Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Пастырь Вселенной

ModernLib.Net / Фантастический боевик / Абеляшев Дмитрий Александрович / Пастырь Вселенной - Чтение (стр. 23)
Автор: Абеляшев Дмитрий Александрович
Жанр: Фантастический боевик

 

 


Лея была приговорена к растерзанию стинграми. Володя с тоской отметил, что при этих словах диктор испытал не ужас, не страх за Лею, но даже какое-то мстительное злорадство в адрес своей жены. “Что, доигралась!” – подумалось Володе, который до такой боли сжал челюсти, услышав о решении Императора, что чуть не обломил передний зуб. Володя осмыслил лишь теперь, что относится к своей Лее как к уже умершей – ведь какая живым разница, по существу, что душа умершего где-то там жива, что она куда-то там летит, где-то там его ждет? Когда любимого нельзя будет обнять руками, прижать к себе, смешать с ним дыхания уже НИКОГДА, то это называется, что он умер. Вот и Лея, подумалось Владимиру, воспринималась им как уже умершая. Ведь это не Силлур с неохраняемой почти Лайной – спасти ту, что томилась в самом сердце внутренних тюрем Анданора, было вовсе невозможным. Во всяком случае, не более реальным, чем оживить мертвеца. А еще Володя вдруг с пронзительной отчетливостью осознал, что ему будет даже проще, когда она, наконец, будет казнена – ведь тогда он сможет молиться об упокоении ее души, будет возможным мечтать об их встрече где-нибудь на таких безжалостных теперь небесах, в лучшей жизни... А так она словно застряла между миром живых и мертвых, дразня, бередя сердечную рану Володи тем, что еще жива, и парализуя волю осознанием его полнейшего бессилия. Владимира посещала, конечно, мысль самому сдаться властям – однако его останавливал страх. Перед пытками, которые, он не сомневался, ему будут предложены в избытке. Перед тем, что он мог перед смертью выдать Зубцова, к которому по-человечески испытывал лишь глухую ненависть, но безусловно являвшегося, с другой стороны, одной из ключевых фигур третьего круга Сопротивления и способного, когда его самого арестуют и подвергнут пыткам, действительно нанести своими показаниями сокрушительный удар делу освобождения Земли. А еще Володе думалось порой, что второй этот страх он придумал для того, чтобы как-то оправдать себя в первом, леденящем ужасе перед нескончаемыми пытками, – ведь если его возьмут, то он окажется в перекрестье ненависти всей этой отмороженной планеты, способной и по меньшим поводам на крайнюю степень жестокости. Хоксированный раб в каком-нибудь зверинце через несколько лет бесконечной пытки – такой исход казался Владимиру весьма реальным, попадись он живым в лапы анданорцев.

Володя возвращался порой к мысли изучить правила пользования стридором и бежать с планеты, но этот путь он оставлял для себя открытым лишь после казни Леи. Напрасно оставлял, к слову. Стоявший в ангаре звездолет был теперь ловушкой – во время обыска его якобы не тронули лишь для того, чтобы он стал капканом для землянина – стоило сейчас кому-либо просто сесть в кресло пилота, как купол задвинулся бы, а стридор заполнился бы парализующим сознание газом. И мастера выпытывать показания самыми изощренными методами забрали бы беспомощного Володю уже через 10 минут. На Анданоре, надо сказать, даже наука такая имелась, не переводимая на большинство земных языков, – “искусство вызывать наибольшие физические и моральные страдания с возможно более долгим сохранением тела и сознания преступника”, и множество специалистов на полном серьезе изучали эту дисциплину в военных университетах десять лет кряду перед получением диплома контрразведчика. Володя же даже не знал, что о его персоне в контрразведке вообще догадываются – он как-то поверил Лее, когда та сказала, что его не выдаст.

