома, но я могла не пойти в школу. Я не могла запретить ему приходить в мою спальню, но я могла раздобыть поддельное удостоверение личности и купить в три часа упаковку из шести банок. Я не могла запретить ему пожирать меня глазами каждый раз, когда мать отводила взгляд в сторону, но я могла общаться с людьми, которые, по словам матери, «оказывали плохое влияние». Мне нужно было знать, что у меня есть выбор.

Все мы читали о случаях изнасилования, когда насильник (или насильники) оставался безнаказанным, поскольку были представлены свидетельства того, что жертва вступала в сексуальную связь с мужчиной (или мужчинами) сразу после того, как была изнасилована. Но почему прокуроры и судьи спрашивают, стала бы только что изнасилованная женщина заниматься сексом с кем-то еще? Они полагают, что желание «прекратить это» обязательно равносильно отсутствию интереса к сексу.

И опять. Как мне казалось, все мы знали, что изнасилование не имеет отношения к сексу. Если «прекратите это» означает стремление к противоположности, то разве не логично, что некоторые из нас реагируют на изнасилование, стремясь забыть о нем с помощью интимной близости иного рода?

Что касается меня, я не могла защитить от него свое тело, но я могла делить его с кем-то еще. И конечно, я выбрала совершенно неприемлемого «кого-то еще» – одновременно слишком старого и слишком незрелого. Это решение, в свою очередь, привело к иным формам ущерба, который в определенном смысле был причинен самой себе и, тем не менее, мог быть приписан моему насильнику.

Для того чтобы преодолеть трагедию, необходимо найти место, где мы способны осуществлять подлинную свободную волю, и это не реакция на действия насильника или бунт против него. Вчера, когда я писала о прощении, речь шла не о насильниках, а о людях, потворствующих им. Мы также должны прощать себя за деструктивные реакции на сексуальные злоупотребления, причиняющие ущерб нам самим и другим. Мы должны научиться мириться со своим прошлым и определять свое будущее. Это единственный способ действительно «прекратить это».

Этим вечером пост в блоге был прочитан на дисплее компьютера в магазине «Эппл» в Мясоразделочном квартале в западном Манхэттене. Читатель стоял близко к компьютеру, загораживая дисплей от глаз многочисленных покупателей.

Ему не потребовалось много времени, чтобы прокомментировать пост.

«Я покажу тебе ущерб. Я покажу тебе отсутствие свободной воли. Я покажу тебе вред. И ты никогда не прекратишь это».

Читатель не знал, что на другом компьютере, в общественной библиотеке в пригороде Буффало, бывший заключенный Джимми Гриско тоже читал записи в режиме онлайн.

Глава 12

Элли любила арку в парке Вашингтон-сквер. Служившая обрамлением вида на Пятую авеню вплоть до Эмпайр-стейт-билдинг, арка имела внушительную историческую родословную и происходила из эпохи Джорджа Вашингтона, но Элли воспринимала ее как место, где Гарри высадил Салли после их возвращения домой из Беркли.

Она также воспринимала ее как место, где обычно располагался Марти, продавец лучших хот-догов в городе. Им повезло. Сегодня был один из первых теплых весенних вечеров, и Марти установил палатку к западу от фонтана.

После того как они припарковались на Уэверли, Элли направилась к палатке.

– Давай съедим по хот-догу.

– Почему каждый раз, куда бы мы ни приезжали, ты всегда отыскиваешь место, где можно перекусить, в радиусе одного квартала? Такое впечатление, будто в твоем мозгу отпечаталась кулинарная карта этого города.

Это действительно было так, но сегодня вечером ее интересовал в гораздо большей степени сам Марти, нежели тот факт, что он использовал кошерные продукты, «Фреску» в банках, и у него всегда имелись свежие булочки. Марти был ее глазами и ушами в парке, когда она находилась на дежурстве.

Хэтчер намазала булочку желтой горчицей и добавила маринованных овощей. Роган ограничился кетчупом.

