Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Выше Радуги

ModernLib.Net / Детская фантастика / Абрамов Сергей Александрович / Выше Радуги - Чтение (стр. 8)
Автор: Абрамов Сергей Александрович
Жанр: Детская фантастика

 

 


– Немного есть, – ответил Алик.

– Плохо, – поморщился Леший. – Скромность, конечно, украшает, но злоупотреблять ею не следует. Какой последний результат на тренировке?

– Сто девяносто восемь, – ответил Пащенко.

– Отлично. А у тебя?

– Двести пять, – сказал Алик.

Леший даже присвистнул.

– Ну, отец, ты дал! Никак, на рекорд мира замахнулся?

– Не буду злоупотреблять скромностью.

– И правильно. Если не остановишься, годика через три-четыре начнём штурмовать. А пока с осени – оба в мою группу. Возражения есть?

Возражений не было.

– Кто из сильных сегодня выступает? – спросил Алик.

– Советую присмотреться к двоим, – сказал Леший. – Номер семь – Баранов и номер одиннадцать – Файн.

– Ты их знаешь? – обратился Алик к Пащенко.

– Фаина знаю. Длинный такой, в очках. Стилем «фосбюри» прыгает.

– Спиной к цели, – презрительно протянул Алик.

– Когда цель не видишь – не так страшно, – пошутил Леший и, посоветовав напоследок: – Бойтесь Фаина, опасный конкурент, – умчался дальше – другим советы раздаривать.

Репродуктор потребовал участников соревнований к построению на парад. Построились. Под гремящий металлом марш прошествовали мимо трибун, встали на футбольном поле. Выслушали три кратких речи, вытянулись по стойке «смирно», пока флаг поднимали. Всё как в районе, только поторжественнее. Разошлись кто куда. Бегуны – к месту старта. Метатели – к своему бетонному кругу. Прыгуны – в сектор для прыжков. Судей на сей раз за алюминиевым столом было побольше, знакомых среди них что-то не видно. Обеспечено максимальное беспристрастие. У Алика – семнадцатый номер, у Вешалки – третий.

– Не повезло, – посетовал Валерка.

– Не бери в голову, – утешил его Алик. – Борись не с соперником, а с планкой. Она без номера.

Начальная высота – сто шестьдесят сантиметров. Детские игрушки…

Никто не сбил планку. Даже вторая попытка никому не понадобилась. Сразу видно: собрались лучшие в городе.

Сто шестьдесят пять. Ветерок откуда-то возник, нагонял тучу.

– Как бы дождь не полил, – сказал Валерка.

Вот когда придётся пожалеть о том, что не в шиповках прыгаешь. Размоет сектор, начнут тапочки по грязи елозить – разве прыгнешь? Станешь думать, как бы не упасть… Нет, зря Алик шиповками пренебрёг. Говорил ему Александр Ильич: пожалеешь, намаешься в тапочках, не в зале прыгаем. Кто не в зале, а Алик как раз в зале тренируется. Решил: с завтрашнего дня переходит на шипы. Просит у отца деньги, едет в магазин «Динамо» и отоваривается. Хватит кустарничать! А тренировки перенесёт на свежий воздух, на площадку в саду. И плевать на малышню: пусть смотрят на «дядю чемпиона», не сглазят…

Сто семьдесят на табло. Осмотрелся: борьбу продолжают все, никто не вылетел. Однако новая высота пошла труднехонько. Кому-то три попытки для её одоления потребовалось, а кому-то и трёх не хватило.

– Меньше народу – больше кислороду, – пошутил Пащенко, и по неожиданно плоской шутке Алик догадался, что друг волнуется.

– Всё будет тип-топ, Валера, держи хвост трубой.

Самому Алику тревожиться не о чём. Прыжки идут, как отрепетированные. Да они и вправду отрепетированы.

Сто семьдесят пять.

А занятно Файн прыгает. Разбегается по дуге к планке, взвинчивается в воздух штопором, зависает на долю секунды, прогнувшись, и – взял высоту. С первой попытки. Пижонит: толчковая нога – в шиповке, правая – в одном носке.