Да Лея сама и не предполагала, что секретной службе известно и о ее преступном сожительстве с землянином, и даже о том, что имя этого бойца Сопротивления начиналось на букву В. Лею не пытали – ведь в случае пыток она могла бы постараться специальной дыхательной методикой, которой ее обучали в разведшколе, стереть свою память без возможности восстановления. А потому на высочайшем уровне было принято решение поверить ее версии случившегося, тому, что ее, захватив на Земле, подвергли гипнозу и она пришла в себя лишь на Анданоре, уже выложив на холме предмет, который Сопротивление против воли заставило ее взять с собой, – по ночам же с Леей на самом деле работали лучшие гипнотизеры и экстрасенсы Империи и делали это столь чисто, что девушка даже не находила никаких зацепок, по которым могла бы судить о произведенном очередной ночью изнасиловании ее спящего сознания. Поэтому Император, лично следивший за процессом дознания, отлично видел, что Лея лжет, запутывая следствие, и оттого вовсе не заслуживает какого-либо снисхождения к своей персоне. Также Император понимал, что в состоянии шока, в который большинство жителей его Империи были загнаны земной эпидемией, возможны две крайности поведения – панический ужас, способствовавший дальнейшему шествию мора, или ослепляющая ярость, выраженная в самых жестоких формах. Император надеялся, что землянин, безусловно, попытается бежать с планеты – все маленькие космолеты, даже получившие разрешение на вылет, теперь обязательное для любого полета, блокировались в околоанданорском пространстве якобы исключительно с целью карантина и недопущения занесения болезни на далекие колонии; вернее всего было предположить, что землянин постарается бежать на стридоре Леи, поджидавшем его изощренным капканом на прежнем месте.

И вот теперь, через неделю, когда становилось очевидным, что этот В. из Сопротивления затаился где-то на Анданоре, а из Леи более не удалось извлечь какой-либо новой информации, кроме того, что этот самый В. силой захватил Лею на Земле, а потом хитростью сделал ее своей сожительницей, теперь выходило, что землянина надо было захватить любой ценой и ради этого следовало пойти на беспроигрышную провокацию. Тогда-то Император и решил, что публичная казнь в почти не защищенном на вид Зрелищном Центре удовлетворяет всем аспектам сложившейся ситуации – столь вредная паника среди населения сменится лютым гневом, а землянин, как дикарь, наверняка прибудет в Зрелищный Центр, чтобы или спасти, или убить свою любовницу, подарить ей скорую смерть. Такая эмоциональная реакция была вполне в духе дикарей, населявших Землю, и Император верил в успех своего замысла. Тем более что экстрасенсы уверили правителя Анданора, что изменница и землянин испытывают друг к другу влечение в столь высокой степени, что оно уже должно негативно влиять на логическое осмысление ситуации. Надо сказать, на Анданоре не было точного перевода земного слова “любовь”, которое для землян не приобретает негативного оттенка даже при самой сильной степени выраженности. Для анданорцев же крайняя, запредельная любовь являлась страстью негативной и приобретала новое название. Как, например, прохлада – хорошо, холод – плохо, тепло – хорошо, жара – плохо, так же и у анданорцев симпатия (МИРЛИ) – хорошо, любовь (АЛОРЭ) – уже плохо. Император, кстати, уже изучил с десяток самых красивых земных языков, включая русский. И во всех них, как и в других дикарских языках, любовь, счастье, блаженство не обретали негативного оттенка даже при своей явной гипертрофии, вредной для рассудка охваченного ими человека. Кроме самого Императора, реальные цифры смертей на планете были известны лишь нескольким, особо доверенным лицам. Они были куда как хуже обнародованных. Погибших было уже более двенадцати тысяч. Медики честно сказали правителю, что они до сих пор ни на йоту не приблизились к созданию лекарства или хотя бы эффективной вакцины.