– Итак, Марти, тебе известен уличный мальчишка по имени Кейси? Около двадцати лет. Болтается здесь в компании себе подобных.

– Не уверен, что вы располагаете точной информацией, но я знаю, о ком идет речь.

– Почему ты считаешь, что мы не располагаем точной информацией?

– Сами увидите. Тот, кого вы ищете, вон там.

Он указал на парня, упражнявшегося в стойке на руках на лужайке к северу от собачьего парка. Элли поблагодарила Марти, и они с Роганом двинулись в сторону Кейси. На полпути она поняла, на что намекал Марти.

– Не возражаешь, если я возьму его на себя?

– Тебе все еще кажется, будто ты имеешь влияние на тинейджеров?

– Ты же включаешь свое обаяние при общении со стаей пантер, когда того требуют обстоятельства. Только обещай мне, что не скажешь ничего, что может напугать этого парня. А лучше вообще ничего не говори.

– Кейси Хейнц?

Кейси вытер руки о штаны цвета хаки и огляделся, как будто в этом разговоре собирался принять участие кто-то еще.

– Это просто здорово, – сказала Элли. – У меня бы переломились запястья, если бы я попробовала сделать подобное. Вероятно, потому, что я провожу слишком много времени за компьютером, печатая отчеты. Твоя подруга Рамона сказала нам, что мы можем найти тебя здесь.

Она представилась сама, представила Рогана и предъявила свой жетон.

Наблюдая за тем, как Элли записывает его имя в блокнот, парень сказал:

– «Хайнц» – как кетчуп. Не «Хейнц».

– Кейси – это какое-то сокращение?

Ответ последовал после едва заметной паузы.

– Нет. Просто Кейси.

– Понятно, – сказала Элли с улыбкой. – Ты знал Джулию Уитмайр?

– Только через Рамону. Ну да, конечно, мы были знакомы.

– Мать Джулии сказала, что однажды видела тебя в их особняке. Ты часто бывал там?

Кейси удивленно поднял брови:

– Вот уж не думал, что эта женщина заметила меня. Как это она могла запомнить какого-то бездомного парня?

– Я думаю, ее выражение «уличные» объясняет то, что она тебя запомнила. По ее словам, в тот день она видела в доме двух парней и одну девушку.

– Ну да. Наверное, это были Брэндон и одна девушка, с которой мы иногда видимся в парке. Ее зовут Вонда.

– Вы регулярно бывали у Джулии?

– Я был у нее четыре или пять раз, и обычно мы всего лишь заходили за ней с Рамоной в свободные дни, чтобы прогуляться. Тогда нам просто не повезло, что ее мать оказалась дома. Вонда все восхищалась, как одевается Джулия, когда мы пару раз проводили вместе время у фонтана.

– Ты имеешь в виду здесь, в парке?

– Да. Потом Джулия сказала мне, чтобы я привел к ней Вонду в следующий раз, когда ее встречу. Она хотела отдать ей всю эту одежду, которая вызвала у нее такое восхищение. Мы уже собирались уходить, когда вернулась мать Джулии. У нее был такой вид, как будто мы собирались вынести из дома фарфор или что-нибудь типа этого.

– Весьма щедро со стороны Джулии. Это было типично для нее?

Кейси пожал плечами:

– Да вроде того. Но она всегда хотела, чтобы все знали о ее благотворительности. Извините, с моей стороны, конечно, не очень красиво говорить такое с учетом обстоятельств.

– Ты когда-нибудь оставался с Джулией наедине?

Парень испуганно взглянул на нее:

– Вы думаете, я имею какое-то отношение…

– Нет-нет, – поспешила успокоить его Элли, сделав шаг назад, чтобы у него было больше пространства. – Ничего подобного, Кейси. Я задала этот вопрос только для того, чтобы понять, насколько хорошо ты знал Джулию. Это может помочь соотнести твои впечатления с контекстом событий.