Алик примерился к высоте, отсчитал шаги до места начала разбега, пошёл на планку. Толкнулся сильно, взлетел хорошо, а при переносе тела задел планку коленом, упал на маты вместе с ней.

– Толчок слабый, совсем без запаса прыгнул, – сказал Валерка. – Что с тобой, Радуга?

Сам-то он высоту одолел, не поскользнулся.

– Спасибо за совет, – буркнул Алик, не надевая тренировочный костюм, побежал по полю: двадцать метров вперёд, двадцать назад – для разминки.

Догадывался: не в толчке дело. Хороший толчок был, как обычно. Не почувствовал тела – вот беда. Соберись, Алик, не расслабляйся…

Вторая попытка. Разбег… Толчок… Есть!

Пошёл на место, недовольный собой. Натянул костюм, сел, ноги вытянул.

– Опять запас минимальный, – недоумевал Пащенко. – Силы бережёшь?

Алик промолчал. Сил он не берёг, прыгал «на полную катушку». Что-то не срабатывало в отлаженном механизме прыжка. Что? И откуда-то вдруг появилось волнение, мандраж какой-то. В животе засосало. От голода?

Встал, сделал несколько наклонов, приседаний. Вроде отпустило. Пащенко на него с удивлением поглядывал, но в разговор не вступал: захочет Алик – сам заговорит, а пока пусть отмалчивается, если такой стих напал.

Тактичный человек Вешалка…

Высота – сто восемьдесят. Человек десять в секторе осталось. Пащенко уже первый прыгает.

Взял с первой попытки. Красивый у него полёт. Всё-таки «перекидной» – это вам не «фосбюри-флоп», тут – естественность, лёгкость, стремительность. А «фосбюри» – придуманный стиль, вымученный.

Файн так не считает. Берёт высоту «вымученным» стилем с первой попытки.

Алик ещё раз разбег проверил: двенадцать с половиной шагов – точно. Когда он прыгал, не видел никого, даже трибун не слыхал – начисто выключался.

Но в голове словно контролёр включился. Следил за тем, как Алик бежал, даже шаги подсчитывал, учёл силу толчка, положение тела при взлёте. И, как бесстрастный свидетель, отметил холодное прикосновение планки к левому колену. Сбил!

Сороконожку спросили: с какой ноги ты начинаешь идти? Сороконожка задумалась, принялась считать, перебирать варианты и… не сумела шагнуть. Она не знала, с какой ноги начинать.

Алик сейчас напоминал себе эту сороконожку. Просчитывает, как бежит, как летит, а в результате – фиг с маслом. Отключить бы проклятого контролёра, не думать ни о чём – только прыгать. Автоматически, запрограммированно… И всё же: где ошибка? Что-то не получается при переходе через планку… Не скоординированы движения. Как? Маховая нога идёт над планкой… Здесь всё в порядке. Дальше – таз и толчковая нога. Вот где ошибка! Не успевает вытащить ногу. Надо резче…

Но во время прыжка – не думать о нём. Приказал себе: слышишь? Не думать!

Легко сказать – не думать. Пошёл на вторую попытку, сконцентрировал внимание только на планке. Вон она – тоненькая, матовая, лёгкая. А если представить себе, что нет её вовсе? Прыгай для собственного удовольствия и – повыше… Нет, есть планка, лежит она на крошках кронштейнах, чуть подрагивает…

Взял высоту.

Но как тяжко идёт дело! И вроде спал нормально, никаких волнений не наблюдалось, с Дашкой не ссорился, с родителями – мир и благолепие… Перетренировался?

А Валерка Пащенко уже впереди Алика – по попыткам. И летающий Файн впереди. А у Баранова тоже два завала имеются. Остальные участники – подальше, отстали.

Сколько остальных? Раз, два, три… Пятеро. Алик – шестой.

Высота – сто восемьдесят пять. Ещё вчера – тренировочная высотка. Как сегодня будет?

Пащенко… Зачастил ногами-ножницами, рыжие кудри – в разные стороны под ветром, толчок… Молодец, Валерочка! Чистым идёт, все рубежи – без осечек.

Очередь Алика.

– Отец, толкайся на полстопы ближе к планке.