Они сообщили Императору, что возбудитель представляет собой обыкновенный вирус анданорского гриппа, эпидемии которого ежегодно прокатываются по Анданору, заражая до половины двухмиллиардного населения имперской планеты и унося около десятка человеческих жизней за эпидемию. Медики утверждали, что этот вирус претерпел искусное генетическое изменение и в обычный анданорский вирус было внесено столько изощренных земных генов, ответственных за выработку разжижающих кровь и разрушающих плоть токсинов, что никто из заболевших, даже при самом лучшем лечении и крепком прежде здоровье, не мог продержаться по эту сторону бытия более семи часов. Император просил медиков спасти хотя бы одного в целях пропаганды, но это было действительно выше их сил. Верховный жрец Ктор предложил заразить Лею стингровой лихорадкой и дать зрителям насладиться зрелищем медленной смерти предательницы. Но Ктор, как всегда, был не прав. Император рад был бы заразить болезнью самого Ктора, так тот надоел Императору своими навязчивыми глупыми советами. Потому как подобное зрелище могло привести лишь к нарастанию паники – люди вновь увидят симптомы болезни и начнут метаться по планете в поисках “безопасного” места, разнося заразу даже туда, куда она по сей день не смогла просочиться.

Казненный министр медицины под пыткой признался, что трансляция заболевшей девушки по стереовидению была идеей Ктора. Хотя уже одно то, что министр обратился за советом не к Императору, а к жрецу, а тот посмел этот совет ему дать, было недобрым знаком грядущей конфронтации. А ведь Анданору сейчас так не нужна была гражданская война между теми, кто останется верен роду Императора, и теми, кто останется верен роду Верховного жреца. Ведь в случае победы Император получит лишь возможность назначить кого-нибудь посговорчивее из родственников Ктора, а сторонники Ктора смогут лишь сторговаться с каким-нибудь изменником из семьи Императора. А когда поколение сменится, наследник ставленника победившей стороны вновь проявит своеволие, и напряжение между властными родами возникнет сызнова. Так что Император хорошо понимал, что сейчас, когда и медицина Анданора, и жертвы, курения и моления, проводимые жрецами по всей планете, не приводили к результатам, нельзя было дать Анданору испить еще и горечь очередной гражданской войны. Война – всегда общение между людьми, пусть на языке оружия. И если она, не приведи небо и Священное Древо, все же началась бы, то эпидемия угрожала бы Империи полным вымиранием. Поэтому сейчас, как никогда, Империи требовалось нечто, способное сплотить всю нацию воедино.

А ничто так не сплачивает людей, как совместно пролитая кровь. Так что Император поддержал идею Ктора о мучительной гибели Леи перед всем народом, но не от лихорадки, бывшей все-таки оружием врага, которое не следовало рекламировать, а от старых добрых стингров, замечательно обгладывающих предателей до костей, не лишая при этом жизни несколько часов кряду. К тому же, подумалось Императору, не поставившему Ктора в известность о самом факте наличия у Леи сообщника с Земли, если она будет умирать от лихорадки, дикарь будет знать, что она обречена, и вернее всего не придет к ней на помощь. А так Император был уверен, что он залезет в ловушку и придет в Зрелищный Центр. Правитель отдал распоряжение личной гвардии, чтобы те тщательно следили за каждым из посетителей Центра, делая это по принципу “всех впускать и никого не выпускать”, особенно лиц, одетых не по погоде тепло. Чтобы не спугнуть дикаря, агентам не следовало проверять документы даже у самых подозрительных личностей. Зато внутри Зрелищного Центра засада готовилась по первому классу – и снайперов, и вооруженных до зубов гвардейцев, и, на крайний случай, баллонов с парализующим газом хватило бы на сотню вооруженных противников, а не то что на одного дикаря, который – Император не сомневался – будет просто не в состоянии пропустить такое упоительное зрелище. А вот на выходе из Центра, под предлогом карантина, проверят уже всех, и досконально, если у землянина хватит выдержки никак себя не проявить.