– Ладно, хорошо. Мы никогда ничего не делали с ней вдвоем. Правда, несколько раз после общения в компании с остальными мы шли с ней вместе в одном направлении. Однажды все рано разошлись, и мы пошли посмотреть новую часть Хай-Лайн, когда она только что открылась. Но в основном, как я уже говорил, мы знали друг друга через Рамону.

– И я так понимаю, тебе известно, что случилось с Джулией этой ночью?

– Что она умерла? Конечно. Рамона позвонила мне, и я приехал к ней. Она сказала, мать Джулии не верит, что она покончила с собой. Вы поэтому нашли меня?

Этому парню совсем не обязательно было знать о том, что Элли и ее партнер расходятся во мнениях по данному вопросу.

– Ты, судя по всему, хороший, откровенный парень, Кейси.

Он прищурился:

– Стараюсь.

– Ну, так будь со мной откровенен. Что ты можешь сказать о Джулии, о чем не захотел бы говорить ее лучший друг?

– Что тут можно сказать. Она из очень богатой семьи. Красивая. Похоже, у нее были проблемы с родителями. Она постоянно ссорилась с матерью, говорила об отце, старалась проводить с ним больше времени, считала, что на нее не обращают внимания. А в остальном была вполне нормальной.

– У нее был бойфренд?

– Нет, постоянного не было. Она рассказывала мне, что познакомилась несколько недель назад с каким-то парнем, но я не спрашивал, чем это кончилось.

– Что за парень?

– Понятия не имею. Она упомянула о нем только однажды. Как я уже говорил, мы оба дружили с Рамоной, но не между собой. Это произошло как раз в один из тех немногих случаев, когда мы были с ней вдвоем. Мы сидели тогда в заведении «Блэк энд Уайт».

Элли с трудом сдержала улыбку. Это был небольшой бар в Ист-Виллидж, где иногда воскресными вечерами играл ее брат Джесс со своей группой «Dog Park». Она всегда поддразнивала Джесса, говоря ему, что в заведении полно подростков с поддельными удостоверениями личности. Однако тот верил, что это следующий CBGB.

– Рамона вызвала такси, а я проводил Джулию домой. Она изрядно выпила и все говорила, что ей хочется позвонить этому парню. Мне это показалось забавным, и я начал ее подзадоривать. Потом Джулия сказала, что у нее даже нет номера его мобильного телефона, что она вроде как не должна была ему звонить или что-то в этом роде. Все это было немного странно.

– А Рамона знает номер этого парня?

– Не уверен. Джулия сказала, что Рамона не одобряет это знакомство.

– Почему Рамона его не одобряла?

– Помните, я вам говорил о ее проблемах с отцом? Скажем так, это проявлялось в предпочтениях Джулии в отношении мужчин. Рамона постоянно пыталась убедить ее посетить врача в связи с этим. Из слов Джулии насчет неодобрения со стороны Рамоны я понял, что это какой-то пожилой мужчина.

– О каком возрасте идет речь?

– Ну, конечно, не о возрасте Хью Хефнера. Но я думаю, тому парню прошлым летом было около тридцати! Рамона тогда прочитала ей целую лекцию, и у меня сложилось впечатление, что с тех пор Джулия перестала с ней откровенничать.

В любой другой ситуации Элли посмеялась бы над тем, что тридцатилетнего мужчину называют «пожилым». Но если тридцатилетний мужчина вступает в отношения со старшеклассницей, он уже не просто пожилой, а старый.

– А почему ты решил, что она перестала откровенничать с Рамоной?

– Рамона, похоже, верила Джулии, когда та говорила, будто ей нужно читать, заниматься и всякое такое. Может быть, я чересчур подозрителен, но мне казалось, что она лжет. Однажды она сказала, будто собирается на крышу отеля «Стандард» с Маркусом, но потом Рамона выяснила, что Маркус был на дне рождения их одноклассницы. Рамона тогда здорово разозлилась. В другой раз Джулия сказала Рамоне, будто заснула под телевизор, и я сразу понял, что это ложь. Сегодня, когда она не пришла на встречу, я подумал, что это ее очередное таинственное исчезновение. Сейчас я чувствую себя просто отвратительно.