Обернулся. Александр Ильич стоит, лицо сердитое…

Не оправдывает ваш талантливый ученик надежд… А совет испробуем. На полстопы ближе – значит, отсюда.

Вернулся к началу разбега, сосредоточился.

– Резче разбег!

Это уже в спину крикнул Леший. И Алик припустился к планке, оттолкнулся, перелетел через неё и, видно, задел напоследок: закачалась она, одним концом даже запрыгала на полке. Удержится?.. Удержалась.

Алик полежал секундочку на тёплых матах, успокаиваясь. Что ж, вторая попытка на сей раз отменяется. Может, пошло дело, вырвался из заколдованного круга? Будем надеяться…

Вернулся, молча посмотрел на Александра Ильича: как, мол?

Тот сердит по-прежнему.

– Облизываешь планку. Силы где? Шлялся по ночам?

– Спал дома.

– Так я тебе и поверю… Такое ощущение, что ты потерял прыгучесть. Прыгаешь, как приготовишка…

Ушёл. Всего хорошего, Александр Ильич. У вас одно ощущение, у Алика другое. Ощущает он, что любите вы одних чемпионов-рекордсменов. Двести пять – такой результат вас устраивает. Сто восемьдесят пять сантиметров – побоку ученика, бездарен он, неперспективен. Обидно…

– Распрыгался, наконец? – спросил Пащенко.

– Надеюсь.

– А может, ты хочешь мне первенство уступить? Спасибо, не приму подарка. Только в день рождения.

– А я авансом.

– Скорее долг отдаёшь. День рождения у меня в апреле был.

Посмеялись, и вроде легче стало. И следующая высота уже не казалась Алику неодолимой. Подумаешь – сто девяносто сантиметров. Брали – не промахивались…

Между прочим, хвалёный Баранов выбыл из соревнований. Пошёл отдохнуть. Похоже, ещё одна надежда Лешего не оправдала себя. А почему, собственно, ещё одна? Алик-то прыгает и сдаваться не собирается. Сто девяносто, говорите? Подать сюда сто девяносто!..

Пошёл Пащенко. Раз, два, три – высота наша!

– Хорошо, Валера!

– Тебе того же, Алик.

Спасибо… Разбежался. Толчок… Ах, чёрт, опять ногу не вытянул вовремя…

– Алик, у тебя зад не поспевает за всем прочим.

– Чувствую.

Прав Пащенко. А почему не поспевает? Не хватает толчка? Сильнее надо? А сильнее вроде некуда…

Файн, между прочим, тоже сбил планку. И тоже задом. Хоть слабое, но утешение.

Вторая попытка. Разбег… Не получилось. На этот раз Алик сбил планку грудью, даже не допрыгнул до высоты.

Пришёл страх. Что-то больно сжималось в груди, как перед экзаменом – бывало такое знакомое ощущение! – когда из тридцати билетов пять не успел выучить. И думаешь с замиранием сердца: а вдруг попадётся как раз один из пяти? Здесь то же: а вдруг не возьму высоту?

Утешал себя: вздор, высота обычная, привычная высота. Но сороконожка уже принялась за отвлекающий внимание подсчёт, а страх делал ноги ватными, беспомощными: не то чтобы толкнуться как следует – и разбежаться-то трудно…

Короче, не взял высоту. Снова сбил планку, пошёл к своему стулу, молча одевался.

– Уходишь? – спросил Пащенко.

Он понимал, что товарищу сейчас не нужны утешения. Особенно от того, кто счастливо продолжает прыжки, претендует на победу.

А ведь всё вышло по-пащенковски: подарил ему Алик первенство в счёт грядущего дня рождения. Нет, не подарил – в борьбе уступил, с великой неохотой, с душевными муками. Уступил, потому что оказался слабее – он, Радуга, который Пащенко до сих пор за равного соперника не считал!..

– Пойду. Счастливо допрыгать.

– Я позвоню.

– Ага.

Пошёл вдоль гаревой беговой дорожки к раздевалкам. Уже ныряя под трибуны, обернулся, увидел: Пащенко преодолел сто девяносто пять сантиметров, бежал от планки, высоко, по-чемпионски, подняв руки.