Правитель распорядился тогда же заклеить все города и веси Анданора голографическими плакатами – стингры повалили обнаженную предательницу наземь и впились зубами ей в бедро и ладонь. Он лично отбирал сюжет для голограммы, объявив конкурс среди придворных художников. Императору хотелось, чтобы плакат вышел изощренно эротичным, словно стингры собираются не только сожрать, но и изнасиловать Лею. И чтобы искаженное лицо девушки несло в себе черты сладострастия боли. Ну, словом, чтобы этот загадочный В. из Сопротивления просто не смог не посетить Зрелищный Центр лично, привлеченный картинкой, как юный скримлик прожектором. Этот же образ решено было в движении транслировать по всем каналам стереовидения в качестве рекламы грядущего зрелища. Для нее даже снялась одна из лучших танцовщиц Империи, и у нее великолепно получились крупные планы – и изогнутая поясница, и упоительное сочленение бедер (вид сзади), мелькнувшее из-под будто ненароком задравшейся, от падения, белой юбочки, – все это было бесподобно. В рекламе казни решено было использовать лицо самой Леи, отснятое в момент, когда предательнице было сообщено, что ее растерзают стингры, – в такую минуту чьи угодно глаза просто светились бы запредельным, животным страхом перед смертью, стоящей месяца непрерывной пытки, – и рекламный стереоролик был готов. Умельцы из министерства пропаганды за считанные часы совместили бьющееся тело танцовщицы с исполненным ужаса лицом Леи со свирепыми стинграми, добавили к этому фоновый запах разогретого женского тела и сделали так, чтобы под конец действие органично выливалось в написанную придворным художником статичную сцену со впившимися в тело хищниками (в этот миг из генератора запаха пойдут яркие кровавые тона), и работа была завершена. Император раз десять кряду просмотрел рекламу и, щедро вознаградив коллектив ее создателей, дал “добро” на выход клипа в эфир.

За остававшуюся до казни неделю надо было сделать так много – и снарядить экспедицию для отлова молодых стингров, и подготовить Зрелищный Центр... В общем, работы хватало всем.