– А как насчет ее друзей? По-твоему, они любили ее?

– Да вроде. Они обе, конечно, отличались своим несколько необузданным поведением от всех этих примерных девочек из их школы, но Рамоне доставалось за это больше, чем Джулии. Отец Джулии позволял ей некоторые вольности. По сравнению с семьями ее одноклассников семья Рамоны считается бедной.

– А в чем заключались вольности Джулии или, как ты сказал, необузданное поведение? Много алкоголя? Наркотики?

– Нет, пила она не больше других. Может быть, изредка курила марихуану. Трудно объяснить. Знаете, она проявляла большее любопытство в отношении окружающего мира, чем это обычно свойственно детям из богатых семей.

– Странно. Я выросла в Канзасе и всегда считала, что дети из богатых семей в Нью-Йорке, как никто другой, интересуются окружающим миром.

– Я имею в виду не летние каникулы в Париже, а прогулки по центру города, поездки на метро. – Он понизил голос. – Дружба с людьми, имеющими другой социальный статус. Стремление не быть испорченными сопляками, какими их воспитывали.

– И какой социальный статус имеешь ты?

Элли старалась не смотреть на пятна на воротнике и потертых рукавах рубашки Кейси.

– Чертовски низкий. – Парень бросил взгляд на свои матерчатые тапочки. – В настоящее время я обитаю в Центре Надежды. Они называют это «временным жильем для молодых людей, принадлежащих к группе риска». Для всех остальных это приют для бездомных.

– Там живут и другие ребята, которые приходили с тобой в особняк Джулии, – Брэндон и Вонда?

– Брэндон – да, а Вонду я там не видел уже около недели.

– Тебе известны их фамилии?

По словам Кейси, Брэндон носил фамилию Сайкс, и ему было шестнадцать лет. Кейси видел его сегодня, и он, по всей вероятности, должен вернуться вечером в приют. Вонде было как будто девятнадцать, но Кейси подозревал, что она моложе. Ее фамилия была ему неизвестна, и как с ней связаться, он не знал.

– И что, приют – самое лучшее для тебя место?

– Пока я не выиграю в лотерею, мне придется жить там. Я так полагаю, имена, фамилии и адреса вам нужны для полицейских отчетов.

Хэтчер вытянула руки вперед и повернула их ладонями вверх:

– Я уже говорила, что мне приходится очень много печатать на работе. И тебе действительно лучше во временном жилье для молодых людей, принадлежащих к группе риска, чем в собственной семье?

Элли не являлась социальным работником, но она чувствовала, что было бы неправильно оставить этого парня в приюте, не попытавшись хотя бы навести о нем справки.

– Моя семья живет в Айове и, скажем так, в настоящее время не очень заинтересована в том, чтобы быть моей семьей.

– Как бы то ни было, я должна установить твою личность.

– Кажется, вы сказали, что у меня нет никаких проблем.

– Никаких проблем у тебя нет, но я должна быть уверена в том, что составленный нами официальный документ не содержит ложную информацию. – Непреклонный взгляд ее устремленных на него глаз был способен вызвать дрожь. – Мне очень жаль, Кейси. Я должна задокументировать показания каждого свидетеля. Не волнуйся. Все в порядке.

– Но…

– Дело не в твоей внешности. Я заметила, ты не сразу ответил на вопрос, не является ли «Кейси» прозвищем.

Последовала пауза, длившаяся не меньше пяти секунд, после чего Кейси вздохнул и достал из заднего кармана потрепанный бумажник из коричневой кожи.