Алик не понимал, почему он, одолевавший на тренировках два метра пять сантиметров, не сумел показать здесь хотя бы близкий результат? Двадцати сантиметров до собственного рекорда не допрыгнул. Почему? Почему? Почему?..

А если…

Нет, не может быть! Алик даже головой затряс, как намокший кот. Здесь что-то иное – обычное, спортивное.

И всё же другого объяснения не было: дар пропал. Без предупреждения, без снисхождения – как и было обещано.

Когда Алик нарушил условие? Вроде не было такого – не солгал никому. И вдруг вспомнилось: стройка, комната на втором этаже, бидон с краской, разбитое стекло…

Он же обманул прораба, спасая Дашкину честь! Ну и что с того? Главное – обманул, а причины обмана никого не интересуют. Как сказано: «ни намеренно, ни нечаянно, ни по злобе, ни по глупости, ни из жалости, ни из вредности».

Но ведь три дня с тех пор прошло, а дар исчез только сегодня. Сегодня ли?..

В Алике боролись двое: один – испуганный, сопротивляющийся, не верящий в беду; другой – холодный, рассудительный, всё понимающий. И этот «холодный» знал точно: в последние дни на тренировках Алик в высоту не прыгал. Только – бег, перекладина, физические нагрузки на воздухе. А дар, естественно, исчез как раз в тот момент, когда Алик произнёс сакраментальное: «Моя работа, товарищ прораб!»

Хотел быть рыцарем? Будь им, на здоровье! Только прыгать-то уже не придётся. Ходи по грешной земле, дорогой рыцарь Радуга…

И, только подъезжая к дому, сообразил: а как же сто восемьдесят пять сантиметров? Взял он их или нет? Выходит, что взял: дело наяву происходило, при большом скоплении свидетелей. Без всякого дара взял, сам по себе…

18

А ночью Алику снова приснился вещий сон – пятый по счёту за такое короткое время. В самом деле, другим за всю жизнь и одного вещего сна не положено, обычные донимают, а пятнадцатилетнему гражданину – сразу целых пять. Да приплюсуйте к тому сеанс телепатии – на уроке по литературе, когда «нечистая сила» общалась с Аликом посредством школьного сочинения. Явный перебор.

И тем не менее – пятый сон.

Будто послала мама Алика на рынок – картошки купить, редиски, лука зелёного, петрушки, укропа. Помидоров – если недорогие. А Алик двугривенный в кармане заначил – на семечки.

Идёт он вдоль рядов, выбирает редис покрупнее. У одной тётки хорош, крепок, да мелковат. У другой – крупный, но стриженый – без хвостиков. А Алику редиска в пучках нравится. И вдруг – есть, голубчик. Как раз то, что хотел, что доктор прописал, как говорится.

– Почём редиска? – спрашивает.

– Пятачок пучок, – слышит в ответ.

Удивился: что за цена такая странная? Больно дёшево. Посмотрел на торговку – ба, знакомые все лица!

– Здрасьте, бабушка.

– Здоров, коли не шутишь, – отвечает ему торговка, в которой – как мы уже поняли – Алик признал весёлую старушку из трубинского леса, могущественную бабу-ягу, властительницу Щёлковского района, а может, и всего Подмосковья. Кто знает?..

– Поговорить надо. – Алик строг и непреклонен.

Но и бабка не сопротивляется.

– Да я для того и на рынок вышла.

– А редиска как же? – удивляется Алик.

– Камуфляж, – бросает бабка, – чтоб не заподозрили враги.

Алик не выясняет у неё, каких врагов она опасается. Просто спрашивает:

– Где побеседуем?

– А здесь и побеседуем, – чуть ли не поёт бабка. – Ты за барьерчик зайди, сядь на бочечку. Она хоть и сырая, зато крепкая.



Алик ныряет под прилавок, ощупывает бочку.

– Что там?

– Огурчики, – суетится бабка. – Тоже для камуфляжа.

– Малосольные?

– Они. Никак, хочешь?

Любит Алик хрупать малосольным огурцом, трудно отказаться от искушения.