Глава 33

ПОДГОТОВКА К КАЗНИ

Владимир, конечно же, попался в расставленную Императором ловушку. Он решил, что обязательно пойдет в этот чудовищный Зрелищный Центр, он чувствовал, что обязан быть рядом с Леей в ее последние минуты. Дни Владимир проводил в болезненной полудреме дома, перебирая, на пробу, каналы стереовидения и натыкаясь везде на эту страшную рекламу казни, словно бы сотворенную самым извращенным из маньяков – такой отвратительно-эротичной она была при всей ее кровавости. Ночи же Владимир упорно проводил под розовой кулямбой, будучи одет при этом не по погоде легко, на пронизывающем ночном ветру жестокой планеты, сперва подарившей ему его нежную, несчастную, так мечтавшую родить ему ребенка Лею, а теперь отобравшей у него возлюбленную НАВСЕГДА. Анданорское лето, судя по всему, достигло своего зенита – солнце доело-таки снега, теперь остававшиеся лишь по дну редких оврагов, как в Москве в конце апреля. Даже ночью температура не опускалась ниже нуля, а днем так и вовсе было не менее семи по Цельсию. А какая на Анданоре была луна! Всякая земная цепная собака плакала бы от восторга, увидев эту луну. Она была раза в три больше нашей в диаметре, да такого яркого, масляно-розового цвета и светила столь мощно, что можно было разглядеть не только очертания, но и цвета предметов. Владимир всем сердцем беззвучно выл на эту пронзительно тоскливую луну, лежа на дне ямы, образовавшейся по непонятным законам местной природы вокруг ствола розовой кулямбы, сжимая в руке рукоять плазменного пистолета. Он не ушел из дома Леи, хотя совершенно не исключал возможности повторного обыска или даже нашествия журналистов. Он сидел на холодной земле – уж, разумеется, весь Анданор был одной сплошною вечной мерзлотой, – будучи одет так прохладно, словно был коренным анданорцем. Владимир сперва не пытался объяснить себе, зачем он ведёт себя именно так. Более того, он категорически отказывался предаться подобному самоанализу. Отчего? Причина более чем ясна. Владимир искал смерти – ведь, как православный, он не мог покончить с собой, приняв оставленные Леей таблетки. А если бы он копнул в себе поглубже, то нашел бы, сколь мучительно жаждал он расстаться с опостылевшей жизнью. О чем же думал Владимир всю эту страшную для него неделю – неделю с того дня, когда его милая, нежная, прекрасная, неукротимая, единственная во всех смыслах Лея, с которой он был действительно счастлив на всех трех планетах, вновь появилась в его доме, терзаемая стинграми прямо на коврике стереовидения? Владимир размышлял о том, как мог он положить красный телефончик на вершине холма, а не уничтожить его каким-нибудь действенным способом. О том, как мог он хоть в чем-то довериться одержимому идеей мщения ненавистным захватчикам Юрию. Прикоснувшись руками к шершавому, как у наших земных дерев, золотистому стволу исполинской кулямбы, Владимир к седьмому дню своих страданий порой облегчал свою боль громкими, безудержными рыданиями. Рыданиями без слез – глаза словно пересохли до самого дна. Над головой Володи каждую ночь поднималось созвездие Леи, и Владимир, глядя на него, представлял свою милую живой, ласковой и нежной, дорисовывал звездную раскладку до любимого образа, лишь бы не вспоминать о той чудовищной рекламе, которая сама по себе и своей достоверностью оскверняла несравненные черты его обожаемой Леи. Володе чудилось порой, что изысканной мерзости стереоклип был будто специально сделан для того, чтобы насыпать в раны его сердца как можно больше отравленной соли, чтобы заставить его страдать как можно более жестоко. Владимир немало удивился бы, узнай он, сколь близкой к истине была его параноидальная версия. Это действительно были силки, расставленные на него самим Императором Великой Империи. И Владимир знал, что если он останется жив к моменту казни жены, то будет в первом ряду смотрящих на кровавое шоу. Володя чувствовал, что на залитой светом прожекторов сцене, на виду у всей Империи стинграми будет растерзано его сердце, бившееся в груди Леи. Он и в мыслях не имел, что сможет поддержать или ободрить терзаемую голодными тварями девушку – как можно помочь взглядом той, чье прекрасное тело рвут зубы не знающих жалости существ? Он просто знал, что его место возле сцены, на которой будет медленно умирать та, которая для него все равно оставалась дороже жизни. Разумеется, ему приходило в голову, что он мог бы постараться принять ту же смерть, но он превосходно понимал, что этим лишь преподнесет ценный подарок Императору. Зрелище будет немедленно остановлено, и он попадет в лапы контрразведки. Не больше и не меньше. Глядя на падающие розовые лепестки увядавших цветов кулямбы, мертвыми бабочками усыпавших его холодное ложе, безутешный Владимир к середине недели уже робко просил Бога, чтобы Тот Сам послал ему смерть. Какую – да мало ли разновидностей умирания не сопровождается нечеловеческими пытками и не превращает человека в вечно хихикающего, слюнявого, хоксированного раба... Больше всего Владимир, к концу недели жаждавший смерти уже не втайне от себя, но страстно моливший о ней Господа, надеялся заболеть старой доброй пневмонией – он знал, что без антибиотиков она сведет его в могилу за считанные дни, но здоровье его, напротив, как-то отвратительно окрепло от переносимого стресса – организм будто собрался в кулак, и теперь, как у тибетского йога, без всякого для себя ущерба, а то и с пользой переносил еженощные лежания Владимира под облегающей розовой кулямбой. Ведь мог же его пристрелить, когда Владимир стал бы отстреливаться, анданорский патруль... Но жестокая смерть, как известно, любит поиграть в прятки с тем, кто сам ее ищет, – это когда жить бы да жить, она приходит без стука и предупреждения...