Водительское удостоверение, выданное в штате Айова. То же лицо. То же стоическое выражение, маскирующее нежность, которая сразу бросилась в глаза Элли, как только Кейси вышел из стойки на руках. Дата рождения: 16 марта 1992 года. Зеленые глаза. Полное имя: Кассандра Джейн Хайнц.

– Рамона знает?

Он кивнул, глядя на носки своих ботинок.

– Да. Мы не говорили об этом, но она знает.

Хэтчер похлопала его по плечу, как подбодрила бы любого другого мужчину на его месте.

– Спасибо. Мы дадим тебе знать, если нам от тебя еще что-нибудь понадобится.

Кейси наблюдал за тем, как полицейские детективы шли в сторону Уэверли. Даже сзади он видел, что они оживленно беседуют. Мужчина хранил молчание в течение всего разговора, но Кейси заметил выражение его лица, когда тот увидел его водительское удостоверение. Ей все было безразлично. Ему – нет. Так, похоже, всегда и бывает.

Глядя на увозивший их неприметный синий седан, он задумался, правильно ли себя вел. Он сказал им то, что они хотели знать о Джулии, но сказал не все. Далеко не все.

Одна маленькая ложь – даже не ложь, просто тайна – не могла ничего изменить. А если раскрыть одну маленькую тайну, это причинит Рамоне дополнительную боль. Он сделал это не ради себя, а ради Рамоны.

Кейси опять встал на руки, пытаясь отогнать ужасное чувство, что он все-таки совершил ошибку.

Глава 13

Билл Уитмайр неотрывно смотрел на жену, которая сидела, скрестив ноги, на кровати и гладила пуховое одеяло. Он вспоминал, как она – когда они еще жили здесь постоянно – напоминала себе вслух о том, что уже достаточно тепло и пора убрать одеяло в кладовую, а вместо него укрываться хлопчатобумажным покрывалом, столь любимым ею.

С тех пор минуло много времени, их визиты в город стали непродолжительными, и нужда даже в самых незначительных переменах отпала.

На кровати перед ней лежали веером, словно карты таро, брошюры. Их принес ее психотерапевт, незадолго до этого нанесший ей визит. Билл слышал их разговор в вестибюле. Моральная поддержка. Групповая терапия. Билл, который никогда не был поклонником психотерапии, отдавал предпочтение индивидуальным сеансам.

Психотерапевт также предупредил, что им могут потребоваться семейные консультации. Чем быстрее, тем лучше. Он сказал Кэтрин, что большинство родителей, потерявших детей, разводятся в течение трех лет.

У Билла возникло искушение броситься вниз и вышвырнуть психотерапевта на улицу. Использовать смерть ребенка, чтобы посеять в душе Кэтрин страх по поводу их брака? Однако, раздираемый любопытством, он продолжал подслушивать, наблюдая за ними с лестничной площадки второго этажа. Ему хотелось услышать, как его жена защищает себя. Как она защищает их брак и семью, которую они создали. Как она скажет врачу, что они будут счастливы вместе.

Вместо этого она слушала монотонное бормотание психотерапевта.

– Это не означает, что вы и Билл не преодолеете это несчастье, – говорил он. – Некоторые супруги еще больше сближаются. Между ними формируется неразрывная связь, основывающаяся на воспоминаниях об их утраченном ребенке. – Психотерапевт соединил пальцы рук, демонстрируя эту самую связь, которая может объединить ее с мужем.

Когда жена наконец заговорила, она произнесла слова, которые Билл никак не ожидал услышать от нее.

– Вы провели со мной достаточно много сеансов, чтобы понять, что Билл не способен сформировать неразрывную связь ни с кем, не говоря уже обо мне.

После смерти Джулии, его Бэби Джей, прошло меньше суток, а у Уитмайра уже возникло ощущение, что мать его детей ускользает от него.

Это началось в промежуток после ухода полицейских детективов и до прихода психотерапевта. Она лежала на кровати, а он попытался прилечь рядом. Обычно это она искала физической близости во время сна. Это она прижималась к нему и толкала его локтем, чтобы он обнял ее. Билл обычно отворачивался, избегая чрезмерного тепла.