– Пожалуй, попробовал бы, – борясь с собой, говорит он и тут же сурово добавляет: – Для камуфляжа, конечно.

– Да разве я не понимаю? – Бабка достаёт огурец – крепкий, лоснящийся от рассола, в мелких пупырышках, а к нему – горбуху чёрного хлеба. Царская еда!

Алик даже забыл, зачем ему баба-яга понадобилась. Но ничего, зато она помнит.

– Как соревнования прошли? – интересуется.

– Плохо, – отвечает Алик с набитым ртом.

А бабка-иезуитка хитренько спрашивает:

– Что так?

– А вот так. Ваша работа?

– Отчасти моя, – серьёзно говорит бабка. – Отчасти – коллеги постарались.

– Какие коллеги?

– Ты с ними знаком. Почтенный джинн Ибрагим Бекович Ибрагим-бек и уважаемый профессор, доктор наук Брыкин.

– А вы и Брыкина знаете?

– Не имею чести, – поджимает губы баба-яга. – У него другие методы волшбы – современные, научные. И другой круг общения – чисто академический.

Чувствовалось, что бабка не одобряет ни научных методов Брыкина, ни его коллег-академиков. Не любит нового, по старинке жить предпочитает.

– Чем же я вам помешал? – В голосе Алика слышится неподдельное горе. – Прыгал себе, никому о вас не рассказывал…

– А рассказал бы – поверили?

– Нет.

– То-то и оно. Ты нас, внучонок, сюда не приплетай. Предупреждали тебя: соврёшь – прощайся с даром. Предупреждали или нет?

– Ну, предупреждали… Что ж я, нарочно соврал?

– А то нечаянно? – возмущается баба-яга. – Всё продумал, прежде чем на себя напраслину взять.

– Так ведь напраслину…

– А нам какая разница? Есть факт.

– Даже суд не берёт в расчёт голый факт, всегда рассматривает его в совокупности обстоятельств, – сопротивляется Алик. – А у меня налицо – смягчающие обстоятельства.

Баба-яга ловко отрывает от пучка головку редиса, трёт её о рукав телогрейки, кидает в рот, хрустит. Говорит равнодушно:

– Обратись в суд. Так, мол, и так, обдурила меня баба-яга, отняла умение прыгать через палку, не вникнув в суть дела. Подойдёт? – и хрустит редиской, и хрустит. Прямо как орехи её лопает.

Алик отвечает:

– Вы меня не поняли. Я про суд для примера сказал.

– И я для примера. Пример на пример – копи опыт, пионер.

– Я – комсомолец, – почему-то поправляет Алик.

А она и рада поправке.

– Тем более. Где твоя комсомольская совесть? Обещал условие блюсти? Обещал. А нарушил – плати.

В её руке, откуда ни возьмись, появляется ещё один огурец. Она протягивает его Алику, и он машинально начинает хрустеть – не тише, чем баба-яга редиской.

– И потом, чего ты суетишься зазря? – спрашивает она. – Тебе дар просто так отвесили, а ты его зачем-то начал тренировками подкреплять. Наподкреплялся до того, что и без дара выше головы сигаешь. А ведь ещё месяц назад не мог. Не мог, внучок?

– Не мог.

– А сейчас можешь. Ну и прыгай себе на здоровье, Дашке на радость. Тренируйся – «по мастерам» запрыгаешь. Без нашей помощи.

– Не запрыгал же…

– Да ты, милый, совсем обнаглел. За паршивый месяц Брумелем захотел стать? А вот фиг-то!

Вокруг них живёт базар, живёт своей угодливо-равнодушной жизнью. Вокруг них продают и покупают, разменивают десятки на рубли, а рубли на гривенники. Вокруг них спорят и ссорятся, милуются и ругаются, ликуют и страдают, и никому нет дела до крепкой бабки в телогрейке и валенках и её внучка-переростка. Но вот кто-то останавливается рядом, щупает бабкину редиску.

– Почём овощ?

– Обед у меня, – огрызается баба-яга. – Не видишь, любимый внучок мне полдник притаранил. Имею я право на обеденный перерыв, имею или нет?