В день казни Владимир надел фильтрующий колпак, на который наткнулся среди вывороченных обыском недр Леиной комнаты – современный аналог гибрида нашей марлевой повязки и противогаза и до эпидемии имевшийся почти в каждой здешней семье на случай анданорского гриппа или внезапной химической атаки противника. Теперь же редкий анданорец не надевал его, просто выходя из дома. Стереовидение передавало, что хотя фильтрующий колпак не гарантирует, что вы избежите заражения стингровой, или земной, лихорадкой, но снижает риск ее возникновения в 4,25 раза. А это, согласитесь, немало. Владимир никогда не верил в медицинские рекламы, зная, что самые большие капиталы везде и всегда делались, да и будут делаться, именно на человеческих страданиях; но сейчас мода на колпаки была для него весьма кстати. Тем более что, как и почти все поверхности и стены Анданора, колпак этот был полупроницаемым для зрения. Так, для Владимира он всегда оставался совершенно прозрачным, словно горная слюда, а вот окружающие могли, по желанию Володи, либо также видеть его лицо, либо же – непроглядность одного из 256, заложенных в колпаке цветов, или даже картинку на лицевой стороне, но для подобной роскоши надо было уже приобрести какую-то дополнительную запчасть.

Сегодня, в связи с безжалостной эпидемией, унесшей за минувшую неделю тысячи жизней по всей планете, в моде был черный цвет, цвет траура и ненависти Империи Анданор. И потому Владимир без каких-либо проблем наглухо скрыл свое лицо от любопытных взглядов; одет же он был весьма легко, натренировавшись бессонными ночами в обществе увядавшей кулямбы и всегда полной на Анданоре сказочной луны. На Владимире были модные короткие шорты из легкой материи и белая футболка с черным гербом Анданора. И черный фильтрующий колпак. Володе не составило никакого труда добыть для себя одеяние – в доме Тидлы имелась целая комнатка, битком набитая всевозможными вещами. Здесь считалось признаком хорошего тона, если в жилище было в явном избытке добротной и чистой одежды, так же как и еды на несколько месяцев вперед в морозильной комнате. Беспрепятственно добрался он на своем диске до самых дверей Зрелищного Центра среди достигших апогея своего величия, но уже лишенных цветов кулямб. Здание Центра представляло собой достаточно высокое цилиндрическое строение огромной площади, как хороший земной стадион. Его переменного цвета стены, способные принять на себя, в зависимости от решения распорядителя, любой мыслимый оттенок или даже узор, имели сейчас черный цвет, словно отлитые из поглощающей всякие лучи жженой резины. Здание не имело окон, внутрь вела всего одна малозаметная дверь.

Владимир вошел и, поднявшись по широкой пологой спиральной лестнице до вершины, увидел перед собою амфитеатром сходящиеся к центру круги красных сидений – соседние сидячие места не были отделены друг от друга подлокотниками и не имели спинок. И плоский потолок, и стены изнутри были столь же смоляне-черными, как и снаружи. Вместительный зал был полупустым и, хотя Владимир объяснял это тем, что он пришел слишком рано, так и не наполнился даже на половину. Володя изумился бы, узнай он, что среди посетителей не менее трети составляли одетые в штатское гвардейцы Императора. За прошедшие с последней подобной казни 300 лет жители Анданора все-таки немного отвыкли от подобных развлечений.