Но сегодня это он тянулся к ней. Он прижался грудью к ее спине и крепко обнял ее обеими руками. И это Кэтрин оттолкнула его и отвернулась, сделав вид, будто спит, хотя сон никак не шел к ней.

В отличие от своей жены – как и в отличие от большинства людей – Уитмайр никогда не стал бы читать все эти брошюры или оглушать себя транквилизаторами в надежде на то, что жизнь волшебным образом изменится к лучшему.

Он хорошо знал свою супругу, и способность решать проблемы не входила в число ее достоинств. Решать проблемы было в его компетенции. Даже в отношении студии на Лонг-Айленде все практические вопросы Билл решал сам.

Он говорил ей, что ему лучше работается там. Он говорил ей, что город утомляет его. Но он знал, что будет жить в особняке, если она и дети того захотят. Он знал, что детям предстоит еще долгие годы учиться в школе.

Однако Кэтрин отказалась принимать решение. Она составляла бесконечные списки «за» и «против». Она говорила о своей любви к пляжу. О комфортной жизни в Ист-Хэмптоне. О своих подругах, которые проводили там большую часть времени. Она задавалась вслух вопросом, достаточно ли взрослые дети, чтобы их можно было оставлять на неделю без присмотра, но никогда не находила ответа.

И тогда решение принял он. Поговорив с Джулией и Билли – двумя самыми волевыми и самыми громкоголосыми детьми на свете, – он отказался от аренды студии в городе и создал собственную студию на Лонг-Айленде. Два года спустя он все еще выслушивал пассивно-агрессивные комментарии Кэтрин на тему, как сильно она скучает по городу.

Биллу нужно было снова решать эту проблему. Сейчас она отталкивала его, но он знал, что она никогда от него не уйдет. Он также знал, что со временем она начнет выздоравливать – не благодаря этим дурацким брошюрам и болтовне психотерапевта, а после того, как они найдут ответы на свои вопросы.

Поначалу Уитмайр думал, что они мыслят одинаково. Эти офицеры полиции вели себя столь бесцеремонно, когда нашли тело Джулии. Никогда он не видел Кэтрин такой злой и исполненной решимости.

Но когда эти двое детективов вернулись вечером, чтобы еще раз произвести осмотр, огонь, который он видел в ее глазах, потух, уступив место слабой надежде: «Похоже, они заинтересованы в том, чтобы выяснить, что случилось с Джулией, не так ли? Они знают, что делают, правда?»

«Свыше пятидесяти процентов супружеских пар разводятся в течение трех лет», – предупредил психотерапевт.

Только не они. Ведь не развелись же они после стольких лет.

Билл знал, как решить эту проблему. Он спустился по лестнице в свой кабинет, снял телефонную трубку и набрал номер.

Глава 14

Еще из вестибюля своей квартиры Элли услышала дребезжание динамиков телевизора.

– Черт возьми, – произнесла она, толкнув дверь бедром, чтобы закрыть ее за собой. Дверь закрывалась туго из-за множества слоев старой краски на ней. – Миссис Хеннесси всегда говорила, что твой рок-н-ролл лишит тебя слуха. Может быть, уже имеет смысл записать тебя на прием к отоларингологу?

Лежавший на диване Джесс был почти невидим. Его лицо выглядывало из-под шерстяного одеяла, которое она в последний раз видела на своей кровати. Элли услышала что-то вроде стона, после чего увидела у края одеяла пульт дистанционного управления. Музыка зазвучала тише.

– Еще эта безумная баба говорила, что моя музыка приведет меня к алтарю Сатаны.

– И я уверена, если бы она была жива, то сказала бы, что Нью-Йорк – маленький город. Ты все еще дома?

– Кажется, я заболел.

– Великолепно. Напомни мне, чтобы я протерла пульт спиртом.

– Ты рано вернулась.