Перепуганный страстным напором покупатель немедленно соглашается, теряется в толпе, а довольная баба-яга обращается к Алику:

– Вот что, милый, иди-ка ты домой, отоспись как следует – без сновидений. Забудь о неудаче на этих… состязаниях. Бери поутру свою Дашку распрекрасную, катай её на речном трамвае, редиской угощай. Отдыхай, в общем. А отдохнув, начинай прыгать. Ведь есть у тебя план, что лесной тренер составил, ведь есть?

– Есть.

– Осваивай. Под лежачий камень вода не течёт. И забудь о вещих снах напрочь. Не будут они тебе больше сниться. Никогда в жизни.

Она гладит Алика по волосам заскорузлой, разбитой работой крестьянской рукой. Да и в самом деле, откуда у неё маникюру взяться? Дрова наруби, печь протопи, редиску-картошку прокопай, прополи, корову подои – тяготы. А колдовство – это так, забавка…

– А зачем вы мне явились? – недоумевает Алик. – Зачем эти сны?

– Глупый, – улыбается баба-яга. – Очень ты своей слабостью в физкультурной науке расстроен был. Помнишь: мщения возжаждал? Ну, решили мы тебе помочь…

– Помогли, называется, – саркастически замечает Алик.

– Неблагодарная ты скотина, – возмущается баба-яга. – А то не помогли? Работать мы тебя научили, а это – главное. А насчёт высоты – не расстраивайся. Что тебе твой Фокин сказывал? Брумель в пятнадцать лет всего на сто семьдесят пять сантиметров прыгал. А ты у нас сто восемьдесят пять запросто убираешь, – помолчала, вспомнила: – Да, кстати: ты Фокина держись, друг он настоящий… Да и рыжий энтот – тоже ничего. Хотя и пижон… Ну, а Дашка – совсем золото. Сколько людей хороших мы тебе подсунули…

Поморщившись от неблагозвучного «подсунули», Алик замечает:

– Фокина с Дашкой я и раньше знал.

– Знал, как же. Знаком был, а не знал. Это, внучок, глаголы са-авсем различные. Ну иди, иди, тебе просыпаться пора. Возьми редисочки в сумку, отсыпь поболе – для камуфляжа…

И Алик уходит. Но вспоминает что-то, возвращается.

– Бабушка, а почему вас трое было? Неужто кто-то один не справился бы? Скажем, вы…

– Почему трое? – вопрос явно поставил бабу-ягу в тупик. Она даже в затылке поскребла – через платок. – Кто его знает… Видать, для таинственности, для пущей наглядности. – Вдруг рассердилась, закричала: – Трое – значит, трое! Три – число волшебное. Три медведя. Три богатыря. Три желания. Три толстяка. Три товарища… А ну, дуй отсюда, пока не сварила!

И тут Алик уходит окончательно.

И просыпается.

19

Великая сила – привычка. Казалось бы: каникулы, валяйся – не хочу. А проснулся в семь утра. Зарядку сделал. По набережной побегал. Покряхтывая, стоял под холодным душем, вызывая уважение у отца (он ещё в постели нежился) и щемящую жалость у матери (она завтрак готовила).

Только-только из-за стола встали – звонок в дверь. Лучший друг Фокин явился – не запылился.

– Привет!

– Здорово.

– Что случилось?

– А что случилось?

– Ты мне невинность не строй, – рассердился Фокин. – Докладывай: почему проиграл?

– Знаешь уже?

– В «молодежке» информация напечатана.

– Что пишут?

– Первое место у Пащенко. – Достал из кармана смятую газету, прочитал вслух: – «К сожалению, юный и перспективный спортсмен Александр Радуга, о котором наша газета рассказывала читателям, не сумел показать хорошего результата и не попал в тройку призёров». Почему не попал?

Версия имелась, придумывать нечего. Да и врать нынче можно без опаски.

– Перетренировался.

– Говорил я тебе…

Алик не помнил, чтобы Фокин говорил о том, но удобней согласиться, не спорить.

– Дураком был, не слушал умных речей.

– Теперь слушай. Собирайся – едем в Серебряный бор купаться.

– Не-а, – лениво сказал Алик. – Дома останусь, – подумал, ещё раз соврал: – Отец просил в бумагах помочь разобраться.