Вот тут-то Володя с обреченной легкостью в притерпевшемся к глубинным томлению и боли сердце впервые увидел настоящих стингров. Это были кровожадные даже на вид и издалека существа, напоминавшие, по земным меркам, крупных черепах на подвижных когтистых лапах с уродливыми, шипастыми – шипами вверх и в стороны – панцирями, на голых поверхностях которых будто проступали, как на средневековых щитах, геральдические разводы, обладавшие шеями гиен, и хорошо знакомыми Владимиру мордами, весьма натурально переданными шлемами элитных штурмовиков Особого отряда, проводивших захват Земли. Эти стингры были молодыми, как полагалось, иначе и зрелища не получилось бы; Владимир знал уже, что одна взрослая тварь способна часами преследовать бегущего человека и догнать его, как только обессилевшая жертва перейдет на шаг или остановится. Известны были случаи, когда зрелое чудовище в одиночку вырезало целые семьи поселенцев, начиная со взрослых мужчин, пытавшихся оказать сопротивление, и заканчивая дрожащими от ужаса детьми и женщинами, которых опытный стингр выслеживал по следам не хуже земной ищейки. Лазерное оружие было не в состоянии продырявить покровы стингра, и даже раскаленная плазма отражалась от его панциря. К слову, Владимир очень хотел взять с собой плазмомет, но, найдя среди страниц стереотекста правила посещения Зрелищного Центра, узнал, что тот был оборудован системой распознавания оружия – это было покруче, чем металлоискатели землян – и потому туда было в принципе невозможно пронести даже пластиковую взрывчатку. Попытка входа в Зрелищный Центр вооруженным уже сама по себе являлась тяжким преступлением – нарушителю могли вменить даже покушение на Императора, так как Император волен был явиться в зал во время любого зрелища.

Всего стингров было восемь – казалось, они, сглатывая слюну, плотоядно осматривали зрителей, словно кошки, любующиеся недоступными для них птичками.

Собственно сцена была метра на четыре ниже уровня первого ряда. Володя смекнул, что это для того, чтобы даже самый ловкий преступник был не в состоянии выбраться, выпрыгнуть, выкарабкаться наружу.

* * *

Удар гонга тяжелым колоколом возвестил начало действа. Из громкоговорителей полилась анданорская речь распорядителя представления – приятный бархатный баритон со зловещими металлическими нотками. Володя с трудом понимал его речь, переполненную высокопарными эпитетами в адрес божественного Императора, – голос не сказал ничего нового, повторив приговор, разве что Лея за добровольное свое признание удостоилась послабления своей участи – ей будет сохранено все ее имущество и род ее не будет покрыт бесчестием.

“Наверное, Лея в восторге от милости Императора”, – с внезапной злобой подумалось Володе, и он сам удивился своему порыву. Впрочем, знатоки истории Анданора были готовы к подобному обороту – ведь и в рекламном ролике терзаемая стинграми девушка была в белой юбочке, – а если бы Леин род оказался опозоренным предательством, то ее казнили бы как рабыню – голой и гладко выбритой. Внезапно свет прожекторов сконцентрировался на ничем не примечательном на первый взгляд участке нижней стены, ограждавшей сцену. И вот, будто прожженная лучами направленных ламп, тонувших в бархатно-черном покрытии, там появилась щель, а затем стало понятным, что это створки, раздвигаясь, образуют проход, достаточно широкий, чтобы в нем, плечом к плечу, могли разместиться три силуэта, ослепительными пятнами засиявшие там в безжалостном свете. Два стоявших по бокам человека сияли золотым чешуйчатым блеском, посредине же Володя с замиранием сердца увидел женский силуэт в белоснежном коротком одеянии. Володя сразу почувствовал свою Лею. И даже испытал глупую детскую радость – вот, мол, довелось-таки свидеться...

Володя много раз уже думал, как состоится их последняя встреча. Увидит ли его Лея, узнает ли; Володя спешно коснулся своей шеи, делая прозрачным фильтрующий колпак, однако он отлично понимал, что Лея не сможет сейчас разглядеть даже стингров, в распоряжение которых спустя так немного времени поступит, не то что лицо одного из зрителей в первом ряду. Девушка была буквально ослеплена светом прожекторов и оттого выглядела еще более растерянной и испуганной, чем была в действительности, – следуя древнему ритуалу растерзания, пленника перед казнью выдерживают несколько часов в комнате, полностью лишенной какого-либо освещения, и выводят затем под мощный залп света, чтобы вся Империя видела преступника, раздавленного до полной потери самообладания.