– Официально я заканчиваю работу в четыре часа, ты помнишь об этом?

– Да, конечно. Не хочешь ли ты тем самым сказать, что официально эту квартиру занимает внучка миссис Долорес Макинтош?

Субаренда Элли была не вполне законной. Джесс подселил ее сюда и теперь на этом основании с комфортом проводил время на принадлежавшем ей диване.

– Не надо придираться ко мне по поводу моей сверхурочной работы. Как ты думаешь, могу я позволить себе кабельное телевидение, понижающее коэффициент интеллекта? «Холмы» – твой излюбленный наркотик, – сказала она, взглянув на экран телевизора.

– Ты все еще живешь в две тысячи девятом году. Мне одно время нравились «Коронованные детки», но то, как они разукрашивают этих девчонок, – это слишком, даже для меня. Ничего личного, сестренка.

– Пожалуйста, не сравнивай меня с пятилетними девочками с вощеными бровями.

Элли когда-то принимала участие в канзасских конкурсах красоты, но исключительно ради того, чтобы заработать деньги на учебу. Даже получив пару призов, она смогла оплатить лишь занятия на вечернем отделении государственного университета Вичиты. Проучилась она там меньше трех семестров.

– После этого я переключился на безупречных арбитров скромности и вкуса, на домохозяек. Ты знаешь, они настоящие. На сто процентов подлинные, реальные домохозяйки. Поскольку поддельные не годятся. Я просто наслаждаюсь этими замечательными дивами.

– От студенток колледжа до нью-йоркских пантер. Я оцениваю это как признак зрелости. У тебя сегодня вечером нет работы?

– Я сказался больным.

– Думаю, твои микробы прекрасно чувствовали бы себя в «Буби Барн».

Ее брат, трудившийся в настоящее время в стрип-баре, в четыре раза перекрыл свой рекорд продолжительности работы на одном месте. Так называемый джентльменский клуб на Вест-Сайд-Хайвэй назывался «Вибрации», но Элли и Джесс предпочитали придумывать для него собственные псевдонимы.

– Ты планируешь встретиться с Капитаном Америкой? – спросил он. – Если нужно, я могу убраться отсюда.

Капитаном Америкой Джесс называл заместителя окружного прокурора Макса Донована с первого дня их знакомства. Элли была убеждена, что, если бы они поженились и отпраздновали пятидесятилетний юбилей свадьбы, Джесс и тогда называл бы его Капитаном Америкой.

– Его вызвали в Рикерс.

– Хочешь что-нибудь поесть?

Это приглашение обычно завершалось тем, что Джесс выбирал заведение, торговавшее едой на вынос с доставкой, Элли платила, а он потом съедал львиную долю того, что им привозили.

– Я пока еще не голодна. Ты хочешь, чтобы я тебя накормила? Будешь куриный суп?

– Нет. Я еще немного полежу и позвоню в гастроном.

– У меня сегодня был вызов к Биллу Уитмайру.

– Ты не шутишь? К самому Биллу Уитмайру?

– У него в доме есть лифт.

– Это же Билл Уитмайр. В его доме должны быть лифт, водосточные трубы и стриптизерши в каждой комнате. Пожалуйста, скажи мне, что ты подсунула ему демозапись «Дог Парк».

1

Блэкаут – серьезная авария в энергосистеме.

2

«Миссия Боуэри» – крупное благотворительное мероприятие.

3

Стэн Лорел и Оливер Харди – американские киноактеры, комики, одна из наиболее популярных комедийных пар в истории кино.

4

CBGB – музыкальный клуб в Манхэттене, существовавший с 1973 по 2006 год.

5

«Amnesty International» – международная правозащитная организация.

6

Эндрю Дайс Клэй – американский актер-комик, сценический персонаж которого отличается презрением к женскому полу.

7

Ничего, кроме гангстерских штучек, детка (англ.).

8

И теперь вы все, кореша и проститутки, знаете, что я чувствую (англ.).

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.