– Надолго?

– На весь день. (Врать так уж врать.)

– Жалко… А может, выберешься? Попозже…

– Если только попозже. Скорей бы уходил лучший друг, хотелось побыть одному, подумать кое о чём, а поедешь с Фокиным – разговоров не избежать, всяких бодреньких утешений, восклицаний типа: «Всё ещё впереди!»

– Постарайся, старикашка, будем ждать.

Скрылся. Только дверь за ним захлопнулась – телефон трезвонит. Вешалка прорвался.

– Привет!

– Здорово.

– Что случилось?

– А что случилось?

Сложилось неплохое типовое начало беседы-соболезнования. Но дальше Пащенко ушёл от фокинского варианта.

– Я тебе вечером звонил, а ты уже спать улёгся.

– Устал как собака.

– Видно было.

– Поздравляю тебя с победой.

– Надолго ли? Ты к осени совсем озвереешь, на двести десять летать станешь. Как кенгуру.

– Кенгуру прыгают в длину, а там другие рекорды. Боб Бимон: восемь метров девяносто сантиметров.

Теперь Алик уел Пащенко. Пустячок, а приятно. Хотя кто его знает: Вешалка мог с кенгуру нарочно подставиться – для утешения…

– Сдаюсь, эрудит. Двинули в Нескучный сад?

Конец разговора – по типовому варианту.

– Не могу. Отец просил помочь разобраться в бумагах.

– Вечерком увидимся?

– Звони…

Сострадатели… Что-то Дашка запаздывает, не звонит – пора бы. Она тоже «молодежку» выписывает. А, вот и она, Дарья свет Андреевна…

– Алик, что ты делаешь?

Ни тебе «здрасьте», ни тебе «что случилось?»…

– Говорю с тобой по телефону.

– Неостроумно.

– Зато факт.

– Алик, поехали к нам на дачу, шашлыки будем жарить, в лес пойдём, там лес хороший, светлый, хулиганов нет…

Умница Дашка! Ни полсловечка о вчерашних соревнованиях. Чего-чего, а такта ей хватает.

– Дашк, не могу я.

– Почему?

Врать Дашке по шаблону Алик не собирался.

– Есть дело.

– Какое? Секрет?

Ну, какие у Алика от неё секреты? Но говорить не стоило: увяжется с ним, а хотелось побыть одному.

– Потом скажу. Вечером.

– Тогда я тоже не поеду на дачу. Дома посижу. Дождусь, пока позвонишь.

Такой жертвы Алик принять не мог.

– Не выдумывай глупостей. Поезжай, тебя родители ждут. А часам к семи вернёшься. Сможешь?

Обрадовалась:

– Конечно, смогу.

– Тогда я вас целую. Физкультпривет.

Собрал отцовскую сумочку, с недавних пор перешедшую к сыну по наследству, закинул её за спину.

– Ма, к обеду буду.

И отправился знакомой дорожкой в школу. Поздоровался с нянечкой, спросил: открыт ли зал? Переоделся в пустой раздевалке. Никто сюда не заглянет. Нянечка информировала: безлюдно в школе. Половина учителей в отпуск разошлись, а остальные – кто не успел уйти – раньше полдня не заявятся: нечего им здесь делать.

Притащил из подсобки в зал маты: тяжело, конечно, одному, но посильно. Установил стойки. Высоту определил: сто семьдесят пять сантиметров. На ней вчера впервые споткнулся, с неё и шагать решил. Размялся хорошенько. Отмерил разбег. Пригляделся, где толкаться станет. Пару раз с места на планку замахнулся: вроде руки-ноги шевелятся. Можно начинать.

Разбежался, стараясь держать шире шаг, толкнулся в полную силу – шёл, как на рекорд. И прошёл над планкой – не шелохнулась она. Полежал на матах, улыбался, смотрел на высокий потолок – весь в грязных разводах, как небо в облаках. Лето – время ремонтов. Забелят маляры облака на потолке – смотреть не на что будет.

Вскочил, снова разбежался, полез на высоту и… Что за чертовщина: только что одолел планку с привычной лёгкостью, а сейчас – вот она, лежит рядом на матах. Почему?