Растерзание стинграми – древняя церемония, и анданорские роды тюремщиков не забыли сквозь прошедшие века множества тайных приемов, имеющих одну-единую цель – как можно ниже опустить казнимого в глазах всей Империи, трансформируя жалость в презрение и превращая в брезгливость сострадание. Этот трюк с ослеплением преступника был адресован прежде всего зрителям стереовидения. Палачи, чья одежда переливалась золотыми чешуями в свете ламп, имели на глазах контактные линзы выборочной прозрачности, служившие во тьме прибором ночного видения, усиливающим сигнал, а на сияющем солнце или вот сейчас, когда прожектора били по глазам с кулачной силой, уменьшая яркость до приемлемой, и оттого-то их лица имели сейчас вполне осмысленное, человеческое выражение. Ведь по всем каналам стереовидения давали сейчас объемные лица Леи и ее тюремщиков крупным планом, и все могли видеть, как та, следуя сценарию, закрывала слезящиеся глаза ладонью от потоков безжалостного света, вызывавшего острое слезотечение и мучительную боль в глазных яблоках. Кое-кто из военных преступников древности выходил на сцену по этой самой причине с величественно закрытыми глазами; но этот прием, так же как и прочие тайные хитрости ритуала и способы противодействия им, не преподавали ни по Истории Анданора, ни по Военному Делу.

Томившиеся в заточении стингры словно по команде принялись грызть металлические, космолетной прочности прутья, при этом раздавался такой скрежет, что Владимиру показалось, будто его специально усиливают через динамики. Ничего подобного – звук действительно был сам по себе таким громким и пронзительным. Зрители стереовидения с интересом разглядывали сейчас непривычную парадную одежду палачей, которую те надевали лишь для проведения публичных казней. Служители были в красивых, расшитых золотом ливреях и могли бы напомнить землянину то ли лакеев у знатных господ прошлых земных веков, то ли – и это точнее – швейцаров у входа в дорогие рестораны. Это были старшие императорские палачи, и даже сложно себе представить, скольких взяток, интриг, а порой и крови потребовалось им, чтобы достичь мыслимой для них вершины своего рода, рода тюремщиков. Ведь палачей на Анданоре были сотни, тюремщиков – многие тысячи. А эти, следуя профессиональной поговорке “плох тот тюремщик, что не мечтает стать палачом”, сумели стать с не только палачами, но лучшими из лучших, и вот сейчас, на этом зрелище, таком редком на современном Анданоре, они чувствовали себя словно участниками великого парада, оттого-то их лица и сияли такой сосредоточенной, сдержанной радостью. Каждый из них знал и то, что навсегда войдет в историю Анданора, и то, что все их родственники и знакомые сейчас записывают трансляцию казни на стереофоны. Но исполненные гордостью палачи не забывали о своих обязанностях, напротив, они делали свое дело со скрупулезной точностью и филигранным изяществом, чтобы их триумф не стал их позором, допусти кто-либо из них какую-нибудь оплошность. Они торжественным шагом вывели Лею в центр сцены, составлявшей в диаметре метров пятьдесят, и остановились.

Володя вовсе не видел сейчас этих людей, не замечая ни их горделивой осанки, ни счастливых взоров. Он пожирал взглядом свою ненаглядную, любимую Лею и мечтал, глядя ей в лицо, что вот теперь она поднимет глаза и, вопреки жестоким слепящим лучам, сумеет разглядеть, что он здесь, рядом, что он берет на себя половину ее боли, что он страдает вместе с ней. А не увидит – так кожей почувствует, что вот здесь он, не бросил ее, не умер, не улетел, не отрекся. Володя сжал руками мягкое сиденье так, что оно собралось в складку.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29