– Левая нога у тебя, как чужая…

Резко вскочил с матов: кто сказал? У стены на низкой скамеечке сидел Бим.

Алик уставился на него, спросил глупо:

– Откуда вы взялись?

– Из двери, – сказал Бим и встал. – Будем прыгать по порядку. Начнём с техники. Она у тебя минимум пять сантиметров съедает. Спусти планку на метр шестьдесят.

– Не мало ли? – попытался сопротивляться Алик, но Бим мгновенно пресёк сопротивление:

– В самый раз. Не до рекордов пока. И не спорить со мной!

И Алик покорился Биму. Более того: покорился с непонятной радостью, как будто отдавал свою судьбу в хорошие руки. Как щенка.

Только спросил:

– Как вы думаете, что-нибудь получится?

– Из чего? – не понял Бим.

– Ну, из меня…

Бим по-прежнему недоумевал:

– Ты же прыгал на двести пять сантиметров?

– Прыгал… – не объяснять же ему, с чьей помощью прыгал.

– А будешь выше. Иначе я на тебя время не тратил бы. И чтоб осенью обставить Пащенко! Не как вчера…

– А откуда вы знаете про вчера? – спросил и сам удивился: что ни вопрос – глупость несусветная. А ведь вроде малый – не дурак…

– На трибуне сидел, – язвительно сказал Бим. – Ряд двенадцатый, место тридцать второе. Ещё вопросы ожидаются?

– Нет, – засмеялся Алик. Легко засмеялся, без напряжения. Как будто и не было вчерашнего провала и жизнь начиналась только сейчас – в этом светлом и прохладном школьном зале.

– А раз так, начнём помаленьку.

И они начали. И тренировались всего полтора часа; больше Бим не разрешил. Сказал:

– Хватит надрываться. Нагрузки надо прибавлять постепенно. Придёшь завтра в десять ноль-ноль. Идею уяснил?

– Уяснил, – ответил Алик.

А после обеда закрылся в своей комнатёнке и написал стихи. Такие.

Один сантиметр – как прелюдия боя.

Один сантиметр – и кончается планка.

Разбег и… паденье, как плата за плавность

Полёта. А планка уже под тобою…

Трибуны кипят торопливой рекою

Под небом, смешно облаками измятым.

Один сантиметр остаётся невзятым.

Один сантиметр до чужого рекорда.

Так в планах – как с планкой.

И в спорах – как в спорте:

Без жалости схватка и без сантиментов.

Но вдруг не хватает всего сантиметра

(Проклятая планка!..) для взятья рекорда.

И что остаётся? Постыдность побега?

Беспечность уступки? Покорность расплаты?

Нет! Снова упрямо взлетаешь над планкой…

Какое желанное слово: победа!

Прочитал себе вслух, подумал: неплохо получилось. И главное, с ходу, залпом. Есть, конечно, шероховатости, рифма не везде удалась. Отец скажет: мыслишка – из банальных. Так ведь не для печати писал – для себя. А для него сия банальная мыслишка сейчас – самая важная, самая главная.

Кто прыгнет выше Радуги?

Да сам Радуга и прыгнет.

Сам.

Без помощи вещих снов, без мистики, без антинаучной фантастики. А кто не верит – пусть кусает локти: приятного аппетита.

На радостях позвонил Дашке.

– Ты дома? А я стих написал…

– Ой, Алик, прочитай!

– Когда?

– Немедленно.

– Тогда жду тебя во дворе через минуту.

– Через полминуты… – повесила трубку.

Через полминуты – это он успеет. Сунул в карман листок со стихами, хлопнул дверью – чуть штукатурка не обвалилась. Помчался вниз, перепрыгивая сразу через три ступеньки – всё-таки шестой этаж, а не четвёртый, у Дашки – преимущество в расстоянии. Бежал – улыбка в поллица. Шуму – на весь подъезд, как только жильцы терпят. Выскочил во двор, а Дашка уже стоит ждёт, тоже улыбается.

Ох, и счастливый же человек, этот Алик Радуга, позавидовать можно!..



  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8